III

Работа разрушения, отделившая английский Корнваллис от Арморики, оторвавшая от материка Нормандские острова и приведшая полуостров Бретань к его нынешним размерам, совершалась также и при берегах моря между Луарой и Жирондой. Подводные скалы тянутся к западу от островов Олерона и Рэ, и от всего вандейского побережья, и связывают под водою остров Э с твердою землею посредством одного из тех подводных перешейков, которые сами моряки обозначают названием «мостов». Все эти гряды скал, непокрытые илом и животными остатками, суть не что иное, как основания бывшего берега, разъеденные движением волн до различной глубины. Это попятное движение, которое в середине нынешнего века Арсер определял в 2 фут., ежегодно в настоящее время, по вычислению Буке-де-ла-Гри, не превышает 50-ти сантиметров в год. Предполагают даже, что опасные Рошбонские рифы, находящиеся на расстоянии более 50 километров к западу от острова Рэ, представляют собою не что иное, как остатки разрушенного берега. Параллельно этому прежнему берегу от банок Жиронды до самого мыса Бретань тянется огромное илистое поле, занимающее почти 2 миллиона гектаров.

Но в пределах этого первого берега, о котором свидетельствуют глубокия скалы, заметны еще отчасти выступающие из воды развалины второго берега, который довольно явственно обозначается в открытом море правильною линиею измерений двадцати-метровой глубины. Остров Олерон составляет, очевидно, продолжение берегов Трамбляд, которые сами, в свою очередь, составляют северное продолжение берегов гасконских ландов: издали кажется, что дюны Олерона составляют одну цепь с дюнами материка, и, действительно, морской рукав, отделяющий остров от материка, во время самого низкого отлива не имеет 500 метров ширины; в четырнадцатом веке, как говорит предание, он был еще уже и был непроходим ни для какого корабля. С тех пор он расширился; один большой фрегат прошел через него с успехом даже в начале нынешнего века, но теперь ни один экипаж не отважится пуститься в этот опасный «проливец», называемый Момюссон, или «Male Bouche». Даже в хорошую погоду суда не входят в Момюссон иначе, как при постоянном ветре: если только ветер вдруг перестает дуть, корабль неизбежно увлекается течением на песчаные мели и скоро разрушается волнами. Когда ветер дует с открытого моря, то более чем в шестидесяти километрах расстояния, совершенно слышно бушевание грозного пролива: «Момюссон ворчит», говорят тогда поселяне.

Остров Рэ, хотя и гораздо дальше от материка, тем не менее, как и Олерон, оторван от бывшего берега, и его «дикий берег», обращенный к океану, был некогда берегом самого материка: его юрасские известковые скалы составляют геологическое продолжение скал Они. Вокруг Рэ, о котором география начинает упоминать только с восьмого века, стертые волнами скалы, или «Platins», во многих местах составляют продолжение плоских берегов и основания рифов; скалы, на которых стоит высокий маяк Китовая Башня, возвышающийся над волнами на 50 метров, выдвигаются таким образом в море более чем на четыре километра. На западном берегу острова, недалеко от опасных Шаншардонских рифов, существовал некогда, по преданию, город Антиоха, имя которого связано, вероятно, с воспоминанием о крестовых походах; но его поглотили будто бы в бурю воды «Дикого моря», и еще и ныне, как говорят обо всех, исчезнувших под водою городах, рыбаки видали, будто бы, сквозь прозрачные воды некоторые остатки его домов. Большой пролив, отделяющий остров Рэ от Олерона, получил название легендарного города—Антиохский. Неподалеку от того места, где стоял будто бы Антиох, самому острову угрожает опасность исчезнуть во всю свою ширину, ибо между северным полуостровом, где стоит местечко Арс, и более значительною южною землею, остается лишь узкий перешеек, около 70 метров от одного берега до другого; с одной стороны бьют волны Дикого моря, с другой—омывают его воды более спокойного залива, окруженного солончаками и называемого Фьеф (Ленным морем). В бурю, если вы станете на узкой косе Мартрэ, близ развалин древнего владельческого дома, вы ясно чувствуете, что земля дрожит под ударами двух морей, которые мечутся одно на другое.

Остров Нуармутье, к северу от вандейского берега, походит на Олерон своею близостью к континентальному берегу и своим очертанием, которое точь-в-точь такое же, как и у вандейского берега. От твердой земли он, как и Олерон, отделяется лишь узким каналом, но при отливе он оказывается совершенно соединённым с Пуату, так как часть пролива, известная под именем Гюа, (gue—брод), допускает даже проезд каретам и телегам. Поэтому, с геологической точки зрения, Нуармутье есть простая принадлежность твердой земли, и, однако же, раздельность существует, вероятно, с давних времен, так как остров представляет центр независимой жизни: есть насекомые, один вид улитки и скорлупняки, встречающиеся только на Нуармутье, между тем как весьма распространенные в Пуату ехидны вовсе неизвестны на острове.

Впрочем, может быть пролив прежде был шире и глубже. Обычай переходить с материка на остров Нуармутье в брод—существует не более века: до 1766 года никто не осмеливался ступить на выходившее из воды дно залива к северу от узкого Фроментинского канала, где между берегами, при высоком приливе, остается пространство не более одного километра, но оно также бывает свободно от воды при отливе; в 1861 г. пришлось прорыть искусственный проход. Если Гюа не пользовались для перехода, то причина этого заключалась, конечно, не в трусости береговых жителей, а в действительных опасностях. Если волны разрушают с одной стороны, то они могут строить с другой, осаждая приносимые ими наносы. Пока островок Пилье, расположенный к северу от Нуармутье, отделялся от большого острова, залив Фен, на востоке, с более спокойною водою, постепенно наполнялся землею: пространство, приобретенное сушею у морского дна без вмешательства человека, составило в течение века 700 гектаров. Дюны, которые покрывают на острове пространство около 9 квадратных километров и с которых западный ветер сносит верхушки, сдувая песок в восточном направлении, точно также принимали участие в возвышении дна пролива.

Не только Нуармутье, но и различные части побережья Сентонжа и Пуату представляют замечательные примеры заноса бывших бухт. Таковы были во многих местах недавние приросты твердой земли, составляющие для одного Эгильонского залива до 30 гектаров в год, которые нельзя объяснить исключительно отложением наносов морского и речного происхождения. Большая часть геологов принимают, что в постепенном возвышении берегов принимали участие и другие силы, т.е., что было настоящее поднятие почвы. Так, по различным признакам можно, повидимому, заключить, что, довольно небольшая ныне, Эгильонская бухта две тысячи лет тому назад была заливом, далеко вдавшимся в землю, и что Ниортская Севра изливалась в море непосредственно по выходе из своей долины холмов. При этом, многие бывшие островки, раскиданные по наносным равнинам, носят следы морского подтачивания на гораздо высшем уровне, нежели нынешний уровень моря; около Сен-Мишеля, в Герме, в 6 километрах от моря, есть совершенно обсохшие устричные банки, которые находятся теперь на десять метров выше уровня океана, и которыми в средние века пользовались для устройства плотины, защищавшей ныне удаленный от моря порт. Принимая даже вместе с некоторыми писателями, что сен-мишельские холмы наношены человеком, т.е. представляют простые кухонные остатки, как kjoekkenmoddinger в Дании, остается объяснить еще, каким образом морские бухты со скалистым дном находятся теперь на много метров выше моря, каков, например, бывший порт Тальмон в Вандее, где во времена Генриха IV артиллерия отправлялась водою, и Майльзэ, являющийся островом в жалованных грамотах двенадцатого века.

Как обсохшее дно залива Пуату, так и части территории Рошфора и Маренн, к востоку от острова Олерона, образованы из новейшей глины, которая должна была быть принесена морскими водами или из Бретани, или из Вандеи, так как холмы Сентонжа состоят исключительно из известковых слоев, которые при размельчении вовсе не дают глины. В Трамбладе, до прорытия нынешнего канала, существовал «ecours» (рукав), твердое дно которого не переставало правильно повышаться, несмотря на часто повторявшуюся чистку. Местные жители констатируют это явление, говоря, что «глина на дне растет».

Какова бы ни была причина прибыли во многих местах земли на счет воды, пространства, оспариваемые друг у друга обоими элементами, весьма значительны и не перестают видоизменяться из века в век, особенно с тех пор, как и человек вступил своим трудом в число геологических деятелей. Обсохшие пространства дна и поглощенные земли находятся в непосредственном соседстве друг с другом. Так, перешеек, соединявший некогда маленький островок Э с материком, унесен волнами и заменен широким проливом. Севернее, на берегу стояло местечко Монмельян, следов которого искать было бы напрасно так же, как и города Шатлельона, семь башен которого еще в 1709 г. возвышались на носящем его имя мысу. На юге же от Шаранты совершились явления противоположные. Там многие топи, над которыми господствуют высоты Сент-Аньан, Сен-Жан-д’Англь, Сен-Жюст, носят названия портов; и действительно, в средние века в них входили корабли; при подошве башни Бру, стоящей на мысе в 11 километрах к юго-востоку от Маренн, еще в 1620 г. строились суда в 40 тонн, и остатки кораблей были открыты в окружающих ее низменностях. Да и возвышенные земли Маренн, Арвера не были ли большею частью островами? Их окружает со всех сторон поднятое морское дно: прежде и говорили «отправляться на Маренные, «отправляться на Арвер», как ныне говорят «отправляться на Олерон». Наконец порт Бруаж, который в средние века был большим торговым рынком на берегу океана и в котором видели Птоломеев portus Santonum, теперь есть не что иное, как отдаленная от моря развалина. Правда, люди помогали работе природе: в 1586 г. жители сами заперли порт Бруаж, «самый лучший, какой только море образовало при этих берегах», затопив при входе канала двадцать судов, нагруженных камнем. Первоначальная почва находится только на глубине 45 метров.

К различным переменам, произведенным наступлением и отступлением моря, присоединились еще видоизменения, производимые движением песков. Цепь дюн, окаймляющая побережье Гаскони, снова начинается к северу от лимана Жиронды, и, перескакивая с мыса на остров, с острова на мыс, доходит до устья Луары. Дюны Арвера или «puechs», между Жирондою и Момюссоном, занимают пространство в 900 квадратных километров, и один из холмов около Трамблада возвышается на 62 метра. Арверские пески отличаются от песков Ландов богатством углекислой соли и остатками раковин, почему здесь могла разводиться морена, как в известковых болотах в окрестностях Авиньона. Но если состав песков и различен, то явления подвижности одни и те же. «Горы идут в Арвер», говорит древняя пословица, и много несчастий причинило наступательное движение дюн в исторические времена. Город Аншуан не раз отступал перед песками, как пена, гонимая волною, и не мог остановиться окончательно прежде, чем достиг того места, где теперь стоит Трамблад. Южнее, деревня Биз была покрыта высокою дюною Брикетт. На Олероне пески поглотили церковь Святого Траяна. В Нуармутье, в Вандее, песчаные волны также накатились на человеческие жилища. Но укрепление дюн посредством разведения сосен оказалось успешным в Ландах везде, где только оно было предпринято серьезно. С Маренн трамбладские дюны потеряли вид блестящих туч и кажутся теперь, как и другие, холмами, одетыми густою зеленью.

Справившись с дюнами, человек овладел точно также и неверными землями, которые оспаривались друг у друга наносами и волнами. Весь бывший залив Пуату, занимающий пространство более 400 квадратных километров, превращен в пастбища и нивы при помощи сточных каналов, рассекающих местность на поля геометрической формы. Города и местечки построены на землях, которые были окружены когда-то морскими волнами; но в самой равнине нет никаких жилищ, кроме хижин так называемых «huttiers», жителей, живущих бедно и употребляющих на топливо плитки, называемые bouza, состоящие из смеси тростника, рубленой соломы и животных экскрементов. Для перехода с одного поля на другое, мужчины и женщины употребляют шесты, опираясь на которые перескакивают широкия канавы. На берегах бухты Бургнев, против Нуармутье, отвоеванные у моря земли точно также превращены в обработанные по образцу голландских польдеров; все морские наносы залива поступили таким образом в пользование человека одни за другими, и самые острова постепенно были присоединены к материку. На карте Пьера Рожера от 1579 г. остров Буэн значится еще в открытом море, а другой остров, восточнее, помещен в низменных равнинах, находящихся в наши дни при подошве холмов Шатонева. В 1622 г. Бургнев был еще морским портом.

Высокая цена на соль заставляла некогда жителей побережья устраивать соленые лагуны на бывшем глиняном грунте, отложенном морем;—древние документы упоминают о них с седьмого века. От Седра до лимана Луары берег окаймлен солончаками, где морская вода проводилась из одного отделения в другое, пока не отлагался слой соли. Но в дождливые годы на западных берегах невозможен никакой сбор соли, и даже в хорошие годы она здесь дороже, нежели при берегах Средиземного моря и солончаках востока; потому соленые болота были покинуты одни за другими и превращаются в болота «негодныя». Но «негодныя» для производства соли, болота эти могут сделаться новым источником богатства, так как они, смотря по степени осушения, дают или сено, или грубые травы. Только для здоровости страны необходимо, чтобы идущая из внутренности страны пресная вода не смешивалась в бывших лагунах с соленою; в противном случае воздух заражается, и в окрестном населении начинается сильная смертность. Вследствие незнания-то этих гигиенических правил климата, жители дистриктов Рошфора и Маренн и страдали так долго от эпидемических лихорадок. Бывало, что некоторые общины не могли дать армии ни одного рекрута, так как все молодые люди были слабы и больны. Вымирали целые местечки и деревни: лихорадка не менее, чем отступление моря, сделала из Бруажа то, что он есть теперь, т.е. несчастную деревушку, в которой вы удивляетесь гордо возвышающимся вокруг валам и бастионам. Но благодаря долго неподдерживавшимся усилиям одного преданного делу человека, г. Лё Терма, вся область Маренн совершенно ассенизирована, лихорадки исчезли, и жизнь человеческая достигла снова своей нормальной средней продолжительности: относительная смертность в Мареннах: с 1817 по 1832 г. 1 на 21 человек; с 1838 по 1847 г. 1 на 27 человек; с 1866 по 1876 г. 1 на 37 человек.

Известно, что все прибрежные жители Сентонжа и Пуату извлекают пользу не только из обсохших берегов, но и из вод, устраивая в них садки для устриц, резервуары для рыбы, садки для ракушек, и эти уже весьма производительные промыслы назначены, повидимому, получить весьма большое значение, если судить по совершившимся уже в недавнее время успехам. Кроме того, жители островов Олерона, Рэ, Нуармутье, при тесноте своих осаждаемых морем полей, употребляют, в качестве навоза, морские водоросли, выбрасываемые волнами, ожидая того дня, когда сами луга океана начнут методически скашиваться. Высчитано, что каждая земледельческая семья на острове Рэ собирает для обработки своих полей средним числом двадцать возов водорослей, т.е. всего около ста тысяч возов в год. И собиранием морской травы среди бурунов занимаются, иногда с опасностию для жизни, преимущественно женщины; часто даже случается видеть, как эти смелые «megayantes» храбро выдерживают разбивающуюся над ними в пену волну и хватают принесенные волною водоросли.