Глава XII Испания

I. Общий обзор

«С высоты Пиренеев открывается величественная Испания. Это—голова Европы. Её слава и могущество подвергались многочисленным революциям; но сила, хитрость и непостоянство судьбы не могли ни уничтожить, ни запятнать благородные сердца её граждан». К многочисленным народностям, населяющим полуостров и соперничающим друг с другом в доблести и благородстве, следует причислить также соплеменников Камоэнса, так так Иберийский полуостров, т.е. Испания и Португалия, должен быть рассматриваем как географическое целое. Разделение полуострова на два отдельные государства, хотя оно и оправдывается различиями почвы, климата, языка и внешних отношений, не мешает Испано-Лузитании быть одним неделимым членом европейского организма. Это одна и та же земля, одного и того же происхождения, имеет одну и ту же геологическую историю, образуя одно целое, как по строению гор и плоскогорий, так и по циркуляционной сети рек и потоков.

Пространство полуострова без Балеарских островов 584.301 кв. кил.; пространство Испании без Балеарских островов 494.926 кв. кил.; пространство Португалии без Азорских островов 89.355 кв. кил.; пространство Испании и Португалии с Балеарскими островами 589.778 кв. кил.; средняя высота, по Лейпольдту, 701 метр.

По сравнению с двумя другими полуостровами южной Европы, с Италией и полуостровом Гемуса и Пинда, Иберийская страна наиболее точно ограничена и представляет наиболее островной характер. Перешеек, соединяющий Испанию с континентальным телом, составляет лишь около одной восьмой всей окружности полуострова и пересечен стеною Пиренеев, которая составляет восточное продолжение океанических берегов к Балеарскому морю. В сравнении с Италиею и Грециею, Испания отличается массивностью своих очертаний. Берега Пелопоннеза изрезаны бухтами и заливами в роде листьев, между мысами Италии море описывает полукруги. Берег же Испании изрезан легкими выемками дугообразных бухт, которые следуют одна за другой с известною ритмичностию, в виде цепей, перекинутых с одного столба на другой.

Окружность полуострова составляет 3.243 кил.; Пиренейский перешеек 418 кил.; длина берега океанийского 1.675 кил.; длина берега средиземного 1.150. Всего 2.825 кил.

Говорят давно и весьма справедливо, что «за Пиренеями начинается Африка». Действительно, по тяжести форм, по малочисленности прибрежных островов и приморских равнин, Испано-Лузитания походит на африканский материк; но эта Африка в миниатюре в пятьдесят раз меньше материка, послужившего ей, повидимому, моделью. Впрочем, её океанийский склон: Астурия, Галисия, Бейра, по климату, по обилию вод и по растительной природе, носит еще совершенно европейский характер; некоторое совпадение флоры этих местностей с флорою Британских островов заставляло даже предполагать, что в предшествовавшие времена Иберия составляла с этой стороны продолжение северо-западной Европы. Истинно африканская Испания начинается на внутренних голых плоскогорьях, и в особенности на берегах Средиземного моря: вот где переходный пояс между двумя материками. По своему общему виду, по флоре, фауне и по своему населению, эта часть Испании принадлежит к промежуточному поясу, заключающему в себе все варварийские страны до самой пустыни Сахары. Сиерра-Невада и Атлас, которые смотрят друг на друга с разных материков,—родные сестры, и отделяющий их пролив—не что иное, как простая случайность в экономии планеты.

Весьма замечательна та противоположность Испании с двумя другими полуостровами Средиземного моря, что первая является существенно континентальною землею, несмотря на то, что почти совершенно окружена морскими водами. За исключением португальской равнины Таго и прекрасных долин андалузского Гвадалквивира, внутренность Иберийского полуострова не имеет легких сообщений с морем. Большая часть страны состоит из весьма возвышенных плоскогорий, которые оканчиваются над морским берегом обрывистыми скатами и даже горными гребнями, которые можно сравнить с наружными валами крепости. А вследствие этого происходит то, что даже берега с хорошими портами посещаются кораблями реже, чем можно было бы ожидать при виде их богатства и плодородия. Береговая полоса слишком узка для поддержания значительной торговли, а жителям плоскогорий слишком затруднительно заботиться об участии в их торговле. Эти причины всегда отнимали у Испании значительную часть торгового движения, которое должно было бы, повидимому, принадлежать ей по её положению в океане при самом входе в Средиземное море; в лучшие времена своего морского могущества, она должна была широко пользоваться помощию иностранных мореплавателей.

Со времени открытия великих путей чрез океан в Америку и к мысу Доброй Надежды, океанийская сторона полуострова, т.е. сторона Гвадалквивира и Таго, имеет большее значение в торговом движении и в мировой истории, чем средиземная сторона, обращенная к Риму и Франции. Этот факт на первый взгляд может показаться странным, но было ошибочно видеть здесь действие воображаемого закона, который толкал будто бы человечество, роковым образом, от востока на запад. Причина тут заключается просто в общем расположении Иберийского плоскогорья. Испания, как и полуостровная Италия, обращена к востоку спиною и смотрит к западу. Вся страна постепенно склоняется к океану, и с этой именно стороны текут параллельные реки: Миньо, Дуэро, Таго, Гвадиана, Гвадалквивир, при чем линия водораздела, почти везде совпадающая с высшим гребнем Иберии, идет от Тарифы к Теруэлю, находящемуся в непосредственном соседстве с Средиземным морем. Эта береговая стена прерывается узкою и опасною для доступа судов брешью устьев Эбро, но непосредственно за нею снова начинаются береговые горные цепи. Таким образом, почти вся масса Испании скрывалась от мореплавателя как за экраном. Поэтому «Земля Запада», как обозначает данное Испании греками название Гесперии, прилагавшееся раньше к Италии, была так далека от восточных полуостровов, как будто находилась на несколько градусов далее в Атлантическом океане.

Если первое население Испании, было ли оно иберийским, или каким-нибудь другим, не было первобытно-местным, чего, при нынешнем состоянии наших знаний, нельзя ни отрицать, ни утверждать, то оно должно было заселить полуостров или через проходы Пиренеев, или чрез морской пролив Геркулесовых Столпов. Поселенцы могли придти с океанийского берега разве только в ту эпоху, когда Ирландия была ближе к Испании и соединялась, может быть, с какою-нибудь Атлантидою. Не менее трудно было заселение и со стороны Средиземного моря, по крайней мере пока не было открыто искусство плавания в открытом море. Когда же по Средиземному морю стали свободно плавать греческие, массилиотские, финикийские и карфагенские мореходы, то они, вследствие крутизны горных скатов, образующих край испанских плоскогорий, могли населить только береговую полосу. Какое бы значение ни имели их колонии в истории, они все-таки оставались уединенными и имели весьма слабое участие в этнологическом смешении внутреннего населения.

Нынешнюю основу испанской нации составляет главным образом иберийское племя. Большею частию полуострова владели баски, оттесненные ныне в верхния долины западных Пиренеев. Об их пребывании и господстве почти во всей стране, от Гасконского залива до Гибралтарского пролива, свидетельствуют названия гор, рек и даже многих городов. Кельтские племена, придя из-за Пиренейского порога, местами поселились, в неизвестное время, чисто-племенными группами, а местами смешались с первобытными жителями и составили с ними народы, известные под составным именем кельто-иберов. Эти смешанные народы жили преимущественно на плоскогорьях, которые ныне известны под названием Кастилий; чистые же кельты, судя по названиям мест, занимали Галисию и большую часть Португалии. Главным местом цивилизация иберов были южные части полуострова; они подвигались далеко по плоскогорьям, населяли более плодородные местности средиземной окраины, долину Эбро, оба склона Пиренеев, проникали в Галлию до Гаронны и подошвы Севенн, затем тянулись вдоль берега Лионского и Генуэзского заливов и пускали свои последние отрасли за Апеннины; много иберийских имен встречается даже в Тессинских Альпах.

К этим первоначальным элементам присоединились колонисты торговых городов Средиземного моря: Кадикс и Малага—города финикийского происхождения; Картагена—наследница Карфагена; Сагунт—был основан выходцами Закинфа; Розас—родосская колония; развалины Ампуриаса напоминают Эмпориум массилиотов, тройной город, в котором, по Титу Ливию, жили отдельно иберы, греки и римляне. Но старые иберийская и кельтская основы должны были глубоко измениться лишь вследствие влияния Рима. После вековой войны, грубые легионеры овладели наконец полуостровом, и латинские колонисты могли безопасно селиться около всякого города, около всякого укрепленного места. Итальянская культура распространилась мало-по-малу от берега и долины Бетиса (Гвадалквивира) до самых многолюдных ущелий плоскогорий, и язык победителей сделался языком побежденных, за исключением жителей гор, населенных и в наше время басками. Поэтому участие римлян в образовании испанского народа было весьма велико: несмотря на свое иберийское и кельтское происхождение, народ испанский сделался одною из латинских наций, как по языку, так и по образу мыслей.

Когда падение Римской империи привлекло со всех концов мира людей, ищущих добычи, Испанию опустошали поочередно свевы, аланы, вандалы и визиготы. Но, погибая от своих собственных побед, равно как от перемены климата и образа жизни и теснимые следовавшими за ними народами, эти первые завоеватели скоро исчезли, не оставив по себе значительных следов. Кочующие аланы затерялись среди лузитанских народов или были истреблены другими ордами; свевы, племя чистой тевтонской крови, слились мало-по-малу с населением Галисии; вандалы покинули богатые Бетийские города, где они жили несколько лет, и отправились завоевывать себе эфемерное королевство в Африке. Но визиготы, пришедшие позднее и в большем числе, а также, быть может, одаренные большею твердостью характера, прочно утвердились на завоеванной почве и имели такое влияние на самую расу, что оно чувствуется и теперь в языке, нравах и духе испанцев. Быть может, пышная важность кастильца унаследована частию от визиготов. Тип этих скандинавских победителей сохранился еще до ныне в некоторых провинциях, а именно в Старой Кастилии, Астурии и Галисии, где встречается значительное число светловолосых.

За северною Европою и Африка должна была излить свою долю новых народов в население этого географически независимого от обеих этих частей света полуострова. В начале восьмого века прочно укрепились на гибралтарской скале мусульмане Мавритании, арабы и берберийцы, и в несколько месяцев завоевали всю Испанию. В течение семи веков Геркулесов пролив омывал с обеих сторон «Сарацинския» земли, и никакое препятствие не останавливало проезда купцов, колонистов и промышленников, принадлежащих ко всем племенам Северной Африки и даже Азии. Не подлежит никакому сомнению, что влияние этих переселенцев на первоначальное население полуострова было громадно: обыкновенный тип его изменился вследствие продолжавшихся многие века смешений, и это достаточно доказывают черты лица жителей южных местностей. Правда, инквизиция изгнала или обратила в рабство сотни тысяч, а может быть и миллион мавров, но так обращались только с мусульманами или подозрительными переселенцами: значительная масса населения, называвшагося испанским, тем не менее носила в своих жилах порядочную долю берберийской и семитской крови: около Мадрида, между Толедо и Аранхуэцем, указывают одну деревню, Вилласэку, которая населена, говорят, потомками мавров. И, действительно, в пользу такого происхождения говорят темный цвет лица и черные волосы его жителей, а также обычай, по которому женщина никогда не показывается на рыночной площади. Самый кастильский язык показывает, до какой степени велико было влияние сарацин: в нем гораздо более арабских слов, принесенных маврами, чем заимствованных из германскаго наречия визиготов; в кастильском языке до сих пор существует около двух тысяч семитических терминов, обозначающих по преимуществу предметы и понятия, которые свидетельствуют о прогрессивном состоянии цивилизации и напоминают период промышленного и научнаго развития, начатый в Европе арабами Гренады и Кордовы. Многие писатели думают, что горловой звук буквы j (jota) также арабского происхождения; но кажется, что это не так, ибо это придыхание гораздо сильнее в наречиях тех провинций, куда арабы никогда не проникали, а в языке португальцев, которые были порабощены магометанами, кастильской йоты совсем нет: следовательно, она, вероятно, местного происхождения и сохранилась в испанском языке, несмотря на влияние латинского.

Одновременно с маврами, на испанской почве особенно благоденствовали евреи, которых, по некоторым писателям, до эпохи преследований, жило на полуострове до 800.000 человек. При свойственной большей части их соотечественников ловкости, они служили обоим лагерям, как посредники в торговле между христианами и мусульманами; они обогащались, устраивая дела тех и других и доставляя им необходимые деньги для войны и истребления друг друга. Для ведения дважды святой войны креста и полумесяца, приходилось выжимать народ, и дело это было возложено на агентов казны—евреев. Когда же христианская вера восторжествовала и короли, в вознаграждение себя за издержки крестового похода, объявили второй крестовый поход против евреев, то народ обратился против них с настоящим остервенением и, по словам Мишле, преследовал их такою «непримиримою злобою, которой не могли утолить ни огонь, ни железо, ни пытки, ни костры». Без сомнения, некоторые семьи евреев, обратившихся из страха в католицизм, успели спасти свое существование и вошли путем смешения в общую массу испанского народа, но все-таки израильский элемент в населении полуострова теперь весьма ничтожен: это племя не только преследовалось, но и искоренялось.

Счастливее евреев были цыгане, или цингары, называемые Gitanos, т.е. египтяне, которые в Испании настолько многочисленны, что некоторым кварталам больших городов сообщают особенную физиономию. Сопровождающие их презрение и готовность, с которою они исповедуют национальную религию, сделали их везде терпимыми; инквизиция, сжигавшая столько евреев, мавров и еретиков, не погубила ни одного хитано, а предоставляла их преследование, как обыкновенных преступников и бродяг, полиции Святой Германдады. Они могли жить спокойно, и в некоторых местах делались гражданами, имеющими постоянное жительство и постоянный заработок: тем не менее число их уменьшается, вероятно, вследствие смешений, втягивающих их в общую массу населения. Кровь у них далеко не чистая, потому что цыгане нередко женятся на испанках, но, наоборот, сами они часто запрещают своим дочерям выходить замуж за иноплеменников. Говорят, что оседлые цыгане, вспоминая, по инстинкту и по преданию, кочевую жизнь своих предков, выражают величайшее почтение тем из своих собратий, которые шляются еще свободно по лесам и равнинам, последние же, с своей стороны, гордятся своим титулом viandantes—«бродячих», смотрят с некоторым презрением на своих несчастных братьев, набивших собою вонючия городские лачуги. В дунайских странах, наоборот: оседлые цыгане—считаются в некотором роде аристократиею, почти другою расою. Впрочем, кажется доказано, что все испанские цыгане происходят от предков, живших в течение нескольких поколений на Балканском полуострове, так как язык их содержит в себе несколько сотен слов славянских и греческих, свидетельствующих о долгом пребывании их среди народов восточной Европы. Это подтверждается исследованиями Миклошича.

Бургоин, в сочинении своем об Испании, замечает, что испанские типы представляют такой контраст, что портрет галисийца больше походит на оверньята, чем на каталонца, а портрет андалузца походит на гасконца: в различных провинциях Испании те же противоположности, что и во Франции. Среди всех различий, происходящих от почвы, расы, климата и нравов, трудно говорить об общем типе, представляющем всех испанцев. Однако у большинства жителей полуострова есть некоторые общие черты, которые сообщают всей нации известную индивидуальность среди народов Европы. Хотя в каждой провинции свой особенный тип, но эти типы со многих сторон так сходны между собою, что можно представить себе нечто в роде идеального испанца, «разсудительнаго», как галисиец, жизнерадостного, как андалузец. Национальное дело было долго делом общим, особенно в эпоху вековых войн с маврами, а из этой общности действия, в связи с родством происхождения, происходят некоторые черты, свойственные всем частям полуостровного населения.

Вообще, испанец небольшого роста, но крепок, мускулист, необыкновенно жив, неутомим в ходьбе и вынослив ко всем лишениям. Воздержность иберийца хорошо известна. «Оливки, салат и редиска—вот кушанья рыцаря», говорит древняя национальная поговорка. Сила физического терпения в них кажется просто чудом; едва понятно, каким образом конкистадоры могли выдерживать такие труды под убийственным климатом Нового Света! При всех своих материальных качествах, хорошо руководимый испанец является первым солдатом в Европе, как это, впрочем, доказано и историею: пыл и отвага у него—южного человека, сила—северного, но при этом он не нуждается, как последний, в обильном питании.

Нравственные качества испанца не менее замечательны и, казалось бы, должны были обеспечить нации большее благосостояние, чем какое выпало ей на долю. Каковы бы ни были провинциальные различия испанского характера, испанец, при своей беспечности в обыденной жизни, отличается от массы других народов духом спокойной решимости, стойким мужеством и неутомимою выдержкой, которые, смотря по их хорошему или дурному употреблению, приводили то к славе, то к бедствию нации. Придворный человек, чиновник-скептик могут служить цинически тому, кто им платит; но если испанец из народа примет горячо к сердцу какое-нибудь дело, то будет ратовать за него до самой смерти, и, пока в нем есть еще дыхание жизни, нельзя сказать, что он побежден; и после него будут бороться его дети с тем же ожесточением, как и отец. Отсюда—эта продолжительность национальных и гражданских войн. Отвоевание Испании у мавританских завоевателей продолжалось почти без перерыва семь веков; завоевание Мексики, Перу и всей Андской Америки было долгою, вековою битвою. Война за независимость с войсками Наполеона представляет также такой пример коллективного самоотвержения и патриотизма, каких мало в истории, и испанцы могут сказать с гордостью, что французы не нашли между ними ни одного шпиона. Креолы Нового Света, достойные сыны своего отечества, выдержали войну за освобождение, длившуюся целых двадцать лет, и в наши дни инсургенты на Кубе, главном из Антильских островов, опять ведут борьбу против метрополии. Наконец, где были возможны, кроме Испании, обе карлистские войны? Сколько раз удары казались решительными, но враг, побежденный вчера, поднимался снова сегодня,—и война возобновлялась с новой энергиею.

Поэтому нет ничего удивительного, что, сознавая себе цену, испанец, даже униженный судьбою до последней степени, говорит о себе с некоторою гордостью, которая у всякого другого показалась бы высокомерием. «Испанец—тот же гасконец, сказал один французский путешественник, но гасконец трагический». Дело у него следует за словом. Он хвастун, но если кто может иметь к тому основание, то это именно испанец. В испанце соединены такия качества, которые у других народов часто исключают друг друга. Несмотря на всю свою гордость, он прост и приветлив; он преисполнен самоуважения, но, тем не менее, любезен и предупредителен в отношении других; он очень проницателен и весьма удачно угадывает странности и недостатки ближнего, но никогда не унизится до презрения к нему. Даже когда он просит милостыню, он сохраняет благородную осанку. Из-за пустяков он разольется целым потоком звучных слов; но, коснись дело чего-нибудь важнаго—ему довольно одного слова, одного жеста. Он имеет часто важный и торжественный вид, в нем много серьезного, он обладает редкою твердостью характера, но вместе с тем он всегда добродушно-весел. Испанец (исключая старо-кастильца) имеет то громадное, неоценимое преимущество над большею частию других европейцев, что он всегда счастлив и доволен своей судьбой. Его не беспокоит ничто, он приспособляется к всему, ведет жизнь философски, т.е. живет как живется; нищета его не страшит, напротив: он с необыкновенною изобретательностию умеет даже извлекать из неё удовольствия и выгоды. Какой герой романа имел более превратностей в жизни и был в то же время веселее Жиль-Блаза, в котором так легко узнавали себя испанцы? Хотя это было во времена инквизиции, но Святое Судилище не мешало веселью. «Полное блаженство, говорит пословица,—жить на берегах Мансанареса; вторая степень счастия—быть в раю, но с условием, чтобы в слуховое окно неба видеть Мадрид».

Всеми этими странными для нас противоположностями хвастовства и мужества, низости и величия, важного достоинства и искренней веселости и объясняются те видимые противоречия, те капризные странности в поведении, которые так удивляют иностранца, и которые испанец называет шутя cosas de Espana, как будто только он один может проникнуть в их секрет. И, действительно, как объяснить, что в этом народе существует столько слабости рядом с его высокими качествами, столько предразсудков и невежества рядом с ясным здравым смыслом и тонкою ирониею, иногда столько жестокости с природным великодушием, бешеной мстительности со спокойным забвением оскорблений, столь простое и достойное равенства обхождение и такое насилие в притеснениях? Несмотря на страсть и фанатизм, вносимые испанцами во все их дела, они с величайшею покорностью судьбе подчиняются тому, чему не могут помешать. В этом отношении они совершенные мусульмане. Они не повторяют, как арабы: «Что написано, то написано!»—но они не менее философски говорят: «чему быть, того не миновать!» (Lo que ha de ser no puede faltar),—и, драпируясь в свой плащ, смотрят с достоинством на несущуюся мимо них волну событий. «Испанцы кажутся умнее, чем они есть», сказал уже три века тому назад канцлер Бэкон. Они все почти обладают страстию к игре и всегда заранее бывают одинаково готовы как к выигрышу, так и к проигрышу. II сколько неисправимых зол повлекла за собою эта фаталистическая невозмутимость испанца!

Что бы ни говорил Камоэнс, иногда можно было опасаться непоправимого упадка нации. Видя развалины, накопившиеся на почве Испании, присутствуя при бесконечной борьбе на этой обагренной кровью почве, видя битвы, увековечивающие себя на этой окровавленной земле, иные историки, не имевшие ясного понятия о солидарности, связывающей одни народы с другими, говорили уже об испанцах, как о совершенно павшем народе. Это, конечно, ошибка; но удивительный упадок кастильского могущества за последние триста лет объясняет, как легко было впасть в подобную ошибку. Даже в соседстве больших городов и столицы есть много некогда обработанных полей, которые своими именами despoblados и dehesas вызывают воспоминание о насильно изгнанных маврах или отступивших перед опустошенною пустынею христианах. Сколько городов и деревень, постройки которых, красотою своей архитектуры и богатством орнаментов, свидетельствуют о том, что местная цивилизация в прошлые века была гораздо выше, чем ныне! Жизнь как будто бежала от этих, некогда одушевленных, камней! Да не развалина ли и сама Испания, как политическая держава, в сравнении с тем, чем она была во времена Карла Пятого?

Бокль, в знаменитом своем сочинении «История цивилизации в Англии», старается объяснить долгий упадок испанского народа различными причинами, выводимыми отчасти из климата и свойств почвы, отчасти из исторической эволюции. Сухость большей части территории, суровые ветры, сменяющиеся на плоскогорьях необыкновенными жарами, частые землетрясения в некоторых местностях—вот главные причины материального порядка, которые способствовали развитию в испанцах предразсудков и лености духа, но главнейшею и роковою причиною были продолжительные и религиозные войны, которые они вели с соседями. С самого начала монархии, визиготские короли с ожесточением защищали арианизм от франков; потом, когда испанцы, сделавшись, в свою очередь, католиками, не имели более основания воевать с другими христианами за веру, на остров нахлынули мусульмане, и история нации превратилась в историю нескончаемой войны; религиозные войны, длившиеся в течение двадцати поколений, у других народов были бы исключительными событиями, у испанцев же составляли обыкновенный порядок вещей. В результате из этого вышло, что патриотизм племени и языка почти совершенно отождествился с абсолютным повиновением приказаниям священников. Все сражавшиеся, от королей до последних стрелков, были больше бойцами за веру, чем защитниками родной земли, а следовательно их первою обязанностию было подчинение распоряжениям духовенства. Последствия этого долгого порабощения мысли были неизбежны. Духовенство завладело лучшею частию завоеванных у неверных земель, скупило все драгоценности для украшения церквей и монастырей и, что еще важнее, благодаря устройству трибуналов, овладело управлением и контролем над всем обществом. С средины тринадцатого века, в Аррагонском королевстве действовало «Святое Судилище» инквизиции, и, когда мавры были окончательно изгнаны из Испании, этот верховный трибунал сделался всемогущим, так что перед ним трепетали даже сами короли.

Между тем, пока эти продолжительные религиозные войны вели к умственному и нравственному упадку испанцев всех провинций, действовали и другие причины, и действовали в обратном направлении, т.е. развивая все прогрессивные элементы. Этой-то стороны столь сложного вопроса—Бокль и не выяснил. Для поддержания борьбы с мусульманами и для сохранения хотя призрака власти над своими воинственными вассалами, короли должны были уважать и покровительствовать льготам своего народа; этой только ценою война и могла быть национальною. Города, сделавшиеся свободными, принимали участие в великой борьбе по собственной воле; они одни вотировали фонды, и, в большей части кортесов, их представители не позволяли даже сидеть рядом с собою представителям дворянства и духовенства. С начала одиннадцатого века, т.е. за двести пятьдесят лет до первых упоминаний о представительных учреждениях в Англии, существовали уже, как говорит история, в Леонском, Кастильском и Аррагонском королевствах, города которые управлялись сами собою и формулировали свои обычаи в виде закона: старинные памятники показывают нам, что некоторые монархи считали себя не в праве входить в города без согласия муниципалитета. Благодаря этой автономии, дававшей испанцам неоценимые преимущества над большею частию других народов Европы, города полуострова быстро шли вперед в промышленности, торговле и цивилизации; степень совершенства, которой достигли в великую эпоху национального процветания литература и искусства, свидетельствует, как могуча была живучесть всех этих испанских общин, в которых было столько прекрасных зданий и из которых вышло столько замечательных людей. Города начали даже освобождаться из-под ига церкви; еще задолго до Лютера, они предоставляли себе право не допускать к обнародованию индульгенций иначе, как удостоверившись в их уместности и цели. Кроме того, муниципальные вольности способствовали развитию того спокойного достоинства, того взаимного уважения и того благородства манер, которые кажутся как бы врожденною привилегиею испанской расы.

Между этими противоположными силами, из которых одни домогались индивидуальной свободы, другие же, напротив, стремились совершенно подавить ее для выгоды церкви и монархической централизации, не могла не разразиться рано или поздно открытая борьба. И действительно, как только было окончено христианами завоевание Испании, и религиозное рвение, верность государям и местный патриотизм уже не имели перед собой общей цели,—началась внутренняя война. Она скоро окончилась в пользу королевской власти и церкви; кастильские comuneros, сделавшиеся защитниками местных и областных вольностей, стали терять поддержку или даже встретили противников в жителях других провинций, Астурии, Аррагонии, Андалузии; даже мавры Альпухарры помогали подавлению народа: генералы Карла Пятого, при помощи португальского и американского золота, перебили защитников старинной свободы; и вскоре в городах полуострова, до того времени столь деятельных и веселых, воцарилось безмолвие.

Открытие Нового Света, совершавшееся в это самое время для обогащения испанской монархии, было для народа, может быть, еще большим несчастием. Удаление из родины всех храбрых молодых людей, всех отважных искателей приключений, отправившихся на завоевание Эльдорадо за Атлантическим океаном, наиболее способствовало ослаблению Испании. Уходили самые смелые; оставались же дома лишь люди слабые, боявшиеся смерти. Метрополия лишилась таким образом мало-по-малу самых закаленных своих сынов. Вся её доблесть, весь дух предприимчивости, пошли на завоевание Нового Света, и, упоенная своею заморскою славою, Испания без сопротивления допустила своих господ повергнуть себя в бездну глубочайшего позора. Корабль, слишком обремененный парусами, рискует опрокинуться при малейшей буре; так и Испания: слишком слабая для своих необъятных колоний, она подавила сама себя.

Громадное количество золота и денег, доставленное рудниками Нового Света казне метрополии, было также одною из причин обеднения и деморализации. В два века, с 1500 по 1702 г., присылавшиеся колониями драгоценные металлы достигли суммы 54 миллиардов франков. Такия суммы, получаемые без труда и расточаемые, главным образом, на дело развращения, должны были повести к чрезмерному развитию природной лености испанца. Получая золото без усилия, он перестал его зарабатывать; вместо того, чтобы производить все предметы потребления, их стали покупать, и вскоре все сокровища ушли за границу. Впоследствии, когда колонии перестали кормить свою метрополию, все привыкшие к лености должны были жить нищенством, уличным или, еще более низким и развращающим—бюрократическим. Быть может, Испания единственная страна в Европе, где рабочие оставляют свой обычный труд, отправляясь за получением порций при раздаче нищим милостыни, в известные дни недели.

Нация пала для мира с беспримерною быстротою не вследствие внешних нападений, а вследствие внутреннего упадка. С изгнанием самых промышленных граждан страны, мавров, в Испании угасла мало-по-малу всякая деятельность. Мастерские закрывались тысячами даже в промышленных некогда городах, каковы—Севилья и Толедо. Ремесленные производства прекратились за неимением мастеров, предоставленная монополии торговля покинула рынки и порты; рудники и каменоломни перестали разрабатываться; поля Наварры, как говорят хроники того времени, часто оставались бы незапаханными даже около самых деревень, если бы только не являлись для посева и жатвы беарнские поселяне. Молодые испанцы целыми толпами поступали в монахи, чтобы пользоваться привилегиею праздности,—и в различных частях королевства было основано более девяти тысяч мужских монастырей, поля которых обработывались на счет остальной Испании. В школах и университетах прекратилось всякое серьезное занятие; и по сильному выражению Сен-Симона «наука была преступлением, глупость и невежество—первою добродетелью». Страна безлюдела; детей рождалось недостаточно для восполнения умирающих. Испанцы пали так низко, что потеряли столь заслуженную ими славу доблести. По водворении Бурбонской династии, для занятия высших должностей приглашались толпами иностранцы, французы, итальянцы, ирландцы, и это потому именно, что сами туземцы, отвыкшие от всякого труда и лишенные всякой инициативы, стали неспособны к управлению делами.

Безпристрастный наблюдатель, сравнивая современную Испанию с состоянием её в эпоху продолжительного безмолвия под властью инквизиции, поражается совершившимся в ней прогрессом. Одна совершенно неверная поговорка гласит: «Счастливы народы, не имеющие истории», как будто мертвецы имели какую-нибудь историю. Напротив, только живя полною, хотя бы даже беспокойною и шумною жизнью, народы отмечают свое существование имеющими историческое значение деяниями и приносимыми ими действительными услугами. Хотя возрожденная с начала нынешнего века, Испания жила всегда, так сказать, среди пламени,—но она сделала больше для наук, искусств и промышленности и в лице некоторых своих сынов дала больше в области высшего образования, чем в течение двух веков угрюмого мира, прошедших со времен Филиппа II, который водворил мрак и безмолвие в своем царстве.

Во всяком случае очевидно, что если бы жизнь Испании не тратилась в такой большой мере на междуусобные войны, и если бы она прилагалась вся к делам коллективного интереса, то польза её для остального мира была бы весьма значительна. Но оказывается, что именно географические условия полуострова мешали до сих пор свободному соединению жителей в одно сплоченное национальное тело. Хотя в целом европейского организма Испано-Лузитания представляет большое единство очертаний и форм, тем не менее, внутри её, благодаря горам и плоскогорьям, существует необыкновенная разнохарактерность, которая от природы перешла и на жителей. Можно сказать, что все выпуклости и впадины гористого плоскогорья Иберии отразились на самом её населении. На океанийской и Средиземной окраине соединились все выгоды: климат там самый приятный, плодородная земля покрыта богатейшею растительностью, легкость сообщений манит человека к путешествиям и торговле; поэтому-то в прибрежной области и теснятся земледельцы, купцы и моряки, и тут же основана большая часть больших городов. Внутри же страны, напротив—безплодные плоскогорья, голые скалы, дикия тропинки, ужасные зимы и отсутствие разнообразных произведений делают жизнь обитателей тяжелою, почему молодые люди, привлекаемые счастливыми равнинами, простирающимися при подошве их диких гор, часто выселяются отсюда в значительном числе. Вследствие этого, население по плотности распределено кольцеобразными полосами. Всего более оживлена прибрежная полоса полуострова, в которую входят берега Каталонии, Валенции и Мурции, Малага, Кадикс и долина Гвадалквивира, нижняя Португалия и морской склон западных Пиренеев:—здесь по преимуществу совершается движение людей и мысли. С другой стороны, столица королевства, занимающая господствующее положение в геометрическом центре страны и в средине сети дорог, не могла не сделаться также жизненным центром; но она окружена малолюдными пространствами, а в некоторых местах даже настоящими пустынями.

Эта неравномерность населения в низких равнинах побережья и на внутренних плоскогориях, а еще более—это раздвоение цивилизации полуострова на внешний пояс и центр, имели чрезвычайно важные последствия в общей истории Испании. Каждая из приморских провинций, сознавая свою собственную жизненность и одушевленная достаточною энергиею для самоуправления, стремилась отделиться от остальных частей Испании и жить самостоятельною жизнью. В течение семисотлетнего господства мавров, общая всем государствам племенная и религиозная ненависть могла поддерживать некоторое единство между различными христианскими королевствами Иберии и облегчить образование единой монархии: но, для сохранения этого искусственного единства, правительство прибегало к хитроумной системе терроризма и угнетения, каких не испытывал никакой другой народ. Впрочем, Португалия, которой её положение на океане, значительность торговли и громадные колониальные завоевания обеспечивали отдельную роль, оставалась под ненавистным господством кастильцев менее столетия и отделилась от Испании, как отрывается новый лоскут от платья, сшитого из разных кусков. Под натиском внешних событий, чуть было не погибла и сама Испанская монархия. Напрасно королевская власть, чтобы прочнее утвердиться, отупляла и разоряла народ, истощая, повидимому, его умственные силы: беспрестанные революции и войны в различных провинциях ясно показывали, что и под общим давлением сохранялась сильная индивидуальность каждой естественной группы населения. Правда, благодаря возрастающей легкости передвижений и торговле, постепенной замене одним языком провинциальных наречий, невольному сближению, которые влекут за собою усвоение одних и тех же идей и образование политических партий, связь политического единства между различными народами Испании становится год от году сильнее; но андалузцы и галисийцы, баски и каталонцы, аррагонцы и мадриленосы все еще далеки от того, чтобы составлять совершенно однородную национальность.

Поэтому федеральное устройство, которое ввела было Испанская республика, вполне оправдывалось географическою формою страны и историею её жителей. Эта провинциальная автономия часто была восстановляема на время гражданской войною: насилие хочет осуществить то, чего не могло сделать доброе согласие. Такова, под разными названиями, федерализма или карлизма, и вместе с другими элементами гражданскаго раздора, главная причина революций, волновавших Испанию в последние годы. Населения ищут себе естественного равновесия, и одним из существенных условий этого равновесия является уважение границ, проведенных между провинциями различием почвы и климата, равно как и вытекающими из него различиями нравов. Поэтому каждую из этих естественных областей Испании необходимо изучать отдельно, в виду того, что политические деления не соответствуют вполне ни линиям водораздела между бассейнами, ни границам различных языков населения.