VI. Южная Италия, Неаполитанские провинции.

Из всех государств, сгруппировавшихся для образования единой Италии, бывшее Неаполитанское королевство, даже не считая составлявших часть его Абруцц и Сицилии, является самым значительным по пространству, но не по цифре народонаселения и не по промышленности.

Пространство Неаполитанскй области, без Абруцц—72.630 к. кил. (66.885, по Стрельбицкому). Население (1884 г.)—6.761.000 человек. На километр—93 человека.

Неаполитанская область занимает всю южную половину полуострова, и берег её, изрезанный заливами и бухтами, имеет протяжения более 1.600 километров. Под именем Великой Греции, она составляла некогда самую известную часть Италии: ныне же, напротив, именно в Неаполитанской области встречаются наиболее неизвестные местности.

К югу от расходящихся горных групп Абруцц и Сабины, Апеннины представляют весьма неправильное расположение и не могут уже считаться настоящею целью: это отдельные группы, соединенные друг с другом второстепенными поперечными цепями и возвышенными порогами. Первый массив, отделенный от Абруцц глубокою долиною Сангро, впадающею в Адриатическое море, вздымает свой острый гребень Мета над поясом деревьев. Далее к югу, по другую сторону долины Изерниа, где берет начало Вольтурно, группируются горы Матезе, заключающие в себе прекрасное озеро того же имени, над которым возвышается Милетто—последний оплот самнитской независимости. Далее к Беневенто и Авелино, возвышаются другие вершины, которые, хотя и не так высоки, но так же круты и величественны на вид: это горы с дикими ущельями, в которых во время древних войн происходили кровавые битвы. По дороге из Неаполя в Беневенто и теперь еще известны «Кавдинские ущелья», в которых попавшиеся в сеть римляне должны были смириться перед самнитянами и дать им обещания, которые ими не были сдержаны: дорога Куадарола и деревня, называемая Форкия Арпайя, и теперь еще напоминают это достопамятное событие. Эта горная область, за которой можно было бы оставить название её древних обитателей, владельцев Южной Италии, оканчивается на юге поперечною горною цепью, гребень которой, неровный и изрезанный глубокими выемками, направляется с востока к западу, где оканчивается между двумя заливами: Неаполитанским и Салернским, мысом Кампанелла—древний мыс Минервы. Красивый остров Капри, с крутыми известковыми прибрежными скалами. в которые проникает лазурное море, принадлежит к этому же поперечному ряду самнитских гор.

С восточной стороны, различные неаполитанские массивы мелового происхождения, как и почти все южные Апеннины, и известные вообще под именем Мурджии, понижаются пологими склонами и последними своими отлогостями исчезают под глинистыми «столами» (tavoliere), отложенными морем в плиоценовую эпоху. Эти невысокие столы Апулии, во всех своих невозделанных частях, представляют, быть может, самые бесплодные и унылые места на всем Итальянском полуострове. Глубокия русла узеньких рек Адриатического склона делят эти равнины на параллельные террасы: все население сгруппировано в городах, при выходах долин, на пригорках, удобных для защиты, или на больших дорогах, а сама равнина представляет огромную пустыню, по которой бродят только кочующие пастухи. В этих больших равнинах нет даже кустарника, и самое крупное растение здесь—один вид укропа, из которого густые плетни означают границы между пастбищами. Местами, среди равнины возвышаются хижины, похожия на могилы или просто на груды камней. Но древние феодальные обычаи, препятствовавшие обработке этих местностей и обязывавшие горных жителей содержать чрез свои поля широкия дороги или tratturi для прохода овец, к счастию, исчезли, и вид «столов» с каждым годом изменяется все более и более.

Эти tavolieri отделяют собою от системы Апеннин полуостровную горную группу Монте-Гаргано, образующую собою именно то, что обыкновенно называют «шпорою» итальянского «сапога». Северные склоны этой отдельной горной группы, с дикими рвами, покрыты еще местами лесом буков и сосен, доставляющих лучшую смолу в Италии, кустами рожкового дерева, ежевики и других растений, с цветов которых пчелы собирают нежный мед. Но уже самое название высшей вершины, Монте-Кальво или Лысая гора, свидетельствует об уничтожении здесь лесов, как и почти на всем полуострове. На Монте-Гаргано, как в крепости, укрывались некогда сарацинские пираты, при чем с запада их защищал род рва, образуемого долиною Канделяро, составляющею продолжение нормальной линии итальянского берега. Здесь они могли долго бравировать христианским населением, хотя святыни, воздвигнутые на крутизнах Гаргано, принадлежат к числу самых уважаемых в католической Италии; церкви и монастыри заменили собою здесь древние языческие храмы, и с самого начала исторических времен туда стремится непрерывный поток богомольцев. Самое священное место—это церковь на горе С. Анджело (Св. Ангела), крутые склоны которой возвышаются к северу от залива Манфредонии. До развития мореплавания, моряки, оставлявшие безопасное убежище залива, не без боязни готовились огибать полуостров Гаргано и пускаться в море между окрестными рифами и островами, составляющими продолжение полуострова в открытом море к далматскому берегу, каковы Тремити, Цианоза, Пелагоза. По Неймайру, острова эти составляют, вместе с мысом Гаргано, остатки перешейка, соединявшего Далмацию с Италией.

На южной границе Неаполитанских Апеннин, к югу от долины Офанто, возвышается древний вулкан Вультур. Начиная с него, почва постепенно понижается и представляет не более, как изрытое рвами плоскогорье, с которого воды расходятся в трех направлениях: в западном по Селе—к Салерному заливу, в юго-восточном—Терентскому заливу и в северо-восточном к Адриатическому морю. Самый Апеннинский хребет, вовсе не раздваиваясь, как показано на старинных картах, совершенно прерывается порогом Потенца, и длинный полуостров, образующий «каблук» Италии, представляет только возвышения в виде террас с неопределенными очертаниями и холмы с продолговатыми однообразными вершинами.

Другой полуостров, Калабрия, напротив, горист и имеет весьма разнообразный вид. Апеннинский хребет здесь начинается снова к югу от Лагонегро и поднимается крутыми откосами выше пояса деревьев. Гора Поллино, которая господствует разом над двумя морями, Ионическим и Эолийским, выше Матезы и всех других неаполитанских вершин; группа, центр которой она занимает, перерезывает полуостров во всю ширину, от одного моря до другого, и тянется по западному берегу стеною скал, которые круче и, по совершенному отсутствию дорог, неприступнее, чем в Лигурии. На юге группа эта представляет красивые лесистые долины, в которых жители собирают на стволах ясеней лекарственную манну, отправляемую отсюда во все страны света. Долина Крати ограничивает эту горную группу с юга и отделяет ее от другой, не столь высокой, но имеющей более широкое основание, горной группы Силы, гранитные и шиферные скалы которой гораздо древнее Апеннин и сохранили еще свою красу—большие еловые и сосновые леса, в которых прежде бродили разбойники, а еще ранее—белые рабы. Леса эти, доставившие местности название «Страны камеди», доставляли эллинам Великой Греции, а потом римлянам необходимый на постройку кораблей лес, да и теперь еще строительные верфи Италии получают отсюда большую часть дубового леса. В хорошее время года на прогалинах этих лесов пасутся стада, пастухи которых считаются частию потомками, занимавших некогда эту местность, сарацинов.

К югу от отдельной группы Силы развертывается полукругом широкий залив Сквилаче, против которого в Тирренском море открывается другая полукруглая бухта, Санта-Евфимиа, так что между двумя морями остается только узенький перешеек, занятый маленькими плоскогорьями, которые расположены в виде ступеней, и окаймленный древними прибрежными отмелями, отмечающими постепенное отступление моря. Но за этим порогом, который некоторые государи имели мысль прорыть морским каналом, возвышается третий массив, с основною из кристаллических горных пород, справедливо называемый Аспромонте, т.е. «дикой горой» (если только название её не греческого происхождения—Аспрос, т.е. «Белая», которое она могла получить за свой зимний снежный покров). Гора эта, представляющая огромную округлую вершину, едва разрезанную на отдельные горы, но изборожденную по всей её окружности красноватыми рвами, в которых по зимам катятся бешеные потоки, широко расходится в Ионическом море своими выступами и исчезает, наконец, в волнах, образуя мыс, известный у моряков под именем «Раздела ветров» (Спартивенто).

Высоты Неаполитанских Апеннин суть:

Мета 2.245 метров. Монте-Милетто (Матезе) 2.047 метров. Монте-Кальво (Гаргано) 1.570 метров. С. Анджело (мыс Кампанелла) 1.470 метров. Капри (Монте-Солара) 597 метров. Монте-Поллино 2.344 метров. Ла-Сила 1.787. Аспроменте 1.909 метров.

Но кроме различных, более или менее отдельных, горных групп, которые можно рассматривать как часть Апеннинской системы, Неаполитанская область, как и римские провинции, имеет свои вулканические горы. Они образуют два неправильные ряда: один на суше, другой в Тирренском море, и соединяются, вероятно, под землею с вулканами Липарских островов и горою Этною. Одна из этих гор, Везувий, представляет знаменитейший вулкан в целом мире, не потому, что он деятельнее или выше всех, но потому, что история его есть история целого народа, живущего среди его лав. Он изучен лучше всех вулканов, так как по своей непосредственной близости к Неаполю является геологической лабораторией, действующей на глазах Европы.

Едва вы успеете выйти из ущелья Гаэты и вступить в рай Терра-ди-Лаворо, как увидите первый вулкан Рокка Монфина, возвышающийся между двумя известковыми горными группами, из которых одна, Массико, замечательна превосходными винами, прославленными поэтом Горацием. Вулкан находится в покое уже с до-исторических времен,—по крайней мере нет ни одного достоверного рассказа о его извержениях; в богатую зелень его поломанного кратера доверчиво забралась деревушка, заменившая собою укрепленное место древних противников римлян—авронцев, хотя внешний вид горы во многих местах еще так же грозен, как будто на другой день после извержения. Главное жерло, окружающее трахитовый купол горы Санта-Кроче, возвышающейся почти на 1.000 метров, представляет один из обширнейших кратеров Италии и имеет не менее 4.600 метров ширины; неподалеку от него открываются два другие кратера, а несколько побочных вулканических конусов, торчащих на наружных склонах горы, образуют как бы ограду с куполом по средине. Почва Кампании, до неведомой глубины, состоит из пепла, выброшенного некогда кратером Рокка Монфина или в воздух, или на дно вышедших впоследствии из воды бухт. В южных частях Терры-ди-Лаворо эти туфы содержат в себе множество раковин, которые во всем похожи на раковины соседнего моря. Значит, вся эта страна поднялась из моря недавно.

Холмы, возвышающиеся на юге этой чудесной равнины не имеют величия Рокка Монфины, но их близость к морскому берегу и совершавшиеся там замечательные явления доставили им знаменитость совсем другого рода: с самой глубокой древности они считались великим дивом на земле. Если смотреть на них с господствующих над Неаполем Камальдульских холмов, то эти «Флеграйские поля», украшенные зеленью и близостью моря, не кажутся нам областью ужасов, с тех пор, как мы узнали в мире места, несравненно более опустошенные лавами, места, в которых извержения причиняли гораздо более ужасные бедствия. Вулканы Явы, Сандвичевых островов, центральной Америки и Андских Кордильеров уменьшают в нашем воображении значение вулканов залива Бай; но столь различные явления этой небольшой вулканической области должны были особенно поражать первых греко-романских насельников. Их ум не мог понять этих чудес, почему и приписал их богам;—это был для них порог подземного мира. Эта дрожащая земля, это пламя, выходящее из тайного горна, эти зияющие отверстия, сообщающиеся с неведомыми пространствами, эти то вдруг исчезающие, то наполняющиеся озера, эти пещеры, извергающие смертельные газы—все это в значительной мере вошло в их мифологию, в их поэзию и невольно дало начало множеству и наших представлений, сравнений и идей. Во времена Страбона берега залива Бай были местами сборищ сластолюбивого люда, и на всех мысах, на всех окрестных холмах были пышные виллы: вся местность была роскошным садом, который еще более красил удивительный вид моря и островов; но и тогда еще ходили рассказы об ужасных вещах, совершающихся в мире пещер, об огне, скрытом в глубинах. Там существовал грозный оракул, окруженный подземными людьми, мифическими киммерийцами, к которым должны были обращаться иноземцы, желавшие вопросить богов: эти люди—троглодиты, никогда не видали солнца и покидали свои подземелья только ночью. Рассказывали, что Флеграйские поля были театром больших битв между гигантами; быть может, это было воспоминание о тех битвах, которые происходили здесь за обладание плодородными землями Кампании. В средние века верующие считали Пуццоли местом, чрез которое Иисус Христос сходил в преисподнюю.

У этого горна или «пирифлегетона» древних было до двадцати кратеров, считая только те, целые или разрушенные края которых еще ясно приметны; но есть еще много таких, которые сгладили друг друга, втесняясь один в другой, перекрещиваясь друг с другом или громоздя одни стены на другие. Если бы посмотреть на них сверху, без украшающей их растительности, то местность приняла бы вид, подобный лунной поверхности, усеянной неравными воронками. Самый Неаполь построен в кратере неопределенных очертаний, сделавшихся еще неопределеннее, вследствие восходящего по его склонам амфитеатра построек, но на запад рассеяно множество резко очерченных вулканических ровиков, из которых один опирается снаружи на длинный мыс туфа, на котором находится будто бы могила Виргилия. Пройдя одно из древних «чудес мира», туннель Позилипо, вы очутитесь в области собственно Флеграйских полей. Налево, как крайняя граница этой кучи вулканов, возвышается правильный конус островка Низиты или Низиды, с глубоким кратером, вырез которого, Порто Павоне, открывает доступ водам открытого моря.

Больше всех их по величине и дольше всех сохранял свою деятельность бассейн Сольфатары, Forum Vulcani древних. Последнее его большое извержение было в 1198 г.; но он продолжает выдыхать еще некоторое количество паров сернистого водорода и разлагать свои скалы действием газов. Ночью, из сотни маленьких отверстий, в которых вырабатываются сера и сернокислые соли, вырывается неопределенный красноватый отблеск, и когда вы идете по почве кратера, то шаги ваши раздаются в пористой земле, представляющей бесчисленное множество пустот, микрофон обнаруживает там беспрестанный и сильный шум. Непосредственно к северу находится другая вулканическая площадь, наполненная зеленью крупных дерев и отражающею их водою,—это парк Астрони, круглые склоны которого до такой степени круты внутри, что составляют достаточный барьер для запирания там кабанов и козуль. Единственный проход в стене составляет искусственная брешь. Другой, менее правильный кратер заключает в себе большое глубокое пространство по временам кипящей воды—озеро Аньяно, которое, как полагают, образовалось в средние века. В окрестностях его, из знаменитой «Собачьей пещеры» течет источник угольной кислоты, посещаемый множеством иностранцев. Источники серной воды струятся из всех окрестных земель, чему и обязан Пуццоли своим названием, если правда, что слово это значит «Вонючий». Город, в свою очередь, дал свое название «пуццоланской» земле—размельченной водою лаве,—которая доставляет превосходный цемент, употреблявшийся в древности при постройке амфитеатров, храмов, вилл, молов и резервуаров. В Пуццоли заметны еще остатки плотины, к которой примыкал значительный мост Бай, построенный через залив Калигулой.

Берега Пуццольской бухты часто меняли свой уровень, хорошо известным доказательством чему служат три колонны храма Нептуна, называемого храмом Сераписа. После римской эпохи, может быть, во время какого-нибудь неупоминаемого в истории извержения, здание осело в воду вместе с берегом, на котором оно стояло; колонны его должны были купаться в море в течение многих лет или даже столетий, потому что на мраморных их стержнях, до высоты метров пяти с половиною, видны оболочки кольчецов и многочисленные дырки, просверленные камнеточцами. В другую эпоху, о которой летописи также умалчивают, храм снова поднялся из воды и при том с такою правильностью движения, что колоннада частию устояла. Все заставляет думать, что этот выступ из воды совершился в 1538 г., когда внутренняя лаборатория лавы и пепла выбросила«Новую Гору» (Monte Nuovo). На низкой равнине, составлявшей продолжение залива к северу, в четыре дня вырос огромный конус в 130 метров высоты и в несколько километров в окружности. Под пеплом погибла деревня Трипергола; старый берег поднялся в виде прибрежной скалы, а у подножья его образовался новый берег, называемый Старца, и две водные площади, находившиеся к западу от Монте-Нуово, перестав сообщаться с морем, приняли другую форму.

Ближайшею из них к заливу было знаменитое озеро Лукрин, которое так высоко ценилось любителями устриц; от моря отделяла его простая песчаная коса, разорванная одним естественным протоком, чрез который проходили небольшие суда; эта отмель, по преданию составляла плотину, построенную Геркулесом, когда он возвращался из Иберии, гоня перед собою стада Гериона. С Лукрином, посредством узкого пролива, соединялось озеро Авернское, из которого Виргилий, согласно старинным легендам, сделал вход в преисподнюю. Его прозрачные и богатые рыбою воды, глубиною до 120 метров, наполняют бывший кратер, который теперь не представляет ничего страшного и не испускает смертоносных газов: вопреки этимологии его названия, птицы свободно летают над озером и отдыхают на его берегах. Тем не менее, вокруг озерного кратера носятся еще классические воспоминания о языческом аде: болотистое пространство воды при Средиземном море, т.е. озеро Фузаро, сделалось Ахероном в устах ciceroni; рядом с ним существует пещера Цербера; тихий ручей Мертвой Воды, протекающий из болота в море, представляет собой Коцит; озеро Лукрин, или скорее вытекающий из него источник,—Стикс; искусственный грот, остаток прорытой древними от озера Авернского к морю подземной дороги—пещера Сивиллы. Жители Кум, древнего халкидского города, кое-какие остатки которого еще заметны на берегу Средиземного моря, между озерами Патрия и Фузаро, принесли в новую родину мифы Эллады, которыми овладела поэзия и заставила эти мифы дожить до наших дней.

Для контраста Тартару нужны были и Елисейские поля,—и действительно, этим именем названа часть полуострова Байи, где сластолюбивые римляне устроили самое очаровательное местечко в свете: все вельможи имели здесь свои виллы; Марий, Помпей, Цезарь, Август, Тиверий, Клавдий, Агрипина, Нерон, имели здесь резиденцию, и дворцы их бывали театром страшных трагедий. От всех этих зданий ныне остаются только развалины, наполовину обвалившиеся в воду. Природа взяла верх, и единственные достопримечательности этого полуострова, кроме устричных садков на озере Фузаро, составляют холмы туфа и кратеры. Конечный мыс, знаменитый мыс Мизенский, представляет один из древних вулканов и прежде составлял часть гораздо более значительной вулканической группы, заключавшей в себе прелестный островок Прочиду, отделяющийся от берега каналом менее восемнадцати метров глубины. С Мизенского мыса можно созерцать один из самых роскошных видов на земном шаре; отсюда виден весь чудесный Неаполитанский залив, этот «кусочек неба, упавший на землю». В дивной раме, образуемой и морем, и Апеннинами, развертываются перед вами: веселая Иския, грозный Капри, синеющий вдали мыс Сорренто, Везувий с двойной оградой, цепь городов, белеющих вокруг залива, спускающиеся по склонам дома Неаполя, Паузилиппе, Низида и плодородные равнины Кампании.

Остров Прочида соединяет группу Флеграйских полей с цепью островных вулканов, которая тянется в открытом море от Гаэтского залива. Важнейший из этих островов—Иския, почти соперница Везувия по видимой высоте своего вулкана Эпомео, окруженного десятью или двенадцатью побочными конусами, в которых происходили боковые извержения несколько раз уже в исторические времена. В 1302 г. было большее извержение, в которое трещина извергала такую густую лаву, что на ней до сих пор нет никакой растительности. Замечено, что Везувий покоился тогда два столетия, и как только снова начались его извержения, то, как бы в силу чередования вулканической деятельности, успокоился в свою очередь Эпомео. Точно также, когда выступила из земли Новая Гора, большой неаполитанский вулкан впал снова в состояние сна, продолжавшагося сто тридцать лет. Существует или нет эта предполагаемая поочередность в движении подземных лав, но остров Иския спокоен уже пять с половиною веков, и естественным исходом для вырабатываемых в его глубинах газов служат десятка четыре горячих источников, около которых произрастает один вид южно-американского папоротника, не встречающийся нигде в остальной Европе. Эти источники, вместе с чистым воздухом и красотою острова, способствуют увеличению с каждым годом притока посетителей, но в 1883 г. ужасное землетрясение разрушило большую часть города Казамичиолы: 3.075 человек было убито и до 800 раненых вынуто из-под обломков. Думают, что образовалась глубокая расщелина по прямой линии от центра Эпомео к берегам Казамичиолы. Быть может, это и так, но землетрясение с такою же вероятностью можно объяснить растворяющим действием источников на горные породы.

Островная масса поднялась несомненно уже в новейшую геологическую эпоху, так как её трахитовые лавы покоятся в многих местах на глине и мергеле, содержащих в себе раковины, которые похожи на живущие еще и ныне в Средиземном море. Такия же явления замечаются на берегах Пуццоли и Сорренто; но поднятие острова Искии было повидимому гораздо значительнее, так как здесь можно распознать свежие следы раковин на высоте до 600 метров. Но, поднявшись от повышения морского дна, ныне Иския уменьшается вследствие размывания волнами туфовых оснований её мысов. То же самое делается и с другими вулканическими островами, ряд которых продолжается к северо-западу. Вентотене, древняя Пандатария, служившая местом ссылки римских принцесс, представляет дикую трахитовую скалу, сохранившую на себе только нечто в роде шапки из шлака и пеплу. Все же остальное снесено водою, и два острова, Вентотене и Сан-Стефано, бывшие прежде частями одного вулкана, сделались двумя отдельными островами. Понца, другое ссылочное место римских времен, также была, вместе с двумя соседними островами, Пальмаролою и Цанноне, обрывком разрушенного некогда волнами вулканического вала. Но вулкан этот опирался на известковые массы, как и соседний материк, потому что восточная оконечность Цанноны состоит из юрской скалы, совершенно похожей на Монте-Чирчелло, возвышающуюся на римском берегу, как раз против последнего острова.

Везувий, дорогая и в то же время страшная, для неаполитанцев гора, также был в доисторические времена вулканическим островом: морские раковины, смешанные с туфом Монте-Соммы, доказывают, что эта часть вулкана была некогда погружена в воду, а со стороны суши гора и теперь еще окружена низкими равнинами, составляющими продолжение водного моря в виде моря зелени. Известно, как эта мирная гора, покрытая прежде богатейшими нивами, доходившими до самой её чернеющей вершины, обнаружила внезапным взрывом дремавшую в её глубинах ужасную силу. Скоро уже восемнадцать веков, как поднятый внезапно купол Везувия обращен был в порошок и взброшен в пространство. Туча пепла, извергнутого в воздушное пространство, покрыла всю страну густым мраком, солнце померкло даже в Риме; казалось, наступала на земле вечная ночь. Когда небо, наконец, немного прояснилось, все было неузнаваемо: гора потеряла свою форму, все нивы исчезли под слоем обломков, и целые города оказались погребенными со всем неуспевшим бежать населением; их отыскали только в наше время.

После этого ужасного события Везувий—formidable monte sterminator («грозная гора разрушитель»), как называл его Петрарка,—часто извергал лаву и пепел; в 472 году случилось даже, что пепел переносился ветром в Константинополь, на расстояние 1.600 километров. В этих различных пароксизмах никогда не замечалось периодичности: Везувий покоился иногда так долго, что успевали выростить леса, которые доходили до самых краев кратера; но с конца семнадцатого столетия извержения стали чаще: не проходит даже десятилетия, чтобы не было одного или двух извержений. Каждое из них видоизменяет профиль горы: большой конечный конус то имеет самую правильную форму, то перерезывается брешами на две или на три отдельные пирамиды, то в нем один простой кратер, на дне которого клокочет лава, то он усеян озерами или бугорками извержения, или получает огромное жерло, закраины которого как бы вложены одна в другую или перекрещиваются различным образом. Высота горы изменяется, также, как и её форма, и самые точные измерения при последовательных извержениях показывают различные высоты, хотя все они вероятно уступают высоте Соммы до её большего извержения 79 года. Разрушенный остаток вала, окружающего полумесяцем древний кратер, называемый Атрио дель Кавалло, заставляет предполагать, что вулкан был прежде гораздо значительнее. Все эти великие перевороты сопровождались внутренними переменами в составе и в свойстве газов. Благодаря близости Неаполя, известны все эти различные фазисы вулканической деятельности. Летописи Везувия, в которых подробно описаны все эти явления, уже настолько богаты, что могут служить для сравнительной истории всех вулканов, а обсерватория, построенная на склонах конуса и окружаемая иногда огненными волнами лавы, дает ученым возможность изучать извержения в самом их источнике.

Везувий, как и все другие вулканы, имеет свой округ горячих источников и выходящих из земли паров, но у него вовсе нет второстепенных конусов. От Везувия до самого центра и даже до восточного склона полуострова, нет ни одного вулкана, кроме вулкана Вультур. Эта отдельная и правильная коническая масса больше самого Везувия; она превосходит его высотою вершины и диаметром основания, но в исторические времена из неё, кажется, не было извержений. Большой кратер её, открытый с северного бока горы, испускает только небольшое количество угольной кислоты при берегах двух озер, наполняющих дно воронки. Гора Вультур возвышается на продолжении линии, проведенной от Искии к Везувию, и на этой же самой линии, на половине пути между двумя большими горами, Везувием и Вультуром, находится самый обильный в Италии источник угольной кислоты, которая исходит из маленького озера, или скорее лужи, Ансато, т.е. «Безвоздушной», названной так вследствие её негодных для дыхания газов. Струя кислоты вырывается из расщелины с резким шумом кузнечного горна; вокруг вся земля покрыта остатками насекомых, которые погибали мгновенно, попав в область смертоносного газа. На берегу озера римляне воздвигли храм «Юноны Мефитийской».

Высоты неаполитанских вулканов:

Везувий 1.250 метр.; Эпомео 768 метр.; Вультур 1.328 метр.; Монте-Нуово 134 метр.: Камальдула 158 метр.: Рокка-Монфина 1.006 метр.

Как ни ужасны бедствия, причиняемые в Южной Италии вулканическими извержениями лавы и пепла, но они не так велики, как несчастия, производимые землетрясениями. Некоторые из этих роковых сотрясений составляют, очевидно, непосредственное следствие внутреннего движения лавы; так, когда Везувий в действии, то Терредель-Греко и другим городам, расположенным при подошве горы, грозит разом двоякая опасность: они могут быть разом стерты лавою или скорее погребены под пеплом, и могут быть разрушены сотрясениями земли. Но Базиликата и Калабрия, т.е. области, находящиеся между двумя очагами Везувия и Этны, кроме вулканических землетрясений, испытывали не раз еще ужасные колебания земли, причина которых неизвестна. Из тысячи землетрясений, наблюдавшихся в Южной Италии в течение трех последних веков, большая часть обнаруживалась именно в этой области и при том некоторые из них с ужасающею силою разрушения.

Самая недавняя катастрофа этого рода, имевшая место в декабре 1857 г. в Потенце и её окрестностях, стоила жизни 10.000 человек. Но самое ужасное из землетрясений, о которых рассказывает история, было землетрясение 1783 года, поколебавшее оконечность полуострова Калабрии. Первый удар, начальная точка которого приходилась почти под городом Оппидо, в горах Аспромонте, продолжался только сто секунд, но этого времени было достаточно, чтобы разрушить 109 городов и селений, заключающих в себе 166.000 жителей, из которых 32.000 были раздавлены под развалинами. В этом бедствии много значило местное расположение земель. Действительно, изрытые скаты, опирающиеся на бока гранитных гор Задней Калабрии, составлены из третичных формаций, песку, мергеля и глины. Сотрясения, направляющиеся через одаренную некоторой упругостью, хотя и очень твердую скалу, распространялись без внезапных скачков, но, дойдя до рыхлых земель, они вдруг приостановились, движение путалось, изменяло направление, и происходили большие обвалы; обрушившиеся мергель и глина увлекали за собой нивы и здания, стоящие на поверхности, и, таким образом, сотрясения относительно слабые, как в равнине Сан-Сальвадор в Америке, оканчивались ужасными разрушениями. Такова причина этих странных расщелин и разрывов почвы, которым так удивляются ученые, и рисунки которых приводятся во всех геологических сочинениях. В некоторых местах земля была искрещена трещинами, как разбитое стекло, и щели эти имели недосягаемую для глаза глубину; ручьи низвергались в них и появлялись в других местах в виде озер; разжиженный мергель тек по склонам, как поток лавы, затопляя дома и покрывая поля своим бесплодным слоем. Развалины, перемены уровня земли и зияющие расселины сделали многие местности почти неузнаваемыми. Ко всем этим бедствиям от обвалов присоединяются бедствия, причиняемые сотрясениями моря. Большая часть населения Сциллы, боясь оставаться на колеблющемся берегу, спаслась на судах, но вдруг обрушилась в воду громадная масса земли, оторвавшейся от ближайшей горы—и волна ударилась в берег уже с остатками изломанных судов. Затем наступил голод, вследствие недостатка провизии, и естественное последствие подобных бедствий—тиф.

Если невозможно предвидеть землетрясения и потому предохранить себя от них иначе, как более разумным устройством домов, то по крайней мере существует еще причина нищеты и обезлюдения, которую могут устранить жители Неаполитанской области так, как удавалось это их предкам. Во времена греков, прибрежные болота были, несомненно, далеко не так многочисленны, как ныне; но войны и возвращение населения к состоянию варварства нарушили порядок распределения вод и, следовательно, испортили самый климат. Байя, место по преимуществу здоровое, дачный город падких к наслаждениям римлян, сделался ныне гнездом лихорадки. Точно также древний Сибарис, город роскоши и удовольствий, заменился лужами равнины лихорадок (Febbrosa) «гнилою землею, которая пожирает людей больше, чем может прокармливать их». Болотные миазмы составляют тот бич, который, вместе с нищетою и невежеством, пожирает жителей Апулии, Базиликаты и Калабрии. Азиятские болезни, как элефантиазис и даже проказа, также опустошают население, которому плодородием почвы и превосходством природного климата было предназначено большое благосостояние.

Действительно, неаполитанские страны, названные так удачно «континентальною Сицилиею» во времена господства норманнов, основавших королевства двух Сицилий, представляют счастливую область. Западный склон, орошаемый достаточным количеством ежегодных дождей, мог бы в особенности сделаться громадным садом, как сделались уже садами некоторые его прибрежные места: Сорренто, Салерно и Реджио. Средняя температура в Неаполе полутропическая: зимою она не бывает ни на один градус ниже средней годовой температуры Парижа. Снег выпадает здесь очень редко и только на вершинах гор иногда лежит по целым неделям и месяцам. В плодовых садах на берегу моря растительность совмещает в себе все южное богатство: апельсинные и лимонные деревья, покрытые прекраснейшими плодами, выростают здесь до полных, больших размеров; финиковые пальмы, группируясь в рощи, развертывают здесь свои веерные листья, а иногда, как например в Реджио, приносят зрелые плоды: американская агава вздымает свои высокие листья, идущие сверху как на капителях колонн; сахарный тростник, хлопчатник и другие промышленные растения, которые в остальной Европе редко выставляются из оранжерей, живут здесь в полях на полной свободе. Что касается маслины, дерева, свойственного по преимуществу берегам Средиземного моря, то в Калабрии оно растет целыми прекрасными лесами, которые так же тенисты, как наши буковые рощи. Даже скала, едва посыпанная растительною землею и не имеющая повидимому никакой влажности, обладает большим плодородием; на террасах многих мысов с вертикальными утесами, разведены виноградные и фруктовые сады, приносящие превосходные плоды. Вместе с Сицилией, Андалузией, некоторыми местностями Греции и Малой Азии, Неаполитанская область представляет по истине идеал умеренно-теплого пояса. Только некоторые степи адриатического склона и высокие долины Апеннин напоминают центр Европы и составляют противоположность великолепию прибрежной растительности.

Климатические данные для Неаполя из наблюдений 1866-1882 гг. суть следующие:

Наивысшая температура +40°. Наименьшая температура -5°. Средняя годовая -15°.9. Годовое количество дождя 0м,824.

Эта дивная страна населена народом весьма различного происхождения. Не восходя ко временам доисторическим, мы находим самые разнообразные элементы в племенах, смешавшихся для образования нынешних неаполитанцев.

Две тысячи триста лет тому назад не только Апеннины, но и все пространство в ширину полуострова от одного моря до другого занимали самниты. Будучи многочисленнее римлян, владея более обширными землями, они сделались бы завоевателями Италии, если бы обладали связью, духом организации и дисциплиною, составлявшими силу их противников. Но, разделяясь на пять отдельных групп, говоря пятью различными наречиями, они не представляли достаточно определенной национальной индивидуальности. Самниты гор враждовали с своими братьями равнины: самниты, сохранившие свои варварские древние нравы, вели открытую войну с эллинизованными самнитами, жившими в соседстве прибрежных греческих городов.

Все южные берега Итальянского полуострова, от древнего города Кум, основанного более чем за тысячу лет до нашей эры купцами из Малой Азии, до Сипунтума, от которого теперь остались только кое-какие развалины, к югу от новой Манфредонии,—были окаймлены греческими городами. Основа населения в этих местах Южной Италии сильно отличается от населений других частей полуострова. К северу от Монте-Гаргано, господствовали кельтский, этрусский и латинский элементы, между тем как в южных частях преобладали повидимому эллины, пелазги и союзные с ними племена. Не только цивилизованные греки, ионийцы и дорийцы, основывали здесь достаточно колоний для образования «Великой Греции», но и сами туземцы, варвары, япиги, говорили языком, который, как полагают, был весьма близок к языку эллинскому: быть может, и основательна гипотеза Моммзена, который видит в них потомков племен того же происхождения, как и албанцы противуположного берега Адриатического моря: во всяком случае, они были родственны грекам по крови, и это родство способствовало быстрой эллинизации народа.

Впоследствии, все южане Италии, потомки япигов и греков, должны были преклониться пред всемогуществом Рима и принимать к себе его ветеранов и колонистов, но никогда они вполне не латинизировались. Они дали Риму почти всех его первых писателей и поэтов: Андроника, Энния, Невия, но все-таки с трудом говорили на языке победителей. После падения Римской империи, власть константинопольских Цезарей, которая еще долго могла держаться в Южной Италии, вновь доставила там греческому языку значение языка господствующего, а затем мало-по-малу взяли верх латинизованные наречия. Но само невежество и варварство, в которое снова впали жители полугреческих стран, не позволили им примениться к окружавшей их новой среде, они сохранили частию свой язык и свои нравы, и еще в наше время многие местности южных провинций кажутся итальянскими только по виду—и теперь еще указывают на восемь деревень Отрантской области, в которых говорят на пелопоннезско-эллинском наречии, но жители их, вероятно,—потомки средневековых беглецов. Не даром, конечно, Тирренское море сохраняет все-таки название Ионического. И города Неаполь или Наполи, Никестро, Тарент, Галлиполи, Монополи, сохраняя свои звучные греческие названия, сохранили и в своем населении такия черты, которые напоминают времена Великой Греции.

Из всех неаполитанских городов употребление греческого языка держалось, повидимому, всего долее в Реджио или «Городе пролива» (прорыва): патриции города, которые хвалятся своею чистою ионийскою кровью, еще в конце предшествовавшего века объяснялись, говорят, на языке своих предков. Во многих внутренних деревня, где древних нравов не изменили ни торговые, ни военные нашествия, греческий язык был также недавно местным наречием, и песни, собранные в Бове, местечке, расположенном близ южной оконечности Италии, представляют прекрасное ионийское наречие, которое приближается больше к языку Ксенофонта, чем к новогреческому. В Роккофорте дель Греко, в Кондофури и Кардето все крестьяне недавно еще говорили по-гречески, иногда являлись на суд в качестве свидетелей или обвиняемых, то судьи должны были приглашать переводчиков. Ныне же все молодые люди говорят по-итальянски, и родной язык забыт, хотя древний тип еще сохранился. В Кардето и мужчины, и женщины отличаются замечательною красотою: «здесь все Минервы», говорит историк страны. Главное занятие и источник благосостояния в их селении—это служить кормилицами у реджийских буржуа. Женщины Баньяры, между Сциллою и Пальми, точно также отличаются удивительною красотою, которая вошла в пословицу, но тип у них несколько суровый, что составляет, как думают, черту арабского происхождения: в лице их нет благородной кроткости греческого лица.

Рассказывают, что женщины эллинских селений в Калабриях часто исполняют один священный танец, который длится по целым часам и совершенно похож на танец, изображаемый на древних вазах: только они пляшут перед церковью, а не перед языческим храмом, по благословению священника. На похоронах, покойника провожают плакальщицы, которые испускают вопли и тщательно собирают свои слезы в слезницы. В иных местах, например в окрестностях Тарента, дети посвящают свои волосы душам умерших родственников. С древними нравами сохранилась, конечно, и древняя мораль. Женщина считается существом низшим относительно мужчины, и положение её в этой части Великой Греции в течение двух тысяч лет почти не изменилось. Даже в Реджио жены буржуа и благородных, сообразуясь с преданием, живут в гинекеях, в театр вовсе не ходят, из дому выходят редко и гуляют в сопровождении не мужей, а босоногих горничных.

К самнитским, япигским и греческим элементам, составившим главную массу населения Южной Италии, надо присоединить еще этруссков Кампании, сарацин, поселившихся на полуострове Гаргано, а также людей, которые считаются их потомками в Кампании, в Реджио, в Баньяре и во многих других прибрежных городах; потом ломбардов Беневента, которые еще восемьсот лет тому назад говорили на своём языке; норманнов, дети которых теперь пасут скот в горах; французов, господствовавших некоторое время в стране, когда ею владели государи из Анжуйского дома; наконец, испанцев, встречающихся во многих прибрежных городах, особенно в Бардетте, в Апулии. Из всех иноземцев, поселившихся в Южной Италии, самый значительный контингент в последние века составляли, вероятно, албанцы, которых много на всем восточном склоне полуострова, от мыса Гаргано до оконечности Калабрии. Один из их кланов основался в Италии в 1440 г., но большое переселение совершилось во второй половине пятнадцатого века, после геройской борьбы, выдержанной Скандербегом; побежденные шкипетары не имели тогда никакого иного средства для избежания мусульманского ига, кроме выселения из отечества. Неаполитанские короли, довольные тем, что могли принять в свою армию столь храбрых солдат, уступили албанским семействам многие разоренные деревни и необработанные земли, которые теперь принадлежат к числу наилучше возделанных мест Южной Италии. Потомки шкипетаров, поселившиеся большею частию в Базиликате и Калабрии, принадлежат к числу самых полезных граждан Италии: они стояли во главе интеллектуального движения в бывшем Неаполитанском королевстве и, когда дело дошло до освобождения его от Бурбонов, были в числе первых в освободительной армии Гарибальди. Множество албанцев совершенно итальянизировались, но еще в пятидесятых годах насчитывали более 80.000 человек, которые не забыли ни своего происхождения, ни языка.

Какова бы ни была доля участия различных этнических элементов в составлении неаполитанского народонаселения, не подлежит никакому сомнению, что народ этот самый красивый в Европе. Калабрийцы, горцы Молизы, поселяне Базиликаты имеют прекрасное телосложение, прекрасную осанку и столько гибкости в членах и живости в походке, что и не приходит в голову упрекать их за их небольшой, по сравнению с северными народами, рост. Вы не замечаете также и того, что у многих неаполитанских женщин черты лица не совсем правильны,—так подвижна и выразительна их физиономия. Лица детей, с большими черными глазами и изящно сформированным ртом, блестят живым умом, хотя пошлость нищенской жизни, на которую осуждена большая часть их, заставляет наконец потухать этот взгляд и придает лицу вульгарное выражение. Но страшное невежество, тяготеющее над народом, не мешает ему быть прекрасно одаренным от природы. Страна, в которой было столько великих людей, начиная с почти мифических времен Пифагора, не может быть ниже никакой другой по природному гению своего населения. Её философы, историки, юристы имели могучее влияние на движение человеческой мысли; число первостепенных музыкантов, доставленное ею миру, также относительно весьма значительно. Неаполитанцам свойственно было воспевать природу и жизнь.

И однако же большинство жителей Южной Италии во многих отношениях занимает еще последнее место между европейцами. Со времен свободных эллинских городов, времен подобных периоду, который переживали в другом цикле истории республики Северной Италии, страна никогда не принадлежала сама себе—она только меняла господ: все завоеватели поочередно опустошали ее или систематически притесняли. За исключением Амальфи, ни один неаполитанский город не имел счастия управляться долго сам собою, как это делали многие города Северной Италии. Географическое положение страны, занимаемой Великою Грециею, ставило ее в особенно опасное положение; находясь в центре Средиземного моря, она была на пути всех пиратов и завоевателей: сарацин или норманнов, испанцев или французов, а отсутствие всякой естественной связи между различными областями страны не позволяло населениям противустоять им. Юг Италии не имеет большего речного басейна, как Ломбардия, Тоскана, Умбрия и Рим, он не имеет, так сказать, центра тяжести и разбегается во все стороны по отдельным склонам. Этот недостаток географического единства отнимал у страны политическую индивидуальность и заранее передавал ее чужеземцу.

Политическое правление, под которым жило неаполитанское население, недавно еще было одним из самых унизительных, почему всякое свободное стремление должно было заглохнуть. «Моему народу нет надобности думать!» писал неаполитанский король Фердинанд II. Всякая мысль, всякое слово, запрещенные цензурою из страха или из невежества, считались преступлением и наказывались с величайшею жестокостью. Никакого не было права, кроме нищенства и нравственного растления! Наука должна была уничижаться, история должна была скрываться в археологических катакомбах, остаток литературной жизни мог держаться только своею испорченностью и мелочностью; немного было неаполитанцев, которые, не прибегая к эмиграции, добивались силою энергии места в ряду знаменитых людей Италии. Вне больших городов школы были почти неизвестны и везде состояли под бдительным надзором полиции: на людей, умевших читать и писать, смотрели дурно, и чтобы не быть обвиненными в принадлежности к какому-нибудь тайному обществу, эти люди должны были прибегать к лицемерию. Старые предразсудки сохраняли все свое владычество, и масса народа, по обрядам своим все еще япигская и греческая, т.е. языческая, предавалась настоящим галлюцинациям в веровании своем в мир духов: она стояла в этом отношении не выше далматских морлаков и албанцев. Известно, с каким идолопоклонническим неистовством население Неаполя и теперь еще кидается на землю перед статуею св. Януария и какими оскорблениями осыпает его, когда он опаздывает источать свою чудесную кровь. То же самое и в других неаполитанских городах: в каждом из них есть свой обожаемый патрон, или скорее свой бог; но если этот бог не покровительствует народу, его унижают, как врага. Еще в 1858 году калабрийские поселяне, раздраженные продолжительною засухою, сажали своих уважаемых святых в тюрьму. Около того же времени, Барлетта в Апулии имел плачевную честь быть последним городом в Европе, где сжигались протестанты, и составил таким образом продолжение традиций о резне, оставленных истребителями ваатландцев Калабрии. Но, если жители столицы и суеверны, то, по крайней мере их нельзя упрекнуть в агрессивном фанатизме; неаполитанцы с успехом возмутились против Карла V, который хотел было ввести у них инквизицию.

Еще в 1868 г. число венчавшихся, не умевших подписать свое имя, было следующее: Кампания, провинция наиболее образованная, мужчин 69 из 100, женщин 88 из 100. Базиликата, наименее образованная, мужчин 85 из 100, женщин 96 из 100.

Один из главных предразсудков неаполитанцев—это вера в «дурной глаз». Несчастный, которого судьба наградила крючковатым носом и большими круглыми глазами, считается разносителем порчи, jettatore, и, как бы он ни был честен, его всякий избегает, как существа рокового. Если кто-нибудь, по несчастию, подпадает под гибельное влияние его глаза, должен поспешить сделать ему рога или оградить себя силою какого-нибудь амулета, в роде fascinum древних; коралловые талисманы особенно сильны, и многие, отрицающие их силу, первые пользуются ими. Что касается калабрийских поселян, то большая часть их носят под рубашкою изображения святых, покрывая ими всю грудь, как щитом. Домашния животные и дома должны быть также защищаемы силою священных предметов и домашних богов. В Реджио почти все дома защищены от пагубных влияний одним видом кактуса, который ставится около дверей или на балконе—и известен во всей стране под именем albero dei mal'occhio,—«дерево от дурного глаза».

После суеверия, один из главных бичей Южной Италии—разбойничество. Имя Калабрии тотчас же возбуждает в уме представление об убийствах и вооруженных схватках; при разговорах об этой стране тотчас же приходят в голову бандиты, шляющиеся в горах в живописном костюме, с винтовкой в руке. К несчастию, «калабрийский разбойник» не простой миф, фигурирующий только в драмах и операх—он существует на самом деле, и ни перемены в политическом управлении, ни строгость законов, ни даже организованная столько раз охота на человека не могли совершенно уничтожить его.

Но не месть, как в Сардинии и Корсике, а почти всегда крайняя бедность заставляет калабрийского крестьянина браться за оружие. В этой стране, где феодализм отменен только юридически, а в действительности тем не менее существует, вся земля скуплена немногими крупными землевладельцами, и, следовательно, крестьянин, или cafone, осужден жить обременительным и плохо оплачиваемым трудом, даже крестьяне-арендаторы не уверены в завтрашнем дне, так как всегда могут быть прогнаны с фермы по капризу владельца или его представителя, fattore. В урожайные годы, когда ржи, каштанов и вина довольно на содержание его и его семейства, поселянин работает без жалоб, но как только начинает чувствоваться недостаток, тотчас же появляются и разбойники. Соединяясь против общего врага, феодального собственника, диалано, они поджигают его дом, крадут скот, хватают, если можно, его самого, и выпускают только за крупный выкуп. Некоторые из этих бандитов делаются наконец дикими зверями, жаждущими крови; но пока только они ограничиваются своею первою ролью, ролью «защитников угнетенных», они могут рассчитывать на сообщничество других крестьян: горные пастухи приносят им молока, провизии, предупреждают их об опасности и обманывают преследующих их карабинеров. Все бедняки на их стороне, все отказываются доносить и свидетельствовать против них. Большая часть весьма добросовестных, по-своему, неаполитанских разбойников отличается чрезвычайною набожностью: они дают обеты Богородице и своему специальному патрону, обещают часть добычи и, в случае удачи, действительно приносят ее набожно к алтарю. Говорят, что многие из них, не довольствуясь покрывающими их тело амулетами, делают на руке надрез и вводят туда частицу св. даров, сообщая таким образом смертельную силу всякой пуле своего ружья.

Крайняя нищета поселян Южной Италии породила еще более ужасный обычай, чем разбои, а именно—торговлю детьми. В неаполитанских горах семьи многочисленны; но смертность между новорожденными чрезвычайно сильна, и тысячи их предоставляются общественной благотворительности или беспечности. Кроме того, по деревням, особенно в Базиликате, шляются иностранные промышленники, христиане и евреи, которые за какой-нибудь жалкий кусок покупают у голодных родителей их мальчиков и девочек; чем дитя красивее и умнее, тем больше оно имеет шансов попасть к торговцу человеческим мясом. Последний, хотя ему и угрожают законы, чувствуя себя под покровительством обычая и гнусных сообщников, перевозит свой живой товар во Францию, в Англию, в Германию, даже в Соединенные Штаты, чтобы сделать из детей акробатов, шарманщиков, уличных певцов или просто нищих. В этой постыдной торговле рассчитано все: предприниматели знают наперед, сколько им будет стоить перевозка и смертность, сколько принесут им труд и порочность их маленьких невольников. Местечко Виджиано в Базиликате специально эксплоатируется ими, так как жители его отличаются способностью к музыке: все играют на каком-нибудь инструменте с замечательным природным вкусом.

Добровольное переселение также начинает все более и более усиливаться, и если бы правительство не приняло мер против уклонения молодых людей от конскрипции, то некоторые местности быстро обезлюдели бы на пользу Южной Америки, и остались бы только самые бедные поселяне. Но каковы бы ни были препятствия, эмиграционное движение стало уже весьма важным отвлекающим средством против разбойничьих нравов и, благодаря устанавливаемым им новым отношениям между двумя полушариями, оно, лучше всех оффициальных мер, послужит к умственному и нравственному обновлению этого грубого населения. Впрочем, дороги, проводимые со всех сторон в горную часть Неаполитанской области, железные дороги побережья и усиление промышленности близ больших городов неминуемо должны уподобить постепенно Южную Италию другим провинциям полуострова и остальной Европы. Это вовсе не будет, конечно, средством устранения нищеты, но, перемещаясь, она примет только другую форму: разбои и торговля детьми прекратятся, но, увы! их заменит рабочий пролетариат.

В настоящее время неаполитанские провинции представляют почта исключительно страну скотоводства и хлебопашества. Tavolieri Апулии и возвышающиеся над ними горы большею частию представляют еще, как мы видели, места пастбищ и выгонов скота; недавно еще пастухи Абруцц должны были каждую зиму спускаться в Апулию и нанимать пастбища по старым феодальным обычаям. Теперь этого уже нет, так как скотоводство заменяется культурой, и в Апулии число овец с 5.000.000 голов упало на 500.000. Как и во времена Рима, земли Неаполитанской области производят в особенности зерновые хлеба, оливковое масло, вина, и, кроме того, там культивируют табак, хлопчатник, марену и некоторые другие промышленные растения. При сколько-нибудь заботливой культуре, все эти продукты достигают редкой степени совершенства; масла Апулии требуются все больше и больше и начинают конкуррировать с маслами Прованса. Что касается вин, то вина, производимые на шлаках Везувия, всегда пользовались величайшею славой, и к известным уже сортам прибавились новые: так, фалернское Горация, получаемое на Флеграйских полях, на склонах Монте-Барбаро, которое прежде едва можно было пить, ныне оспаривает первенство у лакрима-кристи с Везувия и у белого вина с острова Капри. Провинция Отранто, еще недавно не имевшая виноградников, уже производит теперь значительное количество вин, употребляемых для купажа.

Так как в производстве земледельческих продуктов участвует почта исключительно только прибрежный пояс, то неаполитанская торговля, относительно впрочем весьма слабая, производится почти единственно морским путем; простые же и железные дороги принимают в торговом движении весьма незначительное участие. Внутренния земли, обработываемые еще первобытными способами, в большей же части своего пространства и совсем необработываемые, доставляют торговому движению лишь незначительное количество продуктов, а почти полное отсутствие металлических руд делает эту часть Апеннин непривлекательною для заселения извне. По торговле, равно как по географическому рельефу и по историческому развитию, Южная Италия совершенно лишена естественного центра и живет только своими окраинами. Но эта странная противуположность между прибрежным поясом и внутренностью страны, при распространении торговли и обмена идей, должна неминуемо сгладиться в недалеком будущем.

Так как жизнь Южной Италии была существенно эксцентрической и приморской, то, натурально, на берегу моря и основались её самые богатые и многолюдные города. Две тысячи пятьсот лет тому назад, когда цивилизация шла из Греции, а Западная Европа была еще населена варварами, самые значительные города находились на берегах Ионического моря; но когда властелином Италии и всего известного мира сделался Рим. Великая Греция должна была, так сказать, сделать поворот кругом, и Сибарису и Таренту наследовал Неаполь. С этого времени он всегда сохранял свое преобладание, так как обращен не только к Риму, но также к Испании, Франции и Англии, одним словом,—к Западной Европе. Такова была, независимо от лютости завоевателей, причина, заставившая корабли покинуть прекрасный Тарентский порт и допустившая порости травою и лишаями развалины некогда самого большого города Италии—Сибариса. Эти два города были, однако расположены необыкновенно счастливо, на внутренних углах обширного залива; но непреодолимый поток истории, пройдя по ним, оставил их далеко за собою, как обломки разбитого корабля!

Неаполь, «новый город» кумейцев, уже в течение многих веков есть многолюднейший город Италии, и число его жителей все еще на целую треть превышает население Рима. Уже во времена Страбона Неаполь был большим городом. Все греки, заработавшие кое-какие деньжонки, либо учительством, преподаванием словесности, либо в какой-нибудь другой профессии, и желавшие провести остаток дней своих в покое, выбирали себе этот прекрасный город, с эллинскими нравами, с климатом, похожим на климат их отечества. Многие римляне следовали их примеру, и Неаполь с ближайшими к нему, основанными вокруг залива, колониями сделался таким образом по преимуществу местом мира и удовольствия. В настоящее время не только из Рима, но и из всех стран Европы и Нового Света, досужие люди стекаются в Неаполь наслаждаться прелестью жизни под благодатным небом, среди природы, почти ни с чем несравнимой по красоте, в обществе людей шумных в радости и в горе,—«мастеров в искусстве покричать», как говорит Алфиери. С высот Каподимонте, Вомеро и других холмов, покрытых виллами и рощами, окружающих огромный Неаполь, открывается дивное зрелище: эти разбросанные острова разнообразных очертаний, эти высокие мысы, далеко выдвинувшиеся в синия воды, эти белые города, выстроившиеся у подошвы зеленеющих холмов, эти корабли, плывущие по морю, словно птицы, парящие в лазури, весь ансамбль этой чудной бухты, которую греки назвали «Чашею»,—составляет действительно очаровательную картину. Даже Везувий, с его вершиной, днем—серой, ночью красной, с его столбом дыма, извивающимся от ветра, своей вечной угрозой прибавляет к наслаждению жизнью некоторое тревожное чувство.

Неаполитанцы умеют наслаждаться всеми благами, какие пожелает им уделить природа, а когда она обойдется с ними, как мачиха, они довольствуются тем, что она дает им. Благодаря своему природному уму, они могут все понять и все предпринять, но, не любя усилий, они легко оставляют начатое дело и смеются над своими собственными неудачами. Путешественники любили пространно описывать тип lazzarone, этого ленивого жуира, который, драпируясь в какие-нибудь холстинные лохмотья, спит на берегу моря или на ступеньках церкви и отказывается с спокойным презрением от всякого труда, когда уже имеет дневное пропитание. Кое-какие представители этого типа существуют еще и теперь; но все более и более настоятельные требования матерьяльной жизни, громадный механизм современного общества, с его тысячами колес, овладевают этими праздными оборванцами и заставляют их снискивать пропитание ежедневной работой, знакомя их вместе с тем с тягостью бедности. Виллари, Фучини, Умильта, г-жа Уайт-Марио рассказали печальное положение бедных неаполитанцев, которые десятками тысяч «постоянно умирали с голоду» и жили, вместе с крысами, в сырых и грязных подвалах. Неаполь, раскинувший с высоты холма Паузилиппе свои дома вплоть до пригородов, образующих белый и розовый пояс у подошвы Везувия, кажется бесконечным городом; но, сравнительно с своим населением, самый город в сущности очень не велик. Во всей Европе найдется, немного городов, где бы жители были так скучены, как в Неаполе: в городских кварталах на каждого жителя приходится лишь от 15 до 16 кв. метров пространства, а в Портовом квартале не больше 7-8, тогда как в Лондоне на каждого обитателя считается до 344 кв. метров. Еще недавно чистой годной для питья воды было так мало, что её часто не хватало жителям бедных кварталов, и площадки городских фонтанов были местом ожесточенных схваток. Из десяти тысяч колодцев, рассеянных по городу, четыре пятых были осквернены сточными водами, которые, соединяясь в бесчисленные каналы, почти не проточные, подходили к самым фундаментам домов, распространяя вокруг себя смрад и заразу. Но после холеры 1884 года (когда из 14.233 заболевших умерло 7.152), нашедшей себе в этих нечистотах деятельного пособника, необходимость улучшить гигиенические условия города стала очевидна. Правительство ассигновало 100 миллионов франков на очистку и оздоровление Неаполя. Беднейшие, наиболее скученные кварталы были разрежены, и излишек народонаселения поселился взамен этого в новых кварталах, раскинувшись в сторону Везувия и на соседних с городом высотах. Сеть сточных канав была улучшена, прочищена, и нечистоты более не застаиваются. Что касается чистой воды, то теперь город снабжается в изобилии из источников близ Серино, к югу от Авелино. Новый водопровод, длиною в 85 километров, идет почти одною дорогою с древним акведуком самнитян и римлян, так что при постройке его некоторые части древнего водопровода были утилизированы. Количество воды, питающей теперь Неаполь (до 170.000 куб. метров в день) более чем достаточно. Неаполь принимает широкое участие в промышленном движении полуострова: он фабрикует макароны и вермишель, сукна, шелковые ткани, называемые «гроденапль» (gros de Naples), стеклянные и хрустальные вещи, музыкальные инструменты, искусственные цветы, предметы украшений всякого рода и все то, в чем нуждается большой город. Ни один город на Средиземном море, за исключением разве Торре-дель-Греко, не имеет таких искусных полировщиков коралла: в окрестностях Неаполя, в очаровательном Сорренто, делаются рабочие ящики, ларцы для драгоценных безделушек из пальмового дерева изящной работы. В Кастелламаре-ди-Стабия находятся самые деятельные в Италии строительные верфи, после верфей генуэзского берега и Специи. В Пуццоле также имеются верфи и пушечный завод. Моряки Неаполитанского залива принадлежат к числу первых на всем полуострове; по навыку к морю они могут сравниться с лигурийцами, а как рыбаки, по их словам, они превосходят последних. Жители Торре-дель-Греко, занимающиеся ловлею кораллов, так прекрасно знают подводную топографию берегов Сардинии, Сицилии и стран Варварийских, что малейшая примета в воде или воздухе открывает им такия явления, которые скрыты от всякого другого взора. Флотилия их, теперь значительно уменьшившаяся, состоит более чем из двухсот кораблей, которые всегда готовы сняться с якоря и пуститься в путь. Когда отправляется или, еще лучше, когда возвращается эта флотилия после удачной кампании, то это представляет разом такое трогательное и живописное зрелище, каких сама Италия являет немного. В 1884 г. судов, занятых ловлею коралов, в Торре-дель-Греко было 219, вмест. в 1.845 тонн.

Стоя на берегу такого залива, как Неаполитанский, вблизи такой плодородной равнины, как Кампания, настоящая «Страна Земледелия» (Terra-di-Lavore), Неаполь естественно должен быть большим торговым городом; но он не пользуется в этом отношении первенством в Италии, как можно было бы подумать при виде его огромного рейда, его молов и многолюдных набережных. Он уступает Генуе и недавно еще уступал Ливорно и Мессине. И это потому, что он не составляет необходимой станции для судов и не может пользоваться таким большим районом, для своей торговли, как Генуя и Ливорно. На незначительном расстоянии от него к северу, к востоку и к югу начинаются уже неправильные Апеннинские горные группы, которые перерезывают поперек во всю ширину три железные дороги, из Кампо-Бассо, Фаджии и Потенцы, соединяющие Тирренское море с Адриатическим. Самую большую внешнюю торговлю порт ведет прежде всего с Англиею, а потом с Франциею.

Неаполь славится своим университетом, который принадлежит к числу древнейших в Италии, так как основан в первой половине тринадцатого столетия; но он пережил несколько периодов постыдного упадка. Еще недавно, когда одни только археологические и нумизматические изыскания не подозревались в революционных стремлениях, университет этот служил, для большей части своих воспитанников, не более как местом умственной порчи. Но возрождение ученых занятий совершилось с удивительною быстротою. Это был как бы взрыв: молодые неаполитанцы кинулись на науку, как голодные, и вскоре красноречие, свойственное южанам, могло бы заставить думать, что Неаполь—главный центр науки во всем мире. По числу учащихся, Неаполитанский университет занимает первое место между университетами Италии; в 1892 г. в нем было 4.720 студентов. Зоологическая лаборатория Неаполя, по своим открытиям и изысканиям, принадлежит к числу выдающихся.

Для образования Италии и остального мира, Неаполь имеет еще прекрасный музей древностей, мраморов, бронз, надписей, медалей, резных камней, папирусов. Но еще более драгоценный музей его представляют развалины Пуццоли, Байи, Кум, его двух- или трех-этажные катакомбы, вырытые в туфе холмов, возвышающихся с северной стороны города, которые, по своим изображениям и надписям, любопытны не менее римских. Ему же принадлежит римский город Помпея, засыпанный пеплом Везувия, покрывавшим его в течение семнадцати веков. Без раскопок Геркуланума и Помпеи для нас осталась бы почти неизвестною целая отрасль античного искусства—живопись. Пред нами воскрес, после долгого исчезновения, не только мертвый город с его улицами, домами, могилами, с его храмами, амфитеатрами, дворцами с удивительными мозаиками, с его форумами, лавками и местами собраний,—воскресла сама жизнь провинциального римского общества, открытая во всей её действительности. Почернелые надписи на стенах и на восковых дощечках, различные, прерванные внезапною катастрофою, работы, трупы, обратившиеся в мумии в минуту бегства, работы или воровства—делают нас свпдетелями самого момента драмы. Из всех городов в мире, покрытых песками дюн, вулканическим пеплом или илом наводнений и разысканных впоследствии трудом человека, ни один не представляет такого разительного контраста между жизнью всего населения и внезапно охватившею его смертью. И все-таки мы знаем только часть тех достопримечательностей, которые хранились неприкосновенно под пеплом и лавою Везувия. Уже больше ста лет работают над раскопкою Помпеи, и все-таки отрыта только половина города; в греческом же Геркулануме, на котором лежит каменный слой твердой лавы в двадцать метров толщиною, а на нем стоят теперь дома и виллы Резины, Портичи и других предместий Неаполя, можно было открыть только незначительную долю его драгоценных тайн, и новые раскопки производились там недостаточно деятельно, чтобы дать серьезные результаты; наконец, Стабия, покоящаяся на морском берегу, под городом Кастелламаре, хранит еще совершенную тайну того, что такое была она прежде.

Неаполь окружен целым кортежем многолюдных и близких один к другому городов, которые оспаривают у него первенство по красоте вида. На южном берегу вокруг залива расположены знаменитые Портичи, Резина, Торре-дель-Греко, Торре-дель-Аннунциата, Кастелламаре и изнеженный Сорренто,—с превосходным климатом и очаровательными виллами, которые смотрятся в воду среди зелени оливковых деревьев. В открытом море от мыса Кампанелла, против возвышающихся на другом конце бухты вулканических островов Искии и Прочиды, поднимаются крутые стены острова Капри, сохраняющего еще воспоминания о Тиверии, который у местных жителей называется Тимберио. Здесь сохранились еще развалины двенадцати императорских вилл. К югу от этой суровой известковой горы сицилийского вида, в расщелинах которой можно встретить все растения южной Европы, развертываются берега другого залива, вход которого охраняется островками Сирен, напрасно пытавшихся очаровать мудрого Улисса. По красоте этот залив вряд-ли уступает Неаполитанскому; берега его не менее плодородны, и все-таки ни один из трех сообщавших ему поочередно свои названия городов: Пестум, Амальфи и Салерно, не могли удержать за собою первенства. Могущественная республика средних веков, Амальфи, город, торговые обычаи которого были законом для всех моряков, представляет не более, как местечко, в скалистой бухте которато укрываются теперь лишь кое-какие местные суда, которое даже самое название порта уступило соседнему городу Маиори; но прелестны виды его соседних бухт и расположенного в одной из очаровательных окрестных долинок древнего мавританского города Равелло, который почти так же богат памятниками арабской архитектуры, как и Палермо. Салерно расположен еще лучше, чем Амальфи, так как находится в конце дорог из старой Кампании, и хвалится тем, что он построен, по словам легенды, одним из сыновей Ноя; овладевшие страною в одиннадцатом веке нормандские рыцари избрали его столицею своих владений, но он в значительной степени потерял свой античный блеск, приданный ему Робертом Гюискаром. Университет его, некогда самый славный в Европе своими профессорами медицины, бывший прямым наследником арабской науки, безмолвствует в течение целых веков, и Салерно не имеет никакого основания хвалиться названием «Гиппократова города»; не может он особенно гордиться и торговыми успехами.

Около южной оконечности прямолинейного берега, который тянется к юго-востоку от Салерно, находился древний владыка залива—Пестум или Посейдония, город Нептуна, основанный вновь сибаритцами, после владевших им с незапамятных времен тирренцев. Но Пестум, «город роз», воспетый римскими поэтами за его прекрасные источники, тень и приятный климат, прекратил свое существование со времени нашествия сарацин, в 882 г., и даже развалины его, до половины прошлого столетия, были знакомы только пастухам и разбойникам, а между тем он принадлежит к числу самых интересных мест в Италии, так как относится к эпохе, предшествовавшей римскому могуществу. Три его храма, из которых самый лучший, храм Нептуна,—святилище этого бога и должно было быть главнейшим памятником в городе Посейдона,—принадлежат к числу самых величественных храмов континентальной Италии, в особенности, благодаря окружающей их пустыне и бушующему у подножия их морю. Но хотя теперь разбойники и перестали шляться около дороги, созерцать это здание все-таки не безопасно, так как вокруг Пестума и его прекрасно сохранившейся высокой стены, в 5 километров длиною, простираются болотистые земли, в которых работа «ассенизации» далеко еще не окончена; при столь нездоровом воздухе с трудом могут быть доведены до конца уже предпринятые там раскопки. К югу от Пестумской станции железная дорога продолжается к Агрополи, названному так за его «акрополь», похожий на Афинский. Здесь именно утвердились в девятом веке сарацины, опустошавшие Кампанию в продолжение двадцати лет слишком и совершенно уничтожившие население соседнего берега. Дальше, при болотистом устье Аленто, находятся копи Элеи фокийской, Велий римлян, колыбели «Элеатической школы».

От Сорренто до Неаполя, на пространстве, отделяющем Везувий от первых предгорий Апеннин, тянется почти такая же непрерывная цепь городов и селений, как по берегу залива, между мысами Мизенским и Кампанеллою. Подымаясь от маленького городка Виетри, составляющего дальнее предместье Салерно, старинные постройки которого расположены по краю узкого рва, дороги, как обыкновенная, так и железная, выходят через разрывы холмов к тенистому Кава, с превосходными виллами, составляющими любимое летнее местопребывание иностранных посетителей и богатых неаполитанцев. От Кава, знаменитого в мире антиквариев архивами соседнего монастыря, la Trinita della Cava, весьма богатого хартиями на пергаменте и грамотами, дорога спускается в равнину Сарно, где следуют один за другим несколько городов: Ночера—место дачной жизни древних римлян, Пагани—расположенный еще в области лесов, Ангри—обрабатывающий хлопок на своих собственных прядильнях, Скафати—еще более промышленный. Но мы уже приближаемся к городскому округу Неаполя и встречаем около Помпеи город Торре-дель-Аннунциата, а на южных склонах Везувия—полукруглый пояс домов, составляющих Боско-Тре-Казе и Боско-Реале. В жителях Ночеры и других ближайших городов некоторые ученые находят следы арабской и варварийской крови, оставленные поселенными здесь Фридрихом II двадцатью тысячами сарацин.

Вверх по долине Сарно, от Ночеры и до подошвы Апеннин, местность все еще весьма многолюдна: у подошвы горы Термино, по направлению высоких долин, следуют друг за другом Сан-Северино и Солофра; на север тянется другая цепь селений к городу Авеллино, с полями, обнесенными орешником; город этот важен, как торговое место между горами и равниною; но наиболее скученные центры населения находятся в широкой полосе «Счастливой Кампании», которая простирается к северо-западу между Везувием и Монте-Вирджине. Сарно, носящий название реки того же имени, хотя он и не стоит на ней,—весьма важный земледельческий центр, ведущий торговлю не только хлебами, винами, плодами и овощами, но также шелком сырцом и хлопчатником. Пальма также окружен плодороднейшими полями; Оттаяно, город Октавия, расположенный на нижних склонах Соммы Везувия, производит превосходные вина; Нора, в котором умер Август и родился Джиордано Бруно, замечателен также удивительно обработанными землями, но славой своею он обязан, главным образом, прекрасным греческим вазам, найденным в его развалинах, и остатками своих древних памятников, из которых один, мраморный амфитеатр, больше амфитеатра в Капуе.

Древняя столица Кампании, знаменитая Капуа, которая была некогда соперницею Рима и имела в своих стенах до полу-миллиона жителей, теперь находится в упадке и не пользуется даже своим именем, так как новая Капуа, угрюмая крепость, построенная на излучине Вольтурно, есть не что иное, как древний Casilinum римлян. Город же Санта-Мария-ди-Капуа-Ветере, заменившая настоящую Капую, не имеет никаких других прелестей, кроме удовольствий большого и многолюдного местечка; но в окрестностях его еще посещают красивые развалины амфитеатра, триумфальную арку и другие остатки древнего огромного города. К югу, неподалеку от двух больших городов, Маддалони и Аверсы, представляющих настоящих спутников Неаполя, находится главное дачное место Кампании, город Казерта, с огромным дворцом, тенистыми парками и обширными садами, которые украшены статуями и фонтанами. Недавно он был «Версалем» неаполитанских Бурбонов, и к красоте больших линий и перспектив в нем примешано слишком много чрезмерной декоративности извращенного вкуса. Водопровод, несущий сюда воду из Маддалони, с расстояния 10 километров, проходит чрез долину по прекрасному мосту с тремя рядами расположенных друг под другом арок, построенному в средине прошлого столетия Ванвителли. Это—образцовое произведение новейшей архитектуры.

К северу от Капуи и изгибов Вольтурно, большая историческая дорога из Рима в Неаполь раздвояется: одна дорога, не замененная еще рельсовым путем, поворачивает к берегу для обхода гор; другая же, идущая рядом с железною дорогою и местами пересекающаяся с нею, обходит вулкан Рокка Монфина, идет в долину Гарильяно и притока его Сакко и выходит с западной стороны к подошве вулкана Лациума, откуда спускается в Рим. Береговая дорога, пересекаемая замечательными ущельями, принадлежит к числу самых знаменитых в истории. Она проходит сперва недалеко от Сессы, древнего города авронцев, которые поставили свой акрополь в самом кратере Рокка-Монфоны, затем, приближаясь к морю, вследствие близости гор, она пересекает Гарильяно, окаймленную еще нездоровыми землями, остатками Минтурнских болот, и входит в ущелье города Мола-ди-Гаэта. Город этот теперь оффициально называется Форши, в воспоминание древней Formiae, где жил и умер Цицерон и где показывают еще его гробницу, превратившуюся в дом виноградаря. Отсюда, на пути из Рима, открывается чудная картина Кампании и всего Гаэтского залива с вулканическими островами: Понца, Вентотена и отдаленною Искиею. Гаэта—крепость, защищающая вход неаполитанского рая, построена на Монте-Орландо, представляющей холм с полуостровною вершиною, на которой возвышается мавзолей Мунация Планка, основателя Лиона. Этот конус, напоминающий форму Монте-Арджентаро и мыса Цирцеи, соединяется с твердою землею перешейком в 280 метров ширины. Гаэтский порт, прекрасно защищенный от западных и северных ветров, принадлежит к числу самых оживленных в Неаполитанской области по каботажному плаванию и по рыболовству его. Но, кроме того, Гаэта была долгое время весьма важным военным городом. Здесь в 1861 году Франциск II подписал свое отречение от королевства обеих Сицилий.

На восточной дороге из Неаполя в Рим также есть города, имеющие некоторое значение. Главный из них Сан-Джермано, переименованный недавно в Кассино, в честь знаменитого монастыря Монте-Кассино, возвышающегося к северо-западу, на площадке, с которой можно созерцать знаменитый вид гор и долин. Это тот самый знаменитый монастырь, который был основан святым Бенедиктом в начале шестого века и устав которого сделался образцом для всех монастырей западной церкви. Ни одно религиозное общество не имело такого влияния на историю католицизма, как бенедиктинцы Монте-Кассино. Во времена могущества ордена владения его, раскиданные по разным частям Италии, могли бы составить целое королевство; из среды бенедиктинцев вышли многие папы и тысячи прелатов. В Кассинской библиотеке находятся драгоценные рукописи, важные грамоты и редкия издания, с которыми часто справляются ученые. В память услуг, принесенных некогда бенедиктинцами науке, Кассинский монастырь был пощажен законами от упразднения, подобно монастырям Кавы и Павии. Один из воспитанников Монте-Кассино был св. Фома Аквинский, прозванный так по соседнему городу Аквино, где он родился; Аквино же был родиною Ювенала.

В горной, внутренней части Неаполитанской области значительных городов немного. Самое людное и замечательное место в бассейне верхнего Лириса, к югу от гор Матезе,—Арпинум, в наше время Арпино, родина Цицерона, и Мария, древняя крепость, циклопические стены которой «были построены Сатурном». Беневенто, входивший некогда в Церковную Область, есть центральный город всего бассейна Калоре, главного притока Вольтурно, и стоит в пункте естественного соединения дорог, идущих чрез Апеннины из провинций Молизы, Капитанаты и Апулии. Будучи старее Рима, древний Maleventum принял название Beneventum, вероятно, затем, чтобы обеспечить себе более благоприятную судьбу; но во все время своей длинной истории он часто выносил осады и разрушения или всего города, или частей его, и начатое людьми дело разрушения докончили землетрясения. В Беневенто остается от прошедшего только одно большое здание, красивая триумфальная арка, символические барельефы которой сохраняют память об ипотечных ссудах, сделанных Траяном мелкому землевладению. Окружающие город на протяжении более 5 километров стены построены сплошь из обломков древних памятников.

Ариано, расположенный к востоку от Беневенто, также в бассейне Вольтурно, на трех холмах, с которых открывается великолепный вид на все пространство от часто снежных вершин Матезе до конуса Вультура, стоит почти на половине расстояния от Неаполя до Адриатического моря, на Фоджийской железной дороге, и, благодаря самому своему положению, служит естественным торговым посредником между обоими склонами. Кампобассо, главный город провинции Молизы, представляет также естественное торговое место между склонами Апеннин.

На Адриатическом склоне торговые центры многочисленнее и оживленнее. Фоджиа, в которой сходятся шесть железнодорожных линий и многие большие дороги, представляет большой рынок земледельческих продуктов; если не по населению, то по богатству—это второй город всей Неаполитанской области. Многие города, в той же земледельческой равнине Апулии, служат телохранителями Фоджии, каковы: Сан-Северо, Чериньола, Лучера, которая была так богата и могущественна в тринадцатом веке, когда, изгнанные из Сицилии Фридрихом II, сарацины сделали ее центром своей промышленности; но, несмотря на приманку к торговле столь грациозно раскинувшагося залива Манфредонии, Фоджия и ближайшие к ней города не имеют прямого выхода к морю. Весь берег, на пространстве более 50 километров от Манфредонии до устья Офанто, единственной прибрежной реки, в которой бывает немножко воды даже в середине лета, окаймлен нездоровыми лагунами. Самая большая из них, лагуна Сальпи, занимавшая всю прибрежную полосу от устья Каранеллы до устья Офанто, на половину занесена наносами этих двух рек; но пока почва не будет укреплена и обработана, они не перестанут испускать смертоносные миазмы. На южном конце этого болота находятся развалины древней Салапии.

К северу от этой болотистой местности есть два порта, из которых один—Манфредония, основанная Манфредом, сыном знаменитого Фридриха II, а другой—Виест, расположенный на оконечности полуострова Гаргано, по самому своему положению уже весьма полезен для парусных кораблей, которые должны заходить в гавань, вследствие перемен ветра; соседние острова Тремити тоже часто посещаются судами. Первый порт к югу от лагун—это красивая Барлетта, к западу от которой есть место, называемое Кампо-де-Сангве, где происходила кровавая битва при Каннах; жители её отправляют значительное количество хлеба, вин, масла и плодов, получаемых в своем собственном округе и крупных имениях, еще феодальных по своим обычаям, которые окружают внутренние города Андриа, Корато, Руво, древний Rubi, последний замечателен по многочисленности найденных в нем древних остатков, идолов, ваз, монет и надписей; здесь найдена самая большая из завещанных нам древностью бронзовых статуй: она имеет более 5 метров в вышину и представляет, вероятно, Гераклия. Другие города, следующие с небольшими промежутками к юго-востоку от Барлетты, суть: Трани, который в конце средних веков вел большую торговлю с Востоком, Бишелье, Вольфетта, Битано, Бари, самый многолюдный город на всем Адриатическом склоне Неаполитанской области, наконец, Монополи: все они представляют довольно оживленные порты каботажного плавания. Неподалеку от Монополи расположен древний порт Гнациа, сделавшийся ныне городом Фазано—место столь же важных геологических открытий, как и Руво.

На северном углу Отрантского полуострова расположен Бриндизи, который уже два раза, в эпоху римлян и в эпоху крестовых походов, был одною из великих станций между западною Европою и Востоком и который ныне снова начинает играть ту же посредническую роль в мировой торговле. Действительно, Бриндизи, предпоследний город восточного берега Италии, расположен при самом входе в Адриатическое море; его столь деятельный в римскую эпоху порт, хотя и заваленный частию Цезарем, остается лучшим из портов Средиземного моря; его рейд превосходен, и когда корабли пройдут устье порта, то пред ними открываются две, уходящие далеко в твердую землю, бухты «в виде оленьего рога», откуда и происходит название города. Недавно еще вход этого прекрасного порта был загроможден обломками судов и кучами ила, но теперь, тщательно прочищенный, он стал доступен для больших пароходов. Сделавшись главным пунктом индийской дороги на европейском материке, Бриндизи растет и украшается, сообразно своему новому назначению; но он напрасно старается монополизировать восточную торговлю. Если четыре-пять тысяч богатых пассажиров, для которых одним из первых условий является скорость, и рады бывают отправляться в море и выходить на твердую землю именно в Бриндизи, то, напротив, отправители товаров предпочитают порты, расположенные в таких заливах, которые вдаются наидалее в континентальную массу, каковы: Марсель, Генуя, Триест. Впрочем, Бриндизи только временно является главным пунктом европейских железных дорог: с окончанием турецкой сети, ему наследуют Салоники и Пирей. Бриндизи вывозит большое количество вин.

Движение судов в Бриндизи и соседних портах: Бриндизи (1891г.) 2.482 судна вместимостью 3.217.723 тонн; Бари (1890 г.), вошло 1.114 судов вместимостью 488.863 тонны: Барлетта 654 судна вместимостью 171.236 тонн: Мольфетта (1894 г.), вошло 650 судов вместимостью 170.733 тонн: Трани (1884 г.) 861 судно вместимостью 76.725 тонн.

Город Тарент, на берегу своего «маленького моря» и своего залива, также делает усилия воскресить в себе торговую жизнь, как и сосед его Бриндизи. Порт его, piccolo mare, глубок и совершенно защищен от всех ветров: правительство обратило на него внимание и создало из него военный порт и арсенал; рейд, или mare grande, также защищен от волнений открытого моря двумя островами; в рейде и в порте, как и в большой гавани Специи, есть пресные источники Читро и Читрелло, бьющие среди соленой воды. Наконец, Тарент, по самому положению своему в глубине полуострова, может оспаривать у Бари и других портов адриатического прибрежья торговлю внутренних городов: Матеры, Гравины, Альтамуры; он назначен, повидимому, сделаться главным торговым центром ионической Италии, так как вершина большего треугольника железных дорог, основание которого оканчивается Неаполем и Фоджией, находится в 5 километрах от Тарента, около великолепных развалин древнего Метапонте, разрушенного Спартаком. Ни один город Южной Италии не представлял бы таких выгод, как Тарент, для устройства перворазрядного порта, если бы природа и людская беспечность не засорили почти совершенно соединяющих «два моря» каналов, одного естественного, другого искусственного; даже мелкие суда едва могут теперь проходить в эти проливы. Впрочем, препятствия скоро должны исчезнуть, и вход во внутренний рейд будет открыт даже для больших военных кораблей. Новый Тарент, маленький город, с узкими улицами, стоит не на месте знаменитого греческого города, некоторые следы которого заметны на восточном полуострове; все дома его, для лучшей защиты, теснятся на известковой скале, ограниченной двумя каналами; впрочем, теперь он уже разливается и по местоположению старого города, где недавно открыт античный некрополь и сотни различных вещей очень тонкой работы. Его каботажная торговля начинает понемногу усиливаться с открытием Барийской железной дороги; промышленность же, за исключением рыбной и устричной ловли и сбора соли, почти ничтожна. Тарентцы, между прочим, пользуются печальной репутацией самых ленивых людей на всем полуострове. Кучи раковин, покрывающих плоский песчаный берег, не дают уже им, как некогда, знаменитой пурпуровой краски, но они еще утилизируют виссон одной раковины для плетенья перчаток и шляп, замечательно прочных.

На оконечности Восточной Италии, к югу от Тарента и Бриндизи, нет значительных городов, кроме Лекке, окруженного плантациями хлопчатника, и Галлиполи (древний Каллиполис, т.е. «прекрасный город» греков), построенного живописно на скалистом островке, который соединен с сушею мостом. Окружающие поля, лишенные необходимой влажности, представляются относительно пустынными. Город Отранто, дающий свое имя полуострову и проливу Адриатики, очень незначительный городок с 2.300 жителей. У него их было до 20.000, в 1480 г., когда он выдержал двухнедельную осаду Магомета II. По взятии города, султан, как говорят, вырезал буквально всех жителей. Что касается западного полуострова Неаполитанской области, то хотя он орошен лучше области Отрантской, но имеет свои невыгоды, заключающиеся в гористой почве и частых землетрясениях. Так, город Потенца, занимающий одно из самых счастливых торговых положений, как раз на полупути от Тарентского залива к Салернской бухте, часто был разрушаем до основания.

На собственно Калабрийском полуострове не существует уже таких больших городов, как Метапонте и Гераклеа, находившаяся близ теперешнего Поликоро в пределах нынешней провинции Базиликаты. Могущественный Сибарис, стены которого имели 10-ть километров в окружности и предместья которого тянулись по берегам Крати на 12 километров, исчез под наносами и кустарником, так что от него «не остается даже развалин». Город Локры, находившийся к югу от Гераклеи и существовавший до десятого века, т.е. до разрушения его сарацинами, сохранил по крайней мере следы своих стен, нескольких храмов и других зданий. Из всех этих, могущественных некогда, греческих городов остается только порт Котрона, наследник по имени знаменитого Кротона, представляющий вход в «житницу Калабрии». Вообще, следуя по берегам Великой Греции, удивляешься малочисленности памятников того прошедшего, которое имело такое важное значение в истории человечества.

Нынешние города Калабрии почти ничтожны в сравнении с древними республиканскими городами Великой Греции. Россано, неподалеку от развалин древнего Сибариса, небольшой главный город округа, посещаемый только каботажными судами: Козенца, расположенный в прекрасной долине Крати, при подошве лесистых гор Силы, сообщается с Неаполем и Мессиною посредством порта Аментеа; Чиро, небольшой, но оживленный городок; Катанцаро, богатый маслами, шелковыми материями и плодами, отправляет товары своих полей с одной стороны чрез залив Сквилаче, на берегу которого стоял Аннибал, а с другой—чрез порт Пиццо, на южном конце прекрасного залива св. Евфимии. Здесь в 1815 г. был расстрелян Мюрат. Самый важный город Калабрии это—очаровательный Реджио, спрятавшийся в свои лимонные и апельсинные сады при подошве Аспромонте. Находясь против Мессины, на берегу канала, Реджио не может не принимать значительного участия в движении судоходства, совершающемся в этой центральной двери Средиземного моря, открывающей проход из Тирренского моря в Ионическое.

Движение в главных портах Тарентского залива и Калабрии в 1884 г.:

Реджио 1.292 судна, вместим. в 328.795 тонн. Тауро 2.085 судов вместим. в 128.900 тонн. Пиццо 1.106 судов вместим. в 166.020 тонн. Котрона 1.078 судов вместим. в 114.400 тонн. Галлиполи 780 судов вместим. в 307.989 тонн. Паола 751 судно вмест. в 112.650 тонн. Тарент 692 судна вместим. в 252.880 тонн. Санта-Евфимия 563 судна вместим. в 117.415 тонн. Амантеа 397 судов вмест. в 140.900 тонн. Марина-ди-Катанцаро 214 судов вместим. в 124.490 тонн.

Главные общины (город с округом) Неаполитанской области, имевшие к 1 января 1882 г. более 20.000 жит.:

Неаполь 494.315 чел. (по исчисл. 1894 г. 538.400 чел.) Бари 60.575 чел. Фоджиа 40.820 чел. Реджио-ди-Калабрия 39.300 чел. Андриа 37.180. Тарент 33.940 чел. Барлетта 33.180 чел. Кастелламаре-ди-Стабия 33.100 чел. Салерно 31.245 чел. Казерта 30.550 чел. Корато 30.550 чел. Мальфетта 30.055 чел. Катанцаро 28.590 чел. Торре-дель-Греко 27.560 чел. Битонто 26.205 чел. Лечче 25.935 чел. Трани 25.645 чел. Чериньола 24.445 чел. Бесчелье 23.880 чел. Авеллино 22.900 чел. Торре-Аннунциатта 22.010 чел. Беневент 21.630 чел. Аверзе 21.470 чел. Кава-де-Тиррени 21.360 чел. Монополи 20.920 чел. Сан-Северо 20.380 чел. Потенца 20.280.