II. Плоскогорья Кастилии, Леона и Эстремадуры.

Центральное плоскогорье полуострова, между долинами Эбро и Гвадалквивира, вполне ограничено самою природою: с севера, с востока и с юга его окружает полукруглая стена гор от Кантабрских Пиренеев до Сиерра-Морены. С западной стороны, правда, общий склон плоскогорья спускается к Португалии и Атлантическому океану, но и там горные группы и особенно крутизны речных ущелий, по которым нужно спускаться, чтобы попасть в нижния долины, составляют настоящий в некоторых местах непроходимый барьер. Поэтому возвышенная область, в которой развиваются верхние течения Дуэро, Таго и Гвадианы, представляет отдельное географическое целое, опоясанное вокруг сплошною полосою земель с морским склоном; ее можно сравнивать с меньшим полуостровом, заключенным в больший и соединенным с французскими Пиренеями посредством узкого перешейка баскских провинций. Действительно, если бы море поднялось вдруг на 600 метров, то кастильские плоскогорья, изрезанные разнообразными заливами, отделились бы от остальной Испании. Значительность их пространства составляющего около половины всей страны, заранее обеспечивала им важнейшую историческую роль; благодаря своему господствующему положению, кастильцы присоединили к своему владению, составляющему и без того уже более двух пятых всей Испании, почти все окружающия их земли.

	Поверхность	Население в 1883 г.	Насел. на кил.
Бассейн Дуэро, Леон и Старая Кастилия без Логроньо и Сантандера	94.773 кв. кил.	2.179 330	23 чел.
Бассейн Таго и Гвадианы	115.819 кв. кил.	2.419.850	21 чел.
	210.592 кв. кил.	4.599.180	22 чел.

Кастилии, эта Испания по преимуществу, не принадлежат к числу красивых стран, или, по крайней мере, красота их, торжественная и грозная, не такова, чтобы быть понятной большинству путешественников. Обширные пространства плоскогорья, как например Тиера-де-Камнос, к северу от Вальядолида, представляют собою бывшие озерные ложа с весьма плодородною почвою, но, по недостатку разнообразия в возделанных землях и отсутствию всякой лесной растительности, отличаются чрезвычайною монотонностью пейзажа; почва выставляет на-показ свою глину и песок, переходящие в серый, синий, красноватый и кроваво-красный оттенки. Дороги, по которым тянутся вереницы мулов, вздымающих клубы пыли, сливаются с окружающей землею. Другие, гораздо более неровные части плоскогорья, взгорблены каменистыми, желтеющими от солнца холмами, с полосами нив, где к хлебам примешиваются чертополох и другие колючия растения. Местами, как например к востоку от Мадрида, плоскогорье принимает гористый вид: горизонт со всех сторон окружен буграми и вершинами, одетыми тощею травою, а местами открываются темные, прорытые водами ущелья с каменными стенами. Местами же, как в нижней Эстремадуре, стелятся луга, которые теряются из виду при подошвах отдаленных гор, и в этих равнинах, похожих на некоторые из американских пампасов, не видно ни одного деревца. В округе Бадахосе, около ста лет тому назад, совершенно необработанные, хотя от природы весьма плодородные, земли занимали пространство более 5.000 квадратных километров;—в этой степи могли бы жить в довольстве полмиллиона человек.

При виде ужасающей наготы большей части этих равнин, трудно поверить, хотя это несомненный факт, что Кастильское плоскогорье в XIV веке представляло из себя сплошной лес, где медведей, оленей и кабанов было больше, чем людей. С половины прошлого века существует указ королевского совета, предписывающий каждому деревенскому жителю посадить по крайней мере пять дерев; но указ этот остался мертвой буквой. Обезлесение велось с большим усердием, чем разведение лесов. Поселяне предубеждены против деревьев: они говорят, что листва деревьев вредит тем, что защищает мелких птиц от хищных, и, таким образом, отдает их урожаи в добычу зерноядным пернатым, почему, не довольствуясь уничтожением всех птичек, кроме ласточек, они так ревностно уничтожают леса, что во многих местах деревья есть только в отдаленных от человеческого жилья пустынях: можно пройти целые дни и не увидеть ни одного дерева. Местность до того оголена, что, по пословице «жаворонок, перелетая Кастилии, должен нести с собою корм». Даже среди обработанных полей вы чувствуете себя как в пустыне, особенно когда после жатвы остается только засохшая солома. Лачуги из серой глины или из камня издали сливаются с окружающею землею, и самые города, окруженные своими проломанными желтоватыми стенами, походят на изрытые скалы. Во многих местностях плоскогорья воды нет, как в африканских пустынях. Многие города и деревни, в которых есть какой-нибудь источник воды, уже своим названием радостно возвещают, что они обладают таким богатым сокровищем. Через овраги построены огромные мосты, стоившие строителям не малого труда, между тем как в их каменистых ложах не видно ни капли воды в течение большей половины года.

Центральное плоскогорье Испании наклонено не только к западу, к Лузитанской части Атлантического океана, но спускается, хотя и весьма неровным склоном, от основания Кантабрских Пиренеев к северному краю долины Гвадалквивира. Между тем как верхний бассейн Дуэро склоняется от востока к западу от 1.000 до 700 метров средней высоты, Новая Кастилия и Ла-Манча, в бассейнах Таго и Гвадианы, имеют не более 600 метров высоты. Вообще, возвышенные земли центральной Испании можно сравнить с двумя ступенями разной высоты, отделенными одна от другой стеною с брешами. Эта стена, служащая общею границею двум террасам плоскогорья, и есть сиерра-де-Гвадаррама, западное продолжение которой составляет сиерра-де-Гредос. На севере воды, текущие в Дуэро, орошают провинции Леон и Старую Кастилию, а на юге бассейны Таго и Гвадианы составляют провинции Новую Касталию, Ла-Манчу и Эстремадуру.

В третичную эпоху оба эти плоскогорья, как надо полагать, были заняты большими озерными бассейнами, причем эти высокие озера Иберии соединялись друг с другом реками с водопадами, похожими на те каналы истечения, которые изливают в Атлантический океан воды Канадского Средиземного моря. Одно из этих озер, очертания которого обозначаются геологическими границами, состоящими из слоя оторванных от окружающих гор песчаных, глинистых и известковых обломков, вытекло чрез ущелья нижнего Дуэро. Некогда оно было заперто с этой стороны кристаллическими горами Португалии, и избыток воды изливался вероятно в бассейн Эбро, на северо-востоке, чрез брешь Панкорбо, чрез которую ныне идет железная дорога из Бургоса в Витторию. Кроме того, верхнее озеро, дно которого составляет Старую Кастилию, соединялось, посредством широкого пролива, обходившего с востока Гвадаррамские горы, с нижним озером, место которого занимают ныне равнины Новой Кастилии и Ла-Манчи. Судя по протяжению третичных земель, оставленных водами в удостоверение своего пребывания, оба озера вместе занимали пространство в 76.000 квадратных километров, т.е. около восьмой части всей поверхности нынешнего полуострова. Значит, Иберийский полуостров, в сравнении с нынешним, был в те времена нашей планеты чем-то в роде необросшего еще мясом остова; гранитные группы и древние скалы, соединяясь друг с другом буграми триасовых, юрских и меловых земель, составляли как-бы двойное кольцо гор, ограниченных снаружи солеными, а извнутри пресными водами. Заливы снаружи и озера внутри одновременно наполнялись осадочными слоями, которые узнаются теперь по их ископаемым, которые с одной стороны морского происхождения, а с другой—пресноводного. Этот геологический период продолжался долгое время, потому что слои озерных земель во многих местах имеют более 300 метров толщины. Миоценовые слои, составляющие поверхностную часть обоих кастильских бассейнов, принадлежат к одной и той же эпохе Земли, потому что в них встречаются ископаемые скелеты одних и тех же больших животных, мегатериев, мамонтов, гипарионов.

Северо-западная и северная части горного пояса Леона и Старой Кастилии образуются системою Кантабрских Пиренеев; но непосредственно к востоку от высшей группы этих гор, узла Пена-Лабра, отделяются продолговатые бугры, которые, направляясь к юго-востоку, составляют водораздел между бассейном Дуэро и истоками Эбро. Эти бугры, известные под различными названиями, образуют прежде всего paramos Лоры, наклоненные слегка к южному плоскогорью, но круто обрывающиеся к Эбро, который течет по дну рва в несколько сот метров глубины. На востоке, водораздельная линия, высотою более 1.000 метров, продолжается довольно правильно до горной группы Брухула, чрез проход которой, на протяжении 934 метров, проложена железная дорога; путешественники, вводимые в заблуждение погонщиками мулов, считали прежде эту горную группу высочайшею точкою полуострова. Но за нею бугры эти, называемые ошибочно горами Ока, постепенно повышаются и соединяются с группами уже настоящих гор, с основою из кристаллических горных пород, называемых сиерра Деманда, над которыми господствует пик Сан-Лоренцо. К юго-востоку от них следует другая горная группа, опирающаяся, как и предъидущая, на могучия предгорья, над которою возвышается высокая вершина Пико-де-Урбион, дающая начало Дуэро. Цепь, называемая сиерра Цеболлера, составляет правильное продолжение линии водораздела и, понижаясь постепенно, разветвляется различным образом в обоих бассейнах Дуэро и Эбро. Наконец, эта часть стены плоскогорья оканчивается третьею горною группою, Монкайо, которая состоит, как и Сан-Лоренцо, из кристаллических пород и достигает еще более значительной высоты. Затем цепь совершенно исчезает и заменяется широкими буграми с волнистыми склонами, которые не представляют никакого препятствия к проведению дорог и которыми без труда воспользовались для проведения железной дороги из Мадрида в Сарагосу. Но к югу от Цеболлеры и Монкайо, параллельно этим большим горным массам, идут различные небольшие цепи, которые, наполняя собою восточный угол бассейна Дуэро, заставляют реку описать большой крюк чрез ущелье Сория. В этих-то горах, неподалеку от вершины раздела трех склонов Эбро, Таго и Дуэро, стояла крепость Нуманция, героическая борьба которой с чужеземным неприятелем послужила примером для многих других городов полуострова.

Водораздельная линия между бассейнами Дуэро и Таго вообще выше и правильнее, чем в северо-восточной части Старой Кастилии. Едва обозначаясь первоначально слабыми возвышениями почвы в сотню метров, на огромном пьедестале возвышенных земель, цепь вздымается мало-по-малу в западном и юго-западном направлении и вскоре образует знаменитую сиерра Гвадарраму, систему Карпето-Ветоникскую, по Бори де Сен-Винсену; это самая известная цепь во всей центральной Испании, не потому, что она выше всех, а потому, что ограничивает мадридский горизонт величественным полукругом своих гранитных скал. Гребень этой цепи, составляющей настоящую стену между Кастилиями, довольно узок, а склоны с обеих сторон круты, так что здесь не без труда можно было построить дороги, ведущие к проходам Сомосиерры, Навасеррады и Гвадаррамы. Фердинанд VI, гордясь проведенною чрез горы, в его царствование, железною дорогою, приказал поставить на одной из высочайших вершин статую льва с надписью, гласящею «Король победил горы». Что касается северо-испанской железной дороги, то она должна была обойти сиерру с западной стороны чрез Авилинскую выемку, по полям, покрытым кучами гранита, но все-таки идет на двадцать метров выше так называемой Мон-Сенисской железной дороги и вообще выше всех альпийских железно-дорожных линий. Естественный вал, образуемый горами Гвадаррамы на севере мадридской равнины, составляет для этого города в высшей степени важную стратегическую линию: здесь происходили кровавые битвы, из которых одна была за обладание проходами сиерры.

К юго-западу от пика Пеньялара, составляющего высшую точку Карпето-Ветоникского хребта, горы быстро понижаются, и вскоре, у пика Сиерва, цепь разделяется на две ветви. Северная ветвь, направляющаяся к западу и затем описывающая полукруг вокруг равнины Авилы, образует водораздельную линию между притоками Дуэро и притоками Таго, и во многих местах представляет скорее выпуклость почвы, удлиненный бугор, чем настоящую цепь. Южная ветвь выше и правильнее, как горная система, и составляла бы естественную соединительную цепь между сиеррой Гвадаррамою и сиеррой Гредос, если бы не была перерезана надвое ущельем, вырытым рекою Альберч, при выходе её из верхней долины, идущей между двумя параллельными горными стенами. Как будто для симметричности, примеров которой довольно много встречается в различных странах земли, Альберч, приток Таго, и Тормес, приток Дуэро, переплетаются своими истоками: река, которая течет к северу, берет начало с южной стороны горы, а которая течет к югу—с северной.

Сиерра-де-Гредос, составляющая продолжение орографической системы Испании, к западу от ущелья Альберча, представляет высочайшие вершины после Гренадской Сиерры-Невады и Пиренейских гор. Вершина, носящая звучное имя Плаца-дель-Моро-Альманзор, возвышается на 2.650 метров, т.е. до совершенно полярного пояса, гораздо выше границы лесов. Голые гребни кристаллических скал, белеющих снегом большую половину года, высятся над пустынными склонами, над громадными каменными обвалами и цирками, с бассейнами голубой воды. Сиерра-де-Гредос—одна из наименее исследованных и наиболее трудных гор для путешествия, по отсутствию деревень с каким-нибудь комфортом, но зато и одна из самых красивых областей полуострова. Южный склон её, ограниченный течением Тиетара,—очарователен; эта местность называется Вера. Прозрачные ручьи, красивые группы раскинутых по склонам деревьев, цветущие или зеленеющие фруктовые сады, в которых прячутся деревни, делают эту часть Испании второю Швейцарией: Карл V показал, что у него был вкус, удалившись под конец своей жизни в монастырь св. Юста, представляющий одну из приятнейших местностей страны. Прежде у подошвы Сиерра-де-Гредос было гораздо больше движения, так как непосредственно на западе её проходила большая стратегическая и торговая дорога римлян,—via Lata (Широкая дорога), называемая ныне Camino de lа Plata, которая соединила долину Таго с долиною Дуэро, проходя через проход, называемый Пуэрто-де-Баньос. Но срединная артерия полуострова переместилась:—Толедо и Мадрид перенесли ее к горам Гвадаррамы, между тем как римский город Мерида удерживал ее прежде на западе от Сиерры-де-Гредос.

В общем, все черты географического рельефа этой части Испании имеют видимо параллельное расположение. От ущелья Альберча до холмов Плаценции и Пуэрто де-лос-Кастаньос, около Таго Сиерра-де-Гредос развивается в юго-западном направлении; южнее—небольшая цепь Сан-Винцент и общая выпуклость гранитных плоскогорий, расположенных к северу от Таго, следуют тому же направлению; притоки Таго: Альберч, в своем нижнем течении, Тиетар, Херт и нижний Алагон, направляются точно также к юго-западу; горная группа Трампал отделяет от себя длинный побочный хребет Трас ла-Сиерра—в том же направлении к Плаценции; лощина, в которой пролегала широкая римская дорога, расположена таким же образом; наконец сиерра де-Гата, возвышающаяся с другой стороны к границам Португалии, и, далее, цепи, возвышающиеся в самых пределах Лузитании, протянули свои вершины в направлении с северо-востока к юго-западу, следуя направлению общего склона полуострова к Атлантическому океану.

Сиерра-де-Гата еще суровее и неизвестнее, чем Сиерра-де-Гредос. Она начинается при истоках Алагона под именем Паниа Гудина, затем, поднимаясь до высоты более 1.800 метров, принимает название Пенья де-Франсиа (Скала Франции), которым она обязана, вероятно, существованию капеллы французской Богоматери, построенной одним запиренейским рыцарем, на одной из самых крутых вершин. В ущельях этих гор находится дикая долина Батуэкас, которая долго оставалась почти неизвестною. На юге первая «клюза», образуемая поперечною цепью, которую Алагон прорвал силою своих вод, открывает вход в эту трудно доступную для жителей равнины область; выше вход в долину охраняет другое ущелье: жители здесь заперты, как в крепости с двойною стеною. Другая долина, лас-Гурдес, к юго-западу от Батуэкас, точно также хорошо защищена валами отрогов, оставляющий водам весьма узкий проход к Алагону. Здесь собственно горный хребет принимает свое специальное название сиерра-де-Гата, которое и сохраняет до вступления своего на португальскую территорию.

Высота гор и проходов между Эбро и Таго, по Франсиско Коэлло, следующая: к северу от Дуэро: Парамос де-Лора—1.088 метр.: проход Брухула—980; пик Сан-Лоренцо (сиерра Деманда)—2.303; пик Урбион—2.246; сиерра Цеболлера—2.145; пик Монкайо—2.346; сиерра Гвадарама: проход Сомосиерра—1.428 метр.: Пик Пеньяляра—2.400; проход Навасеррада—1.778; проход Гвадаррамский—1.533; перевал железной дороги—1.359; Альто дела-Сиерва—1.837; Плаца-дель-Моро Альманзор (Сиерра-де-Гредос)—2.650: Пенья де-Франсиа (Сиерра-де-Гата)—1.734 метр.

На большой части старых карт и даже на очень многих новых—на востоке Новой Кастилии значатся высокие горные цепи, которых в действительности не существует; здесь просто вся местность представляет громадную горбовину в тысячу триста или даже в тысячу четыреста метров высоты, где на могучем пьедестале заметно только несколько рядов небольших холмов; водораздел в этой части Испании составляют простые пригорки с весьма пологими склонами. Впрочем, потоки, вырывшие себе весьма глубокия русла в легко подающихся землях плоскогорья, придают ему во многих местах вид настоящих гор с изрытыми стенами; окрашенные в различные цвета, породы песчаника, слои глины и триасские или юрские слои известняка прорыты на несколько сот метров в глубину плоскогорья и дают повод считать местность весьма гористою, между тем как если бы сравнять промытые рвы, то вся возвышенная равнина обратилась бы в слабо волнистую однообразную пустыню.

В одной из таких частей плоскогорья, представляющих наибольшее сходство с горными группами, именно—в северо-восточном углу Новой Кастилии, возвышается Муэла де-Сан-Хуан, т.е. «коренной зуб» Св. Иоанна; эти высоты можно считать главною гидрографическою границею полуострова между склонами разных речных бассейнов, так как по их глубоким теснинам, с дикими скалами африканского вида, стекают в нижния равнины многие реки. Здесь, с одной стороны, берет начало Таго, река, разделяющая Испанию на две почти равные части; с другой стороны текут Хукар и Гвадалавиар, которые также являются средними реками средиземного прибрежья: наконец, одна из главных ветвей Халона принимает здесь на севере направление Эбро. Может быть, по этому-то расхождению вод по всем направлениям, ряд вершин, идущих к востоку от Муэлы, и называется «Всемирными Горами» (Montes Universales). Другая небольшая цепь, расположенная восточнее, в округе Албаррацина и называемая сиерра дель Тремедаль, подвергается, говорят, частым вулканическим потрясениям; из взбросов в оолитовых скалах, именно в соприкосновении их с черным порфиром и базальтовыми скалами, вырываются иногда серные газы. Некоторые триасские высоты окрестностей Куэнцы также весьма любопытны по своим залежам каменной соли: самые известные копи—Мингланилльские, в которые проникают по подземным галлереям со стенами из прозрачной соли. Эти широкие, высеченные в кристалле ходы считали прежде одним из чудес полуострова.

Выпуклость восточного плоскогорья продолжается к югу, параллельно берегу Валенции, между водами, текущими в Средиземное море, и водами, образующими реки Таго и Гвадиану. Водораздел принимает вид горной цепи только между истоками Гвадианы, Сегуры и Гвадалимара: тут возвышаются первые вершины Сиерры-Морены, образующей, на протяжении около 400 километров, естественную границу между Ламанчею и Андалузиею. Впрочем, Сиерра-Морена, равно как и все высоты, заканчивающие с востока плоскогорья Новой Кастилии, заслуживают названия цепи только со стороны наружного края полуострова. С плоскогорий, по которым текут первые воды Гвадианы, Сиерра-Морена кажется рядом невысоких холмов, простою закраиною с узкими прорезами. Напротив, с низких равнин Андалузии путешественник видит на севере настоящую горную цепь с профилем вершин, с крутыми склонами, предгорьями, глубокими долинами и дикими ущельями. Поэтому Сиерра-Морена и её западные разветвления, сиерра Арацена и сиерра Ароче, должны быть рассматриваемы как географическая принадлежность скорее Андалузии, чем Кастильского плоскогорья. При этом надо добавить, что, по административным границам, к южной провинции Испании относится большая часты марианийской системы и даже некоторые однообразные части плоскогорья по ту сторону хребта.

На западе, общий склон почвы, указываемый течением Таго и Гвадианы, казалось, должен был бы слить, постепенными переходами, возвышенные земли внутренней Испании с низкими равнинами Португалии, но в действительности ничего подобного нет. Большую часть Эстремадуры занимает одна из самых значительных в Западной Европе масс гранитных скал. Этот пояс первозданных земель, гранитов, гнейсов, метаморфических сланцев заключает в себе все пространство, ограниченное с севера сиеррами де-Гредос и де-Гата, а с юга—сиеррою д’Ароче; встречающиеся в этой области, там и сям, новые земли представляют лишь слои незначительной толщины, отложенные на горных породах древнего происхождения. Некогда, как мы видели, эта масса гранитов Эстремадуры сдерживала пресные воды, собравшиеся в озера в восточных равнинах, и только после многовековой геологической работы древние истоки с водопадами превратились в правильно проточенные в камне речные ложа. Горы, которые возвышаются средним числом до пяти сот метров между Таго и Гвадианою, представляют лишь менее разрушенные действием воды остатки древней горной массы: их называют Оретанскою цепью, или Толедскими горами. На границе Кастилии и Эстремадуры они образуют группу сиерра де-Гвадалупе, которая стала знаменита по своему, некогда часто посещавшемуся, месту богомолья и по чудотворной иконе Божией Матери, высоко чтимой эстременьосами и принявшими христианство индейцами испанской Америки. Западное продолжение этих гор, т.е. сиерра де-Сан-Педро, сливается в Лузитании с высотами Алентехо.

Другую, совершенно отдельную с геологической точки зрения, горную группу образуют холмы campo де-Калатрава, на краю бывшего Ла-Манчского озера. Это группа потухших вулканов, занимающая по обе стороны Гвадианы, от востока к западу, пространство около 100 километров. Эти вулканы, как и большая часть огнедышащих гор, открывались около воды, на берегу внутреннего моря, замещенного ныне равнинами Ла-Манчи. Обширный цирк, открытый с восточной стороны, был окаймлен огнедышащими кратерами, из которых явились покрывающие теперь равнину трахиты, базальты и пепел, или negrizales. Единственным свидетельством внутренней деятельности служат теперь теплые воды, насыщенные углекислотою.

Различные высоты в бассейнах Таго и Гвадианы:

Церро де-Сан-Фелипе (Муэла-де-Сан-Хуан) 1.800 метр. Перевал железной дороги из Мадрида в Аликанте 710 метр. Виллуэркас (сиерра де-Толедо) 1.559 метр. Холмы кампо-де-Калатрава 695 метр.

Реки обеих Кастилий имеют гораздо меньшее географическое значение, чем можно было бы подумать при виде тех длинных извилистых линий, которые они описывают чрез большую половину полуострова. Уже одной высоты, на которой текут эти реки в своих верхних частях, и диких ущелий, чрез которые они прорываются к морю, достаточно, чтобы сделать невозможным всякое серьезное судоходство. Кроме того, количество падающей на их бассейны дождевой воды не настолько значительно, чтобы питать потоки, подобные рекам других стран Западной Европы. Влага дождевых ветров, задерживаемая Кантабрскими Пиренеями, горами Галиции и гранитными массами Португалии и испанской Эстремадуры, осаждается почти вся на атлантических скатах гор, так что для кастильских плоскогорий её остается весьма незначительное количество. Вообще, дождь бывает в этих областях только в течение шестидесяти дней в году, и сумма дождей колеблется между пятою и десятою частью того количества, которое выпадает на наружном склоне гор. Сверх того, выпавшие дожди весьма деятельно испаряются от солнца и ветра: вся влага, полученная жаждавшею в летние месяцы землею, вскоре снова возвращается в атмосферу, и если главные реки еще и текут в это время года, то это только потому, что остаток зимних дождей продолжает выступать на поверхность посредством глубоких источников. Но сколько здесь высохших рек, сколько широких речных русл, на гальке и песке которых по целым месяцам не видно капли воды! Если бы дожди за целый год, вместо того, чтобы уходить в землю и выходить затем в виде ключей или быстро стекать по оврагам и речным руслам, разлились бы сплошною массою по плоскогорью, то они совершенно испарились бы в течение двух или трех месяцев; так, по крайней мере, думали прежние исследователи, хотя, по наблюдениям новейших метеорологов, сравнение это должно считаться несколько преувеличенным.

Количество дождя в Мадриде в 1868 г.: в год 0,231 м.; с апреля по август 0,085 м. Количество дождя в Саламанке в 1868 г.: в год 0,320 м.; с апреля по август 0,054 м. Количество дождя в Вальядолиде в 1868 г.: в год 0,545 м.; с апреля по август 0,109 м. Поверхностное испарение воды в Мадриде (12 лет наблюдения) с апреля по август 1,845 м. Среднее количество дождей в Мадриде (4 года наблюдения) с апреля по август 0,273 м.

Из трех больших рек—Дуэро, Таго и Гвадианы—последние две самые маловодные, так как они протекают по бассейну, который отделен от моря и его дождевых ветров дополнительным валом цепей Гвадарамы и Гредос. Но как ни маловодны в настоящее время эти реки, совершенная ими в доисторические времена геологическая работа—громадна. Выпив всю воду, стекающую с бывших озерных пространств плоскогорья, каждая из этих трех рек вступает в извилистую рытвину живой скалы и, спускаясь все ниже и ниже под террасы, вырывает себе полуподземное русло, чтобы пробраться в низкие равнины Португалии.

Так, Дуэро, усиленная уже всею широкою сетью своих притоков, каковы: Пизуэрга с Каррионом, Адаха, Эсла, вступает в узкую расщелину плоскогорья, которая, как препятствие к сношениям, натурально, сделалась границею двух соседних государств. Главнейший приток Дуэро, Тормес, питаемый снегами сиерры де-Гредос, Иельтес, Агведа, составляющая в нижнем своем течении границу Португалии, точно также текут в глубинах диких ущелий, которые можно было бы назвать «каньонами», как называются глубокия рытвины рек американского Запада. Те же явления представляет и Таго. Приняв в себя Альберч, сжатый между предгорьями сиерры де-Гредос и сиерры Альтамиры, река течет, то ровная как стекло, то стремясь удлиненными волнами, между тесными стенами, с обеих сторон которых выдаются соответственно углы и выступы; у самой границы, в Сальто дель-Гиганто, она низвергается с высоты 8 метров. Тиетар, Альмонт, Алагон, Эльхас, при соединении своем с главною рекою, текут точно также в узких желобах гранитной скалы. Что касается реки Гвадианы, то она прорывается чрез выходную «клюзу» плоскогорья уже на португальской территории.

Истоки и верхнее течение этой последней реки были предметом утрированных описаний, которые местные пастухи передают с такою гордостью, как будто их река единственная в мире. Тем не менее, гидрография верхней Гвадианы весьма любопытна. Первые воды бассейна родятся на юге плоскогорья Куницы, в тех местах с неопределенным наклоном, где ручьи еще блуждают и ищут себе пути: во многих местах довольно было бы одной плотины, чтобы отвести воды к западу, к Гвадиане, либо к востоку, к Хукару или Сегуре, либо даже к югу, к Гвадалимару или Гвадалквивиру. Местами на этой кровле встречаются даже временные лагуны стоячей солоноватой воды. Во всей Западной Европе Испания—единственная страна, представляющая подобное явление: это еще новое сходство её с африканским материком.

Два ручья могли бы претендовать по длине течения на честь дать свое имя этой реке—Зигуэла и Занкара, но они несут такое ничтожное количество воды, притом же высыхающей в летние жары, что началом настоящей реки по справедливости считались постоянные источники, называемые «глазами» (ojes, по-арабски ain) Гвадианы или Вильярубиа, чистые, отражающие небо воды которых совершенно естественно было жителям этих безводных стран сравнить с глазами, открывшимися, чтобы созерцать окружающую природу. Три группы этих источников дают воды до трех кубических метров в секунду. Такая значительная для плохо орошенной страны масса воды идет, очевидно, издалека и представляет сток обширного пространства. Общее мнение таково, что в виде «глаз» Гвадианы является прекрасный ручей Руидера, который течет из лагуны в лагуну чрез ряд порогов и живописных водопадов, с высот около 100 метров. Действительно, масса его воды почти такая же, общий склон почвы позволяет подземным водам принять направление этих источников. Руидеру часто называют Гвадиана-Альто (Верхней Гвадианой), как будто гипотеза о скрытом их сообщении неопровержима, между тем некоторые географы, как напр. Коэлло, сомневаются в том, чтобы верхний ручей достигал нижнего бассейна реки. Избыток его вод, после сильных дождей, стекает в Занкару по каменистому руслу, обыкновенно же одного испарения достаточно, чтобы исчерпать его целиком. Большой приток Гвадианы, Хабалов, орошающий кампо де-Калатрава, точно также питается обильными источниками, именно «глазами» Монтиеля.

Большая, сравнительно, сухость кастильских плоскогорий сообщает климату существенно континентальный характер. Главные ветры в Испании—те же самые, что и во всей Западной Европе; господствующий ток воздуха здесь, как и в Португалии, во Франции и в Англии, представляет влажный юго-западный ветер, которому эти страны и обязаны умеренною температурою в периоды холода и жара, и все-таки высокие бассейны Дуэро, Таго и Гвадианы представляют такую смену времен года и такия внезапные перемены температуры, что напоминают климаты африканских и азиатских пустынь. Зимние холода здесь бывают очень сильны, лета знойны, причем действительные их температуры еще более усиливаются в том или в другом направлении свободно дующими по большим горным равнинам ветрами. Зимою, norte (сиверка), пройдя над снегами и льдами Пиренеев, сиерры Урбион, Монкайо и Гвадарамы, свистит сквозь кустарники и проникает во все щели жалких крестьянских жилищ. Летом же южный ветер, страшный solano, иногда переходит через пролив и, врываясь на плоскогорье сквозь бреши Сиерры-Невады и Сиерры-Морены, давит природу тяжелою удушливой атмосферою, которая жжет растительность, раздражает животных и делает человека нервным и угрюмым. Под влиянием этих различных метеорологических причин, большая часть кастильских городов, типом которых можно считать Мадрид, имеют климат весьма неприятный, которого справедливо боятся иностранцы.

Средняя температура в Мадриде, по Гаррига, 14°,37 Ц. Высшая температура 40°Ц. низшая температура -10°Ц.

Воздух хотя чист, но обыкновенно слишком сух, слишком остр и резок, особенно зимою, отчего и сложилась известная поговорка: «Воздух в Мадриде не гасит свечи, но убивает человека!» Люди слабонервные и слабогрудые сильно страдают от такого свойства атмосферы и в первое время акклиматизации подвергаются серьезным опасностям. «Три месяца зимы и девять месяцев ада», говорит другая поговорка, указывающая на подавляющий летний зной. Говорят, правда, что во времена Карла Пятого Мадрид пользовался превосходным климатом: быть может, потому, что тогда еще равнина была покрыта богатыми лесами, но, быть может, такая репутация была делом низкой лести властелину, который выбрал этот город своей резиденциею.

Разнообразие растений между самыми низкими частями плоскогорий и вершинами господствующих над ними гор—весьма велико, но общий вид флоры представляет чрезвычайное однообразие. Число растений, способных выносить сильный холод и сильный жар, конечно, ограниченно; но вследствие отсутствия влажности и вследствие сухости климата Кастилии, растительность, по необходимости, должна чахнуть; поэтому в некоторых округах вы можете пройти десятки и сотни километров, не заметив видимой перемены во внешнем виде страны. Господствующими растениями, придающими природе свой однообразный тон, являются большею частию низкие растения и полукустарники. Заросли верхнего бассейна Дуэро и плоскогорий, идущих к востоку от Таго и Гвадианы, состоят преимущественно из тимьяна, лавенды, розмарина, иссопа и других ароматических растений; на южном склоне Кантабрских гор преобладают над другими породами верески с розовыми цветочками; обширные пространства на высоких верхах гор Куэнцы поросли испанским дроком с цепкими жилками, а скалы соляных формаций окрестностей Альбацетты населены солянками. Эти места, называемые часто кастильскими степями, заслуживали бы скорее названия пустынь, так как вследствие свойств почвы и незначительного количества дождей страна остается в своей первобытной наготе. Степь эта, местами совершенно горизонтальная, местами однообразно волнистая, тянется в виде обширных безлесных пространств, краснобурого цвета—на триасовых породах, и серого или белаго—на гипсовых формациях. Вокруг местечка Сан-Клементо, на протяжении нескольких миль, не видно ни ручья, ни источника, ни деревца. К западу степь продолжается нескончаемыми равнинами Ла-Манчи, «изсушенной земли», как ее называли арабы; хлебные поля, виноградники и пажити перемешиваются здесь с порослями исполинского чертополоха, из-за которых едва виднеются ветряные мельницы; возделанные местности Ла-Манчи часто посещаются грозами и саранчей. Эстремадура и склоны Сиерры-Морены одеты главным образом различными породами ладонников: с некоторых гор на всем горизонте не видно ничего, кроме ковра jarales, то синевато-зеленого, то бурого цвета, смотря по времени года; весною земля блистает белыми цветами, как недавно выпавшим снегом.

Что касается деревьев, то леса их, или, скорее, реденькия рощи, заметны только на горных склонах. В нижнем поясе встречаются каштаны и в особенности дубы: дубы tauzens, пробковые, малорослые, дубы с двойными желудями и других пород,—составляющие остатки древних лесов страны. Выше, до предела древесной растительности, растут сосны различных видов, из которых один встречается только в центре Европы и в Сибири; они составляют еще обширные леса на буграх плоскогорья Куэнцы. Обширные пространства сыпучего песку, простирающиеся к северу от Гвадарамской цепи, в провинциях Авиле, Сеговии и Вальядолиде, точно также покрыты соснами. Земли эти, похожия на французские ланды, не поддаются легко никакой обработке, кроме разведения сосны,—дерева, которое доставляет по крайней мере дрова и смолу.

В покрывающих горы остатках лесов водятся еще дикие звери. На южном склоне Кантабрских гор и в сиерра Деманде лет сто тому назад были многочисленны медведи; волки, рыси, дикия кошки и лисицы водятся вдали от человеческого жилья, в зарослях Гвадарамы, Гредоса и Гата; здесь встречаются даже каменные бараны, или муфлоны. Охотники стреляют здесь также оленя, лань, зайца и всякую мелкую дичь Западной Европы. Кабан водится в дубовых лесах, где он достигает удивительного роста и силы; домашняя свинья, почти такая же дикая, как и её сродник, и нередко водимая оборванным пастухом, напоминающим древних дикарей, оспаривает желуди у свободного еще животного. В былое время, после торжества христиан над магометанами, считалось весьма похвальным держать большие стада свиней. Путешественник, странствующий вдали от городов в провинциях Леоне, Вальядолиде и верхней Эстремадуре, может убедиться, что старинное поверье не исчезло еще и теперь, так как на опушках дубовых лесов он встретит часто целые орды свиней, имеющих не особенно успокоительный вид. Черные свиньи из окрестностей Трухильо и Монтанчеза славятся во всей Испании за их превосходные окорока, доставляемые на рынки полуострова.

Обширность пастбищ сделала пастушеский труд главным занятием населения Кастилий, и, естественно, разведение овец и крупного скота увеличило пространство пастбищ в ущерб лесам и обработанным землям. Некоторые местности обеих Кастилий удивительно удобны для возделывания хлебных растений, и в среднем дают весьма обильные урожаи. Такова, в бассейне Дуэро, Тиерра де-Кампос, в которой текут Каррион и Ппзуэрга, и которые оплодотворяются, посредством капиллярности, водами подземного озера, разстилающагося на небольшой глубине под поверхностью; таковы также mesa в Окане и других округах верхних бассейнов Таго и Гвадианы, которые только кажутся сухими, а на самом деле питаются скрытою влажностью. На бесплодных каменистых землях, виноградная лоза, умело культивируемая, могла бы давать превосходные продукты; даже предоставленная почти единственно заботам матери-природы, она дает вино прекрасного качества. Тем более можно то же сказать о маслине, составляющей богатство кампо де-Калатрава. Поэтому, земледелие, вместе с восстановлением лесов, представляет для жителей Кастилий верные выгоды: но материальная и духовная леность, господство рутины, существование более или менее видоизмененных феодальных обычаев, а иногда и производимое долгими засухами уныние—поддерживали старинный порядок кочевой жизни, почему обширные пространства превосходных земель, которые могли бы поддерживать существование сотен тысяч земледельцев, служат не более как простыми пастбищами; они оживляются стадами только на один сезон, а затем до следующего года остаются угрюмыми пустынями.

Большая часть стад мериносов, состоящих каждое из десятка тысяч годов, подразделяющихся на группы от 1.000 до 1.200 животных, проходят для прокормления около половины всей Испании. Этот отряд овец направляет от стоянки до стоянки mayoral, имеющий, в качестве помощников, столько rabadanes, сколько отдельных стад, и каждый rabadan начальствует, в свою очередь, над небольшою группою подчиненных. Лучшие пастухи, говорят,—в округе Балия, в провинции Леоне, где и животные отличаются самою тонкою шерстью. В начале апреля мериносы оставляют пастбища Андалузии, Ла-Манчи или Эстремадуры и поднимаются на север, идя чрез страну широкою полосою, по которой пыль подымается густыми тучами. Ширина дороги, которую могут занимать овцы при своем странствии на горные выгоны, определена законом в 80 метров, но животные беспрестанно сбиваются то направо, то налево, в особенности при ночных привалах. Лето одни стада проводят в горах Сеговии, Авилы, Пуэрто-де-Баньос, другие идут до плоскогорья Куэнцы, до Монкайо, Урбиона и Кантабрских гор; а затем, в конце сентября, путешествие начинается снова, и скот направляется обратно в «крайнюю» страну, т.е. Эстремадуру. Не считая неизбежных поворотов дороги и беспрестанных перемещений на месте пастьбы, пространство, проходимое ежегодно некоторыми стадами, составляет больше тысячи километров. Целая территория, можно сказать, предоставляется опустошениям барана, животного, которое один экономист называет «свирепым» по преимуществу. Прежде оно было еще опаснее, потому что все четыре или пять миллионов овец принадлежали одной могущественной корпорации mesta, располагавшей с седьмого века истинно королевскою властью. Большие княжеские дома и религиозные общества, соединявшиеся для общего пользования пастбищами Испании, присвоили себе чрезвычайные привилегии, злоупотребляя ими до того, что запрещали распахивание земли. Их пастухи создавали пред собою пустыню. Только в 1836 г. была отменена mesta, и собственники estremenos снова получили право возделывать свои земли или оставлять их под выгон с большею для себя выгодою.

Несмотря, однако, на все выгоды, предоставленные пастушеской промышленности природою и обычаями, породы животных вырождались. Испания, которая в средине восемнадцатого века доставляла остальной Европе прекраснейших мериносов, кончила тем, что сама должна была ввозить заграничные породы для подновления своего овечьего хозяйства. Точно также и лошаки, которые по силе и верности шага почти необходимы на каменистых и горных дорогах Кастилий, происходят не исключительно из провинции Леона и Андалузии, а большею частию приводятся из Франции, главным образом от заводчиков Пуату, которые содержат в своих стойлах чистокровных производителей. Что касается введенных в Испании экзотических животных, верблюда, ламы, кенгуру, то число их никогда не было так значительно, чтобы сказать, что они акклиматизировались на почве полуострова. По своей как домашней, так и дикой фауне, равно как и по культурным и растущим на свободе растениям, кастильские плоскогорья сохраняют тот же характер однообразия, какой они имеют по своему общему рельефу и геологическому виду.

Сами жители замечательно походят на населяемую ими землю. Люди в Леоне и Кастилиях важны, кратки в разговоре, величественны в походке, ровны в расположении духа: даже веселясь, они всегда держат себя с достоинством, и те из них, кто сохраняет предания доброй старины, до самых малейших движений держатся стеснительного и монотонного этикета. А между тем они любят в свое время и повеселиться, и манчегосы, т.е. жители Ла-Манчи, приводятся в пример особенной живости танца и веселой звучности песни. Кастилец, хоть он и равнодушен, но гордец из гордецов. «Yo soy Castellano!»—(«я кастилец!»)—Это слово—для него заменяло всякую клятву: требовать больше—значило оскорбить его. Он не признает никого выше себя, но в то же время уважает гордость своего ближнего и оказывает ему всякую вежливость, должную равному. Слово hombre (человек), которым кастильцы, а по их примеру и все испанцы, называют друг друга в разговоре, не выражает ни подчиненности, ни превосходства, и произносится всегда гордым и полным достоинства тоном, как подобает между людьми равными. Все иностранцы, которые попадают в толпу в Мадриде или в каком-нибудь другом городе Кастилий в первый раз, удивляются той естественной непринужденности, с которою разговаривают между собой богатые и бедные, франты и оборванцы, без спеси с одной стороны и без унижения—с другой. В подтверждение этих нравов равенства, можно привести маленький городок Казар, недалеко от Касереса, где недавно еще существовал обычай, подобного которому не представляет ни одна европейская страна. Жители его, в числе около 5.000, все совершенно равные по достоинству, общественному положению и званию, с величайшею заботою следили, чтобы это равенство никогда не нарушалось каким-нибудь внешним знаком почестей и отличий.

Хотя кастильцы, благодаря своему стойкому мужеству и центральному положению их страны, сделались хозяевами над остальною Испанией, тем не менее, по странному противоречию, они не господствуют более в столице государства. Мадрид, этот центр притяжения всего полуострова, представляет кастильский город только с географической точки зрения, а говорят в нем всего громче не туземцы. В нем встречаются массами галицийцы и кантабрийцы, аррагонцы и каталонцы, жители Мурции и Валенции, и наконец андалузцы, которые всех более заметны по своим жестам, одушевлению и блестящему красноречию. Только их и видно и слышно, и поэтому их иногда принимают за истинных представителей испанского характера и таким образом рискуют наделать в своих суждениях большие промахи. Эти люди юга во многих отношениях составляют полный контраст со своими соседями-северянами. Если они и не имеют всех качеств кастильцев относительно силы и достоинства характера, то их нельзя упрекнуть и в вялости и апатичности.

Наводнение Мадрида и Кастилий провинциалами всей Испании происходило не только вследствие административной, политической и торговой централизации, но также вследствие редкости жителей на плоскогорье Кастилий. Население представляет пробелы, которые только и могут пополнять эмигранты из более богатых людьми местностей. Кастильянцы не способны сами пользоваться богатствами своей страны, а потому должны допустить к поселению среди себя колонистов. Вообще, можно сказать, что галицийцы, баски и каталонцы с Пиреней и Балеарских островов занимаются в Мадриде материальным делом, между тем как южане заняты преимущественно умственным трудом. Самих же кастильцев не хватило бы ни на то, ни на другое. Рост населения плоскогорий должны были останавливать уже, как мы видели, сравнительная суровость климата и скудость почвы, но к этим естественным причинам присоединяются еще и другия—исторические. Нет сомнения, что если бы жителям Кастилий не пришлось переносить тот экономический и политический порядок, которому они были подчинены, то они бы лучше утилизировали богатые земли, орошаемые Дуэро, Таго и Гвадианою. Если плотность населения в некоторых кастильских провинциях едва равняется 13 человекам на квадратный километр, то в этом надо винить не землю, а человека.

Хотя у историков мы не находим точной статистики относительно прошлого Испании, но некоторые, переданные писателями, документы дают возможность утверждать, что область кастильских плоскогорий была прежде гораздо населеннее, чем ныне. Долина Таго и равнины Гвадианы были покрыты городами, которые теперь обратились в местечки; река эта была судоходна от моря до Толедо, потому ли, что несла более значительное количество воды, или потому, что лучше содержались её ложе и берега. Эстремадура, которая ныне составляет одну из самых пустынных провинций Испании, и которая, по отношению к своему протяжению, кормит наименьшее количество людей и кормит их наиболее скудно, во времена римлян была населена весьма густо: в ней находился самый значительный на полуострове город, колония Августа-Эмерита. Во время господства мавров страна эта продолжала занимать одно из первых мест между областями Иберии; её плодородные равнины, которые теперь почти бесполезны для человека, отличались тогда изобилием плодов земных.

Никто не сомневается, что одною из великих причин запустения центральных провинций Испании и особенно Эстремадуры было истребление и изгнание мавров; но, кроме общих для полуострова причин упадка, были и причины частные, способствовавшие обезлюднению плоскогорий. Многочисленность замков (castillos), сообщивших свое имя центральным провинциям, необезпеченность труда, захват земли крупными королевскими вассалами, религиозные общества и военные ордена каковы: Алькантара, Калатрава и другие, имели роковым последствием отвращение земледельца к своему делу и удаление его от земли: поля запустели, нищета стала всеобщею, города и деревни обезлюдели. Впоследствии же, когда Кортец, Пизарро и другие конквистадоры, уроженцы Эстремадуры, совершили свои удивительные подвиги в Новом Свете, за ними увлеклась вся отважная молодежь страны. Воображение разгорелось, жителями овладел общий дух авантюризма, к мирному занятию земледелием стали относиться с презрением, и тысячи людей, которые не могли отправиться в Америку, шли искать счастья в города и в войско. Естественным последствием этой эмиграции было то, что обширные пространства в стране оказались обратившимися в пастбища, которыми завладели крупные владельцы скота, и сорок тысяч пастухов, постоянно странствующих и вечно остававшихся холостяками, из поколения в поколение отвлекались от полевой работы и от возобновления семей. Таким образом, быть может, лучшие из всех испанцев, Estremenos (жители Эстремадуры) превратились, как их называют, в los Indios de lа nacion (бродяг).

Уменьшаясь в числе, население плоскогорий теряло и в приобретенном им умственном развитии; бывши в некоторых промыслах учителем Европы, оно стало не в состоянии даже и подражать ей. Наибольший упадок торговли и промышленности из всех частей Испании, после Эстремадуры, совершился в королевстве Леон и Старой Кастилии, где население быстрее всех возвратилось к первобытному варварству. Все эти местности, из которых движение, естественно, должно было бы направляться к Лиссабону, политической границею отрезаны от сообщения с Атлантическим океаном, куда впадают реки. Некоторые округа Новой Кастилии, как например, Толедо, конечно, также пали очень низко, но самый печальный упадок оказался в долине Дуэро, именно там, где установилось могущество христианской Испании. Область, занимающая северный склон сиерры Гвадарамы, три века тому назад, была богатейшею в мануфактурном отношении на всем полуострове; шерстяные изделия и сукно Авилы, Медины-дель-Кампо и Сеговии пользовались известностию во всей Европе; фабрики одного только последнего из этих городов давали занятие 34.000 рабочих; Бургос и Аранда-дель-Дуэро были городами с весьма оживленною торговлею и промышленностью; в Медине де-Рио-Секо были столь важные по своим оборотам ярмарки, что ее называли «Маленькою Лидиею», India Chica. Но под тяготевшим над ними гнетом духовных трибуналов, казны и крупной собственности, жители верхних равнин Дуэро утратили всякую инициативу и сделались совершенно неспособными бороться с иностранною конкурренциею. Таким образом, те местности Испании, откуда не приходилось изгонять мавров, обеднели еще гораздо больше, чем округа, наиболее промышленные, жители которых изгонялись толпами: целые деревни исчезли, и от больших и недавно богатых городов, как Бургос, «оставалось только одно имя», как говорит один писатель семнадцатого века. За отсутствием евреев, подбирать оставшиеся в разоренной стране крохи явились каталонцы. Для объяснения общего упадка надо прибавить еще, что местной промышленности должны были наносить чрезвычайный вред отсутствие сообщений и недостаток в топливе, тем более, что жизнь стремилась все сильнее и сильнее с одной стороны к столице, с другой—к торговым городам побережья, находящимся в сношениях с заграницею.

Обезлюднение и материальный упадок были бы еще полбедой, если бы не сопровождались прогрессивным отупением жителей. Знаменитый Саламанкский университет и другие школы сделались мало-по-малу коллегиями умственной порчи. Еще накануне французской революции профессора «Матери наук» отказывались говорить о тяготении небесных светил и кровообращении; открытия Ньютона и Гарвея считались редкими, слыхавшими о них, кастильскими «учеными»—ужаснейшею ересью; они во всем держались системы Аристотеля, «как единственно согласной с откровением». Испанец Торрес рассказывает, что, проучившись в Саламанке пять лет, он совершенно случайно узнал, что существует отрасль наук, называющаяся математикой. Если таково было состояние университетов, то можно судить о том глубоком невежестве, в котором коснели жители глухих местностей, куда путешественник никогда не заносил отголоска далекого мира!

Именно в провинции Саламанке, всего в каких-нибудь шестидесяти километрах от этого «средоточия» знаний, среди дикой долины Батуэкас, под скалами Пенья-де-Франсиа, живет еще население, слывущее «диким», которое, как говорят, очевидно, ошибочно, не знает даже времен года. Недавно еще об этом народце рассказывали разные легенды: так, говорили, что они до новейшаго времени были вовсе неизвестны своим соседям и были открыты нечаянно двумя бежавшими любовниками. Но старинные грамоты установляют несомненно тот факт, что с конца одиннадцатого века батуэки были данниками одной соседней церкви, а впоследствии принадлежали монастырю, построенному в той же долине; тем не менее, если верить рассказам путешественников, жители долины не знали даже, какого они вероисповедания. Далее к югу, округ де-лас-Гурд, на восточном склоне сиерры де-Гаты, почти так же недоступный, как и округ батуэков, населен тоже крестьянами, обратившимися в состояние какого-то одичания.

Впрочем, во всех гористых и удаленных от больших дорог местностях Кастилий сохраняется население, если не варварское, то, во всяком случае, живущее далеко вне того, что называется новою цивилизациею. Для примера можно привести charros в Саламанке и особенно знаменитых maragatos в Асторгских горах; это—большею частию погонщики мулов, извозчики, вожаки скота, чрез руки которых проходит значительная часть испанской торговли. Они брачатся только между собою, и вероятно не без основания считаются потомками какого-то древнего иберийского народца: между тем, по какой-то странной игре слов, из них хотели сделать «мавроготов», т.е. визиготов, которые слились-де с маврами и усвоили их нравы. Они ничем не напоминают мусульман. Их старинное одеяние вовсе не мавританское. Мавроготы носят широкие штаны, суконные штиблеты, подвязанные выше колен, короткую и узкую куртку, кожаный пояс, оттопыренную фрезу вокруг шеи и войлочную шляпу с широкими полями. В большинстве они высокого роста и крепкого телосложения, но сухопары и угловаты. Почти всегда молчаливые, они не смеются и не поют дорогою, погоняя своих вьючных животных. Их трудно рассердить, но, раз выведенные из терпения, они становятся свирепы. Честность их абсолютна: им можно без опасения поверить самые драгоценные вещи—и они доставят их вам с одного конца Испании на другой, и будут защищать их от всякого нападения, потому что они храбры и владеют оружием с замечательною ловкостью. Мужчины странствуют по большим дорогам, женщины же обработывают землю; но почва там суха, камениста и дает скудные урожаи.

Несмотря на необыкновенную оригинальность Кастилий и их населения, там замечается, как и во всей остальной Испании, одно явление, совершающееся хотя медленно, но непрерывно: это уравнение людей и вещей. Под влиянием исторической среды, кастильцы севера и юга, земель гористых и ровных, становятся все более и более похожими на других испанцев, точно так же, как последние приближаются к остальным европейцам. Богатства страны, известные лучше иностранцам, чем местным жителям, извлекаются теперь серьезнее, промышленность возрождается, но в других местах и в новой форме, смотря по местам сбыта, представляемым железными дорогами, по изменяющимся потребностям человека и по изобретаемым им способам производства. Поэтому и население распределяется сообразно новым законам их группировки, при чем центрами притяжения служат уже не те города, что прежде.

Благодаря историческим превратностям и в особенности непрерывному состоянию войны, в котором жила Испания со времен мавров, многие города Кастилии имели временную честь носить титул столицы. Последовательность этапов в движениях завоевания или поражения, а иногда каприз короля, раздел его владений между несколькими сыновьями;—таковы были причины, доставлявшие многим провинциальным городам Леона и Кастилий временное первенство и обеспечивавшие им место в летописях страны.

Древняя Нуманция, прославившаяся своим геройским сопротивлением римским легионам, не существует более; неизвестно даже, представляют ли собою развалины, находящиеся в нескольких километрах от скучного города Сориа, бывшего лена Дюгесклена, остатки тех самых стен, которые были разрушены Сципионом Африканским. Но немало есть весьма древних городов, сохранивших некоторое значение до настоящего времени. Таков, например, Леон, столица одного из бывших испанских королевств, главная квартира одного римского легиона (septima gemina), испорченное название (Legio) которого послужило поводом к помещению в гербе города львов. Это первый значительный город, отвоеванный христианами у мавров; его стена, в которой некоторые ряды камней состоят частию из крапленого мрамора, на-половину разрушена, а собор его один из лучших памятников церковного зодчества на всем полуострове, был, к сожалению, реставрирован без всякого соображения с первоначальным планом, и превращен в куб довольно массивных форм. Асторга, «великолепный город», Астурика Августа римских времен, находится в большем упадке, чем Леон, между тем как другой его соперник, Палланция, ныне Паленсия, пользуется некоторым благосостоянием, благодаря своему счастливому положению при узле плодородных долин и нескольких торговых дорог. Главный памятник его, как в Асторге и Леоне, пышный средневековой собор; но самый город обновляется, благодаря выгодам, доставляемым ему разветвлением железных дорог во всех направлениях. Паленсия и соседняя станция, Вента-де-Баньос, находятся как раз в том месте, где главная линия Мадридской дороги выделяет из себя ветви в Галицию и Астурию, Сантандер, Бильбао, Ирэн и во Францию. Здесь же сливаются различные реки, которые образуют Писуэргу и своими обильными водами двигают машины многих шерстяных фабрик.

Бургос, сохранивший некоторое первенство, как бывшая столица Старой Кастилии, находится в большом упадке по сравнению с прошлым блеском: в нем нет и пятой части прежнего населения; его улицы и площади почти пусты, и толпа, которая в известные часы теснится перед церквами и отелями или на вокзале железной дороги, состоит частию из нищих. Но Бургос, все еще горделивый, показывает с гордостию свои здания, свою главную площадь, «Plaza Мауor», бывшую свидетелем стольких аутодафэ, свою сторожевую башню и в особенности свой собор, готический памятник тринадцатого века, который имеет немного соперников в Европе по скульптурной отделке и по легкости шпицев и колоколенок. В этой, вычеканенной, как драгоценная игрушка, церкви, много реликвий: особенно знаменит Христос, одетый частию человеческою кожею, обагренной кровью; здесь можно видеть также знаменитый ларец, который Сид дал в залог евреям, наполнив его песком и «золотом своего слова». Бургос, благородный из благородных, хвалится тем, что он обладает прахом Сида Кампеадора, который, по легенде, родился неподалеку отсюда, в деревне Бивар. Исторические монастыри его окрестностей, Картуха-де-Мирафлорес, Сан-Пердо-де-Кардена, лас-Гуэльгас, представляют собою здания, которые хотя и потеряли большую часть своих сокровищ искусства, но остаются весьма интересны по своим архитектурным деталям.

Вальядолид, бывший временно столицею всей Испании, расположен гораздо лучше Бургоса. Находясь ниже последнего на 180 метров, он пользуется лучшим климатом и стоит в той самой равнине, где верхний Дуэро соединяется со всеми восточными реками бассейна, Сегою, Адахою. Писуэргою с Арланцоном, Каррионом и Эсгуэвою. Вальядолид, древний Белад-Уалид, хотя также оживлен до некоторой степени, но во всяком случае, меньше чем в те времена, когда он был населен арабами; в нем много фабрик, устроенных каталонцами, и есть даже университет. Впрочем, «благородный» Вальядолид имеет, как и Бургос, интересные памятники и исторические воспоминания. В нем показывают дом, в котором умер Колумб; дом, в котором жил Сервантес; богатый фасад монастыря Сан-Пабло, где жил монах Торквемада, который, говорят, произнес более ста тысяч обвинительных приговоров и погубил огнем или железом восемь тысяч еретиков. В окрестностях Вальядолида, неподалеку от слиянии Дуэро с Писуэргою, возвышается замок Симанкас, драгоценное хранилище испанских архивов.

Продолжая спускаться по течению Дуэро, встречаем Торо, а затем Замору, называвшуюся прежде «хорошо огражденною», благодаря стенам, о которые долго разбивалась вся сила мавров. Более знаменитая песнями гоmancero о её прошедшей славе, чем промышленным значением в новой Испании, Замора находится на большой железнодорожной линии, которая соединит город Порто с западною Европою, но с португальскою границею она соединяется только дорогами для езды на мулах; дороги эти извиваются по бокам горных выступов и по каменистым ущельям потоков. Знаменитая Саламанка, расположенная на Тормесе, против передних выступов сиерры де-Гата, обладала не лучшими путями сообщения с Португалиею: природа с этой стороны противоставляет людским сношениям еще всю суровость своего первобытного рельефа. Теперь этот город соединен железной дорогою с гаванью Монбего.

Саламанка (древняя Сальмантика римлян), как местопребывание университета, наследовала Паленсии; роман «Жиль-Блаз» прославил ее. В эпоху Возрождения она была не только «матерью всех добродетелей, наук и искусств», но и «маленьким кастильским Римом», и, можно сказать, она заслуживает еще этого последнего прозвания по своему великолепному мосту из семнадцати арок, воздвигнутому Траяном, и по прекрасным зданиям пятнадцатого и шестнадцатого веков, которые отличаются редким изяществом. Что касается умственного превосходства, то Саламанка не имеет уже права претендовать на него с тех пор, как она, привязавшись упрямо к преданиям прошедшего, отстала от своих университетских соперников остальной Европы. Удивительно, что в этой стране кастильцев, где некогда господствовали мавры, сохранилось так мало арабских названий деревень и городов; причина этому та, что победители-христиане с остервенением жгли и разрушали убежища неверных; все было уничтожено, не исключая и памяти прошлого, и старые названия были заменены новыми.

К востоку от Саламанки, богатое местечко Аревало и некогда знаменитый город Мединадель-Кампо, сожженый баронами во время войны с общинами, важны как земледельческие рынки для сбыта хлебов, производимых плодородными окрестными полями; впрочем, Медина приобретает исключительную важность как узел схождения пяти железных дорог; относительно путей сообщения город этот так же хорошо обставлен, как и Мадрид. Южнее, среди гор, выдвигающихся к северу от сиерры де-Гредос, на берегу стремительной Адахи, на уединенном холме, окруженном гранитными буграми, стоит город Авила, который гораздо любопытнее всех городов хлебородной равши ны ,с их невзрачными домами из битой глины. Авила, родина св. Терезы, и теперь еще представляет нисколько не изменившееся укрепленное место пятнадцатого века. Стены старинного города удивительно сохранились; с некоторых мест кажется, что эта громадная стена с круглыми гранитными башнями и девятью воротами построена очень недавно. Собор представляет также настоящую крепость и, кроме того, чудо архитектуры; он весь полон вещами самой тончайшей работы. Эти произведения искусства составляют странный контраст с изваяниями животных, высеченными из гранита грубыми мастерами, принадлежавшими, вероятно, к древним первобытным племенам. Этих изваяний существует много в окрестностях Авилы, где называют их «быками Гвизандо», по имени одной деревни в сиерре де-Гредос, в которой они встречаются часто. Соблюдая какое-то предание своих предков, кастильянцы приходили сюда принимать присягу на верность своим королям.

Сеговия, жители которой пользуются репутацией «людей рассудительных», имеет некоторое сходство с Авилою. Подобно этой последней, она расположена в непосредственном соседстве с горами, близ одного притока Дуэро. Построенная некогда Геркулесом, как говорит легенда, она все еще имеет вид неприступной крепости. Опоясанная стенами с башнями, она высится на крутом утесе, который, по словам местных жителей, имеет форму корабля, обращенного кормой к востоку, а носом—к западу. Спереди корабля, над слиянием Кламореса с Эрезмою, возвышаются остатки мавританского Альказара, с большою четырехугольною башнею, усаженною башенками; собор же, расположенный в центре города, изображает мачту. Для продолжения этого морского сравнения, можно было бы сказать, что великолепный римский водопровод с двойным рядом арок, несущий в Сеговию чистую воду с сиерры Гвадарамы, представляет мост, перекинутый с берега к кораблю. Это лучший памятник своего рода, какой только завоеватели Иберии оставили после себя на полуострове. Другие замечательные сооружения в окрестностях Сеговии, на первых лесистых склонах сиерры,—королевские дворцы Сан-Ильдефонсо, или Гранха, один из мадридских Версалей; постройки здесь не красивы, но окружены великолепными парками, где живые воды текут и бьют ключом в изобилии.

К югу от поперечной стены, образуемой сиеррами Гвадарама, Гредос и Гата, самый знаменитый в истории город—Толедо, древний Толетум, Ciudad Imperial, «мать городов», которую знаменитейший из её сынов, Хаун де-Падилья, называл «венцом Испании и светочем мира». Он построен еще задолго до того времени, говорит легенда, когда Геркулес проходил здесь, идя основывать Сеговию, и потом королями у него была целая династия героев и полубогов. Подобно Риму, он имел свой цирк, свой акведук и был построен, конечно, на семи холмах, которые узнают, более или менее сбивчиво, в буграх под покрывающими их памятниками. Но, независимо от приписываемых ему национальными историками фиктивных достоинств, Толедо отличается действительною красотою, которую придают ему его положение, на красноватом выступе горы, у подножия которого протекает Таго, его древние стены, ворота, башни и здания как мусульманской эпохи, так и христианских веков, содержимые в пла чевном виде. Его собор, дворец примаса Испании и монастырь Сан-Хуан де-лос-Рейес ослепляют своим богатством, которое так резко контрастирует с бедностью окружающих домов. Город, который во времена мавров, говорят, вмещал до 200.000 жит., теперь в большом упадке; в ту эпоху его школы были «разсадником знания», и его мастерские давали лучшие изделия промышленности. Известно, что сталось с фабрикациею оружия с тех пор, как мастерские вольных мастеров были заменены правительственным оружейным заводом, а клинки стали носить казенное клеймо. Многие окрестные, прежде весьма многолюдные, города представляют теперь только развалины. Исчезли даже остатки древнего дворца визиготских королей, и только случайно, в 1858 г., открыт был в Фуэнтэ Гварразане, под неровными бороздами одного поля, погреб, в котором висели девять королевских корон любопытной работы: они перевезены в Париж. В Толедо говорят на лучшем кастильском наречии.

Ниже Толедо, но течению Таго, с которым соединяется Альберч, находится Талаверо де-ла-Рейна, соединяющаяся с левым берегом реки посредством моста в 400 метров: город сохранил некоторые остатки своей шелковой и фаянсовой промышленности. Далее к низу, Пуэнте-дель-Арзобиспо и другие прибрежные города по Таго представляют лишь незначительные местечки. Трехсотлетний мост Альмараз, который перекинут через реку двумя арками на головокружительной высоте, удален от всякого людного города. Знаменитый мост Альконетар, чрез который шла когда-то римская дорога из Эмериты в Сальмантику и который, говорят, был построен на тридцати арках белого мрамора, уже не существует:—от него остались только слабые следы. Алькантара, что значит по-арабски собственно «мост», который перекинут через Таго недалеко от португальской границы, представляет образцовое произведение среди римских построек в Испании: имя архитектора, построившего мост, как гласит надпись, «с божественным искусством», было испанское—Лацер. Мост был окончен в 105 г., в царствование Траяна и реставрирован в 1543 г.; в последнее полустолетие он представлял из себя не более как развалины; недавно он снова восстановлен. С высоты его шести арок, над которыми в самой середине возвышается триумфальная арка, видны на большой глубине быстро несущиеся воды Таго, который, смотря по времени года, то возвышается, то опускается в своем каменном корридоре от двадцати до тридцати метров; средний уровень воды—на 50 метров ниже моста.

Несмотря на большую длину его течения и относительную многоводность, испанским Таго пользуются так мало для орошения и судоходства, что все значительные города Эстремадуры расположены вдали от его берегов: Плаценция возвышается своими старинными башнями километрах в тридцати к северу от реки, на покрытом садами холме, с которого открывается обширный вид, с одной стороны, на высокие, часто покрытые снегом, горы, с другой—на прекрасные бугристыя зеленеющие равнины. Касерес, отличающийся здоровым воздухом—почти на таком же расстоянии от реки. То же самое надо сказать и о полуразрушенном городе Трухильо, в который завоеватели Перу отправляли громадные сокровища, и который теперь должен обогащаться только стадами свиней и мелкого скота. В той части Эстремадуры, которая орошается Гвадианою, города Бадахоз, Мерида, Меделлин и Дон-Бенито—пользуются некоторым значением, благодаря своему более счастливому положению, ибо они стоят на берегу этой реки.

Бадахоз находится в нескольких километрах от маленького ручья, отделяющего Испанию от Португалии. В виду лузитанской крепости Эльвах, он охраняет испанскую границу, и его собор, который должен быть убежищем на случай осады, представляет в то же время и крепость, и не боится бомб. Но военное значение Бадахоза уменьшилось с тех пор, как он стал служить главным торговым посредником между двумя нациями, а единственная, пересекающая границу железная дорога сделала его торговым складочным местом между Лиссабоном и Мадридом. Мерида расположена на той же железной дороге, но она значительно утратила свое бывшее благосостояние и теперь представляет просто развалину в сравнении с прежним. Из всех городов Испании Мерида сохранила наиболее памятников римской эпохи, так-то: триумфальную арку, водопровод, от которого остаются высокие гранитные и кирпичные столбы, амфитеатр с семью рядами ступеней, навмахию, мощеные дороги, бани и наконец удивительный мост в 800 метров длины, на двадцати четырех гранитных арках. Бадахозский мост, пользующийся также вполне заслуженной славой, имеет не более полу-километра длины; постройка его относится к концу XVI века.

Хотя Мерида гораздо известнее по своим памятникам прошедшего, но она далека не так богата и многолюдна, как другой город Эстремадуры, расположенный вверх по течению Гвадианы, при выходе из обширной раввины Серены: это Дон-Бенито, почти совсем незнакомый ни легенде, ни истории. Он основан в шестнадцатом веке беглецами, из которых одни покидали свои деревни для спасения от наводнения реки, а другие—от жестокостей господствовавшего в Меделлине графа. Как и соседка его Вильянуева, Дон-Бенито пользуется большими выгодами, доставляемыми ему плодородием окружающих земель; его фрукты и особенно арбузы ценятся весьма высоко. Равнины, простирающиеся по другую сторону Гвадианы и поднимающиеся к сиерре де-Монтанчец и Гваделупе, богаты фосфорнокислою известью, составляющей настоящее сокровище для удобрения истощенных полей. Некоторое количество этих фосфатов было уже вывезено в Англию и во Францию, но громадные запасы их, можно сказать, едва только початы.

Города Ла-Манчи, в верхнем бассейне Гвадианы, не богаче Дон-Бенито историческими памятниками и обладают только немногими средневековыми постройками. Циудад-Реаль, отличавшийся прежде значительною промышленностью; Альмагро—обогащенный производством кружев; Даймиель, около которого находится главный замок ордена Калатравы; Манзанарес, где раздвояются железные дороги Андалузии и Эстремадуры; Валь де-Пеньяс, на каменистых холмах,—все имеют значение главным образом как складочные места для произведений края—складочные места хлеба и вина. Валь де-Пеньяс дал название большинству сортов столовых вин, употребляемых в Испании. Альмаден, по-арабски «рудник», расположенный в одной из длинных долин силурийской формации, идущих к северу от Сиерры-Морены, замечателен киноварными рудами, которыми пользовались еще римляне для приготовления краски и которые в течение трех веков доставляли Новому Свету всю ртуть, необходимую для обработки золотых и серебряных рудников; еще и ныне здесь добывается ртути ежегодно, средним числом, от 1.000 до 1.200 тонн. Рабочие занимаются до двадцати дней в месяце, а в остальное время обработывают свои поля. С 1564 по 1875 г. из ртутных рудников Альмадена добыто более 620 миллионов килограммов металла, представляющих стоимость в полтора миллиарда франков. Горное училище, основанное в Альмадене в 1777 г., в 1836 г. было переведено в Мадрид.

Интересно, хотя это случай не единственный в истории, что Ла-Манча знаменита гораздо больше по роману, чем по действительным событиям. Гордые рыцари Калатравы, замки которых еще стоят там и сям, давно забыты, но все помнят рыцаря «Печального Образа», созданного гением Сервантеса. Тобозо, поля Монтиеля, Аргамасилья-де-Альба, ветряные мельницы, махающие своими огромными крыльями над сжатыми нивами, воскрешают в мысли бессмертный тип человека, который великодушно борется за потерянное дело, и которого преследуют сарказмы тех, кому он посвятил свои силы.

Восточная Кастилия, при её слишком суровом климате и слишком неровной и овражистой почве, не в состоянии прокармливать более густое население, чем какое заключают в себе Ла-Манча и Эстремадура. Поэтому сколько-нибудь значительные аггломерации в ней не многочисленны, и даже самая её столица, Куэнка, представляет не более, как третьеразрядный провинциальный город; она, как и Толедо, имеет только воспоминания о бывшей промышленности и пользуется живописным положением на крутой скале, над глубокими теснинами, в которых текут Гуэкар и Хукар. Чтобы найти другие поселения, заслуживающие названия города, надо спуститься до верхнего бассейна Таго. Там, на берегах Генареса, следуют, один за другим, два древние города: Гвадалахара—с римским, доселе действующим водопроводом, и Алькала—родина Сервантеса, университетский город, в котором число студентов доходило до 10.000. Если бы королевская фантазия избрала резиденциею, вместо Мадрида, один из этих городов, то они достигли бы такого же благосостояния, как и нынешняя столица Испании, так как они пользуются не менее счастливым географическим положением относительно всего полуострова.

При первом взгляде может показаться, что Мадрид принадлежит к числу таких столиц, которые обязаны своим существованием преимущественно капризу, и которые, если бы они не служили местопребыванием двора, всегда оставались бы маленькими городами, не имеющими большего значения. Не имея реки, так как Манзанарес—простой ручей, наполняющийся внезапно водой зимою и весною, не пользуясь ни благоприятным климатом, ни плодородною почвою, Мадрид представлял, конечно, меньше выгод, чем старинный римский и визиготский город Толедо; но, раз уже выбранный столицею, он не мог не приобрести постепенно преобладания даже с торговой и промышленной точки зрения.

Действительно, благодаря своему центральному положению, Мадрид пользуется естественным первенством пред всеми другими городами Испании, расположенными вне верхнего бассейна Таго. По преданию, математическая средина полуострова приходится в незначительном расстоянии к югу от Мадрида, в маленьком местечке Пинто, название которого произошло, говорят, от латинского punctum, т. е, центральная точка по преимуществу. Триангуляционные измерения скажут нам точную цифру; но уже при простом взгляде на карту видно, что ошибка, если она существует, не должна быть значительна: центра всей фигуры Иберии надо искать в равнине, доминируемой, с северной стороны, сиеррой Гвадарамой. Всякий раз, когда различные провинции Испании пытались сгруппироваться в одно политическое тело, или когда они должны были подчиниться централизационной власти, отношения завязывались именно в этой области, и отсюда исходило действие правительства. Здесь же совершился материальный факт перекрещивания больших дорог, столь важный в истории наций.

В римскую эпоху великим перекрестком дорог, главным военным пунктом Испании и общею сокровищницею, куда скоплялись продукты рудников до отправления их в Италию, сделался Толедо, положение которого не менее центрально, чем положение Мадрида. Но в то время Испания была только колониею, и притяжение императорского Рима переместило центр политической и торговой жизни к берегам Средиземного моря. С окончательным отделением от Рима, Испания, которая уже свободно могла искать своей естественной средины, нашла ее в городе Толедо: там происходили соборы, там установилась правительствующая власть церкви; там же поселились везиготские короли. Двести лет Толедо был религиозною и политическою столицею королевства, и когда эта «цитадель Испании» досталась в руки мавров, вскоре сдалась и вся остальная страна вплоть до Пиренейских и Астурийских гор.

Раздел полуострова между двумя непрерывно воевавшими расами и религиями быстро изменил историческое значение верхней долины Таго: из центральной области она сделалась пограничною полосою, спорною «мархиею» между войсками; столицы должны были перемещаться, соответственно превратностям войны. Но как только мавры были изгнаны из Кордовы, Испания, как и во время вестготов, вернулась опять к своему естественному центру тяготения—на юг от сиерры Гвадарамы. Сперва монархи колебались между Толедо и его соседом, маленьким городком Мадридом, где кортесы уже несколько раз собирались в свои заседания и где уже живали короли Кастилии. Толедо имел большие преимущества; он богат дворцами и великолепными остатками прошедшего, стоит на берегу большой реки, занимая сильную позицию, укрепленную и искусством, и природою; он обладал, кроме того, тем обаянием, которое придавали ему его бывшее могущество и звание примасского города Испании; но он принимал участие в восстании комунеросов против Карла Пятого, тогда как Мадрид был центром военных операций против возмутившихся граждан. Это и решило, вероятно, судьбу обоих городов. Король, придворные и чиновники нашли единодушно, что пребывание в Мадриде приятнее, тем более, что этот открытый город мог свободно расширяться в окружающей равнине. В 1561 г., Филипп II окончательно порешил с упразднением двух бывших столиц: Вальядолида и Толедо; последний сохранил только часть королевской власти—как местопребывание Инквизиционного Суда. Напрасно Филипп III старался возвратить Вальядолиду значение столицы:—естественное центральное притяжение снова привлекло двор в Мадрид. С того времени, основание школ, музеев, высших общественных учреждений, фабрики, заводы всякого рода и в особенности стечение обыкновенных и железных дорог доставили растущему городу такую преобладающую роль, что, при нынешних условиях, её не может отнять у него никакая сила. Преимущество, доставляемое Мадриду легкостью его медленно установлявшихся сношений с оконечностями полуострова, вознаградило, наконец, все неудобства почвы и климата. И в умственном отношении Мадрид должен был занять первое место, которое дает ему употребление благородного кастильского языка, сделавшагося общеупотребительным в Испании. Правда, в Толедо говорят на прекрасном языке Сервантеса и Эспронседы, «который кажется всегда исходящим из рупора». Но на практике Мадрид видоизменяет, смягчает и обновляет язык; он пользуется журналами и газетами для низведения остальных диалектов полуострова на степень провинциальных говоров и для наложения на все умы своей кастильской печати. Это на Пуэрта-дель-Соль, форуме мадриленьосов, обширной, расположенной полукругом площади, в которой сходятся десять больших улиц, изливающих каждая свой поток прохожих, подготовляется в большой части общественное мнение испанцев, меняются министерства, создаются и разрушаются репутации. Если Мадрид опередил давно все другие города полуострова в своей политической деятельности, равно как в промышленном труде и торговом движении, то он далеко остается ниже Толедо, Сеговии и Саламанки по красоте памятников. Со времени своего возвеличения он уже переживал только периоды безвкусия или безразличия в области искусства, во время которых зодчие считали единственною заслугою постройку огромных зданий, бросающихся в глаза своею тяжелою величественностью: таков, напр., Королевский дворец, возвышающийся над садами по берегу Манзанареса своим длинным фасадом, с террасами и перекрещивающимися лестницами. Тем не менее, некоторые новейшие постройки города отличаются действительною красотою. Но зато Мадрид обладает неоцененными сокровищами искусств. Его картинная галлерея—одна из богатейших во всем мире:—это собрание великих произведений. В ней считаются чуть не сотнями удивительные картины с именами Веласкеца, Мурильо, Рибейры, Цурбарана, Тициана, Веронеза, Рафаэля, Дюрера, Ван-Дика, Рубенса. «L'Armeria» (Оружейная палата), с её богатым собранием оружия всех эпох, трофеев, флагов и знамен, свидетельствующих о знаменитых сражениях, оспаривает первенство у Туринского арсенала. Родина Лопе-де-Вега (дом, в котором он жил, можно видеть еще и теперь) и Кальдерона, Мадрид есть умственный центр, город литературы и высших школ; в нем—национальная библиотека, содержащая до 440.000 томов, академии, многочисленные ученые общества; в его университете обучается до семи тысяч молодых людей. Будучи городом роскоши и местопребыванием многочисленных сановников и государственных лиц, Мадрид не имеет своей специальной промышленности, но как большой город, он, тем не менее, послужил местом для развития значительного труда. Когда Манзанарес катит достаточно воды для прачек, очень оригинальное зрелище представляют его берега, сплошь увешенные бельём, от одного конца города до другого, на протяжении нескольких верст.

Население главных городов Кастильских плоскогорий, по последней переписи (31 дек. 1887 г.): Мадрид 470.283 чел.

Старая Кастилия:

Вальядолид—62.012 чел.; Бургос—31.301 чел.; Саламанка—22.000 чел.; Паленсия (1877 г.)—15.028 чел.; Замора—15.000 чел.; Леон—13.446 чел.; Сеговия—14.000 чел.; Авила—10.935 чел.

Новая Кастилия:

Толедо—21.000 чел.; Валь-де-Пеньяс (1877 г.)—15.000 ч.; Циудад-Реаль—14.702 ч.; Алькаля-де-Генарес—13.543 чел.; Талавера-де-ла-Рейна—12.000 чел.; Даймиэль—11.508 чел.; Манзанарес—9.699 чел.; Альмагро—8.712 чел.: Гвадалахара—11.235 чел.; Куэнца—9.747 чел.; Альмаден—8.165 чел.

Эстремадура:

Бадахоз (1884 г.)—27.279 чел.: Кацерес (1877 г.)—14.880 чел.: Дон Бенито—16.287 чел.: Воллануэва-де-ля-Серена—12.000 чел.; Трухильо—11.000 чел.; Мерида—10.063 чел.; Пласенция—8.044 чел.

«Салон Прадо», который некогда ограничивал город с восточной стороны, ныне представляет только площадь, и новые кварталы разрослись к северо-востоку до рва Энсанче; но город все еще имеет прекрасные места прогулок: на востоке—парк Буэн-Ретиро и на западе, по другую сторону Манзанареса,—«каса-дель-Кампо».

Непосредственно за местами мадридских прогулок начинаются бесплодные и слабо населенные пространства: «город окружен огнем», говорит одна пословица, намекающая на разбросанный по окрестным полям кремневый булыжник. Пространства эти кажутся весьма унылыми путешественникам, которые отправляются из столицы, чтобы посетить либо Аранхуэц, с его великолепными садами, где лениво течет Таго, либо стоящий среди амфитеатра диких скал, громадный Эскориал, построенный из гранита Филиппом II и представляющий в одно и то же время церковь, монастырь, библиотеку, дворец и гробницу королей, с таким большим количеством реликвий, что ими можно было бы наполнить целое кладбище. Несколько загородных дворцов рассеяны в лесистых долинах сиерры Гвадарамы и её предгорий. Эти тенистые места, доставляющие Мадриду чистую воду его водопроводов и фонтанов и лед его столов, противопоставляют еще шумному городу очаровательный контраст свободной и дикой природы. Недавно еще там была даже одна местность, жители которой считали себя независимыми от Кастилий. Один из небольших боковых бассейнов долины Торрелагуна больше тысячи лет обладал если не могуществом, то по крайней мере титулом королевства. Во время нашествия мавров, в эту удобную для защиты котловину среди гор укрылось довольно значительное число жителей равнины Харамы, которые и удержались там, благодаря тому, что о них все забыли. Они называли сами себя Патонами. Избранный ими предводитель, или король, достоинство которого было наследственно в мужском поколении, по изгнании мавров, признал сюзеренитет королей Кастилии, но сохранил свой титул, который ему охотно и оставили, без сомнения, по причине той забавной фигуры, которую изображал этот крохотный королек в соседстве трона. Последнему из этих королей, жившему еще в половине восемнадцатого века и занимавшемуся ремеслом носильщика дров, надоел наконец этот высокий ранг, приносивший ему так мало прибыли, и он вручил свой царский жезл королевскому офицеру. С тех пор Патоны состоят в ведомстве Уседы.