XI. Материальное состояние и управление Сибири

Известно, что русские составляют уже, по крайней мере, сто лет, самый значительный элемент сибирского населения. Те, которые называют себя русскими и которых действительно можно признать таковыми, или потому, что их происхождение дает им право считать себя славянами, или потому, что смешения с русской кровью, язык, нравы и обычаи сделали их единоплеменниками завоевателей края, представляют около семи восьмых сибиряков, и эта пропорция быстро увеличивается к их выгоде, не только вследствие собственного их размножения, но также вследствие численного уменьшения или «обрусения» инородцев. В настоящее время господствующее население Сибири, где великорусский элемент является совершенно преобладающим, почти совсем утратило отличия и особенности, характеризующие малороссов и великороссов, литовцев, эстов, немцев балтийских провинций; оно может быть рассматриваемо, как гораздо более однородное, чем население русской империи в Европе. Славяне всякого происхождения,—за исключением поляков,—немцы и финны, говорящие русским языком, одинаково русские перед лицом якутов и тунгусов.

Первоначальное происхождение большинства сибиряков хорошо известно. Первые русские, вступившие в торговые сношения с сибирскими народами, были звероловы или промышленные люди, приходившие из новгородских колоний северной России; затем следовали казаки, сопровождавшие Ермака при завоевании им Сибири; но только небольшое число тех и других привели с собой своих жен: большая часть брачных союзов совершалась с туземными девушками. Почти все те, которые прибыли в край впоследствии, до половины девятнадцатого столетия, были невольные колонисты, либо как солдаты или чиновники, либо как ссыльные; эти последние составляли, может быть, самый многочисленный элемент пришлого населения; но смертность между ними была гораздо сильнее, чем между другими жителями страны, и большинство их умирало, не успев основать семьи. Если даже взять среднее число ссыльных, показываемое оффициальными документами, именно, от восьми до девяти тысяч в год, то выходит, что в течение двух сот пятидесяти лет более миллиона человек было отправлено против воли в Сибирь, не считая лиц, высылаемых на жительство. По оффициальным данным, в период с 1823 по 1858 г. сосланных было: мужчин 236.489, женщин 42.844; кроме того, 23.285 женщин и детей, следовавших добровольно за главой семейства, всего 304.618 человек; следовательно, средняя годовая цифра составляла 8.700. Первые добровольные поселенцы,—если не считать нескольких отдельных групп, пришедших в прежнее время,—были крестьяне, устремившиеся из России на нижний Амур тотчас после присоединения северной Манчжурии к Российской Империи. При существовании крепостного права, понятно, не могло быть никакого добровольного переселения. Помещики и вообще владельцы крепостных берегли своих крестьян для обработки земель и посылали в Сибирь, по крайней мере, в округи, не имеющие рудников или приисков, только тех несчастных, от которых хотели отделаться; правда, что эти изгнанники, перестав быть рабами, скоро достигали на поселении большего материального довольства, чем каким пользовались у себя на родине. Страны северной Азии населились русскими колонистами, подобно тому, как населились губернии Вятская, Пермская, Оренбургская; но к каторжным, к преступникам всякого рода, к лицам ссылаемым, по приговору общества, за порочное поведение, были прибавлены раскольники и мятежники. Утомительность продолжительного пути, эпидемии, цынга, трудность приспособления к новому климату, тяжелая подневольная жизнь, строгости вынужденного местопребывания, постоянный полицейский надзор, тоска по родине—все эти причины объясняют большую смертность среди ссыльных, а незначительная пропорция женщин между ними допускает лишь медленное восстановление семейств. Русское население Сибири более чем утроилось за последние сто лет, но в сравнении с некоторыми колониями, Азиатская Россия заселилась в очень слабой степени в продолжение почти трех столетий, протекших со времени присоединения Сибирского царства; бывали даже, если верны показания оффициальных переписей, временные убыли в цифре народонаселения некоторых областей: так, в то время, как население Томской губернии возрастает каждый год, вследствие избытка poждений, слишком на 20.000 душ, Иркутская губерния имела в 1873 году жителей на двенадцать тысяч менее, чем за двенадцать лет перед тем (в 1861 году насчитывали 370.455, а в 1873 г. только 358.700 жителей), так что средним числом население этой губернии уменьшалось на тысячу душ в год. В большей части городов население уменьшалось бы, если бы равновесие не восстановлялось постоянным приливом новых эмигрантов; но в деревнях число жителей увеличивается. В целом, не подлежит сомнению, что размножение славянской расы с излишком вознаградило по числу людей убыль, которую туземные племена, за исключением якутов, испытали во многих областях сибирской территории.

Народонаселение Сибири в разные эпохи, без азиатского склона Урала:

1796 г.—1.193.145 жит.; 1816 г.—1.540.424; 1869 г.—3.327.627; в 1870-73 гг.—3.440.362; в 1880 г. (вероятн. цифра)—3.900.000; 1880 г. (с азиатск. Уралом)—5.200.000 жит.

Пропорция мужчин естественно более значительна, чем пропорция женщин, так как Сибирь есть в одно и то же время страна изгнания и добровольного переселения; однако, разность между полами здесь гораздо меньше, нежели в Австралии и в землях дальнего запада (Far West) Северной Америки: в восточной Сибири считают средним числом 10 мужчин на 9 женщин.

Имя Сибири сделалось синонимом «страны ссылки». Каждый успех, каждый шаг вперед русского господства в Азии был отмечен линией тюрем: при каждом новом присоединении территории партии ссыльных, медленно тянувшиеся через степи и леса, шли свидетельствовать в отдаленных окраинах империи о могуществе России. Едва только основывался где-нибудь на громадном пространстве сибирской территории острог, монастырь, крепостца, как тотчас же открывались и кельи для ссыльных; колонии Полым, Березов, Селенгинск, Албазин уже при самом рождении были предназначены служить местом заключения: как только донесение об открытии новой земли достигало Петербурга, тотчас же направляли в это новое владение партию каторжников. Таким образом, история страны сливается со скорбной историей ссылки.

Первый указ об изгнании постиг набатный колокол города Углича, виновный в том, что он созвал народ во время убиения царевича Дмитрия клевретами Бориса Годунова, в 1591 году. Он был осужден на «урвание языка и уха», подобно обыкновенным уголовным преступникам и сослан в Пелым, куда за ним вскоре последовали граждане его города, затем все лица, казавшиеся подозрительными Борису. В первое столетие русской колонизации Сибирь не получала других ссыльных, кроме государственных преступников, но в конце семнадцатого века малороссы из побежденной Украйны должны были направиться по той же дороге, как и ссыльные из Великороссии: эти малороссийские изгнанники, посылавшиеся небольшими партиями, всего лучше сохранили нравы родной стороны. Затем ссыльные раскольники увеличили собой число сибиряков; но сколько из них погибло в дороге от утомления, от голода, от всякого рода пыток! Сколь многие должны были повторять то, что говорит раскольничий поп Аввакум в своих записках: «Плоты трудно тащить против течения; начальники и конвойные неумолимы, палки их больно бьют, кнуты их режут кожу, а пища наша—падаль, которую и волк не станет есть»! «И эти мучения долго продлятся?» спрашивала жена попа, падая в изнеможении.—«До самой смерти», кротко отвечал Аввакум.—«Да будет воля Божия», говорила она с новым мужеством. В этих сибирских раскольниках легко узнать людей, первое испытание которых, при вступлении в общину, состояло в том, что они давали себе класть горячие уголья в уши.

Стрельцы, тоже раскольники, были сосланы Петром Великим, который велел отправить их в качестве гарнизона в самые отдаленные крепостцы или остроги империи до Охотска и Камчатки: и теперь еще можно встретить прямых потомков этих стрельцов в поселениях на берегах Лены. После царствования Петра придворные интриги привели в Сибирь других невольных колонистов, вельмож и временщиков, Меншиковых, Долгоруких, Биронов, Минихов, Толстых, Бутурлиных. «До свидания на том свете», могли они сказать своим друзьям, отправляясь в Сибирь, как и все ссыльные, ибо большинство их были забыты; другие бесследно пропали в сибирских пустынях, и когда поворот фортуны снова доставлял власть их друзьям, тщетно искали несчастных изгнанников в лесах и тундрах Сибири; один из них, Соймонов, с трудом отысканный, был назначен сибирским губернатором. С 1658 года началась ссылка поляков в Сибирь, но ссылки их массами относятся к царствованию Екатерины II, когда этой участи подверглись барские конфедераты, затем товарищи Косцюшко. Далее, около девяти сот поляков, служивших под знаменами Наполеона I, тоже были посланы в Сибирь. Особенно многочисленны были партии политических преступников, отправленные после революции 1830 года и различных восстаний, имевших место в Польше с той эпохи. Ссыльные поляки много способствовали прогрессу страны; они улучшили управление рудниками, создали многие местные промышленности, научили садоводству и развили образование в семействах. Поляков, сосланных прямо в Сибирь в 1863 году, насчитывают 18.023.

Ссыльные, имя которых возбуждает наиболее симпатий между русскими,—«декабристы», прибывшие в Сибирь в 1826 году. Вначале им действительно приходилось много терпеть, но мало-по-малу судьба их улучшилась, благодаря преданности их жен, пожелавших разделить изгнание мужей, благодаря также нравственному превосходству декабристов над их тюремщиками и выказанному ими духу солидарности: они были соединены между собой в братскую общину, заботившуюся о том, чтобы никто из них не терпел нужды, и чтобы все одинаково могли пользоваться книгами, журналами и другими, возможными в их положении, выгодами цивилизованной жизни. Влияние их до сих пор еще заметно в городах восточной Сибири. Впоследствии и другие политические ссыльные присоединились к сибирскому населению: но им уже не оказывают такого снисхождения и не дают таких льгот, какими пользовались декабристы: они идут пешком, как и арестанты, осужденные за обыкновенные преступления, и работают, наравне с последними, в тюрьмах, рудниках или казенных заводах, не имея права читать, соединяться в товарищества, ни выбирать себе род занятий по своему вкусу.

В прежнее время партии ссыльных осужденных за обыкновенные преступления или по политическим делам, должны были пройти пешком, привязанные рукой к длинной железной палке, пространство почти в 6.000 верст, отделяющее тюрьмы Европейской России от Забайкалья. Это путешествие продолжалось целых два года. И теперь еще ссыльные совершают пешком переход от Томска до Читы: когда партия на пути вступает в деревню, арестанты затягивают, с дозволения начальника конвоя, жалобную песню или, вернее, протяжное завывание, взывающее к милосердию жителей, и крестьяне несут подаяние «несчастным», ибо таково обыкновенное название, которое дают им все сибиряки, отказываясь видеть в них преступников. Каторжные, то-есть осужденные за тяжкия уголовные преступления, везде находят хороший прием, и по водворении их на поселение, возстановление их честного имени облегчается им некоторого рода уважением, которое питают к ним, как к людям с характером, но ссыльно-поселенец, то-есть водворенный в Сибири за воровство или другие менее важное преступление, довольно часто возбуждает к себе презрение в местном населении. Побеги во время следования партии легко осуществимы, но между ссыльными искони установилось не бегать с дороги, дабы их товарищам не пришлось терпеть из-за них. Даже во время пути арестанты соединяются в артели и выбирают из своей среды старосту.

Сибиряки, ряды которых пополняются элементами, вербуемыми в одно и то же время между худшими и между лучшими из русских, естественно составляют во многих отношениях резкий контраст с жителями метрополии. С одной стороны, наследственность, с другой, влияние новой среды должны были действовать на них в такой степени, что они образовали собою особенную группу в большой семье народов Российской империи. Их природный ум, который, впрочем, редко бывает развит образованием, может быть, еще более сметлив, чем у жителей Европейской России. Счастье осыпать заезжего человека вопросами играет не последнюю роль в удовольствии, которое испытывает сибиряк, когда ему случится чествовать гостя в своей избе, обыкновенно просторной и опрятно содержимой, где пол лучше выскоблен и вымыт, чем стол в жилище иного горемычного мужика Европейской России. Никогда не испытав на себе крепостной зависимости (за исключением тех, которые были приписаны к казенным рудникам и заводам), располагая большим пространством земли, чем русский крестьянин, и не столь часто приходя в соприкосновение с чиновниками всякого рода, сибиряки обладают более сильным чувствам равенства: у них нет ничего раболепного ни в голосе, ни в манерах, но, с другой стороны, они не отличаются и природной кротостью нрава, наивным добродушием славян Европейской России. Вообще говоря, они не походят на россиян ни нравами и обычаями, ни качествами характера и деятельности. Главный их недостаток—равнодушие, индифферентизм: очень практичные и разсчетливые, они никогда не увлекаются ни религиозным рвением, ни политическими идеями; между ними не встретишь ни поэтов, ни музыкантов. Они любознательны, но не хотят дать себе труда учиться: они любят удобства жизни, но не умеют добыть себе их посредством труда; они называют себя равными друг другу, но им не приходит мысли сделаться свободными. Однако, примеры великого самоотвержения, которыми так богата история сибирских ссыльных, не пропадали даром, и, подобно золотым жилам в гнилой горной породе, достойные удивления характеры проявляются там и сям среди общей посредственности. Если Сибири суждено когда-нибудь приобрести значительную важность в цивилизованном мире, как можно надеяться в виду природных богатств большой части её территории, то она не приминет оказать свое действие в смысле развития местной автономии и свободы.

Точно так же, как в Европейской России, масса сибирского народонаселения сгруппирована в сельские общества. Вся земля Сибири, за исключением нескольких земельных владений, уступленных в особенных условиях, остается до сих пор достоянием государства, и обществам принадлежит только право пользования ею: так, например, в Енисейской губернии существует всего только один землевладелец, права которого восходят ко временам царствования Екатерины II. Но частная земельная собственность уже создается сама собой косвенным образом, именно путем долгосрочных аренд, заключаемых на восемьдесят лет, подобно тому, как это мы видим, например, в Англии. В Сибири, как и в России, совокупность мира ответствует круговой порукой, за исправный взнос в казну податей и распределяет земли соответственно числу «душ», то-есть способных к работе лиц мужского пола, которые, в свою очередь, должны уплачивать обществу долю податей и сборов, падающую на данную семью. Средним числом, сибирский мир или сельское общество состоит из нескольких деревень, имеющих каждая свою долю земли, соответствующую приблизительно числу её жителей, так что каждая «душа» располагает участком около пяти десятин,—пространство, которое, при хорошей обработке, было бы вполне достаточно для содержания нескольких семейств. Но практикуемая ныне система земледелия есть не что иное, как хищничество: сибирский крестьянин не употребляет удобрения и придерживается переложного способа хозяйства; он утилизирует только треть своих земель, и, собрав три или четыре жатвы с данного участка, переходит к другой части своего поля. При таком порядке, пахатная земля может быть распределяема вновь только по прошествии длинного периода лет, в эпохи ревизий или народных переписей, тогда как луга, регулярно производящие получаемый с них продукт, сено, подвергаются переделу каждый год. Лес остается в общем пользовании; однако, всякий крестьянин может поселиться в лесу, вырубить себе там просеку и расчистить землю под пашню, но он не делается собственником занятого им участка, и управление государственных имуществ может во всякое время отобрать у него эту землю, выдав ему вознаграждение в размере нескольких рублей за десятину.

Сельское общество обязано принимать в свою среду всех ссыльно-поселенцев или каторжных, перешедших в разряд ссыльно-поселенцев по истечении срока каторги. Они получают место для постройки дома, полдесятины земли для разведения огорода и пропорциональную долю полей и лугов; но есть много несчастных, которые остаются вне всякого сословия и не пользуются ни землей, ни правами. Это изменчивое население состоит из бродяг, число которых, разумеется, неизвестно чиновникам, производящим перепись, но которые, по приблизительному исчислению, составляют около четверти осужденных на каторжные работы; с 1848 по 1849 год из одних только нерчинских тюрем бежало 3.104 человека. Бродяги убегают от тяжелой работы в рудниках или от тоски тюремного заключения, подвергая себя образу жизни, который показался бы ужасным для всякого другого человека, кроме арестанта. Да и это счастье пожить на воле, где сам себе господин, продолжается лишь несколько месяцев, ибо во время жестокой зимы беглым в большинстве случаев не остается иного исхода, кроме как явиться к властям и дать себя запереть, под вымышленным именем, в каком-нибудь остроге, отдаленном от того, где они содержались до бега. Чтобы воспрепятствовать побегам, русские власти Забайкальской области и других стран Сибири в прежнее время приказывали вырывать ноздри всем осужденным на каторгу; затем с 1861 года им клали клейма на лбу и на щеках, то-есть буквы, выжженные на теле; теперь ограничиваются тем, что ставят вне закона всех бежавших с каторжных работ, и таким образом дали тунгусам и бурятам право безнаказанно стрелять по несчастным. Благодаря этому, нравы туземцев ожесточились, и человеческая жизнь теперь ценится очень дешево в тех краях: свист пули скоро теряется в безмолвии тайги. В Забайкале существует повсеместное поверье, что бурят в этом случае думает про себя так: «худенький беглый, лучше доброй козы, потому что на козе одна шкура, на чалдоне (бродяге) три: рубаха, кафтанишко и кое-какой полушубок». Тем не менее нет недостатка в беглых даже в этих странах; они скоро научаются избегать опасных мест, угадывают направление, по которому нужно следовать в девственном лесу, и узнают знаки, оставленные тунгусами и другими, прежде их приходившими бродягами. От одной оконечности Сибири до другой все бродяги покрыли страну приметами таинственными или даже невидимыми для других, но совершенно ясными для них всех. Притом же им покровительствуют крестьяне, которым выгодно употреблять их на работу в своих хуторах, не давая им другого жалованья, кроме пропитания. В отдельно стоящих домах бродяги всегда находят хлеб, молоко, соль, какую-нибудь старую одежонку, оставленные крестьянами для своих несчастных братьев. Есть множество деревень, где бродяги могут жить без опаски, даже заниматься хлебопашеством и основывать собственную семью, будучи вполне уверены, что никто из жителей не выдаст их начальству; кое-где они даже построили целые деревни. Иногда случалось, что сами власти в непредвиденных обстоятельствах, когда нельзя было найти в достаточном числе обыкновенных рабочих, делали призыв к «бродягам», с молчаливым обязательством не спрашивать у них вида на жительство, и сотни беглых из окрестных лесов тотчас же являлись для исполнения требуемой работы. Замечено, что, по оффициальцым статистическим сведениям, число стариков, достигших столетнего возраста, гораздо значительнее в Сибири, чем в Европейской России, где, однако, средняя смертность менее велика; именно оказывается, что один столетний старик приходится в Сибири на 103, а в России на 2.702 жителей. Но многие из этих якобы столетних сибирских стариков не бродяги ли, принятые сельскими обществами в свою среду на место умерших крестьян? «Непомнящий родства» беглый, какой-нибудь «Иван Безъимянный» или «Михайло Ничегонезнайкин»; получил бумаги, которые делают его в глазах всех представителем известной семьи. Что за беда, если эти документы прибавят лишние два или три десятка лет к его возрасту.

Бродяги, убежавшие из своей тюрьмы или с места водворения, не единственный бродячий элемент среди сибирского населения. В этой беспредельно обширной стране самая громадность пространства располагает человека к бродячей жизни. Так, секта «странников» имеет много представителей в Сибири, где они беспрестанно бродят по лесам и горам, в поисках за той чудодейственной «Белой водой», которая очищает их от всех грехов и в то же время доставляет им бесконечные сокровища. В большей части городов и деревень они находят друзей, которые, принадлежа втайне к той секте, ведут оседлую жизнь и по наружности соблюдают обряды православной веры: единственная их миссия состоит в том, чтобы давать приют своим странствующим братьям и укрывать их от глаз полиции. Когда странника откроют и засадят в острог, он благодарит Господа за посланное ему испытание, долженствующее очистить и укрепить его веру. Тем не менее раскол находит, вообще говоря, менее благоприятную почву в Сибири, чем в Европейской России; индифферентизм сибиряка в деле религии, в конце концов, оказывает свое действие на самих раскольников. За исключением староверов, живущих в долинах Алтая, и колоний на Амуре, основанных духоборцами, огромное большинство славянского населения края состоит из православных; во всей Сибири существует только пять протестантских церквей, и по данным оффициальных переписей, насчитывается только 6.990 протестантов на всем пространстве от Тобольска до Владивостока. Миссионерское учреждение, основанное в Иркутске, занимается обращением сибирских инородцев в православную веру.

Земледельческая производительность Сибири, находящаяся еще в первобытном состоянии, едва достаточна для прокормления жителей страны, хотя в южной полосе её много превосходных земель, которые могли бы давать в изобилии все продукты умеренной Европы. В одном описании России, переведенном Клапротом, китайский автор говорит с удивлением о том, что русские, хотя и умеют сеять хлеб, «незнакомы с искусством выпаливать сорные травы, выростающие на нивах». Это замечание китайского писателя сохранило всю свою справедливость до сего дня, и сибиряки все еще повторяют поговорку, слышанную от них Гмелиным: «Все, что дает труд, дурно, потому что исходит не от Бога». Некоторые русские раскольники и переселенцы китайские и корейские в Приморской области подают, правда, пример выдержанного труда сибирским земледельцам, но они не находят подражателей; почти везде поля и огороды имеют вид запустения. Но луга, разумеется, очень хороши, богаты сочной травой и прокармливают большое количество скота. Лошади, впрочем, не пользующиеся заботливым уходом, живущие табунами почти дикими, тоже очень многочисленны в Сибири; там насчитывают почти по лошади на каждого жителя. «Сибирская язва», которая производит большие опустошения между стадами, зародилась первоначально, как говорят, в Барабинской степи.

Звероловство, которое некогда играло капитальную историческую роль, так как оно привело к открытию и колонизации Сибири, до сих пор остается одним из главных промыслов Азиатской России, и, как было двести лет назад, так и теперь все те же якуты и тунгусы доставляют своим победителям дань шкурами пушного зверя или ясак, подающий повод к стольким жестокостям и бесчестным спекуляциям; однако, и ныне еще есть целые деревни промышленников, занимающихся охотой на пушного зверя: эти охотники самые благородные из сибиряков, самые прямодушные и самые храбрые. Около пятидесяти видов животных преследуются ради их более или менее дорогого меха, и количество особей, убиваемых в течение промыслового сезона, нужно считать миллионами. Ежегодный вывоз из Сибири мехов всякого рода, не включая сюда шкур морских животных, представляет валовую ценность от 4 до 5 миллионов рублей. Соболий мех служит регулятором цен для всех родов сибирского пушного товара; он стоит средним числом, от 8 до 10 рублей за шкуру, но лучшие меха, с густой черной остью, черной подпушкой и белым кончиком, достигают, в самой Сибири, цены 60 рублей; а так как соболь маленький зверек, меньше европейской куницы, и брюшки не употребляются на выделку дорогих мехов, то требуется до 80 шкурок для одной шубы, вследствие чего цена такой шубы доходит до 5.000 рублей. Мех чернобурой лисицы ценится еще дороже, чем соболий, так что за одну шкуру высшего качества платят 300 руб. и больше. Шкурки белок одни доставляют около третьей части дохода, получаемого Сибирью от продажи мехов: случалось, что до десяти миллионов, даже до двенадцати и пятнадцати миллионов этих грызунов были убиваемы в один год во время их переселений несметными стаями, когда выгонит их лесной пожар, или неурожай кедровых орехов. Китай получает через Кяхту значительную часть этих мехов, но Европа получает их гораздо больше: на ирбитской ярмарке приезжие купцы, русские, польские, немецкие, оспаривают друг у друга драгоценные шкуры пушного зверя, цена которого увеличивается вдесятеро, при переходе из страны лова в страну потребления. В 1676 году на ирбитскую ярмарку были привезены следующие количества пушного товара.

Белки (сплошь серой)—5.000.000 шкур; горностая—215.000 шкур; зайца—300.000 шкур; лисицы разных пород—82.000 шкур; куницы разных пород—750.000 шкур; соболя—12.000 шкур; другой пушнины—200.000 шкур.

Известно, что многие виды пушного зверя, особенно из самых дорогих и потому наиболее ревностно преследуемых, значительно уменьшились в числе с тех пор, как сибирские тайги и урманы вошли в круг притяжения европейских рынков. Однако, ни один из сухопутных видов, за которыми гоняются сибирские охотники, еще не исчез совершенно. Леса представляют им более безопасные убежища, чем какие могут дать берега океана морским животным.

Рыболовство имеет первостепенную экономическую важность для сибиряков, так как оно доставляет главную пищу целым населениям, не только между инородцами, но также между жителями русского происхождения. Но большой рыболовный промысел значительно уменьшился, по крайней мере на Байкале. Русские не гоняются более за китами в полярных морях, а что касается ловли других морских зверей китовой породы, то русских промышленников сменили американские рыболовы в северном Тихом океане и норвежские в Карском море. Совокупность сибирских рыболовных промыслов, имеющих целью не местное потребление,—которое громадно,—но вывоз продуктов в другие места, представляет ежегодно весьма незначительную ценность. В этом отношении, громадная Сибирь с её тысячами верст протяжения морских берегов, с её большими озерами, её исполинскими реками и бесчисленными их притоками, менее важна, нежели одни только бассейны Кубани, Терека и Куры, на обоих склонах Кавказа.

Горная промышленность тоже значительно уменьшилась, по размерам добывания, с половины настоящего столетия, но, тем не менее, богатства рудных месторождений Сибири обеспечивает этой стране высокое место между государствами, производящими драгоценные металлы. Средним числом, Российская империя доставляет торговле восьмую часть золота, собираемого каждый год во всем свете, и три четверти этого количества, то-есть около одиннадцатой части всемирной добычи, приходится на долю Сибири. В первой четверти текущего столетия были произведены первые промывки золота в ручьях и речках сибирского Урала, и уже ранее алтайские рудники обогащали казну Императорского кабинета, которому они принадлежат; но период процветания начался около 1825 года и продолжался до половины нынешнего столетия. С этой эпохи число рудников и золотопромывальных заводов возрасло, правда, но выгоды, даваемые этими предприятиями, стали гораздо меньше против прежнего времени. Это объясняется, во-первых, тем, что люди, заправляющие этими предприятиями, почти все без исключения не обладают необходимым образованием, они не знают уже горных пород, доставляющих золотоносные пески. С другой стороны, пески в большей части речек, несущих золото, действительно оскудели с тех пор, как тысячи золотоискателей бросились на поиски драгоценного металла. Среднее содержание золотоносных песков в Енисейской губернии постепенно понизилось с 3 тысячных чистого золота до пятой и даже десятой доли этого количества. Сверх того, владельцы рудников и приисков лишились монополии, которая так обогащала их в прежния времена; они не располагают более тысячами подневольных работников, которых им давала казна. Труд сделался свободным, и между тем, как ценность золота постепенно уменьшалась на рынке, соразмерно изменению цен на жизненные припасы и произведения обработывающей промышленности, плата рабочим возрастала. Однако, эти последние по-прежнему остаются в самом бедственном положении: работая в холодной, полурастаявшей воде ручьев, постоянно подверженные резким переменам и непогодам чрезвычайно сурового климата, мучимые комарами и мошками, принужденные проводить ночь в грязных, вонючих сараях, они, вдобавок ко всему этому, получают недостаточную и недоброкачественную пищу, запиваемую отравленной водкой, которые, т.е. пищу и водку, они должны покупать в лавочках хозяев приисков, платя в три или четыре раза дороже против действительной цены товара. В конце приискового сезона, когда мороз снова превратит песок в камень, большинство рабочих оказываются такими же бедными, какими они были, отправляясь на прииски, да и те, которым удалось сберечь кое-какие деньжонки, тотчас же пропивают их в кабаках, ближайших к прииску деревень, каковы, например «Париж» и «Лондон» в Олекминском округе. Средним числом, насчитывают тысячу золотопромывальных заведений, или приисков, добывающих около двух пудов золота в год, может быть, около двух с половиною пудов, если принять в рассчет количество металла, которое удается скрыть от чиновников фиска, чтобы не платить установленной пошлины. С 1726 года, эпохи, когда началась эксплоатация золотых рудников в Сибири, количество собранного золота не должно быть, по ценности, менее 750 миллионов металл. рублей (добыча золота во всей России, как Европейской, так и Азиятской, в период с 1820 по 1876 год: 76.337 пудов; ценность 1.105.000.000 металл. рублей). После Урала и Алтая, самыми производительными золотоносными местностями должны считаться области в бассейнах верхнего Енисея и Ангары, а также в бассейнах Витима и Олекмы. В 1877 году в восточной Сибири насчитывали золотоискателей 51.272 челов. В настоящее время ежегодная добыча золота в Сибири исчисляется, по ценности, в 7 с половиной миллионов металл. рублей.

Добывание серебра в Сибири пропорционально гораздо менее значительно; тем не менее, однако, Забайкальские серебряные рудники, самые важные и разрабатываемые уже с начала восемнадцатого столетия, доставили смешанную с свинцом массу серебра, весом около 200.000 пудов, представляющую ценность более 125 миллионов металл. руб.; средняя годовая ценность простирается до 1.250.000 металл. руб. Медь тоже составляет предмет довольно значительной разработки на Урале и на Алтае, но главной металлической промышленностью края должно считаться добывание железа. Первый железоплавильный завод, основанный на сибирской покатости Уральского хребта, существует уже около двух с половиной столетий; в настоящее время занимается около ста тысяч рабочих в различных металлургических заведениях Екатеринбургского горного округа, и железо, которое они утилизируют, принадлежит к лучшим известным до сих пор сортам этого металла. Ежегодное производство утроилось на Урале с начала нынешнего столетия; но нужно заметить, что в тот же период времени возрастание этой отрасли промышленности было гораздо значительнее в большей части цивилизованных государств. Ежегодная добыча железа на Урале европейском и азиатском:

С 1797 по 1867 г. 169.000 тонн. С 1867 по 1877 г. 492.000 тонн.

Графит тоже разрабатывается на Урале, и недавно разрабатывался на горе Алибера, близ Иркутска. Сибирь извлекает из своих соляных озер, соляных источников и копей все количество поваренной соли, необходимое для местного потребления. Что касается угля, то она имеет его в значительных количествах, в Кузнецком округе, в бассейне Лены, в бассейне Амура, на острове Сахалин; но до сих пор эти минеральные богатства остаются почти без всякого употребления. Да и какую пользу могли бы принести эти обильные запасы ископаемого топлива в стране без промышленности, почти без жителей?

Мануфактурныя заведения, в роде фабрик, какие мы видим в Европе, могут, само собой разумеется, возникать лишь в южной полосе Сибири, где поселилось русское население, но и там они еще редки, и совокупность их производства представляет только незначительную часть различных предметов фабричной промышленности, из которых Сибирь нуждается каждый год. Предприимчивые люди искание счастья в разработке золотоносных россыпей предпочитают занятию серьезной промышленностью, и, благодаря этому, золотые прииски поглощают почти все мелкие капиталы сибиряков. Железные изделия привозятся с Урала, фаянсовая посуда, разного рода материи, кожаный товар получаются из Европейской России; предметы роскоши, настоящие или поддельные, также приходят с запада: жители восточной Сибири покупают все продукты этого рода до самых малоценных, даже свечи, чашки, гвозди, писчую бумагу, на рынках, лежащих к западу от Иртыша и Тобола. Большая часть сибирских фабрик и заводов, основанных в прежнее время, располагали трудом каторжников, и, не имея надобности платить жалованье рабочим, могли, благодаря этому обстоятельству, выдерживать, в отношении некоторых предметов производства, конкурренцию с российскими или иностранными фабриками, но в наши дни ручной труд оплачивается в Сибири столь же дорого, как и в других частях Российской Империи, а в некоторых местах, как например, в бассейнах Енисея и Амура, заработная плата даже выше, чем в России. Мануфактурная промышленность Сибири в собственном смысле имеет действительную важность только по одной отрасли—по части винокуренного производства: в Азии, как и в Европе, зерновой хлеб и картофель массами превращаются в водку и продаются в бесчисленных кабаках; однако пьянство может быть, менее распространено в Сибири, нежели в Европейской России. Считая эти винокуренные и водочные заводы вместе с мануфактурами, оказывается, что общее число промышленных заведений, на всем пространстве от Оби до Амура, превышает тысячу. По исчислению г. Субботина, в 1876 году фабрик и заводов во всей Сибири было 1.100; рабочих на них 4.000; годовое производство около 8.000.000 рублей следовательно, на каждого жители приходится по 1 р. 80 копеек.

Впрочем, страна, очень бедная городами, то-есть притягательными центрами для всякого рода деятельности, удовольствий для умственной жизни и школьного образования, понятно, не может иметь промышленности, кроме самой первобытной, так сказать, зачаточной. Громадная Сибирь, превосходящая по протяжению весь европейский континент, содержит, вместе с горнозаводской областью восточного Урала, всего только семнадцать городов, имеющих свыше 5.000 жителей; следовательно, там приходится по одному городу на пространство, равное Франции и Апеннинскому полуострову, взятым вместе. Да и эти немногие города походят скорее на деревни, а большая часть их жилищ состоят из простых деревянных строений. Каменные дома еще очень малочисленны в Сибири: в 1875 году более половины городов, именно 18 из 31, не имели ни одного здания, построенного не из дерева, да и в тех городах, где существовали каменные или кирпичные постройки, их насчитывали не более, как десятками. В некоторых частях восточной Сибири опасение землетрясений способствует, повидимому, в некоторой степени, поддержанию обычая строить дома из дерева; но главную причину этого способа постройки следует искать, без сомнения, в первобытном состоянии сибирской цивилизации вообще. Замечательно, впрочем, что сибирские города населяются очень медленно; почти все приращение народонаселения приходится на долю деревень. Число городских жителей увеличивается гораздо менее от перевеса рождений над смертными случаями, чем от прибытия новых поселенцев из России. Некоторые важные ярмарки до сих пор еще происходят в чистом поле, и иная лесная просека на берегах Амура или Лены, становится, в известное время года, сборным местом, куда сходятся для мены тысячи якутов, тунгусов, русских; знаменитая ирбитская ярмарка первоначально тоже собиралась на открытом поле в лесу. Сибирские купцы почти все из уроженцев российских губерний, либо из владимирских офеней, вязниковцев, которые, переходя с рынка на рынок, добрались, наконец, до страны якутов и бурят, либо из приказчиков, уроженцев северной России, которые еще детьми были отданы внаймы или, лучше сказать, проданы своей семьей. Один только город Чердынь, Пермской губернии, поставляет этой торговле каждый год от двадцати до сорока мальчиков, которых извозчики отвозят, за условленную плату, на ирбитскую ярмарку, и которые поступают, в качестве учеников без жалованья, к какому-нибудь патрону, хозяину заведения или купцу.

Торговля Сибири с Европейской Россией, естественно, должна быть значительна, так как большая часть мануфактурных произведений и все предметы роскоши привозятся в Сибирь из-за Урала; но торговые сношения с Китаем, страной сопредельной с сибирской территорией на протяжении нескольких тысяч верст, все еще представляют очень небольшую относительную важность и даже уменьшились в последнее время пропорционально общей торговле империи. В торговом обмене между двумя государствами Китай играет первую роль, так как он является страной отпуска; но потребление чая, который китайцы отправляют через сибирские таможни, возростает довольно медленно; притом же морской путь через Суэзский канал противодействует дорогам через Сибирь, и конкурренция его все более и более усиливается с каждым годом. Что касается произведений мануфактур российских и сибирских, то они лучше расходятся между киргизами и монголами, чем между обладающими более утонченным вкусом и более требовательными китайцами, которые, при том же, получают через свои приморские порты все нужные им европейские товары. Русская Приморская область доставляет, правда, «морскую капусту», трепанг и рыбу соседним территориям Китая; но пока население русской Манчжурии будет состоять всего лишь из нескольких десятков тысяч жителей, эта торговля, понятно, не может иметь сколько-нибудь важного экономического значения.

Торговля России с Китаем, по Субботину:

Слабое развитие торговых сношений между Сибирью и странами крайнего азиатского Востока обнаруживается, между прочим, малочисленностью телеграфических депеш, передаваемых из России в Китай и Японию; общее число их немногих превышает тысячу штук, именно:

Движение депеш между Россиею и Китаем в 1878 году—595; движение депеш между Россиею и Японией в 1878 году—515; всего—1.110.

Депеши, передаваемые транзитом между Западной Европой и Китаем и Японией, через Владивосток, гораздо более многочисленны, чем телеграммы из России (в 1878 году транзитом через Владивосток было передано по телеграфу 246.332 слова, что составит около 20.000 депеш).

Пути сообщения, которыми Сибирь обогатится мало-по-малу, будут, без сомнения, способствовать, как увеличению народонаселения края, так и развитию его торговых сношений. Уже существующая ныне большая дорога из Перми в Кяхту, или «сибирский тракт», как ее обыкновенно называют, более сделала для цивилизации Сибири, чем даже водяные пути, представляемые большими судоходными реками. Жители сгруппировались преимущественно вдоль этой дороги и до некоторого расстояния с каждой стороны её; партии телег или саней с кладью тянутся по ней длинными вереницами в эпоху ярмарок, проходя, средним числом, от 70 до 100 верст в день, несмотря на то, что летом местами приходится с большим трудом пробираться через топи и болота. Лошади, принадлежащие к особой породе, едят на ходу из яслей, привязанных к предшествующему возу и часто на половину наполненных снегом, который смешивается с овсом; во главе обоза идет телега старшины или главного восчика, украшенная маленькой часовенькой, походной церковью, заключающей св. икону. Извоз, то-есть перевозка кладей, вызвал к жизни, вдоль сибирского тракта, богатые, цветущие деревни, состоящие обыкновенно из одной улицы, которая тянется на версту и на две и обставлена красивыми, двух-этажными домами, украшенными балконом и составляющими резкий контраст с теми бедными, невзрачными лачугами, в каких живут крестьяне центральной России. Некоторые из мест остановка, следующих одно за другим по краям этого пути, через известные, отдаленные промежутки, поднялись на степень городов, и те из них, которые находятся на берегу значительной реки, и, следовательно на перекрестке дорог, получили, понятно, особенно важное значение. Перемены в направлении тракта каждый раз сопровождались упадком оставшихся в стороне от дороги городов, быстрым возростанием приобретших выгодное положение мест, появлением новых поселений в лесу или в степи. Железные дороги, к которым присоединятся побочные ветви, будут, без сомнения, иметь подобные же следствия, а недалеко то время, когда открытие этих усовершенствованных путей сообщения оживит этот пока еще малонаселенный край. Рельсовый путь проложен уже через Уральские горы, и две станции, следующие одна за другой по обе стороны порога, носят названия «Европы» и «Азии»: но этот путь еще не связан с европейский железнодорожной сетью. Ветвь, долженствующая соединить железные дороги Европы и центральной Азии с трансазиатской линией от Екатеринбурга до Пекина, пройдет, как кажется, через Оренбург. Расстояние от Урала до столицы Китая исчисляется генералом Богдановичем в 5.800 километров, из которых немного более 1.100 километров находятся на китайской территории.

Первый участок этой магистральной линии, между Екатеринбургом и Тюменью, уже начат: расходы на сооружение его исчислены в 25 миллионов рублей, для расстояния около 350 верст; устройство же всего пути на протяжении от Урала до Тихого океана потребует не менее 500 миллионов метал. рублей. Когда Сибирь, так долго остававшаяся вне пути наций, сделается обязательным местом проезда для большей части путешественников между Европой и крайним Востоком, это событие, без всякого сомнения, повлечет за собой настоящий переворот в истории народов. Китай только с одной стороны легко доступен для постройки международных железных дорог, именно со стороны сибирской территории. На юге, на западе Срединной Империи высокие плоскогорья, горные цепи поднимаются до пояса постоянных снегов, тогда как на северной границе, открывающиеся в хребтах проломы и пороги, с правильными, более или менее отлогими скатами, делают возможным во многих местах переход из бассейнов Иртыша и Амура в бассейн Желтой реки. Дорога, по которой происходили в древности воинственные переселения гуннов и монголов, легко может снова открыться, но на этот раз она будет служить средством для движения локомотивов и вагонов. Какие нации, какие расы извлекут наибольшие выгоды из этого пути, долженствующего соединить две противоположные покатости Старого Света? Это одна из самых серьезных проблем будущего.

Сибирский народ не приготовляется сильным общественным образованием к предстоящим ему высоким судьбам в цивилизованном мире. Сибирь стоит еще гораздо ниже Европы в отношении пропорционального числа школ и учащихся. В некоторых сибирских городах едва насчитаешь десяток детей, посещающих школу. В 1870 году во всей восточной Сибири существовало только 283 учебных заведений с 8.610 воспитанниками, для населения, простиравшагося до полутора миллиона человек. В 1876 году общественное образование в Сибири, без азиатского склона Урала, представляло следующие цифры:

Народных школ—600, с 16.200 учащ. (14.000 мальчиков и 2.200 девоч.); высших школ—96, с 3.800 воспитанниками.

Известно, что во многих округах русские колонии, затерянные среди якутского населения, забыли свой родной язык и даже славянские нравы до такой степени, что там мужчины покупают себе жен, уплачивая калым, как туземцы. Тем не менее многие сибиряки, очень замечательные своими познаниями и трудами, уже выдвинулись из толпы, и между современными учеными и литераторами России найдется не мало сибирских уроженцев, даже таких, в жилах которых есть примесь бурятской или якутской крови. Но молодые люди Азиатской России, желающие приобрести серьезное научное образование, принуждены еще отправляться в Европу. Сибирский университет, так давно ожидаемый и заранее обеспеченный в своем существовании значительным капиталом, пожертвованным еще полстолетия тому назад, теперь только приступает к сооружению своего здания и едва выводит первые ряды камня над уровнем почвы: основание его было решено Высочайше утвержденным мнением Государственного Совета только в 1878 году. В этом же году во всей Сибири для населения в 4 миллиона человек, живущих на пространстве, более обширном, чем Европа, существовало только два журнала, один еженедельный, другой ежемесячный, если не считать оффициальных листков, Губернских или Областных Ведомостей, издаваемых в каждом губернском или областном городе.

В административном отношении Сибирь разделена на два генерал-губернаторства: Западную Сибирь, главное управление которой находится в Омске, и Восточную Сибирь, где главный город Иркутск; эти части подразделяются на губернии и области, которые, в свою очередь, делятся на округи и уезды. Амурская область, управление которой имеет более военный характер, чем управление других частей этой громадной территории, разделена на казачьи «полки» и «батальоны». В целом, можно сказать, что администрация Сибири организована по образцу управления Европейской России. Учреждения муниципальные, судебные, религиозныя—все установлено по тому же плану, и различия, происходящие от громадности пространств и местных обычаев и особенностей, мало-по-малу сглаживаются. В прежнее время настоящими господами этого обширного края, вне городов, были купцы: пользуясь монополией торговли мехами пушного зверя, они располагали жизнью целых населений. И теперь еще купцы имеют большую силу; однако, в наши дни власть генералов и высших гражданских чиновников правительства берет перевес над значением купечества. На практике эти представители верховной власти имеют все права, и их воля или их каприз всегда исполняются. Страна изгнания и тюрем, населенная ссыльными и сыновьями невольных поселенцев, которые слишком малочисленны, слишком разбросаны, чтобы образовать группу солидной оппозиции, Сибирь никогда не домогалась автономии. Но если бы даже она и приобрела ее когда-нибудь, жители ее слишком тесно связаны с европейскими русскими, узами общего происхождения и общей гражданственности, чтобы будущее этих двух стран могло быть разделено. От Дуная до Амура Россия и Сибирь имеют одни и те же политические судьбы, и одна и та же цель всегда будет соединять две нации, если бы даже одна и та же воля когда-нибудь перестала направлять руки, наводящие пушки Севастополя и Владивостока.

Какова будет в истории человечества роль, долженствующая выпасть на долю этого колоссального государства, уже столь могущественного, хотя его народы еще так мало утилизировали свои громадные естественные богатства? Без сомнения, держава, владения которой раскинулись на половине земной окружности и которая считает сотню миллионов подданных, два миллиона солдат, имеет большой вес в делах мира; но не толпой вооруженных людей измеряется влияние наций в общем ходе человеческого прогресса: оно измеряется степенью осуществления ими принципов справедливости, их труда и жертвами в пользу общей цивилизации и свободы.