В девятый том включены следующие разделы:
. . . . . .
Под «турками» в обыкновенной речи понимаются все оседлые мусульмане Малой Азии, каково бы ни было их происхождение. Многочисленные албанцы, которых военная служба сделала, против их воли, обитателями полуострова, считаются турками, хотя по своим предкам, пелазгам, они единоплеменники греков; босняки и болгары магометане, которых изгнание, добровольное или вынужденное, со времени последних войн, бросило сотнями тысяч за Босфор, также называются турками, хотя они принадлежат к той же расе, как сербы, кроаты и русские, которые их изгнали. Татары-ногайцы, переселившиеся из Крыма, более справедливо носят название турок, на которое они имеют право по своему происхождению и языку; но турками также называют чиновников, сыновей грузинок или черкешенок, и происходящих по своим предкам от всех наций, пленницы которых населяли гаремы. Наконец, к османлисам же причисляют потомков арабов и тех из чернокожих африканцев всякого происхождения, которые некогда были привезены в страну в качестве невольников; во многих мало-азийских городах значительная часть населения есть, очевидно, помесь негров. В Джебель-Миссисе, близ Аданы, есть целые деревни, сплошь населенные чернокожими. Что касается курдов, то хотя они и магометане, но так резко отличаются от османлисов своими нравами и наружностью, что им никогда не присвоивали имени турок; подобно курдам Загроса и верхних бассейнов Тигра и Евфрата, они, очевидно, по большей части иранского происхождения. Кизыль-баши очень многочисленны между курдами Малой Азии.
Турки в собственном смысле, то есть часть нации туркменского происхождения, которая усвоила себе нравы оседлой жизни, и которая сообразуется с предписаниями и правилами ислама, являются в гораздо более выгодном свете в Анатолии, чем в Европейской Турции. Они вообще имеют смуглый цвет лица, черные глаза, темные волосы, слегка выдающиеся скулы, важную и медленную походку, несколько тяжеловатую вследствие слишком широкой одежды, обладают большой физической силой, но ловкостью не могут похвалиться: у них нет того изящества и проворства, которые отличают иранца. Между ними редко встретишь немощных и хилых; вошедшая в привычку умеренность и воздержность дает им очень чистую кровь; большинство имеет голову сплюсную назад, что объясняется положением, которое обыкновенно дается ребенку в колыбели. На азиатской стороне Босфора, особенно вокруг Олимпа, где раса менее смешана с иноплеменными элементами, нежели в других местах, османлисы являются еще с своими природными качествами; здесь они чувствуют себя более дома, чем во Фракии, среди стольких чуждых населений—греков, болгар, албанцев. Турок, не испорченный употреблением власти, не униженный угнетением, есть бесспорно один из людей, которые производят наиболее приятное впечатление совокупностью своих нравственных качеств. Он никогда не обманывает: честный, прямодушный, правдивый, он именно этими качествами вызывает насмешку или сожаление у своих соседей—грека, сирийца, персианина, армянина. Очень солидарный со своими, он охотно делится, но сам никогда не просит; что бы там ни говорили, злоупотребление бакшишем гораздо более велико в Европе, чем в восточных странах, кроме городов, где теснится толпа левантинцев. Есть ли хоть один путешественник, даже между самыми гордыми или самыми недоверчивыми, который не был бы глубоко тронут сердечным и бескорыстным приемом, оказанным ему турецкими поселянами? Завидев иностранца, глава семейства, на которого возложена обязанность принять гостя, спешит ему на встречу, помогает слезть с коня, приветствует ласковой улыбкой и приветливым жестом, расстилает на почетном месте свой самый дорогой ковер, приглашает приезжего отдохнуть, и, полный радости, что может быть ему полезным, тотчас же принимается за приготовление трапезы. Почтительный, но без унижения, как подобает человеку, уважающему себя, он никогда не делает нескромных вопросов; отличаясь безусловной веротерпимостью, он никогда не затевает религиозных споров, к чему так склонен персианин. Ему достаточно своей веры, и он считает неприличным допрашивать гостя о тайнах совести.
Присущие турку доброжелательность и справедливость не изменяют ему и в семейных отношениях. Вопреки разрешению, даваемому кораном, и несмотря на пример пашей, моногамия (единобрачие) составляет правило у азиатских османлисов, и указывают даже целые города, как, например, Фокею, которые не представляют ни одного случая многоженства. В деревнях, правда, турки берут себе вторую жену, чтобы «иметь лишнюю служанку»; точно также в некоторых промышленных городах они увеличивают посредством брака число своих работниц. Но имеет ли он одну или несколько жен, турок вообще гораздо больше уважает супружеские узы, чем западные люди; что бы ни говорили по привычке, семья не менее согласна у мусульман-османлисов, чем у европейских христиан. Полная хозяйка в доме, жена всегда третируется с доброжелательством; на детей, как бы молоды они ни были, смотрят уже как на равных по праву, и эти младшие члены семьи без хвастовства, с натуральной серьезностью, которая кажется выше их возраста; принимают участие в беседе больших; но настает час игры—они бегают, борются, прыгают, кувыркаются и резвятся с не меньшим увлечением, чем европейские дети. Природная доброта турок почти всегда распространяется и на домашних животных, и во многих округах ослы пользуются еще правом на два дня отпуска в неделю. Птичий двор, председательствуемый «благочестивым» аистом, важно восседающим на ветке платана или на коньке кровли, также представляет картину счастливой семьи. В деревнях, где живут представители двух преобладающих рас, турки и греки, нет надобности входить в жилища, чтобы узнать национальность их обитателей: аист всегда избирает себе местопребыванием крышу турка.
Хотя потомки расы завоевателей, в которой набираются по преимуществу чиновники правительства, турки не менее угнетены, чем другие национальности Оттоманской империи, если не более, потому что в посольствах никто не заступится за них, никто не походатайствует в их пользу. Налоги, сбор которых обыкновенно сдается на откуп армянам, сделавшимся в действительности худшими угнетателями страны, ложатся тяжелым бременем на бедных османлисов, отягченных, сверх того, многими другими повинностями. Когда проходят чиновники или солдаты, поселяне обязаны поставлять все необходимое для удовлетворения потребностей этих посетителей, и часто это вынужденное гостеприимство разоряет их столько же, сколько разорил бы грабеж настоящих разбойников. Когда молва возвещает о предстоящем проходе чиновников или военных, жители деревень покидают свои жилища и уходят в леса или ущелья гор. Отбывание воинской повинности лежит единственно на турках, как будто султан хочет переместить в ущерб своей расе центр тяжести населений империи, и для народа, у которого так сильно развиты семейные чувства, этот налог крови особенно тяжел и ненавистен. Во времена своих завоеваний турки перемещались целыми родами и семьями: старики, жены, дети, сестры следовали за воинами по близости от поля битвы; победители или побежденные, все разделяли одинаковую участь. Теперь же конскрипция отнимает молодых людей у семьи, не только на несколько месяцев, самое большое на три года или пять лет, как в странах Западной Европы, но на продолжительный период и часто даже на всю жизнь. Турецкие конскрипты не празднуют своего призыва на службу песнями или веселыми пирушками; почти все женатые уже два или три года, когда приходят сержанты-наборщики завладевать их личностью, они должны покидать родителей, жен, детей; все семейные связи разом порываются. Оттого, как бы ни была велика у них сила характера, они удаляются в безмолвии, точно пораженные страшным роком. В тех частях западной Анатолии, куда проникают железные дороги смирнской сети, новобранцев перевозят сотнями; на каждой станции поезд останавливается, чтобы принять новый груз рекрут. Толпа матерей, жен и сестер теснится около дверец вагонов, чтобы иметь последний поцелуй, последнее рукопожатие. Когда поезд тронется, поднимается общий взрыв криков и рыданий, и несчастные женщины тщетно бегут вдоль уходящих вагонов, протягивая цветы и масличные ветки к этим любимым фигурам, которые скоро принимают неясные очертания и, наконец, скрываются из глаз.
Ослабленные, угрожаемые в своем национальном существовании постоянными правильно повторяющимися из году в год рекрутскими наборами, одаренные, сверх того, качеством, которое, в их положении, составляет недостаток—покорностью судьбе, турки подвергаются крайней опасности, которая происходит от жизненной конкурренции с расой, обладающей более сильной инициативой. Они не могут бороться с греками, которые, под видом мирных торговых сделок, мстят им за истребительную войну, следы которой еще сохранились в Кидонии и на острове Хиосе. Турки сражаются не равным оружием: по большей части они знают только свой собственный язык, тогда как грек говорит на многих языках. Они невежественны и наивны, имея перед собой ловких и хитрых противников. Не будучи ленивым, турок не любит торопиться: «поспешение от дьявола, терпение от Бога!»—такова любимая его поговорка. Он не мог бы обойтись без своего кейфа, во время которого, погруженный в неопределенные мечты, он живет жизнью растений, не давая себе труда ни думать, ни хотеть. Между тем его соперник, сохраняя свою волю настойчивой и определенной, умеет пользоваться даже часами отдыха. Даже хорошие качества турка обращаются во вред ему: честный, верный слову, он будет работать до конца дней своих, чтобы расквитаться с долгом, и коммерсант пользуется этим, чтобы услужливо предлагать долгосрочные кредиты, которые закабалят должника навсегда. Господствующий принцип торговли в Малой Азии таков: «если хочешь благоденствовать, не делай христианину кредита больше, как на десятую часть его состояния, с мусульманином же рискуй до суммы, вдесятеро превосходящей его имущество!» Так широко кредитуемый, турок не имеет уже ничего, что бы принадлежало ему, как полная собственность. Все продукты его труда будут отданы ростовщику; его ковры, его земледельческие произведения, его стада, самая земля, наконец, все перейдет последовательно в чужия руки. Почти все местные промыслы, за исключением тканья материй и седельного мастерства, отняты у него. Лишенный всякого участия в морской торговле и в мануфактурном труде, он постепенно оттеснен с прибрежья внутрь страны, опять приведен к прежней кочевой жизни; земледелие ему оставляют только для того, чтобы заставить его обработывать свою собственную почву в качестве батрака. Скоро ему не останется ничего более, как только водить караваны или следовать за стадами с пастбища на пастбище. Турки почти совершенно изгнаны с островов ионийского берега; в больших городах прибрежья, где они еще недавно составляли большинство жителей, теперь им принадлежит лишь второе место по численности. В Смирне, главном городе их полуостровной империи, они кажутся скорее терпимыми, чем хозяевами. Даже в некоторых внутренних городах эллинский элемент уже уравновешивает турецкое население. Движение кажется неудержимым и непреодолимым—как поднимающаяся волна прилива, и османлисы сознают это не менее греков. С давнего времени крик «вон из Европы!» раздавался не только против османских правителей, но также против массы турецкой нации, и известно, что это жестокосердное желание в большей части уже осуществилось: сотнями тысяч ушли в Малую Азию эмигранты из греческой Фессалии, из Македонии, из Фракии, из Болгарии, и эти беглецы составляют лишь остаток несчастных, которые должны были покинуть отеческие дома. Этот исход османлисов из Европы продолжается и не прекратится, без сомнения, до тех пор, пока вся нижняя Румелия не сделается европейской страной по языку, нравам и обычаям. Но вот и в самой Азии туркам угрожает та же участь. Поднимается новый зловещий крик: «в степи!» и с ужасом спрашиваешь себя: неужели и это слово должно исполниться? Неужели нет возможного примирения между расами в борьбе, и неужели необходимо, чтобы единство цивилизации достигалось принесением в жертву целых народностей, да еще таких, которые отличаются самыми высокими нравственными качествами—прямотой, сознанием собственного достоинства, мужеством, терпимостью.
Греки, эти сыны угнетенной райи, которые уже смотрят на себя как на будущих хозяев полуострова, по всей вероятности, в огромном большинстве потомки ионийцев и других греков прибрежья. Однако, они не могут, взятые в массе, претендовать на чистоту крови. Разноплеменные населения, вошедшие в круг притяжения мелких греческих государств, и те, которые впоследствии эллинизировались под византийским влиянием, оставили потомство, смешанное с потомством древних греков, и слияние было полное. Отличительный признак греческой национальности, какою она сложилась ныне в Малой Азии, не раса, даже не язык, а вера в её внешних обрядностях; пределы этой народности, которую можно исчислять в миллион душ, совпадают с границами православных общин. Подобно тому, как на острове Хиосе и на полуострове Эритрейском многие деревни населены османлисами, потомками выходцев из Пелопоннеза, которые говорят только по-гречески, так точно в очень многих греческих общинах употребительный язык турецкий, и грамотеи, которые пишут на своем древнем языке, употребляют турецкие письменные знаки. Таковы, например, многие селения в долинах Гермуса и Кайстра, где греческий язык только теперь начинает входить в употребление, благодаря основанию школ. Проникая во внутрь страны, встречаешь в нескольких часах от портовых городов многочисленные греческие населения, знающие только турецкий язык; судя по названиям деревень, подумаешь, что попал куда-нибудь к туркменам, а между тем находишься посреди «азиатской Греции». С другой стороны, существуют эллинские населения, почти неизменившиеся в течение двух тысяч лет. Таковы островитяне, жители Карпафоса, Родоса, соседних островков и некоторых долин Карийского побережья, где древнее дорийское наречие оставило большое число слов. На островах Архипелага сохранились еще следы обычаев, предшествующих эллинизму: так, во внутренности островов Коса и Митилены, одни только дочери имеют право на наследство после родителей, и предложения о браке исходят от женщины. Когда старшая дочь выбрала себе мужа, отец отдает ей свой дом.
При основании полуострова, на границах Армении, сохранилось несколько групп греков, которых не коснулось никакое смешение с чуждыми элементами, ни с курдами, ни с армянами или османлисами, и которые говорят старым эллинским языком, изобилующим архаизмами, исчезнувшими из греческого диалекта, употребляемого в области морского прибрежья. Так, Фараш или Фараза, орлиное гнездо, господствующее над течением реки Замантиасу, на границах Каппадокии и Киликии, осталась до сих пор чисто греческой, несмотря на то, что она окружена туркменскими народцами. Фаразиоты, гордящиеся тем, что они говорят более чистым языком, чем ромейский (новогреческий), претендуют на происхождение из Пелопоннеза; можно по крайней мере допустить, что эллинские колонисты смешались с потомками древних каппадокийцев, подчиненных греческой цивилизации; но нет никаких народных песен, никаких древних сказаний, которые бы пролили свет на эти вопросы о происхождении. Пока фаразиоты оставались как бы блокированными в своей высокой крепости разбойничеством курдов и афшарцев, они сохраняли в целости наследие своего языка; но вольные отныне ходить по всему краю и эмигрировать в другие селения, они рассеялись по центральной Анатолии. Если бы школы не восстановляли равновесия, греческому языку грозила бы опасность исчезнуть в этой части полуострова. В некоторых деревнях, где прежде раздавалась эллинская речь, теперь греческие песни повторяются только стариками; во многих семьях дети не говорят уже национальным языком. Даже в начале текущего столетия, некоторые греческие общины, потеряв родную речь, потеряли вместе с тем и свою религию. Г. Каролидис встречал во время своего путешествия деревни, некогда эллинские по вере и языку, которые теперь сделались магометанскими. Вероятно, подобные обращения происходили и прежде, начиная с первых времен турецкого нашествия. Г. Каролидис, кажется, даже склонен думать, что каппадокийские афшары, резко отличающиеся от афшаров персидских, в действительности потомки туземцев, некогда эллинизировавшихся. По языку они не отличаются от других магометан, но нравы их в бесчисленных мелочах напоминают нравы древних греков. Упадок эллинизма в селениях внутренних областей, вероятно, достиг своего предела, потому что те из греков, которые сохранили свое имя, сохранили также сознание и гордость своего происхождения, действительного или предполагаемого, и теперь они находятся в непосредственных сношениях со своими единоплеменниками, которые, без сомнения, окажут им поддержку в борьбе за существование.
Как бы то ни было, успехи греческой национальности в областях морского прибрежья дотого быстры, что можно было бы вычислить, по правилу пропорций, во сколько десятилетий древняя эллинская Азия будет обратно завоевана у турок без пролития крови, просто постепенной заменой одной расы другою. Религиозное наименование составляет внешний кадр захватывающего греческого общества, но не догматическая пропаганда служит двигателем этого мирного завоевания. Напротив, мало-азийские греки, недавно обозначаемые под общим именем «христиан», редко отличаются ревностью в своем православии; их священники не пользуются общим влиянием, и за исключением деревень, с ними почти никогда не советуются о гражданских делах общины. Связью эллинских обществ служит патриотизм: они чувствуют себя солидарными с другими греками бассейна Средиземного моря, независимо от условных границ. Если они обращают взоры к Афинам больше, чем к Константинополю, то, тем не менее, можно сказать, что они видят отечество не в каком-нибудь городе, но в той подвижной волне, которая окружает острова Архипелага и которая, от Александрии до Одессы, омывает берега стольких греческих колоний. Все эллины Анатолии проникнуты «великой идеей» и все знают средство исполнить ее. Ни один народ не умеет лучше обеспечить свою будущность воспитанием детей. В этом отношении их инициатива равняется даже инициативе армян. В каждом городе школы—главное дело. Негоцианты, окончив деловые беседы о цене и отправке товаров, переходят к обсуждению педагогических методов, оценивают достоинство преподавателей, поощряют рвение воспитанников. Когда их посетит иностранец, они считают непременным долгом показать ему учебные заведения и детские приюты, просят его проэкзаменовать детей, высказать свое мнение по всем вопросам, касающимся воспитания, от которых зависит будущность их расы. Пункт, относительно которого все согласны—это то, что нужно прежде всего развивать в юношестве любовь к своей нации и честолюбие первенства. Все воспитанники учатся древне-греческому языку и читают классиков, чтобы познакомиться с теми временами величия и славы, которые сделали их предков воспитателями человечества; все изучают новую историю Греции и особенно подвиги, которыми ознаменовалась война за независимость. На снисходительных глазах управляющего ими турка они воспламеняются мыслью о том, чтобы прогнать его современем. Работа обратного завоевания отечества подготовляется на школьных скамьях. Так совершается мало-по-малу, мирным путем, политическая революция. Чтобы обеспечить содержание школ, этой надежды нации, нет той жертвы, которой не сделали бы общины. При жизни многие богатые частные лица строят на свой счет училища, и в духовных завещаниях патриотов образование молодых эллинов никогда не забыто.
В этом движении постепенного преобразования греки завладели уже, в ущерб туркам, многочисленными отраслями промышленности и всеми так-называемыми либеральными профессиями. В городах они делаются медиками, адвокатами, профессорами и учителями; как драгоманы и журналисты, они единственные информаторы европейцев, и на основании сообщаемых ими сведений складывается общественное мнение Запада. По каждому ремеслу, их национальности принадлежат лучшие мастера, и в их жилищах можно видеть с первого взгляда, что они сохранили от своих предков совершенное чувство веры и ритма форм. Несмотря на века варварства и угнетения, через которые прошла раса, очень многие произведения их промышленности могли бы служить образцами подобным предметам европейской индустрии. В греческих домах столярные работы—панели, потолки, паркеты—отличаются удивительной тщательностью отделки и пленяют взор скромным подбором цветов и вкусом орнаментов. В Смирнском порте лодка самого последнего гребца есть своего рода образцовое произведение по прочности конструкции, изяществу форм, счастливому распределению всего аппарата; уже по манере обвивания каната вокруг носа, сразу узнаешь, что лодочник принадлежит к народу-художнику. Чего нужно опасаться, так это того, чтобы, из любви к перемене, к новизне, подражание западным народам не увлекло их к уклонениям от хорошего вкуса и не заставило принимать фабрикуемые за границей предметы, стоящие гораздо ниже того, чем они сами обладают. Так, в городах Азии большинство греков одеваются уже «по-французски», в тот банальный и уродливый костюм, который фабрикуют для вывоза в европейских мастерских; они стыдятся носить вышитую куртку, шаровары, пояс, которые, однако, придают походке столько грации и благородства. В прежнее время им не дозволялось носить никакой одежды, кроме черной.
. . . . . .
1. Реклю. Земля и люди. Том 9
tom09.pdf ; 37273258 байт
2. Реклю. Земля и люди. Том 9. Исходный текст
tom09.odt ; 27139843 байт