Глава I Общий обзор

Германия (Deutschland) есть центральная страна Европы. Диагонали, проведенные из одной оконечности европейского континента до другой, проходят через её территорию. Будут ли эти идеальные линии проведены от Гебридских островов к Константинополю, от Уральского хребта к Гибралтарскому проливу, от северной стороны Скандинавии к южной оконечности Сицилии, от берегов Бретани к берегам Каспийского моря, все они пересекают самое сердце Германии. Следовательно, географически Германии предназначено исполнять, по отношению ко всей Европе, ту роль посредника, которая принадлежала более специально Франции в продолжение слишком десяти столетий по отношению к Западной Европе, и которая ныне принадлежит Англии по отношению к Старому и Новому Свету.

Пространство Германской империи: 540.419 кв. килом.; народонаселение (по переписи 1-го декабря 1890 г.): 49.428.470 душ: в среднем, на 1 кв. километр—91 жит. Пока не существовало искусственных дорог, и пока естественные пути сохраняли всю свою важность, Германия, столь выгодно расположенная для перехода народов между Востоком и Западом, оставалась далеко позади своей соседки, Франции, в отношении выгод исторического движения между югом и севером. Она не соприкасается с Средиземным морем, от которого ее отделяет стена Альп. Даже если причислять к Германии и немецкия населения Австрии, граница первой все-таки находится далеко от побережья Средиземного моря; северные люди, германцы, не могли завоевать себе путь к Венецианскому заливу иначе, как пройдя через славянскую территорию и овладев итальянским городом Триестом: эта земля не принадлежит им ни по географическому положению, так как она находится на противоположном склоне Альп, ни даже по праву оккупации, так как немцы живут там в весьма незначительном меньшинстве. Германия, ограниченная в своей естественной области одним северным склоном Альпийской цепи и принужденная заимствовать чужую территорию для того, чтобы иметь сообщение с Средиземным бассейном, может, следовательно, лишь в очень неполной мере способствовать слиянию контрастов, существующих между севером и югом Европы. Между тем как Франция, занимающая гораздо меньшее пространство, принадлежит в одно и то же время к двум бассейнам—к бассейну Атлантического океана и к бассейну Средиземного моря, Германия всею своею массою обращена к северной стороне мира. Франция, пересекаемая 45 градусом широты и водораздельным хребтом Севеннских гор, представляет истинную середину умеренного пояса между полюсом и экватором; Германия же вся лежит уже в полярной половине, на океаническом склоне.

Притом морские окраины Германии омываются не широким, открытым океаном. Моря, окаймляющие немецкие берега, не глубоки и не богаты портами, как моря Франции и Англии. Балтика, на которой Германия имеет более двух третей своего морского прибрежья, представляет почти замкнутое море, из которого корабли могут выходить только через проливы Датских островов; к тому же это море, хотя и маленькое, очень опасно своими песчаными банками, своими короткими волнами, своими туманами и своими ветрами, порывистыми и переменчивыми; зимою вход в его гавани заперт льдами, да и само море совершенно замерзает во многих местах своей поверхности. Наконец, около половины этого морского бассейна почти бесполезно для торговли по той причине, что к северу от Аландских островов берега его очень мало населены. Другое море, прилегающее к Германии, Северное, называемое также Немецким, представляет, по крайней мере, ту выгоду, что оно свободно сообщается с Атлантическим океаном; но главными его воротами для сношений с остальным миром служит узкий пролив Па-де-Кале, проход через который легко может быть заперт для германских судов флотами Англии и Франции. Кроме того, Северное море тоже опасно по причине его мелководья: «Nord-See, Mord-See» (Северное море—убийственное море), говорит немецкая пословица; его неопределившиеся плоские берега, по временам внезапно затопляемые морскими водами, продолжаются далеко под волнами в виде длинных песчаных банок. Во многих местах суда находятся уже на береговых отмелях, прежде чем с них сделается видимым самое побережье. Германский купеческий флот, правда, получил большую относительную важность между торговыми флотами земного шара, но причину этого нужно искать отнюдь не в приморских выгодах географического положения страны.

Таким образом Германия, хотя обращенная общею своею покатостью к морю и ограниченная морем на всем протяжении своей северной окраины, есть в сущности страна гораздо более континентальная, чем морская. Исключая нашествия англов и саксов на Великобританию, все исторические движения, в которых собственно так называемые немцы играли важную роль, совершались через сухопутные границы: в областях Альп, Рейна, Одера, Вислы, Дуная происходили все те превратности войн, завоеваний, переселений, которые были следствием непрерывной борьбы, то мирной, то кровавой, немцев и их соседей: славян, итальянцев, латинизованных галлов. Эти постоянные перемещения германских населений были тем легче, что Германия не имеет географических границ, кроме как со стороны Италии. На востоке равнины её сливаются с громадными ровными пространствами Польши и России; на западе различные небольшие массы гор и затопляемые морем земли в соседстве с Голландией составляют, так сказать, отрывки естественных границ; но во все времена легко было обходить эти препятствия, и действительно, многочисленные населения германского племени перешли через них. Так, фламандцы, германское происхождение которых бесспорно чище, чем происхождение венских австрийцев и берлинских пруссаков, подвинулись вдоль берегов Северного моря даже внутрь Франции, до холмов области Булоне. В восточном направлении другие германцы, следуя вдоль берегов Балтийского моря, проникли далеко вглубь страны, составляющей ныне часть Российской империи, тогда как на юго-востоке другие немецкия колонии занимают, среди румын и мадьяр, часть трансильванских плоскогорий. История рассказывает, что в восточной части Европы славянские и немецкия народности вели между собою непрерывную борьбу, перемещая из века в век свою общую границу, сообразно результатам войн и взаимному давлению. Только сплошной вал гор Богемии, одна из редких естественных границ центральной Европы, предохранила чешский народ от этнографического преобразования: без Шумавы, Рудных гор и Судетов чехи называли бы и считали бы себя немцами, подобно миллионам их соплеменников славян в Пруссии и в Австрии.

Таким образом, область германской расы, на большой части её окружности, лишена точных пределов и каковы бы ни были политические границы, определенные трактатами, во многих местах трудно сказать, где именно начинается настоящая Германия: вооруженные переселения, нашествия извне, внезапные войны, медленное оттеснение одного народа другим сделали раздельную линию неопределенною и изменчивою. Но, по странному контрасту, внутренность страны разделена небольшими массами или группами гор на частные бассейны, довольно обособленные и как бы предопределенные к восприятию отдельных населений. Преимущественно на севере долины Майна, от западного угла Богемии до Арденского плоскогорья, страна имеет наиболее неровный рельеф почвы, представляет местность, наиболее пересеченную горами и лесами, наиболее разнообразную по своим географическим условиям; это, вместе с тем, есть та часть Германии, где феодальный порядок достиг наибольшего развития и держался наидолее, оставив после себя множество мелких государств, которые еще недавно сохраняли некоторые остатки своей независимости. На юге от этого лабиринта холмов и долин, в большой равнине верхнего Дуная, образовалось значительное государство, Бавария, тогда как на севере обширные пространства приморской Германии, представляющие довольно узкую полосу в сравнении с протяжением их с востока на запад, разделились на несколько больших политических владений; то из этих владений, которое занимало самую значительную и наиболее однообразную по характеру местности часть германской низменности, королевство Пруссия, приобрело перевес над соседними государствами, более раздробленными; оно увеличилось мало-по-малу сопредельными областями и, сделавшись обладателем всех стратегических позиций центральной Германии, было уже de facto господином всей Германии в то время, когда формальные договоры создали нынешнюю немецкую империю.

Различные группы гор, разделяющие страну географически, то-есть на отдельные внутренние бассейны, настолько высоки и покрывают настолько значительную ширину территории, что могли надолго замедлить политическое объединение Германии; но они не были достаточным препятствием для того, чтобы остановить переселения самого народа и чтобы разъединить жителей севера и жителей юга на две подрасы или племенные разновидности, существенно отличные одна от другой. В характере местности несомненно существуют большие противоположности между севером и югом Германии: с одной стороны, мы видим необозримые равнины, луга, степи и болота: с другой—высокие горы, плоскогорья, горные потоки и озера; но северный немец, тем не менее, удивительно похож на южного. Если не принимать во внимание мелкие черты и второстепенные отличия, то нужно признать, что фризы, мекленбургцы, помераны (поморяне или поморы) представляют замечательное сходство в нравах, истории, социальном быте с баварцами, тирольцами и штирийцами. На севере, как и на юге Германии, существуют еще населения, сохранившие остаток своей древней группировки по расам и родам или коленам; в той и другой полосе, северной и южной, уцелели старые наречия и старинные обычаи; традиционное деление на обособленные касты или сословия не изгладилось, и местами религиозный фанатизм проявляется еще с прежнею силою. Средняя Германия, особенно Тюрингия, страна холмов и лесов, взаимно пересекающихся горных цепей и групп, уединенных или расходящихся лучеобразно в разные стороны, волнистый и пересеченный пояс с многочисленными естественными контрастами, представляет переходную область между обширными равнинами севера и большими горами юга. Пульс жизни, промышленной, социальной и политической, бьет в этой средней полосе усиленно; перемены происходят здесь особенно быстро; классы и касты смешиваются, наречия сливаются в один общий язык. Из этой-то срединной линии, идущей от Франкфурта до Лейпцига и до Берлина, исходят все великие толчки в ходе немецкой истории.

В целом, Германия представляет правильную покатость от подножия Альп до берегов Северного и Балтийского морей. Плоскогорья Баварии лежат выше долин центральной Германии, а из этих последних воды текут к великой Северной низменности. Неравными уступами страна понижается с юга на север таким образом, что различия климата почти сглаживаются: влияние высоты мест компенсирует влияние географической широты, и, вследствие того, поясы неравной температуры, столь близкие между собою на южном склоне Альп, очень удалены друг от друга на длинной северной покатости, большую часть которой занимает Германия. Взгляд на карты, называемые «изотермическими», не дает возможности составить понятие об этой равномерности климата Германии, ибо эти карты изображают не действительные температуры мест в продолжение среднего года, но температуры чисто идеальные, которые мы наблюдали бы, если бы всякая страна была понижена до уровня моря. Вообще говоря, какой-нибудь дунайский город, например Регенсбург, и какой-нибудь приморский пункт, например Гамбург, имеют совершенно одинаковую среднюю температуру (8,°₆): если бы все неровности почвы между этими двумя городами исчезли, и если бы вся страна, от высоких плоскогорий Баварии до устья Эльбы, превратилась в равномерно наклонную плоскость, то средняя температура года везде была бы одна и та же; для всей части Германии, заключающейся между Рейном и Одером, она держится между 8 и 9 градусами. Колебания температуры разнятся, смотря по свойству рельефа почвы, по близости или отдаленности гор или моря, и по тысяче других особенностей среды; в гористой области дожди обильнее, чем в равнинах севера; но с общей точки зрения можно сказать, что от одного края страны до другого местные вариации в общем ходе метеорологических явлений мало разнятся на пространстве между Альпами и Северным морем. В этом отношении особенно замечательно течение Рейна: от Базеля до Эммериха эта река, хотя она проходит пространство около 500 километров по прямой линии, остается, тем не менее, в одном и том же климате, под небом одинаковой средней температуры, как будто бы географическая широта не изменялась на всем этом протяжении. В этом заключается еще одна из причин, объясняющих сходство, которое мы замечаем между северными и южными немцами: одинаковость среды в значительной степени способствует сближению привычек, нравов, мыслей. Между востоком и западом Германии различие климатов гораздо заметнее, чем между севером и югом; в самом деле, со стороны востока средняя температура ниже и дожди несравненно менее обильны. Климат там походит уже на климат России.

Если Германия, в географическом организме Европы, должна быть рассматриваема только как часть северного склона Альп, не имеющая точных границ на востоке и западе, то и с геологической точки зрения эта страна является каким-то отрывком, без определенных очертаний; она не составляет целого, и ее невозможно представить отдельно от остальной Европы: «В геологическом смысле, говорит один немецкий геолог, существует Испания, Англия, Норвегия, Швеция, Россия, Франция, но нет Германии». Известковые Альпы верхней Баварии составляют восточное продолжение гор Форарльберга и Аппенцеля; большой пояс формаций, отложившихся в древнем миоценовом море, из которого образовалась нынешняя Швейцарская равнина, продолжается до южной Баварии, где он, на значительной части своего протяжения, покрыт глетчерными обломками, скатившимися с гор. Юра, очень съуженная в том месте, где ее пробивают воды Рейна, снова сильно расширяется в Швабии и пересекает всю южную Германию до западного угла Богемии. Горы Шварцвальда, с их гранитами, красными песчаниками, третичными формациями, представляют группу, соответствующую Вогезам, которые расположены против них, по другую сторону долины Рейна; но фундамент, на котором стоят эти горы, продолжается, на запад от Богемии до равнин Ганновера. К северу от Майнцской равнины древние формации по обе стороны Рейна одни и те же: девонские породы, начинаясь в Арденнах и в валлонской области, продолжаются в северо-восточном направлении, к Нассау и Вестфалии, и окаймлены на севере одним и тем же поясом каменноугольных образований, среди которых Кёльнская равнина открывается как большая бухта. В Бельгии и в Германии обрывки меловой формации и более новых образований тоже опираются на самую переднюю область холмов; наконец, равнина новейшего образования, пространством около 400.000 квадратных километров, которая тянется по всему северу Германии, есть лишь часть древнего морского берега, обнимавшего также Голландию, Польшу и обширные территории центральной России. Таким образом, геологически Германия делится на две половины: южную, которая примыкает к Швейцарии, Франции, Бельгии, и северную, которая составляет продолжение сарматской равнины по направлению к западу.

Между массами гор различного образования, которые возвышаются в средней полосе Германии, находятся многочисленные вулканические группы, замечательные то своими кратерами, превратившимися в озеро, то своими базальтовыми колоннами или длинными потоками застывшей лавы. Это бывшие отдушины очага расплавленных веществ, который клокотал под поверхностью нынешнего прибрежья, когда вся северная часть Германии была еще покрыта водами моря. В соседстве с этими потухшими вулканами разнообразие горных пород очень велико, также как во всей холмистой стране, где берут начало, с одной стороны, притоки Майна, с другой—притоки Везера. Таким образом, в глубинах земли богатство геологических формаций соответствует разнообразию видов во внешней или поверхностной природе; следствием этого является разнообразие культур и промышленностей, которое, в свою очередь, ведет к тому, что населения представляют больше оригинальности в нравах и в учреждениях.

На самом западе южная Германия непосредственно соединена с северною течением Рейна. Эта река, берущая начало в Альпах, перерезывает цепь Юры, проходит через широкую борозду, открывшуюся в геологические времена между Вогезами и Шварцвальдом, затем пересекает последовательно все каменистые пласты гор, которые заграждали её долину на протяжении около 200 километров. Следовательно, посредством течения Рейна общий скат страны, так сказать, стал видимым; но далее, на востоке, воды не могли изливаться в том же направлении, по причине препятствия, представляемого горами Тюрингии; реки должны были искать себе выхода параллельно Альпам, и таким-то способом образовался Дунай, который проложил себе дорогу по боковому скату, ведущему к внутреннему морю. Замечательно, однако, что Рейн и Дунай во многих местах переплетаются своими бассейнами. Весь верхний Дунай, от истоков до Регенсбурга, составляет точное продолжение, у основания Швабской Юры, линии, образуемой у подошвы Швейцарской Юры Ааром, главною рекою верхне-рейнского бассейна. В Шварцвальде, в холмах Вюртемберга, многие притоки двух названных главных рек имеют не вполне определившееся течение и как будто колеблются на счет пути, по которому им нужно следовать, так что порог в несколько метров вышиною заставил бы их переменить направление. Наконец, река Альтмюль, впадающая в Дунай выше Регенсбурга, и река Регниц, изливающаяся в Майн ниже Нюренберга, так близко подходят одна к другой и разделены до того низменными землями, что уже более тысячи лет тому назад явилась мысль соединить эти два речные бассейна судоходным каналом. Следовательно, равнины северной Баварии образуют для ската почвы переходный пояс между Рейном и Дунаем.

Все реки северной Германии текут в море по направлению, замечательно аналогичному в общем очертании описываемых ими кривых. Подобно Рейну, в нижней части его течения, начиная от Майнца, Везер, Эльба, Одер и Висла бегут по долинам, наклоненным от юго-востока к северо-западу, и многие большие изгибы или колена этих рек воспроизводятся почти точно в той же форме через промежутки в двести или триста километров. Правильный ход этих потоков свидетельствует о большом однообразии в геологических движениях, которым подвергалась почва: колебания земной поверхности заставляли воду рек извиваться по одинаковым излучинам, подобно тому, как дуновение ветра производит одинаковые складки на развевающихся вымпелах кораблей. Большие реки северной Германии не только образуют параллельные извилины в их нынешнем течении, но, как кажется, они были параллельны между собою и в предшествовавшие геологические эпохи, когда они текли в других, отличных от теперешних, ложах. Было, может быть, время, когда Эльба, достигнув места, где ныне находится Магдебург, продолжала свое нормальное течение на северо-запад и спускалась к морю по долине, в которой теперь бежит Адлер, приток Везера. Точно также Одер, дойдя до Франкфуртского колена, не поворачивал на север, к Балтийскому морю, в которое он ныне изливается, но продолжал следовать своему первоначальному направлению на северо-запад и соединялся с Эльбою, становясь, таким образом, притоком Северного моря. Маленькая речка Шпре, которую один писатель сравнивает с «карликом, спрятавшимся в ратные доспехи великана», блуждает в обширном ложе, усеянном озерами, где прежде извивалась река. Также точно Висла, которая в наши дни поворачивает на северо-восток ниже Бромберга и впадает в залив Фриш-Гаф, изливалась прежде на запад, через широкую долину, покрывшуюся впоследствии болотами, где теперь проходят реки Нетце и Варта, притоки Одера. Наконец, Неман, который ныне изливается в Куриш-Гаф, откуда он выходит через Мемельский проток, некогда задерживался цепью холмов, высотою от 60 до 90 метров, на востоке от Тильзита; прежде он спускался южнее, наполнял большую долину, где теперь извивается речка Прегель,—слишком маленькая для того огромного ложа, которое она унаследовала,—и впадал в Фриш-Гаф, который и сам в ту эпоху был гораздо обширнее, чем в наши дни. Можно сказать, что наклонная плоскость, образуемая северною Германиею, на всем своем протяжении нагнулась к стороне востока, вследствие чего изменилось и направление вод, текущих по её поверхности: по крайней мере три главные реки Северо-Германской низменности: Одер, Висла, Неман,—может быть, также и Эльба,—все одинаково отодвинулись вправо. Общее понижение уровня твердой поверхности, обнаруженное на всем прусском берегу Балтийского моря, служит доказательством больших колебаний почвы, которые имели место во всей немецкой равнине, словно волны, образующиеся на поверхности моря.

Очень равномерно орошаемая, обладающая плодородными землями в довольно большом количестве, украшенная в своих средних областях разнообразием холмов и долин, лесов и лугов, пользующаяся умеренным климатом, без суровых и слишком продолжительных зим, территория, известная ныне под именем Германии, была одной из тех стран, где народы, в эпоху великого переселения, должны были останавливаться особенно охотно, тем более, что она легко доступна с востока и с запада, то-есть в направлении, по которому следуют почти все движущиеся нации, сообразно пути, который само солнце указывает им ежедневно в своем течении по небесному своду. Но естественно рождается вопрос: какие народы населяли нынешнюю Германию на заре истории человечества? В этом отношении мы должны довольствоваться одними догадками, более или менее правдоподобными гипотезами, потому что непосредственные исследования могут восходить вглубь минувших веков никак не далее как за две тысячи лет. Для стран, лежащих к востоку от Эльбы (Лабы), достоверные исторические памятники еще гораздо менее многочисленны. Предполагают только, вообще, что край был населен по большей части племенами германской расы, и что после переселения этих племен на запад и на юг они были заменены народами славянского происхождения.

Существуют, однако, следы населений, которые жили в Германии задолго до тевтонов, современников Мария, и славян, упоминаемых у Тацита под различными наименованиями племен или родов. Так, например, в одном гроте долины Неандерталь, в окрестностях Дюссельдорфа, нашли человеческий череп, чрезвычайно замечательный сильным развитием бровных дуг: некоторые писатели признали его, просто, патологическою формою, тогда как большинство антропологов, напротив, видят в нем нормальный черепной тип расы, которая не совсем угасла, но смешалась посредством скрещиваний с обитателями современной нам Европы; и теперь еще встречаются там и сям отдельные представители этой расы, которые, впрочем, несмотря на свой склад лица, напоминающий несколько облик гориллы, обладают часто замечательным умом. Нужно сказать, что неандертальский череп—не единственная находка этого рода: подобные же остатки человеческого скелета были открыты уже в 1700 году близ города Канштадта, в Вюртембергском королевстве; но только сто тридцать пять лет спустя поняли всю научную важность этого черепа, когда исследования антропологов доказали древность человека. Теперь между учеными принято называть «канштадтскою расою» этих древних обитателей Германии, отличительные черты которых составляли: выпуклые орбиты бровей, узкий и подавшийся назад лоб, плоский череп, длинная голова, закинутая назад, и очень развитая в затылочной области толщина костей. Шафгаузен полагает, что «канштадтские люди» жили в третичную эпоху, но остатки этой расы, без сомнения, существовали и в первые времена четвертичного или новейшего геологического периода, и они принуждены были вести борьбу за существование против пещерных медведей и гиен.

Какая бы ни была нынешняя раса, к которой следует причислить древнюю канштадтскую разновидность человеческого рода, во всяком случае финны, народы, которые и теперь занимают большую часть восточной Европы, и соплеменники которых, под именем мадьяров, подвинулись на запад до самых ворот Вены, были, вероятно, в числе переселенцев, заселивших берега Балтики в отдаленные века, предшествовавшие истории. Эта теория вызвала оживленные споры, которым не была чужда и политика, так как тут дело шло о том, чтобы решить, в какой мере пруссаки имеют право называть себя немцами по племенному происхождению; но вопрос этот остается пока открытым по недостатку достоверных свидетельств или доказательств: произведенные до сих пор раскопки антропологов не дали еще ответа по этому предмету. Могильные курганы, находимые в разных частях Германии и известные там под общим именем «могил великанов» или «могил гуннов» (Hunengraber), приписывают разным народностям—славянским, кельтским, германским. Эти могилы, некогда многочисленные и часто упоминаемые в средневековых грамотах, как межевые знаки между владениями соседних помещиков, были по большей части сравнены с землею хлебопашцами или разрушены искателями кладов, и потому едва-ли можно надеяться сделать в них еще много открытий. Допускают вообще, что скелеты с удлиняемыми головами, встречающиеся на большом пространстве, от Швейцарии до Пруссии, под долменами, расположенными в виде правильных рядов (Reihengraber), принадлежали людям германской расы. Скелеты, находимые под округленными курганами, как кажется, принадлежали другим расам, вероятно, галлам.

Различные находки, сделанные в пещерах, в торфяных болотах, в могильных курганах, не могли дать решающих результатов относительно расы древних обитателей Германии, пока не были известны в точности отличительные расовые признаки немца. Еще недавно допускали, без всяких доказательств, что немцы народ «длинноголовый» (долихоцефалы); но точные измерения черепов показали, что пропорция людей с широкою и короткою головою весьма значительна в Германии и даже составляет преобладающее большинство во многих округах. Фризы, которых профессор Вирхов считает самыми чистокровными из немцев, по причине изолированного положения их области на морском берегу, защищенном со стороны суши поясом болот, имеют голову широкую и высокую, но относительно мало удлинненную. В виде общего правила можно сказать, что долихоцефалы господствуют в северной Германии, тогда как брахицефалы гораздо более многочисленны в южной Германии, где происходили великия переселения галлов или кельтов, через долину Дуная.

Интересно, что еще недавно физическое описание немцев искали больше в сочинениях древне-римских писателей, чем в сравнительном изучении самих немцев. По общепринятому мнению, считалось, что голубые глаза и белокурые или рыжие волосы составляют непременный их признак. Одновременныя наблюдения, сделанные во всех учебных заведениях Германии, позволяют теперь судить об этом предмете с более основательным знанием дела. Если принять блондинов с голубыми глазами и белым цветом лица за представителей истинного германского типа, то оказывается, что только около трети детей (именно 32,20 процента) могут быть признаны чистокровными немцами: при этом нужно еще принять в соображение то обстоятельство, что если бы сравнивали взрослых людей, а не детей и юношей, то процент брюнетов вышел бы еще значительнее, по меньшей мере на одну десятую. Кроме того, между севером и югом Германии в этом отношении замечается большая разница; так, если в Пруссии число детей немецкого типа превышает 35 процентов, то в Баварии оно составляет только 20 с небольшим процентов; в Эльзас-Лотарингии, относительно которой, по политическим причинам, утверждали, что это совершенно немецкая земля, пропорция блондинов еще меньше: здесь, вообще говоря, тип жителей наиболее удаляется от типа белокурого тевтона. В другой провинции, недавно присоединенной к Пруссии, в Шлезвиг-Голштейне, откуда вышло столько завоевателей в эпоху великого переселения народов, блондины имеют сравнительно наибольшее число представителей. Горные цепи, которые, продолжаясь от Богемии до Рейна, делят Германию на две половины, составляют вместе с тем приблизительную границу между немцами белолицыми и немцами с смуглым цветом кожи. Замечено, что вдоль больших рек, Дуная, Рейна, Одера, оттенки цвета лица, вообще говоря, менее явственны, из чего можно заключить, что долины этих рек были великими путями переселения для народов не-германских, то-есть для народов славянской, кельтской или другой расы.

Как бы то ни было, современные нам немцы, взятые в целом, представляют существенно смешанную расу. Так же, как галлы, нынешние германцы не имеют более тех физических черт, какими они охарактеризованы у римских писателей; тип, описанный Тацитом, можно встретить теперь только в Скандинавии, а не на берегах Рейна, Везера и Эльбы. Даже принимая в рассчет своего рода оптический обман, произведенный на римлян контрастом рас, нельзя не придти к убеждению, что в общем характере типа произошла значительная перемена. Очень белокурые волосы, голубые глаза, белая кожа сделались редки в одной части Германии; большинство населения все еще состоит из индивидуумов с русыми волосами и с светлым цветом лица, но голубые глаза, цвет которых поэты сравнивают с цветом незабудки, составляют уже большое меньшинство. Где искать причину этого изменения расовых признаков? Не было ли преувеличено древними авторами преобладание скандинавского типа между германцами? Успехи цивилизации, постоянно увеличивавшееся скучение жителей в городах не имели ли косвенным последствием видоизменение племенного типа? Или, может быть, в борьбе за существование, брюнеты оказались более крепкими и выносливыми, чем блондины? Наконец, «половой подбор» способствовал ли с своей стороны указанному видоизменению, как то утверждает антрополог Джонн Беддо? Каждая из этих гипотез, которые все, может быть, имеют известную долю истины, находит своих защитников. Немецкие евреи представляют пример обратного физиологического явления: более половины между ними имеют темнорусые или даже белокурые волосы.

Главное орудие национального единства составляет немецкая речь,—прекрасный язык, звучный и сильный, который кажется грубым и слишком гортанным французам и южно-романским народам, но который, однако, имеет необыкновенную прелесть в устах поэтов, и передает вместе с звуками трогательной гармонии нежнейшие оттенки чувства: насколько этот язык резок и жесток в выражении гнева, настолько же он может делаться гибким и ласкающим, чтобы передавать все движения души. Одна из главных его выгод заключается в том, что говорящие им могут сами создавать сколько угодно новых слов посредством сочетания терминов уже употребительных; но эта выгода покупается дорогою ценою, ибо сочиняемые таким образом новые выражения, очень многочисленные и очень богатые синонимами, никогда не обладают точностью, свойственною словам, которые служат для одной определенной цели: эти неологизмы похожи на медали дурно отчеканенные, надпись которых трудно разобрать. Они часто сообщают речи неопределенность и недоконченность; плохие писатели особенно любят такия самодельные составные выражения, что, вместе с длинными запутанными периодами, сообщает их слогу ту бесцветность и туманность, которые часто принимали за признак глубокомыслия. Даже в обыкновенной устной речи употребляются, в провинциях отдаленных, одна от другой, разные сложные слова, так что вновь прибывший должен изучить все особенности местной речи, чтобы быть в состоянии понимать разговор своих соотечественников. Вена и Берлин, гордые своим рангом столиц, соперничают между собой усердием в сочинении различных слов, имеющих тождественный смысл.

Что касается первоначальных разновидностей немецких диалектов, то они мало-по-малу исчезают, благодаря школам, книгам и журналам, и только с исторической точки зрения интересно припомнить главные деления Германии на глоссологические области: на юге австрийцы, баварцы, швабы Вюртемберга, баденцы говорят своими особыми наречиями, точно так же, как в средней Германии франконцы и гессенцы, тюрингенцы и саксонцы; но все они в письменной речи употребляют «верхне-немецкий» язык. Населения нижней Германии, диалекты которых, вестфальский, голштинский, мекленбургский, бранденбургский, прусский ближе подходят к голландскому и фламандскому, чем к литературному немецкому языку, приняли, тем не менее, этот последний, как образец хорошего языка, и наречие их постепенно преобразовывается, так что от него скоро останется только акцент, который тоже мало-по-малу изглаживается. Все эти северо-германские диалекты, известные под общим именем «нижне-немецкого языка», platt-deutsch, отличаются от верхне-немецкого выкидыванием всех немых конечных слогов и правильною перестановкою некоторых согласных, сообразно так называемому «закону Гримма»; но гласные существенно разнятся во всех этих областных наречиях. Нижне-немецкий диалект, очень богатый древними поэмами, народными песнями, превосходит немецкий литературный язык силою выражения и обилием слов; но с той поры, как саксонизированное тюрингенское наречие, сделавшееся верхне-немецким языком, одержало верх, как письменный язык, platt-deutsch был осужден безвозвратно: соединенная с десятого столетия в один народ, под именем Deut-ch, нация, естественно, стремилась к тому, чтобы иметь только один язык, чтобы слить все областные диалекты в одну общую речь. С половины семнадцатого века литераторы, кроме поэтов и сатириков, перестали употреблять нижне-немецкое наречие; теперь на нем больше не говорят даже в городах, исключая старинных вольных городов Ганзы: людей, знающих еще это наречие, наберется, вероятно, миллионов десять; впрочем, все они употребляют также и верхне-немецкое наречие.

В настоящее время число людей германской, славянской или мадьярской расы, говорящих или понимающих по-немецки, в центральной Европе можно считать слишком в 55 миллионов; если же прибавить сюда евреев Польши и России, образованных иностранцев, которые изучают язык Гете и Шиллера, и семейства немецких колонистов, поселившихся в обеих Америках и в Австралии, то можно смело утверждать, что область немецкого языка распространяется приблизительно на 65 миллионов жителей земного шара. Таким образом, по числу говорящих им людей, равно как по роли германской нации в истории и по её нынешнему влиянию на судьбы мира, немецкий язык сделался одним из руководящих языков человеческой мысли.

Благодаря этой общей речи, которая давала одинаковую духовную и национальную жизнь всем обитателям стран, от подножия Альп до берегов Балтики, объединение Германии произошло в умах населения уже задолго до того времени, когда оно облеклось в форму политического устройства. Это объединение совершилось в гораздо большей мере под давлением самого народа, чем по воле его правителей: действие централизации имело здесь несравненно меньшую долю участия, чем, например, во Франции. Между фризами и баварцами, между пруссаками и швабами, несомненно существует более сходства в отношении нравов и образа мыслей, чем между бретонцами и провансальцами, или между басками и нормандцами. Тем не менее, и в Германии различия народных характеров по областям еще велики, и этнологи стараются уловить эти различия, пока еще уравнивающий пресс современной цивилизации не изгладил их совершенно. Добродушный и сговорчивый австриец, наивный и упрямый шваб, хитрый гессенец, умный саксонец, серьезный пруссак, фриз, гордящийся своею древнею независимостью, представляют еще много различия в нравах и духе, которые напоминают давния провинциальные индивидуальности.

Между всеми этими населениями германской расы, более или менее чистой, которая именно может быть рассматриваема как указывающая в своей средней величине истинный центр тяжести немецкой нации? Пруссаки, правда, приобрели преобладающее значение в политике, благодаря географическому положению их государства и силе сцепления, которую им давали солидные армии чиновников и солдат; несмотря на то, их нельзя признать лучшими представителями германской расы: этих представителей нужно искать в средней Германии, в Тюрингии, во Франконии, на берегах Рейна, в Швабии,—стране, замечательной обилием вышедших из неё гениальных людей. Как для французов имя аламанов или алеманов, потомки которых живут в таком большом числе на юго-западе Германии, сделалось названием всех немцев (Allemands), так точно в части славянского Востока немцы, каково бы ни было их происхождение, смешиваются под общим именем швабов (Schwaben). Но швабы и немцы, более или менее смешанные с соседними народами, совершенно одинакового происхождения. На Востоке, как и на Западе, в них видели представителей всех их соотечественников.

Мы не намерены разбирать здесь те противоречащие одна другой оценки, которые высказывались различными писателями относительно духа и нравственного достоинства немецкой нации. Нет народа, который бы так превозносили, и, с другой стороны, нет народа, который бы собственные его сыны ставили так низко, как немецкий народ. Те самые люди, которые поднимают на смех тщеславие «великой нации», провозглашают свою собственную расу чем-то в роде высшего человечества, обладательницею всевозможных добродетелей, представительницею всего, что есть великого и благородного в мире; она одна, по выражению Каруса, способна мыслить и «следовать по пути света, от идеи к идее». По бессознательному тщеславию, некоторые писатели даже распространили привычку противополагать слово Deutsch (немецкий), как синоним всего чистого и истинного, слову Welsch (романский) или «французский», которое, по их понятиям, резюмирует все порочное и ложное. С другой стороны, в немецкой литературе нет недостатка в резких нападках и обвинениях, направленных против германской нации в её совокупности, и врагам, движимым чувством ненависти, остается только брать готовое оружие в этом арсенале немецкого самобичевания. Ничего нет легче, конечно, как произнести строгий приговор о народе, каков бы он ни был, когда изучаешь его в его отношениях, основанных на интересах, в его страстях и удовольствиях, но гораздо справедливее судить о нем, взяв за типы национального характера людей, умеющих возвыситься над посредственностью окружающей среды, способных развить свои врожденные силы и проявить в себе благородные качества и добродетели, остающиеся скрытыми у их соседей. Если мы станем на эту точку зрения, то должны будем признать за немецким народом глубокое чутье природы, редкий поэтический инстинкт, большую силу воли, необыкновенную настойчивость, искреннюю преданность взятому на себя делу. Но он легко впадает в крайности: любовь его может измениться в мистицизм; чувство нередко переходит у него в сантиментальность или аффектированную чувствительность; вежливость превращается в сухия правила этикета; довольство жизнью вырождается в надменность; гнев разростается в бешенство; неудовольствие против кого-нибудь развивается в продолжительное злопамятство. Со всею своею волею, стойкостью, силою немец имеет менее определившуюся личность, нежели француз, итальянец или англичанин; он легче поддается влиянию изменившагося настроения общественного мнения и превратностей событий; он любит двигаться большими массами; он соблюдает во всем систему, даже в глупостях, и дисциплина для него вещь нетрудная. Ни в одной стране земного шара долг не смешивается так часто с повиновением приказу начальства, как у немцев.

Во всемирной истории Германии принадлежит одна из самых видных ролей. Вступив варварами в среду образованных народов, германцы стали по-варварски разрушать все огнем и мечем, и покрыли развалинами запад и юг Европы; но с той поры, как цивилизация опять пошла своим прогрессивным ходом, они принимали широкое участие в её успехах и завоеваниях. Благодаря постоянным сношениям с Италиею, благодаря также приобретенной ими автономии, очень многие из немецких городов сделались весьма важными центрами труда и знания. Накануне возрождения наук и искусств, города мещан и ремесленников составляли нечто в роде самостоятельных республик среди великой феодальной империи, и узы торговли соединяли их в одну могущественную федерацию: то была эпоха их наибольшего процветания. Вольные имперские города, где до сих пор сохранились многочисленные памятники и частные здания, свидетельствующие о прежнем богатстве, соперничали значением и влиянием с городами Италии и Фландрии: каждый из них имел специальную промышленность, которая составляла его славу и гордость. Аугсбург славился своими драгоценными тканями; Нюренберг обработывал металлы и фабриковал все предметы, требующие искусства и вкуса; Ульм был большим рынком, где производился обмен продуктов севера на произведения юга. Одна поговорка того времени прославляла «великолепие Аугсбурга, остроумие Нюренберга, богатство Ульма и пушки Страсбурга» наравне с «могуществом Венеции», и давала всем этим соединенным силам господство над миром. Нельзя не признать, что жизнь современного мира, со всеми её перипетиями кровавых войн и мирного прогресса, была в значительной степени ускорена изобретениями больших вольных городов Германии, открытием пороха и искусства книгопечатания. Между всеми славами наций едва-ли найдется такая, которая могла бы быть поставлена выше славы дарования миру первой печатной книги!

Те же самые причины, которые нанесли роковой удар Венеции и другим итальянским республикам, должны были разорить и торговые города южной Германии. Между тем как победоносные магометане запирали со стороны Востока все дороги в Индию, для Запада открывались новые пути к Индостану и к Новому Свету, совершенно изменившие торговое равновесие мира. Южно-германские города: Аугсбург, Нюренберг, Ульм, сначала пытались бороться с новым течением всемирной торговли; богатые капиталами, они завели свои конторы в городах океанического прибрежья, в Лиссабоне, Антверпене и Лондоне; аугсбургское купечество ссужало фонды для осуществления плана всемирного завоевания, предпринятого Карлом V. Но настала минута, когда негоцианты Швабии увидели порты океана запертыми для их кораблей: Пиренейский полуостров перестал принадлежать императору Германии, а голландцы, сделавшиеся, в свою очередь, могущественною торговою нациею, преградили немцам, посредством таможенных тарифов, доступ к воротам Рейна и Мааса.

Затем следовали страшные религиозные войны, которые вернули Германию к векам грубого варварства. Трудно составить себе понятие о том ужасающем истреблении людей и бедствиях всякого рода, которые причинила кровавая религиозная борьба, известная в истории под именем Тридцатилетней войны. Некоторые местности Гессена и Вюртемберга обратились в безлюдные пустыни: целые селения были покинуты бежавшими жителями среди кустарников и так хорошо забыты, что впоследствии охотники с удивлением находили в лесах остатки этих никому не известных деревень. В городах исчезла всякая промышленность, а в деревнях целые населения разучились пахать землю и сеять хлеб. По самому умеренному рассчету, массы народа, похищенные войною, чумою и голодом, превышали 6 миллионов душ, что составляло треть тогдашнего народонаселения Германии; в Вюртемберге число жителей в 1641 году оказалось в семь раз меньше того, которое он имел за семь лет перед тем, в 1634 году: с 345.000 оно уменьшилось до 48.000 душ. Страна снова приняла тот вид, какой она должна была представлять во времена существования великого Герцинского леса, о котором рассказывают римские писатели. Нравы страшно одичали: человеческая жизнь не имела никакой цены, самая безжалостная резня, самые чудовищные побоища сделались обычным времяпрепровождением.

После этих жестоких религиозных войн, страна, обедневшая во всех отношениях, насчитывала в своей среде очень мало людей великих умом: она была, так сказать, обезглавлена. Жизнь, казалось, удалилась из громадного тела. Когда Германия избавилась, Вестфальским миром, от раздиравших ее междоусобных войн, она уже не имела почти никакого весу в Европе. Мелкие государи, разделившие ее между собою, из которых каждый взял себе за девиз известные слова Людовика XIV: «l’Etat, c’est moi», третировали свой народ как стадо баранов. Большинство их кончили тем, что нанялись в услужение к Франции и Англии; они получали от этих держав постоянные субсидии за свои низкие услуги, состоявшие в интригах и предательстве. Некоторые из немецких государей, соревнователи швейцарских кантонов, напали на счастливую мысль открыть торговлю своими подданными. Когда американские колонии отделились от метрополии, Англия адресовалась к германским князьям с предложением продать ей солдат, и эти владетельные князья с радостью ухватились за такой прекрасный случай увеличить свои доходы. Особенно прославился и обогатился этою торговлею людьми курфюрст Гессен-Кассельский; но государи Брауншвейга, Ганновера и многие другие тоже заработали порядочные барыши посредством отпуска за границу человеческого товара. В период с 1775 по 1783 г. было продано немцев Англии: из Гессен-Касселя на 65.000.000 франков, из других немецких государств на 63.165.000 франков, всего на сумму 128.165.600 франков. Именно в ту эпоху, когда Германия начинала снова приобретать свою роль в мире науки и искусства, она находилась в самом беспорядочном и бессильном политическом состоянии.

Такое положение дел не могло долго продолжаться: все эти мелкие государства были осуждены на неизбежную гибель, и подле них развивалось военное могущество Пруссии, которая со временем должна была забрать в свои руки их наследство. Когда громовой удар французской революции потряс до основания старый мир, вся ветхая и грузная машина священной Римско-Германской империи, с её многочисленным механизмом, составленным из бесчисленного множества курфюршеств, княжеств, графств, аббатств и т.д., испортилась навсегда; тщетно потом хотели опять пустить ее в ход: различные государства учрежденного в 1815 г., вместо прежней империи, Германского Союза имели только вид самостоятельного политического существования, в действительности же составляли территорию, оспариваемую друг у друга двумя главными членами этого союза, Австриею и Пруссиею, и нация, проснувшаяся от своего продолжительного оцепенения, наперед сделала из них простые провинции великой объединенной Германии: в этом случае, как всегда, идея задолго опередила факты. Мелкие государства имели лишь фиктивное существование; река Везер, с её двумя притоками, Веррою, и Фульдою, не орошает уже, как прежде, тридцать пять различных политических территорий; она омывает теперь обще-немецкия земли, имеющие одинаковые законы и одинаковую национальную жизнь.

Все эти мелкие немецкия государства, дававшие богатую пищу сатире и насмешкам, отнимали у Германии почти всякую политическую силу. В дипломатическом и военном отношениях страна была почти бессильна для нападения и очень слаба для сопротивления; владетельные князьки, из которых каждому хотелось командовать, и которые предательски подставляли друг друг ногу, служили столкновением их честолюбий и личных выгод лучшею опорою для политики иностранных держав. Их крохотные дворики, где изо всех сил старались подражать роскоши и блеску богатейших столиц Европы, были школами тщеславия и пороков. Но не вся Германия была порабощена этим маленьким тиранам. В среде её все еще существовали вольные города, сохранившие некоторую долю того духа, которому они некогда были обязаны своим величием. Новые центры, научные, литературные, промышленные, возникали там и сям, тогда как сама нация, быстро возрастая в числе, восстановляла мало-по-малу свои силы, истощенные жестокими и опустошительными религиозными войнами.

Какою мощною струею потекла духовная жизнь Германии, когда наступил период обновления, в конце прошлого и в первой половине нынешнего столетия! На всех поприщах умственной деятельности немцы ознаменовали себя великими произведениями, которые составляют богатый вклад в сокровищницу человечества, и из которых многие послужили исходною точкою новых исследований в области наук. К бессмертным творениям великих гениев прибавились творения Гёте, Шиллера, Гейне; знаменитые композиторы, Вебер, Бетховен, Мендельсон, Шуберт, явились достойными преемниками Моцарта, Гайдна, Генделя; Кант произвел свою революцию в философии, в то время, как другая революция совершалась на западе Европы в политических учреждениях; история и все относящиеся к ней вспомогательные науки, археология, нумизматика, нашли у немцев великих истолкователей; наука филологии имела у них своих учителей; математика, геология, естественная история тоже приковали к себе там немало великих умов, обогативших их своими открытиями и исследованиями; наконец, одна из важнейших заслуг немецкого гения в коллективной умственной деятельности человечества состоит в том, что им очень много сделано, в течение нынешнего столетия, для приведения в систему и увеличения знаний, относящихся к земному шару и его обитателям. Имена Александра Гумбольдта, Карла Риттера, Оскара Пешеля принадлежат к числу имен, которые каждый географ должен произносить с глубоким уважением.

С половины текущего столетия Германия устроилась политически; теперь ей недостает только некоторых провинций Австрии; но в то же время централизация начала свою работу. Прежде вредные последствия политического раздробления Германии вознаграждались одною весьма важною выгодою: разделенная на множество самостоятельных государств, которые, в свою очередь, состояли из многочисленных чересполосных владений (энклав), страна не могла быть управляема и угнетаема в пользу какого-нибудь одного центра. Бюрократическая централизация в то время не пыталась переделать всех немцев в автоматов, приводимых в движение посредством одной и той же нитки. Каждая провинция лучше сохраняла свойственные ей нравы и обычаи; местная жизнь развивалась свободнее, центры умственного движения могли возникать в большем числе на различных пунктах территории. Если бы Германия была большим централизованным государством, каким сделалась, например, Франция со времен кардинала Ришелье, она. конечно, не имела бы всех этих университетов, которые, без сомнения, составляли значительную долю её силы. Теперь, когда императорская Германия стремится все больше и больше централизоваться, и когда отдельные провинции видят, как с каждым днем уменьшаются последние остатки их автономии в пользу государства, политическая связь, такая, как ее создает центральная власть посредством отмены местных вольностей, может быть достигаема не иначе, как в ущерб самой нации и её самодеятельности.

Но есть и другая опасность для Германии. Германская империя, как известно, присвоила себе, по праву раздела и по праву завоевания, на востоке, на западе, на севере, земли не немецкия, присоединила населения, которые твердо хотели оставаться составною частью других наций. «Высшие политические соображения» или так называемый raison d’etat, «историческое право», «необходимости» стратегические и военные и разные другие предлоги были выставлены для того, чтобы оправдать насилия, совершенные над национальною свободою соседей. Но нарушения права рано или поздно наказуются неминуемыми несчастиями. Европа в настоящее время находится не в нормальном состоянии. Но не в праве ли мы надеяться, что её народы когда-нибудь обретут мир путем взаимного уважения своих интересов и соблюдения справедливости?