II
К западу от груд горных остатков, нанесенных в эпоху, предшествовавшую нашей, ледниками и потоками, спускающимися с центральных Пиренеев, расстилается обширная равнина ланд (прежде ланн), которая, хотя и не была выровнена водами озера, тем не менее имеет горизонтальный вид водного бассейна. Эта огромная треугольная площадь, имеющая около 14.000 квад. километров и ограниченная с одной стороны океаном, а с другой—Адуром, обработанными холмами Лота и Гаронны и виноградниками Бордо, была прежде морским дном, занесенным песками в плиоценовую эпоху. Её почва отличается замечательным разнообразием. Песчаные массы, толщина которых доходит местами более чем до 80 метров, содержат в себе едва несколько слоев глины; но уже недалеко от поверхности земли просачивания дубильного вещества и других органических соединений превратили песок в серовато-черный слой песчаника, напоминающего по виду, а иногда и по твердости, железо; жилы этого металла тоже попадаются в известных частях ланд. Эти слои плотного песчаника, известные под именем alios, делают почву ланд почти невыгодною для произрастания лесов: корни деревьев только с большим трудом проходят чрез них. Кроме того, слой песчаника, почти всегда тем более плотный, чем он тоньше, не пропускает сквозь себя воду и препятствует обмену газов и влаги между разделяемыми им слоями. Дождевая вода поэтому, по необходимости, должна оставаться на поверхности почвы, и, во время периода дождей, вся поверхность ланд превратилась бы в огромное болото, если бы не позаботились, в начале нынешнего столетия, прорыть так называемые crastes, или сточные каналы, которые отводят излишнюю воду или в реки, лежащие внутри страны, или в прибрежные пруды. Местами, ольховые деревья поглощают часть воды лужиц, образовавшихся в выемках почвы. Кое-где виднеются также глубокая воронки, соединяющиеся с подземными водами; один из таких колодцев Гюкау (Hucau), лежащий на водораздельной гряде между Лейрой и Гаронною, имеет 35 метров глубины.
Слой воды, покрывающий поверхность ланд на различную глубину и делающий ее почти непроходимою для обыкновенных пешеходов, принудил местных пастухов взбираться на ходули более одного метра высотою, с тем, чтобы иметь возможность двигаться беспрепятственно. Никто во всем свете, кроме ландескотов (Landescots) или ланюскетов (Lanusquets), не прибегает, а быть может даже и не прибегал к этому роду передвижения. Сомнительно еще, существовал ли обычай ходить на ходулях в ландах до начала средних веков, так как древние писатели, которые неизбежно должны были обратить на него внимание, ни разу не упоминают о нем. Весьма вероятно, что местное название chanque, данное ходулям, происходит от английского слова chank (нога), и в таком случае начало пользования этим странным орудием относится к английскому господству. Взобравшись на свои заемные ноги, ланюскет сверху наблюдает за овцами, спрятавшимися в кустарниках; он безнаказанно переходит лужи, торфяные ямы, болота, поля вереска или дикого терна. Огромная палка, которою он пользуется с замечательною ловкостью, употребляя ее как баланс, делает еще более странною его наружность. В этой части ланд, где нет еще дорог, этим способом передвижения пользуются все, начиная с детей и кончая стариками. Но этот древний обычай неизбежно должен исчезнуть рано или поздно, как и самые ланды. Пустынные земли, раскинувшиеся между долинами Гаронны и Адура, имели, в начале нынешнего столетия, столь незначительную ценность, что их продавали, измеряя пространство криком: все расстояние, на которое был слышен крик пастуха, покупалось за несколько франков. В наше время даже самые бесплодные песчаные места стали довольно дороги, так как они легко поддаются земледельческой культуре и могут приносить хороший доход; теперь найдется мало мест, где бы можно было видеть совершенно голую ланду, столь обыкновенную для глаз прошедших поколений. Там, где она сохранила свой прежний вид, можно подумать, что находишься на океане. Едва на отдаленном горизонте виднеется неопределенная опушка леса. На огромном расстоянии глаз ни на чем не останавливается: чувствуешь себя как бы затерянным в бесконечности.
Огромный вереск, высокие папоротники, дикий терн, дрок с его золотыми цветами, тростник и осока,—вся эта присущая ландам растительность уступает мало-по-малу свое место культурным растениям, среди которых первое место принадлежит сосне. Лесничие ланд отдали морской сосне преимущество перед всеми деревьями. Впрочем, в этом отношении, они только следовали незапамятным традициям страны, так как ланюскеты в самые отдаленные от нас времена занимались разведением сосны, и во многих местах, под толстым слоем торфа, были найдены стволы, обделанные топором. Легкость культуры, полезность самого дерева, изобилие древесной смолы, вытекающей из неё в продолжение целого столетия и даже дольше,—все это объясняет то предпочтение, которым пользуется это драгоценное дерево. Во время гражданской войны в Америке, случалось, что боченок древесной смолы продавался втрое или четверо дороже, чем равное ему количество обыкновенного вина, и что годовой доход с гектара соснового леса превышал его покупную цену. В южной части ланд, известной под именем Маранзина (Maransin), разводят также дуб (le chene liege), и в каждой местной деревне находятся аллеи огромных дубов, более красивые, чем бульвары больших городов Франции. Ланды Бордо, превращенные частью в рощи, превосходят красотою и разнообразием древесных пород любой парк Западной Европы. Многие из сельских общин, окруженные не так давно обширною, ничего не стоющею пустынею, могли в течение нескольких лет выростить вокруг себя великолепные леса, представляющие неизмеримое богатство. Сосновые иглы, остатки других растении, рытье колодцев, нередко даже вырытие подпочвы, быстро разлагающейся от действия воздуха и дождевой воды,—все это мало-по-малу приготовляет землю к собственно земледельческим работам; к несчастью, здесь часты пожары. С 1865 г. по 1870 г. этими пожарами было истреблено в департаментах Ланды и Жиронды 30.000 гектаров. Нередко приписывали их злобе пастухов, недовольных исчезновением их пастбищ.
В прежнее время вся область ланд с её обработанными землями, с её рощами и редкими деревьями постоянно подвергалась опасности быть засыпанною холмами песку, поднимающимися на западе пустыни, вдоль океанического берега, при чем те из них, которые лежат к югу от Аркашона, имеют не менее 80 и 89 метров высоты и принадлежат к числу самых высоких в Европе. В конце последнего столетия, береговые дюны, гонимые морским ветром, подвигались по направлению к западу со среднею ежегодною скоростью от 20 до 25 метров; продолжая свое движение с тою же быстротою, песчаные волны могли бы покрыть Бордо в период двадцати столетий и, по всей вероятности, потопили бы его под болотными водами. Но теперь уже нечего бояться этого: человек сделал дюны неподвижными; впрочем, только благодаря беспечности человека, дюны могли стать движущимися. Предоставленные самой природе, дюны, под влиянием сырого западноевропейского климата, почти внезапно покрываются растительностью и становятся мало-по-малу неподвижными. Во многих местах песок твердеет от действия органического и неорганического цемента, образуемого осколками раковин, остатками инфузорий, окисью железа. Растения с длинными и крепкими корнями, могущие питаться различными веществами, примешанными к кварцевому песку, пучками растут на дюнах и задерживают движение песчаных холмов; засыпанные песком во время бури, они пускают новые отпрыски и немедленно начинают снова свою работу; другие растения тянутся в виде веревок и покрывают всю поверхность дюн сетью лиян с многочисленными петлями. В закрытых впадинах, где скопляется плодородная земля, пускают ростки семена деревьев, занесенные сюда ветром; образуется маленькая рощица и с каждым днем все увеличивается; деревья мало-по-малу взбираются по скатам холмов—и непрерывный лес рано или поздно покроет ряд дюн. Нет никакого сомнения, что до средних веков все прибрежные дюны были покрыты рощами. В ландах, равно как и в Испании, название гора: mont или montagne применяется одинаково как к песчаным холмам, так и растущим на них деревьям. Из этого можно заключить, что все возвышенности, ставшие впоследствии подвижными, прежде были сплошь покрыты лесом, а следовательно столь же неподвижными, как и пиренейские утесы, служащие их продолжением. К тому же, на дюнах уцелели еще остатки старинных лесов: недалеко от Казо (Cazau), в южной части Аркашонского бассейна, путешественник легко может заблудиться среди гигантских сосен и дубов, имеющих более десяти метров в окружности.
Но почти все эти леса были срублены непредусмотрительными береговыми жителями или сожжены пастухами; стада выщипали траву, вытоптали почву; господствующий западный ветер снова свободно понесся по пустыне. При каждой буре, гряды холмов, над которыми кружилась пыль, подобно туману, беспрерывно подвигались к востоку; массы песку при своем движении засыпали ланды, болота, деревни и плодородные поля. Таким-то образом исчезли местечки: Лиллан (Lillan), Лело (Lеlos), Сарт (Sart), Конти (Contis) и Аншиз (Anchise), так что даже неизвестно, где собственно лежали они; деревня Леж (Lege) два раза бежала от песков: на 4 километра в 1480 г. и на 3—в 1660 г. Местечко Мимизан (Mimizan), одно из самых значительных в стране, было принуждено отодвинуться в свою очередь. Опасность была настолько велика, что наконец решились остановить движение соседних дюн, рассадив по ним сосны; нельзя было терять ни минуты: два крыла песчаной насыпи загибались уже вокруг домов; их можно было принять за огромную пасть, готовую растерзать все, что ни попадет в нее.
Первые сколько-нибудь значительные попытки остановить движение дюн во французских ландах относятся к началу восемнадцатого столетия. Опыты удались превосходно, но тем не менее нигде не было приступлено к систематической работе над культурою прибрежья. Наконец, знаменитому Бремонтье удалось восторжествовать над рутинною оппозициею жителей, которых ему хотелось обогатить, и он, в промежуток от 1787 до 1793 г., окончательно закрепил более 250 гектаров движущихся дюн. С тех пор вопрос был решен; работа разведения лесов подвигалась мало-по-малу, и теперь 90.000 гектаров береговых дюн, идущих от устьев Жиронды до устьев Адура, на протяжении более 2-х градусов широты, образуют один сосновый лес. Правда, что несоразмерная рубка деревьев разрушила на время работу закрепления, и дюны местами снова пришли в движение. Между ними есть также и такия, песок которых настолько легок и подвижен, что до сих еще пор не могли удержать его на месте: таковы дюны мыса Феррэ.
Разведение лесов в ландах, кроме того, что обогатило страну и обезопасило лежащие внутри её деревни, имело еще и другие последствия: оно улучшило местный климат. В прежнее время движущиеся холмы беспрерывно перемещали стоячия воды, расположенные вдоль восточного ската песчаной гряды; высохшие тинистые болота наполняли воздух вредными миазмами; кроме того, пруды заливали места, покрытые богатою растительностью, которая гнила и распространяла заразу на соседния деревни. Закрепление дюн дало в то же время определенные очертания смежным водным бассейнам, уровень которых постепенно понизился, так как они отделяют от себя значительное количество влаги, необходимое для питания больших деревьев. Болотные лихорадки, прежде столь опасные, уменьшились, а общее благосостояние и лучшие гигиенические условия во многих местах совершенно изгнали миланскую проказу. В былое время пятая часть всех жителей Медока лежала в постели весь август и сентябрь месяцы; благодаря так называемой медокской лихорадке (medoquines), почти все обитатели страны имели бледный цвет лица, впалые глаза и были поразительно худы.
Пруды, тянущиеся длинным рядом вдоль восточного ската цепи дюн, были, конечно, в предшествующую геологическую эпоху, бухтами океана: отделенные от него песчаным валом, они отодвинулись мало-по-малу внутрь страны. Наполнявшая их соленая вода постепенно стекла, и место её заняли пресные воды дождей и источников. Таким образом, соединенным действием волн, ветра и дождей, морские бухты превратились в пресные пруды и поднялись, так сказал, по склону континента. Наибольшая из этих внутренних бухт, пруд Казо (Cazau), занимает площадь не менее 6.000 гектаров, и высота его изменяется между 19 и 20 метрами, смотря по временам года. Озеро это, согласно преданиям, еще немного столетий тому назад, соединялось непосредственно с морем проливом Мобрук (Maubruch); рыбаки показывают еще под дюнами место, где начинался когда-то вход пролива. Было бы не трудно понизить, посредством параллельного морю канала, уровень как этого пруда, так и остальных водных плоскостей, и образовать в то же время между Гаронною и Адуром водный путь, защищенный от морских опасностей. Инженеры предложили немало проектов по этому вопросу.
Бассейн Аркашона, лежащий почти на равном расстоянии от устьев Гаронны и Адура, является единственною ландскою лагуною, сохранившею до сих пор свободное сообщение с океаном. Воды Лейры (lа Leyre) и других небольших, впадающих в него, притоков помогли морскому отливу удержать за собою выход; но море беспрерывно работает над сооружением плотины перед бассейном. Песчаный полуостров, известный под именем мыса Феррэ, часто меняет свою форму; в течение последнего столетия он перемещался на несколько километров в ту или другую сторону; теперь вышедшая из воды часть кажется довольно прочною, но его подводные гряды продолжаются далеко в море и заставляют волны размывать противоположный берег, именно, подошву дюны Грав (de lа Grave); даже ближайшие к морю хижины Аркашона подвергаются опасности1. Переменчивость входного бара является самым серьезным препятствием в деле превращения аркашонского бассейна в большой безопасный порт, столь необходимый на берегах Гасконского залива. Самый вход довольно удобен даже для больших кораблей, так как он имеет от 7 до 8 метров глубины при самых значительных отливах; только сильный западный ветер может помешать шлюпкам проходить через него; но бар находится почти в открытом море, вне защиты берегов, и попеременные течения, ударяясь о подводные гряды, часто изменяют свое направление и заставляют корабли дрейфовать с страшною быстротою. По вычислению инженера Пэрье (Pairiet), каждый прилив средней величины вводит в бассейн массу воды в 336 миллионов кубических метров, увлекаемых обратно отливом. Так как прилив продолжается шесть часов, то, в среднем, каждую секунду вливается в бухту 15.550 кубических метров воды, что составит массу вдвое большую водной массы среднего течения Дуная. Вид этой могучей реки, идущей на встречу белеющим волнам моря, представляет восхитительное зрелище, если смотреть на него с высоты дюн.
Все стоки прудов ланд и даже морская река аркашонского бассейна загибаются к югу действием морского течения. Песчаная насыпь, лежащая на правом берегу каждого стока, удлиняется постепенно, благодаря массам песку, принесенным морем, и образует береговую цепь, направляющуюся к югу. Река, естественное течение которой удлиняется таким образом на несколько километров, должна, по необходимости, поднимать дно русла, и уровень пруда, стоком которого она служит, мало-по-малу возвышается. Чтобы снова понизить его и освободить от воды широкий пояс берега вокруг всего озера, достаточно, поэтому, регулировать стоки и дать им нормальное направление. Этим путем был понижен на несколько метров уровень прудов Сустон (Soustons) и Сен-Жюльена (Saint-Julien), лежащих в южной часть ланд. Инженеры приступали даже, хотя и в несравненно меньших размерах, чем в Голландии и Ломбардии, к прямому выкачиванию воды из прудов. Наиболее значительною работою этого рода является осушение пруда Оркс (Оrх), лежащего недалеко от Байонны, у подошвы холмистого полуострова. Уже во времена Генриха IV думали превратить его в обработанное поле, но дело это удалось довести до благополучного конца только в 1864 г.: обводный канал принял и отнес к морю 30 миллионов кубических метров, наполняющих водный резервуар, и 1.200 гектаров песку или илу были приобретены для земледелия.
Итак, люди, не менее природы, трудились над изменением физических условий и наружного вида прибрежья ланд; но весьма вероятно, что в течение современного геологического периода произошли еще более значительные изменения в части берега, покрытой водами2. Риф, лежащий, согласно морским описаниям прошедшего столетия, на 25 километров к западу от аркашонского берега на глубине 6 метров, теперь совершенно исчез, так что даже не могут найти и следов его. Многочисленные свидетельства мореплавателей, рассказывающих о кусках шлака, плавающих на поверхности воды, о колебании моря, о глухом шуме, заставляют думать, что дно бискайской бухты потрясается иногда подводными извержениями. Но, не говоря уже о колебаниях дна океана, терраса, составляющая подводную закраину самого континента, значительно изменила свое строение под влиянием работы различных геологических сил. Поверхность ланд, на вид почти горизонтальная до самой подошвы дюн, далеко не такова под водою; там склон идет, в среднем, в два раза быстрее. Не будь этого, берег пропасти в три или четыре тысячи метров глубины, занимающей центральную часть Гасконского залива, находился бы, по крайней мере, на двадцать километров далее к западу.
Очевидно, что весь берег с его подводною террасою медленно подвигается к востоку. Во время Бремонтье море захватывало ежегодно около двух метров морского берега в местности, лежащей на равном расстоянии от аркашонского бассейна и устьев Жиронды. В других местах захваты были еще значительнее, хотя в то же время, в виде исключений, берег кое-где нисколько не изменился или даже выдвинулся к морю. В общем, континент значительно отодвинулся. Нетрудно определить, как это указал г. Делесс, старинную береговую линию; для этого стоит только продолжить скат ланд через дюны до встречи его с морским уровнем.
При взгляде на береговые дюны, общая масса которых может быть исчислена в 20 или 30 миллиардов кубических метров, можно с первого раза подумать, что морской берег наростает, вместо того, чтоб беспрерывно отступать. Вычисляют, что море и ветры выбрасывают ежегодно от пяти до шести миллионов кубических метров песку на ту часть морского берега, которая лежит между Жирондою и Адуром. Но откуда берется вся эта масса? Нельзя думать, что волны приносят ее с юга Гасконского залива, потому что горы, образующие испанские мысы, состоят, главным образом, из меловых земель и, к тому же, омываются весьма глубоким морем, поглощающим размельченные куски утесов. Песок этот не может, равным образом, явиться с севера, так как берега Сентонжа образованы известковыми утесами. Остается, поэтому, признать, что сами ланды, вместе с подводным плато, доставляют материал для своих берегов. Минералогические исследования доказали, что прибрежный песок имеет состав вполне тождественный с землями внутри ланд; он состоит, главным образом, из белого, желтого и черноватого кварца, перемешанного с небольшим количеством гранита, окиси железа и осколками раковин; местами, особенно у истоков рек, песок настолько крупен, что имеет вид хряща.
Захват континента идет во многих местностях настолько быстро, что его можно наблюдать простым глазом: при каждом ударе волн, море отвоевывает небольшую полосу песку. Отодвигаясь таким образом к востоку, берег раскрывает, так сказать, всю свою внутренность, так что можно изучать не только геологическое строение первобытной почвы ланд, но и остатки её прежней растительности. Равным образом, явилась возможность узнать, что человек заселял ту страну, где масса дюн катит теперь свои песчаные волны. Действительно, несомненные следы человеческой промышленности попадаются то здесь, то там на узких морских наносах, служащих западною границею дюн. Возле мыса Негад (Negade) виднеются развалины печи, вокруг которой разбросаны бесчисленные осколки посуды, свидетельствующей о довольно значительном техническом прогрессе; в других местах можно видеть сосновые стволы, дрова на-половину обугленные, пепел, кучи смолы и другие предметы, все вместе напоминающие те места, где располагаются теперь люди, занимающиеся гонкою древесной смолы. Далее виднеются ямы, следы людей и животных, отпечатавшиеся на слоях глины, очищенных ветром от песку. Но нигде доказательство пребывания древнего человека не попадаются в таком изобилии, как к югу от входа в аркашонский бассейн, на гравском и матокском морских берегах. Там беспрерывные захваты моря, подкапывающагося под основание дюн, обнажали наносы, торфяные ямы, ряды срубленных деревьев, носящих на себе неоспоримые следы человеческого труда; кирпичи, разбитая посуда покрывают землю, на сосновых стволах видны зарубки, сделанные топором; нашли даже отпечатки башмаков, подбитых гвоздями и весьма похожих на те, которые носят еще и теперь крестьяне ланд.
Итак несомненно, что море размыло берег ланд; но, кроме вытравливания, произошло еще оседание берега, так как все следы работы людей, которые должны были бы находиться над уровнем прилива, встречаются вровень с поверхностью воды при отливе; даже на андерносском морском берегу (lа plage d’Andernos), к северу от аркашонского бассейна, прилив приносит каждый раз стрелы и другия вещи, сделанные из кремня и подобранные им в доисторических деревнях, залитых морем на неизвестно какой глубине3. Какова была причина этого несомненного оседания почвы? Огромная тяжесть дюн, сжавших лежащие внизу слои, могла способствовать до известной степени факту понижения; но не должно ли также и это явление объяснять процессом отступательного движения, который имел место по всей стране?
Тот факт, что утесистые берега северной области ланд осели, в свою очередь, оправдывает вышеупомянутую гипотезу. Полуостров, разделяющий Жиронду и океан, в своей северной оконечности, не придерживается общего направления морского берега, отделившись более 200 километров южнее от подошвы Пиренеев. Следуй он нормальному направлению, он доходил бы до островов Олорона и Рэ (Re); вместо того полуостров заворачивает к северо-востоку. Очевидно, что твердая земля потеряла здесь немало тысяч гектаров, и исчезли не одни пески, но и гряды утесов были залиты волнами или уменьшили свое протяжение. Самый замечательный пример подобного уменьшения утесов представляет скала, где расположен великолепный Кордуанский маяк, огонь которого, показываясь через минуту, освещает вход в Жиронду. В наше время, прилив совершенно покрывает скалу; к ней можно пристать только во время отлива, да и тогда островок, окружающий могучий цоколь маяка, имеет весьма незначительные размеры. В конце шестнадцатого столетия, когда архитектор Луи Дефуа (Loius de Foix) работал над постройкою башни, остров был достаточно велик и высок для того, чтобы можно было устроить на нем временные помещения для рабочих4. И в то время как остров становился все меньше и меньше, берег твердой земли отступал постепенно от маяка; в 1630 г. Гравский (de Grave) полуостров отстоял не более 5 километров от Кордуана; теперь же расстояние между ними равняется 7 километрам. Вследствие понижения материка пришлось увеличивать высоту маяка, чтобы он был виден с моря. Дельфольтри высчитал, что ежегодное понижение равняется трем миллиметрам. Многочисленные деревни, названия которых сохранили нам хроники, были поглощены волнами или идущими впереди них дюнами. Город Сулак (Soulac), весьма богатый в эпоху английского господства, лежал в то время на берегу Жиронды и служил торговым посредником между Бордо и Лондоном. Но полуостров, уступая морю, двинулся к востоку, так что готическая церковь и развалины стен—все, что уцелело от Старого-Сулака—находятся теперь на берегу океана. Весьма вероятно, что вся часть полуострова, лежащая к северу от Сулака, превратилась бы в остров, и что море проделало бы Жиронде новое устье, если бы в дело не вмешались (быть может и ошибочно) инженеры и не закрепили бы берег дорого стоющими работами. Нигде, на всем протяжении французского берега, не было столь ожесточенной борьбы между океаном и волею человека, и нередко исход боя бывал сомнителен. Точные измерения, начиная с 1818 г. до 1846 г., доказывают, что в течение этого почти тридцатилетнего периода мыс Грав отодвинулся на 720 метров к юго-востоку; когда, наконец, было приступлено к работам, то берег ежедневно отступал более чем на 13 сантиметров. Теперь, как кажется, берег окончательно закреплен; когда плотины оседают, то достаточно снова завалить их откосы и замазать трещины. Перешеек Гутт (des Huttes), подвергающийся опасности быть разорванным, имел прежде только 200 метров ширины, но с тех пор, как закончена оборонительная ограда, ширина его дошла до 500 метров.