Глава XI Британские острова.

I. Общий обзор.

Великобритания, Ирландия и острова, их окружающие, составляют весьма незначительную часть земного шара, хотя их влияние на него тем не менее весьма значительно. Поверхность их в сумме равняется не более как одной тысяча-шести-сотой доле всей земной поверхности, а по сравнении с Европою не составит даже одной тридцатой части последней. В сущности настоящая живая область Британских островов, которая дала англичанам первостепенную роль на земле, представляет не более половины территории, образующей политически так называемое Соединенное Королевство.

Пространство Британских островов: 314.628 кв. километров.

Население в 1893 г.: 38.675.000 душ.

Население на километр: 123 жителя.

Отрезанная от Европы Ламаншем и Северным морем, а также отделенная от Ирландии и островов Оркадских и Гебридских, Великобритания сама состоит из нескольких областей, весьма различных в географическом отношении, отчего и должна была оставаться разделенною на несколько отдельных государств до тех пор, пока дороги, успехи мореплавания и заселение не связали достаточно между собою жителей отдельных областей. Группы холмов, или даже гор, находящихся во многих частях острова, и в особенности удлинненная форма Великобритании заставили население распасться на отдельные группы, вследствие чего различия в интересах и склонностях повели, как и всегда, к столкновениям и войнам. Страна равнин и невысоких холмов, составляющая юго-восточную часть Англии, представляет одну из тех естественных областей, жители которой долго отделялись от своих соседей и историею, и обычаями. Точно также длинный полуостров Корнваллиса, который тянется к открытому океану между Ламаншем и Бристольским заливом, и двойной гористый полуостров Валлиса, или Уэльса, явственно отделенный на севере и юге глубокими береговыми вырезками, составляют страны со своим особым характером, дающие населению особые черты. Гористая часть собственно Англии возвышается к северу от Гумбера и Мерсея, где страна является внезапно сжатою между двумя морями; в этой-то центральной части Великобритании и образовалась четвертая естественная провинция, отличающаяся от остальных и своею геологическою историей, и судьбою населения. Чевиотские горы и другие горные группы южной Шотландии, идущие, в виде поперечного вала, от одного моря до другого, к северу от съужения Сольвей-Фирта, а затем равнины, которые тянутся от Фирт-ов-Форта к Фирт-ов-Клайду, также представляют предуказанные исторические деления в теле главного острова. Наконец, горы и суровые долины Верхней Шотландии составляют как-бы совершенно особый мир, отдельный от остальной Великобритании; высоты эти представляют совершенную противоположность низменным или слабо бугристым землям, расстилающимся по направлению к югу. Естественные границы между провинциями в двух местах были определены, так сказать, линиями искусственной защиты, а именно между лиманами Форта и Клайда и затем далее к югу между устьем Тайна и Сольвей-Фиртом римлянами были воздвигнуты стены и башни, для предотвращения вторжений горных разбойников.

В общем Великобритания имеет чрезвычайно изящную форму, в одно и то же время и легкую, и горделивую, и представляет поразительное сходство в строении со Скандинавским полуостровом: подобно последнему, она удлиннена в направлении меридиана; плоскогорья и горы возвышаются точно так же с западной стороны, а главные реки текут к востоку; даже Северн сначала течет в этом же направлении и только под конец поворачивает в обратную сторону. Ирландия также имеет красивые контуры, но она массивнее восточного острова. Горы, возвышающиеся на ней, делят ее также на естественные области, и между населениями последних велись прежде частые войны, но в общем западный остров, по сравнению с восточным, представляет более географического единства.

Хотя Британские острова покоятся на том же подводном плоскогорье, как и западная Европа, и хотя Англия едва отделена от Франции узким и неглубоким морским протоком, так что в ясный день с высот Дувра видны скалы Гри-Нэ, тем не менее Альбион был для наших предков действительно отдаленным островом, ибо внезапные ветры, быстрые и изменчивые течения, песчаные отмели и отвесные скалы делали мореходство опасным. В военное время сообщение прекращалось совершенно, в мирное же время оно было редко, всегда сопряжено с опасностью, и кроме моряков и купцов никто им не пользовался. Почти вся масса населения по образу жизни, понятиям и нравам, оставалась вполне островною, а потому история его должна была получить свой особый характер. Кроме того, римлянами была покорена лишь часть Великобритании, и влияние царственного народа было здесь несравненно слабее, чем в Галлии. Что же касается Верхней Шотландии и Ирландии, то они никогда не принадлежали к римскому миру; они были защищены от легионов Цезарей расстоянием и опасностями океана. Племена этих стран стали принимать участие в общем движении истекающей из Рима цивилизации медленно и постепенно; до них едва доходила зыбь вызванного сотрясением волнения. В отношении общей истории человечества, Британские острова находились в совершенно таком же положении, как и в отношении флоры и фауны. В Англии не встречаются многие из французских и германских видов, хотя климат её был бы для них благоприятен; Ирландия же, в свою очередь, беднее животными и растительными формами, чем Великобритания. Переселению видов мешали отчасти морские рукава: одни виды, при помощи своих плавников или крыльев, или при посредстве ветра, переправлялись через проливы, другие теснились перед препятствием, но преодолеть его были не в состоянии. Точно также и значительные исторические движения Европы распространялись по Англии и в особенности по отдаленной Ирландии лишь весьма ослабевающими волнами.

Итак, жизнь Англии, по сравнению с Европой, должна была принять свой особый характер, свой самобытный ход. Страна, в которой должна была развиваться национальная цивилизация, отличается, впрочем, большими физическими преимуществами. Холмы и горы, возвышающиеся в различных частях этой страны, не настолько высоки, чтобы вполне разъединять их жителей и представлять действительные затруднения для сообщений между обоими склонами. Единственные группы вершин, могущие представить серьезные препятствия для мирных сношений, это—Грампианские горы Верхней Шотландии, находящиеся именно на северном конце острова, а потому отделяющие от массы народа лишь редкое население. Эти шотландские скалы, представляющие высочайшие вершины Великобритании, находятся вне живой части страны, в области океанических ветров и туманов. Низменная же часть, область привилегированная во всех отношениях, находится на противоположном конце острова, прямо против материка. Это бассейн, который, будучи защищен морем, омывающим его с востока и юга, тем не менее привлекает к себе колонистов и купцов, открывая им свои порты. Здесь-то, в соседстве с Францией и Нидерландами, и развилась всего быстрее цивилизация; здесь же основалась и столица, смотрящая, так сказать на Европу—источник её торговли и промышленности, первый импульс всех её успехов. Вокруг лондонского бассейна развертывается чрезвычайно правильный полукруг геологических формаций, представляющий с юга, запада и севера как-бы идущую в несколько рядов ограду, в которой сменяются самые разнообразные почвы, представляющие всевозможные комбинации песку, глины, извести и растительной земли.

Из всех стран Европы Англия отличается чрезвычайным разнообразием своих скал: это «рай» для геологов, резюме Европы и даже значительной части Азии и Америки. Мало найдется формаций, которые не встречались бы в Англии, хотя клочками. Кроме того, формации эти расположены с такою правильною последовательностью, что строение страны, как в общем, так и в подробностях, могло быть изучено лучше, чем где-либо. Творец стратиграфии, Вильям Смит, в 1815 г., после двадцати-пяти-летних странствований пешком по всем частям острова, издал первую полную геологическую карту Англии, при чем нельзя не подивиться относительному совершенству, достигнутому им с первого раза, благодаря терпеливым исследованиям. С тех пор можно было исследовать почву более кропотливым образом, и не только в верхних слоях, но и на значительной глубине, и новые открытия показали, насколько велики заключающиеся в недрах обоих островов сокровища. Еще в сказочные времена, когда историей не было даже произнесено имя народов, населявших Великобританию, минеральные богатства Касситеридских островов, т.е. Корнвалиса, вызывали значительную торговлю с берегами Средиземного моря, да и теперь, как ни велики подземные сокровища Соединенных Штатов, Мексики, Перу и Австралии, Британские острова являются самою производительною горнопромышленной страною на земном шаре. Но это первенство дали им уже не оловянные рудники, а залежи каменного угля.

Почва Британских островов, столь богатая в своих глубинах, на большей части своего протяжения отличается также и естественным плодородием поверхности; там же, где она безплодна, нет недостатка в оплодотворяющих ее удобрениях. Даже в местностях, расположенных близ восточного берега и, следовательно, защищенных от дождливых ветров горными группами запада, дожди обильны, и почва орошается многочисленными речками. Округ Линкольн, где падает наименьшее в Англии количество дождевой воды, получает ее, однако же, более полуметра. Правда, в некоторых областях Великобритании, в Дартмуре, на Корнийском полуострове, в горах Валлиса и Кумберланда и, наконец, в горной Шотландии, о которые ударяется морской ветер, изливают своими оврагами огромное количество вод, большая часть которых возвращается в океан, не будучи употреблена человеком. Высота воды, выпадающей в этих областях, больше двух метров в год.

Среднее количество дождя, выпадающего во Франции, по Делесу—0,77 м.; в Великобритании—0,84,5 м.; в Ирландии—0,91,6 м.

Следовательно, в среднем, количество дождя, получаемого Великобританией и Ирландией, значительно больше, чем во Франции, испарение же, вследствие общей влажности атмосферы, значительно слабее; но, несмотря на это, болота занимают лишь весьма незначительное пространство. В Англии волнистость почвы всюду способствовала стоку дождевых вод; в Ирландии же воды собираются в середине страны, но не образуют болот, потому что или наполняют скалистые бассейны, или питают мхи, или же насыщают мало-по-малу громадные губки торфяников, не распространяя в воздухе опасных миазмов.

Великое преимущество климата Британских островов—это замечательно ровная температура. В то же время острова эти, расположенные в теплых водах, тихо двигающихся от тропических морей к полярному океану, составляют как-бы часть Атлантического океана по влажной окружающей их атмосфере. Нигде, кроме Фарерских островов и берегов Норвегии, получающих то же благодетельное дыхание, действительный климат не расходится в такой степени с тем, какой можно предположить, считая по расстоянию от экватора. Нигде, как известно, изотермические линии не отклонены так далеко к северу, как здесь. Вопреки движению солнца, средняя температура в Ирландии, под 52° широты, так же высока, как в Соединенных Штатах под 38°, на 1.540 километров южнее; что же касается зимней температуры, то она даже на самой оконечности Шотландии оказывается мягче, чем в Новом Свете на 20 градусов ближе к экватору. Летом покоющиеся на Великобритании слои воздуха бывают теплее морской воды, которая освежает берега и умеряет жар; но местности низменной Англии, центральные области которой еще довольно удалены от моря и более подвержены влиянию континентального климата, теплее равнин Шотландии, и в общем изотермические линии, начиная с 18 градусов в бассейне Темзы и до 12 градуса на Оркадских островах, следуют одна за другою довольно правильно. Зимою, наоборот, температура воды оказывается выше температуры воздуха, вследствие чего в обращенных к материку равнинах Англии чувствуется холод, зимний же климат Ирландии и Шотландии, о западные берега которых ударяются преимущественно воды открытого моря, бывает настолько смягчен, что изотермические линии принимают направление меридианов: так, изотерма 5 градусов идет вдоль ирландского берега от Лиммерика до Донегала, а линия 4 градусов извивается параллельно западным берегам Великобритании, от Бристоля до Тюрсо и Оркадских островов, и зимний климат остается одинаковым на протяжении 900 километров с юга на север. Что же касается январского климата, то он холоднее на берегах Темзы, чем по берегам Гебридских островов, где середи зимы продолжают существовать такия растения, которые были бы убиты холодами Мидльсекса. Это необыкновенное в физике земного шара явление способствует географическому единству страны и чрезвычайно облегчает переселения с одного конца её на другой. Для англичанина и шотландца, поменявшихся местами жительства, приспособление к новому климату, всюду сопряженное с опасностями, далеко не так страшно, как для бретонца и провансальца при подобной же перемене. Иностранцам, приехавшим из отдаленных от Атлантического океана частей континента, климат Великобритании не вреден, но весьма неприятен вследствие частых туманов и «бледности» солнца. В больших городах туман этот, пропитанный чадом от угля, часто бывает дотого густ, что мешает свободному движению воздуха. Так, в декабре 1873 г., на рынке Смитфильд, в центре Лондона, животные не могли дышать под «сводом» тумана и задохлись от недостатка воздуха.

Жители Британских островов произошли из многих рас, которые в течение веков с ожесточением боролись между собой, пока наконец, по крайней мере в собственно Англии и нижней Шотландии, не образовали нового племени, прочно скованного в одну национальную группу. Были ли внутри Великобритании первобытные народны в ту эпоху, когда через пролив перебрался Цезарь, или нет, во всяком случае масса населения Британских островов состояла из кельтов, близко сродных с теми, которые завоевали Галлию и смешались с иберским и лигурским населением. Однако, среди народцев юго-восточной части страны был уже и германский элемент, так как они по большей части состояли из белгов, поселившихся здесь по крайней мере лет за сто ранее и, конечно, имевших в своих жилах некоторую часть германской крови. В Британии так же, как и в северной Галлии, жили моринцы, ремцы, атребаты, наиболее цивилизованные из обитателей страны, обогатившиеся, благодаря торговле и промышленности. Во время великого переселения народов, вызванного ослаблением империи, северные германские племена завоевали себе также часть римского мира и прочно основались в Британии, искоренив или поработив местных жителей. Юты, воинственные выходцы из Ютландии, утвердились на острове Танэ, в территории Кента, на острове Уайте, на берегах Гампшира; саксы, состоявшие из различных народцев нижней Германии, преимущественно из фризов, заняли бассейн Темзы и те берега, которые от них получили свое название Эссекса и Суссекса. Англы, вышедшие из южных частей Кимерийского полуострова, завоевали у бриттов центральные и северные области Англии. Позднее к столь сложному по своему происхождению населению Великобритании присоединились еще датчане и норманны, вышедшие прямо из Скандинавии, а еще позднее—офранцузившиеся норманны, в сопровождении французов, всего в числе приблизительно пятидесяти тысяч. С тех пор новых вторжений в Англию не было, но во время религиозных гонений сюда целыми толпами являлись искать убежища беглецы из Фландрии, Сентонжа, Севенн и долин Ваатландских, прибавляя новые составные части к тем элементам, из которых постепенно сложилась нация. Самую основу теперешнего населения Британских островов, по крайней мере считая с начала письменной истории, составили своим смешением типы северных групп: кельты, бритты и германцы, саксы или скандинавы—вот предки нынешних англичан. Не согласно с истиной называть их общим именем англо-саксов,—как будто у них не было других предков, кроме германских завоевателей с берегов Эльбы и с полуострова Кимврийского. Единственное подходящее название, как для жителей Англии, так и для жителей всего Соединенного Королевства вообще,—это англо-кельты, предложенное Гексли и другими антропологами. Тем не менее в обыденном языке безразлично употребляют такия названия, которые далеко не синонимы и указывают для самого народа на совершенно различное происхождение. Так, два большие острова называются «Британскими», как будто они и ныне еще населены только бриттами; а главный остров не имеет другого названия, кроме «Великобритании» или просто Британии (Britain). С другой стороны, слово «Англия», т.е. «страна англов» (England), обозначающее в географии часть Великобритании, в обыденном языке служит для обозначения всей нации.

Но хотя англо-кельтское племя является всюду смешанным, тем не менее есть некоторые провинции, где несомненно преобладает тот или другой элемент. Так, в Ирландии, в части верхней Шотландии, в Кумбрийских горах, в Валлисе и в Корнваллисе берет значительный перевес древний кельтский тип; напротив того, англы, саксы, фризы и юты многочисленнее на восточных берегах, где некогда высадились их предки, и в соседних с ними провинциях. Примесь скандинавской крови весьма значительна во всей территории бывшего Danelagh, т.е. «датского ведомства», заключавшего в себе пятнадцать теперешних графств от Гертфорда до Дургама. На севере Великобритании преобладало скандинавское население; со своей стоянки на Оркадских островах норманны колонизировали берега Шотландии, Кумберланда и Нортумберланда, и в некоторых местах племя это сохранилось почти в чистом виде. Кто некогда господствовал в стране—легко узнать по этимологии названий городов и деревень, перемешивающихся с кельтскими названиями гор, скал и рек.

Вообще можно сказать, что кельты Британских островов отдалены от материка, народы же германского племени расположены ближе к нему. Такое распределение жителей разного происхождения имело весьма важное значение в истории Европы. Великобритания похожа на громадный корабль, повернутый носом прямо к Франции, и первые готовые к бою люди, сгруппированные в передней части этого корабля,—люди германского племени. Англия противопоставляет Франции свою германскую часть, кельтов же удерживает на отдаленных полуостровах и западном острове: контраст двух народов является без этнического перехода по ту и другую сторону пролива. Некогда Франция имела своего врага прямо перед собою, тогда как её естественные союзники находились весьма далеко, и часто невозможно было даже непосредственное сношение с ними. Здесь мы видим явление аналогичное тому, которое в природе ставит лицом к лицу два противоположные электричества. Известно, какие ужасные столкновения происходили в течение веков между этими двумя нациями, разделенными проливом: никакая борьба не велась с таким ожесточением, как войны островных саксов с континентальными галлами; но за ненавистью, несмотря на временные колебания, не следует ли чувство взаимного уважения и почти взаимной любви, которое растет с каждым днем?

Раз установившись, английский народ, по счастью, имел с внешним миром не одни только воинственные и вооруженные сношения. У обоих островов есть глубокия и удобные гавани, гораздо более многочисленные, чем во Франции, так что, сравнивая берега обоих государств, можно было сказать, что «океан расположен к Англии». Другое преимущество Англии—это более высокие приливы, позволяющие большим судам входить далее внутрь лиманов и рек, почти в самое сердце страны. Пока жители Великобритании были немногочисленны и пока местных средств хватало населению, до тех пор, конечно, внешняя торговля не могла иметь большего значения, хотя, впрочем, Лондон вел морскую торговлю еще до римской эпохи, и в продолжение всех средних веков жители портов тотчас же возобновляли свои торговые сношения, как только прекращались на-время междоусобные и внешния войны. Впрочем, прибрежные англичане происходят частью от датчан и норманнов и унаследовали от своих грубых предков любовь к опасностям на море и страстное желание бороться с волнами и бурями. Тем не менее, они не были первыми в великом деле географических открытий, сокративших мир, превративших безграничное пространство в простой шар, поверхность которого легко может быть измерена человеком: слава открытия морских путей в Индию, к Антильским островам и в Южное море должна была принадлежать морякам более цивилизованных народов южной Европы. Но и английские мореплаватели научились прокладывать пути по океану и вскоре стали во главе всех по своей смелости и настойчивости; их экспедиции в ледовитые полярные моря для открытия «северо-западного прохода», часто возобновляемые ими еще и теперь, но уже не с коммерческими, а с научными целями, принадлежат к самым геройским предприятиям в истории. За каждым английским судном, пускавшимся в неизвестные моря, следовали по проторенной дороге целые сотни других, завязывали с отдаленными странами торговые сношения, уничтожали конторы своих соперников и высаживали завоевателей и колонистов. Мало-по-малу обнаружилось то замечательное коммерческое положение Англии, которое она занимает в отношении к Европе, к Северной Америке и даже ко всему обитаемому миру. Занимая угол материка, она естественно служит складочным местом для торговли прибалтийских стран, Германии, Нидерландов и Франции и в то же время находится в том месте, где ветры и волны, берущие начало у берегов Америки, касаются европейских стран, образуя движущуюся дорогу с юго-запада к северо-востоку; этою дорогой корабли обыкновенно возвращаются; при отплытии же на юго-запад они могли пользоваться дорогою, прокладываемою пассатными ветрами и экваториальным течением. Наконец, Лондон, как уже указывал Джон Гершель, находится недалеко от геометрического центра всех континентальных масс, и следовательно ни один город в мире не занимает лучшего положения для того, чтобы служить таким портом, к которому бы сходились все навигационные линии. Эти великия преимущества географического положения много способствовали утверждению за Англией её первенствующей коммерческой роли, и чем выгоднее становилось торговле, тем большее рвение выказывали в своих предприятиях английские колонисты и завоеватели отдаленных рынков; никакой из колонизаторских народов Европы, за исключением голландцев, не выказал более серьезности и выдержанности в своем поведении. Вот каким образом маленький европейский народ, состоявший, вероятно, миллионов из пяти в ту эпоху, когда он начал свои завоевания на отдаленных материках, съумел расширить постепенно свое господство более чем на седьмую часть земной поверхности, с населением более чем в двести миллионов человек. Кроме того, обширные страны, оффициально не принадлежащие Англии, в Индостане на севере от Оманского моря, в Аравии, в Африке, в Океании, в сущности составляют также часть Британской империи; достаточно слова консула или миссионера, чтобы все старались исполнить предложение, которое могло бы перейти в приказание. А за пределами народов, повинующихся уже, не будучи еще подданными, путешественники непрестанно работают над расширением английского могущества, достигая цели одним только своим присутствием. Хотят ли они того, или не хотят, но на них справедливо смотрят, как на представителей их отечества, как на агентов завоевания, предшествующих армиям. Нет страны, куда бы не проникали английские путешественники, толкаемые не только любовью к приключениям, но и желанием заставить уважать в их лице тот народ, к которому они принадлежат! Даже господствующий в Англии порядок землевладения и тот способствует распространению английского влияния, заставляя множество энергических людей покидать родину, давая таким образом возможность приобретать опытность в путешествиях всякого рода и усиливая любовь к ним. Кроме безземельных рабочих и земледельцев, отправляющихся искать себе благосостояния и независимости в другом полушарии, есть много богатых молодых людей, лишенных земельной собственности институтом майората, которые, не будучи привязаны к родной почве никакими материальными узами, всегда готовы переселиться в другую страну. Не имея полей, принадлежащих им в собственность, они считают всю землю своим имением и, как новые мамертинцы, целыми толпами покидают ненуждающуюся более в них родину.

В то время, как мореплаватели и другие английские путешественники помогали открывать неизвестные земли во всех отдаленных странах по ту сторону океанов и завладели ими, землекопы овладевали в самой Англии другим миром—миром подземных богатств. Моряки привозят хлопок, рис, пряности; землекопы добывают из недр земли уголь. Которое же из этих сокровищ более способствовало могуществу Великобритании? Громадные промышленные города возникли там, где прежде были лишь земледельческие деревушки; целая обширная мануфактурная область на севере уравновешивает земледельческую и торговую область южной Англии, Бирмингем, Шеффильд, Манчестер, Лидс, и все возрастающие города, которые их окружают, возникли сами собою, не ожидая импульса от столицы: они свободно развили свою собственную жизнь, сохранив таким образом за собою драгоценное достояние инициативы; каждый из них стал независимым от Лондона центром, действующим по-своему и влияющим на мир также каждый сам по себе. Здесь началось то великое промышленное движение новейшего времени, которое распространилось затем на Европу и на весь мир; отсюда же в продолжение долгого времени выходили по преимуществу, если не изобретения, то, по крайней мере, применения новых способов и усовершенствований механических орудий производства. Мануфактуры Ланкашира и Йоркшира служили некоторое время образцом всех заведений этого рода, основываемых в других странах. Что касается гидравлических работ, то английские инженеры сначала долго подражали голландским, но затем сами стали мастерами своего дела, и даже в Нидерландах можно видеть великия работы по канализации, произведенные англичанами.

В мануфактурных областях Великобритании дым наполняет атмосферу в таком количестве, что совершенно изменяет вид природы. В некоторых городах небо совершенно омрачено дымом, дома и даже самые роскошные общественные здания покрыты сажей; черный снег падает на листья деревьев и на траву. Фабрики дали стране новый климат и в то же время больше всех других элементов современной цивилизации повлияли на нравы народа; они преобразовали его социальное устройство, дали ему другой образ жизни и подготовили великие перевороты для всего человечества. Так, в Англии возникла прежде всего грозная проблема современного пролетариата; здесь вовлекаются в коммерческие колебания наибольшие массы людей; здесь же приняли наибольшие размеры стачки рабочих, и располагают наибольшими средствами рабочия ассоциации. Ни одно событие не совершилось в Европе без того, чтобы удар не отразился тотчас же на английских заводах, и ни одно колебание в заработной плате на фабриках Великобритании не обходилось без влияния на рабочий рынок всех стран мира.

Кроме сильного косвенного влияния английской нации на судьбы других народов имеет весьма большое значение непосредственное влияние её колонистов в отдаленных странах. Во многих странах англичане, к несчастию, умели только разрушать и опустошать. В Тасмании они искоренили всех туземцев до последнего.

На австралийском материке малочисленные первобытные племена еще и теперь убегают от них, как стада кенгуру; но тем не менее им грозит скорое истребление. Сколько островов было обезлюжено англичанами также в Океании, и сколько перебито гнусным образом индийских народов в их американских колониях, сделавшихся Соединенными Штатами, не говоря уже о тех племенах, которые они погубили водкой и внесенными из Европы пороками! Куда они ни появятся, там уже нет места для номада или охотника; нередко принужден был умирать даже земледелец, который отказывался работать на них. Правда, есть и вне Европы нации слишком цивилизованные и слишком многочисленные, чтобы бояться за их существование, но белые насильственно вторглись в их историю, и между этими белыми решительное влияние принадлежит именно англичанам или их родственникам американской породы. Они именно вовлекли японцев в движение западной цивилизации, они же отперли насильно ворота Китая, они же повелевают или косвенно, или непосредственно народами, населяющими Индостан и составляющими шестую часть всего человеческого рода. Нет сомнения, что между образом мыслей гордого англичанина, с одной стороны, и боязливого индуса, с другой, существует целая пропасть: они чужды друг другу и долго еще не дойдут до взаимного понимания; тем не менее, присутствие европейских завоевателей в какие-нибудь пятьдесят лет более изменило материальное и социальное положение индусского населения, чем двадцать предыдущих веков. Типографии, школы, железные дороги совершенно перевернули весь этот древний мир и вносят новую жизнь в это общество, которое еще недавно строго регулировалось кастой и традицией. Если когда-нибудь различные народы Индии научатся управляться сами собою, жить свободными и в мире друг с другом на своем чудесном полуострове, то кому, как не англичанам, будут они обязаны первым импульсом, давшим им возможность завоевать так давно утраченную национальную независимость?

Кроме того, все большее и большее распространение английского языка, не только между цивилизованными, но и между варварскими народами, должно способствовать постепенному проникновению английских мыслей в мозги людей разного происхождения. Альфонс де-Кандоль, развивая в одной своей известной книге идею, высказанную уже ранее многими другими писателями, настаивает на важности, которую имело бы употребление английского языка, как языка мирового. Язык этот имеет прежде всего то преимущество, что на нем говорят не только на Британском архипелаге, но и в Новом Свете, в Австралии, во всех торговых городах и даже на самых отдаленных морских островах, так что он является родным языком сотни миллионов человек; если же считать людей всех племен, европейцев, американцев, африканцев, китайцев, индусов и малайцев, понимающих этот язык и более или менее говорящих на нем, то нет сомнения, что он служит проводником мысли по крайней мере для ста двадцати миллионов человек.

Население английского языка в 1884 г. было: Европа—36.000.000 человек; Американские Соединенные Штаты—55.000.000; Канада, не считая французов—3.000.000; Австралия, Тасмания, Новая-Зеландия—3.000 000; Южная Африка—800.000; другие колонии с английским языком—3.000.000; итого—100.800.000 человек.

Кроме того, сильное возрастание населений, говорящих по-английски, и все больший и больший перевес, приобретаемый торговыми интересами, дают возможность предвидеть, что в недалеком будущем число людей, употребляющих тот язык, на котором говорят в портах: Ливерпуле, Нью-Йорке, Сиднее и Калькутте, удвоится или даже утроится. Английский язык пользуется гораздо более благоприятными условиями для своего распространения, чем французский, русский или даже испанский, потому что имеет три большие центра, из которых они расходится по всему миру. Соединенные Штаты и часть Канады пропагандируют его не хуже самой родины; Австралия учит этому языку племена Океании; колонии южной Африки можно считать четвертым центром, из которого английский язык, борясь с голландским, будет распространяться постепенно среди кафров и других южных народов этого материка. Можно сказать, что весь обитаемый мир как-бы осажден Англией и её гением. Испанский язык имеет только два центра распространения,—Иберийский полуостров и Южную Америку, и до сих пор не приобрел значительной лучеиспускательной силы, так как народы, на нем говорящие, стоят ниже по своей торговле. Что же касается французского языка, который так уважается всеми образованными народами, как общий посредник наук, искусств и общественных сношений, то он не имеет другого очага, кроме самой Франции, с прибавкой Алжира и Туниса; впрочем, Антильские острова и французская Канада приобрели в последнее время довольно важное значение для того, чтобы их влияние в общем равновесии чувствовалось в отдаленных местах.

Итак, английский язык не имеет соперника по быстроте расширения своего господства. При том он имеет то существенное преимущество перед другими, что принадлежит одновременно к двум группам языков: к германской—по первоначальному своему происхождению, по складу ума и по построению фразы, к латинской—по множеству слов обыденной речи, относящихся к науке, искусствам, промышленности, политике, званиям, общественным должностям. Иная журнальная статья или иное техническое описание не содержит никаких слов с англо-саксонским корнем, кроме вспомогательных глаголов, предлогов и союзов; но хорошие писатели, смотря по свойству трактуемого сюжета, умеют сочетать слова различного происхождения, подобно рабочим, ткущим ткань смешанных цветов. Тогда как французский язык мог бы служить общим языком легко только для народов романской Европы и для образованных людей всего материка, английский, благодаря своей двойной основе, представляет не более затруднений для португальца, чем для скандинавца, не более для румына, чем для германца. Он остается совершенно чужим языком лишь для славян, предпочитающих, в значительном большинстве, французский или немецкий языки при разговоре с западными европейцами; впрочем, в последнее время и славяне, пользуясь особенною легкостью, с которою они усвоивают себе иностранные языки, стали все более и более предаваться изучению английского языка.

Кроме совершенно особых преимуществ этого языка, даваемых вездесущием людей, говорящих на нем, и богатством синонимов (каждый термин германского происхождения имеет соответствующее ему слово с латинским корнем), он имеет еще и другие драгоценные качества, для того, чтобы сделаться общим диалектом; в особенности он отличается простотою грамматики и краткостью как слов, так и фраз. С точки зрения слов, их флексий и их группировки, нет языка более обезображенного, более испорченного, чем английский, но не помогло ли это фонетическое искажение эмансипации мысли, не способствовало ли оно успехам человека на пути абстракции? Английские писатели хвалятся тем, что освободили свой язык от «устарелой системы флексий», и нимало не сожалеют, что некоторыми сторонами он стал походить на агглютинирующие наречия, а другими—на языки односложные. У англичан так велика необходимость выражаться быстро, что в обыденной речи многие слишком длинные для них слова, против всякой этимологии, были сведены к одному слогу, начальному или конечному, и даже употребление заглавных букв вместо имен собственных или титулов часто практикуется в разговоре. Как выразителен и краток, говорит Ампер, язык, на котором dog значит «следовать за кем по следам, как собака за добычею», а cut в фамильярной речи значит то же, что и длинная перефраза: «делать вид, что не узнаешь кого-нибудь, чтобы прекратить неприятное знакомство». Всякий поэтический язык непереводим, но в особенности это можно сказать об английском. Язык Шекспира, Шелли, Свинберна так богат, так силен, так точен и живописен, что действительно нет возможности передать его; можно только пытаться дать общее о нем понятие приблизительными словами и оборотами, но силы в этой передаче уже не будет: это будет как бы тело без остова. Три века тому назад, французский язык лишился, к несчастию, и главным образом по вине «людей хорошего вкуса», множества образных слов, отбросил, как грубые, самые меткия выражения, употребляемые в различных провинциях, и не имеет, как английский, средства чеканить прилагательные, дающие целую картину.

Тем не менее, обыкновенный говор англичан очень неприятен для иностранцев; он кажется им бедным отчетливыми гласными, глухим, нервным, неясным, переполненным свистящими и, так сказать, взрывчатыми звуками; он не имеет ни прекрасной звучности южных языков, ни ясного и чистого произношения французского языка. Между всеми идиомами английский отличается еще нелепостью своего правописания, удержанного из уважения к традиции и в течение уже нескольких веков вовсе не соответствующего языку разговорному. Несогласие между правописанием и произношением так велико, что надо специально заучивать каждое слово, чтобы знать группировку букв, его изображающих. Лекарство явится ли от чрезмерности зла, как надеются многие образованные люди, требуя преобразования английской орфографии? Такое улучшение, конечно, значительно способствовало бы распространению изучения английского языка между другими народами, и таким образом для него еще увеличились бы шансы сделаться когда-нибудь понятным для всех, по крайней мере в качестве языка торгового и промышленного. Что химерического в такой идее? Во многих странах, где говорят на двух различных наречиях, все дети учатся им в школе, чтобы иметь возможность говорить со всеми своими соотечественниками без исключения. Разве невозможно, что когда-нибудь образование сделается всеобщим во всех странах мира, и что тогда к изучению родного языка, представляющего свой особый дух, сокровище национальных мыслей и стремлений, присоединится всюду изучение другого языка, служащего для международных сношений?

Как бы то ни было, но специально английская форма цивилизации распространяется по всему свету всего быстрее, и распространяется в значительной мере при посредстве языка. Но каков же идеальный тип этой могущественной нации, которая чрез своих сынов, выселившихся во все страны мира, всюду пытается переделать человечество на британский образец? Каково настоящее её нравственное влияние на других людей, и чего можно ожидать или бояться от неё в будущем?

Англичанин, в котором соединены в одну мощную индивидуальность кельт, германец, датчанин, отличается в особенности силою воли, энергией и терпением. Он похож на тех дрессируемых им догов, которые не разжимают уже зубов, раз вцепились во что-нибудь, и готовы скорее дать разрезать себя на куски, чем выпустить добычу. История войн полна великих примеров, которые дали английские солдаты своей стойкостью в чистом поле, упорством в бою, непоколебимой твердостью в поражении. Даже грубый бокс, ныне запрещенный, но еще недавно составлявший зрелище для толпы, свидетельствует о чрезвычайной силе. Англичанин любит борьбу и саму по себе, но он ее любит в особенности за возможность выгодных результатов; ему нужна победа не как удовлетворение самолюбия, но как завоевание. Уже давно было замечено, насколько больше они любят практические последствия успеха, чем их старые заламаншские соперники, французы. Рисуя самого себя и преимущественно со смешных сторон, англичанин изобразил себя в лице Джона Буля, наивного, вспыльчивого малого, лишенного вкуса, но имеющего большой здравый смысл, весьма опытного в искусстве поесть, попить и округлять свой живот и свой кошелек. Жак Боном, наоборот, худ, бледен и грустен, тогда как Джон-Буль жирен, богат и жизнерадостен.

Употребляемая для личной выгоды индивидуума в борьбе за существование, британская энергия часто сопровождалась настоящим зверством. Англичанин умеет насильственно устранять тех, кто его стесняет, чтобы проложить себе дорогу сквозь толпу. Независимость, которою он так гордится, часто есть не что иное, как полное отсутствие симпатии к другими. Ему стоит только следовать своим естественным наклонностям, чтобы сделаться грубым, холодным, эгоистичным. Даже перед незнакомцем он часто становится в положение врага. Его национальная история рассказывает об ужасающих жестокостях, совершавшихся хладнокровно, систематически и обдуманно, а не в экзальтации фанатизма или мстительного страха, как у других народов. Англичанина не любят в других странах, где он является или молчаливым и строгим господином, или жадным к наживе купцом, или неумолимым кредитором, или, наконец, просто в качестве любопытного, путешествующего, так сказать, окруженным атмосферою холода и презрения. Его уважают, иногда даже им восхищаются, но бывает, что и ненавидят. Он это знает, но ему до этого нет дела. «Островитянин сам по себе представляет как бы остров»; он неподвижен, и внутренняя жизнь не отражается на его бесстрастном лице. Это не значит, чтобы ему были чужды нежные чувства. Напротив, если он говорит мало и подумавши, то это потому, что для него слово все равно, что дело. Он преданно любит, завязывает прочные дружбы, но ему не нравится банальность проявления чувств, он сдерживает свою страсть и тем самым придает ей большую силу.

Быть может, нет народа, у которого бы социальное развитие вызвало большие перемены, чем у англичан. Между свирепым саксом или датчанином и скромным, сдержанным в слове, изящным в манерах, предупредительным, мягким или великодушным джентльменом разница громадная; тем не менее, эта перемена произошла постепенно, незаметно. Этот человек, сделавшийся столь замечательным во многих отношениях, как продукт цивилизации, тысячу лет тому назад был совершенным зверем, о грубостях и насилиях которого рассказывается в летописях. Это удивительное превращение есть результат терпеливой и непрестанной работы воли. С семнадцатого столетия в стране не было крупного политического переворота: это путем медленной эволюции англичанин изменился до такой степени. Все следы прошлого сохранились. Ни в одной европейской стране нельзя видеть лучшей последовательности памятников, начиная от времен саксов и норманнов. Великий уравнитель Кромвель разрушил много укрепленных замков, сжег много аббатств, но от Вальмер-Кастля до Кернарвона и от Салисбюри до Йорка есть еще целые сотни средневековых, феодальных или монастырских зданий, и теперь всюду заняты их реставрацией. Древние обычаи свято соблюдаются, хотя смысл их давно утрачен народом. В государственных церемониях герольды возглашают французские формулы, которые уже не были бы поняты на юге от Ламанша. Для хранителей некоторых королевских зданий обязателен средневековый костюм, а в школах несчастные дети, вовсе не предназначающие себя к духовному званию, облачены в длинные рясы, форма которых не изменяется в течение веков. Продолжительность арендных договоров может быть определена в девяносто девять, даже в 999 лет, как будто фамилия владельцев располагает бесконечным будущим. Завещания, написанные в средние века, до сих пор имеют полную силу, и если не дух, то буква соблюдается постоянно. Есть имения, которые, быв уступлены их собственником в дар или отданы в аренду на неопределенный срок, ежегодно отбираются на один день, чтобы силою вещей не ввелась вполне давность вотчинного права. В «межевой день» (boundary day) сторожа занимают все дороги и тропинки, проходящие через имение, и преграждают путь всем, за исключением разве особых друзей прежних владельцев. Традиция праздников соблюдается строго. Известно, какое важное значение имеет день Рождества, знаменитый Christmas-day, в жизни англичанина, и с каким религиозным старанием хозяйки приготовляют установленные обычаем кушанья. С одного конца мира до другого, от Лондона до его антиподов, от льдов северного полюса до знойных пустынь Африки, все англичане находятся в духовном общении в этот высокоторжественный день. Если недостаток в носильщиках заставляет английского путешественника оставить свой самый драгоценный багаж, то он все-таки сохранит при себе свой plum pudding, который он должен будет съесть в день Рождества, обменявшись через пространство со своими близкими пожеланиями счастья. Точно также сохранился и весь арсенал древних, основанных на обычае, законов. Некоторые законы, свидетельствующие о свирепости древних судей, не уничтожены оффициально и до сих пор, хотя никакой судья и не думает о их применении: они древни, и этого достаточно, чтобы они имели право на всеобщее уважение. Ни в какой стране в мире юридические прецеденты не имеют более авторитета; а судопроизводство, этот «чудовищный бич страны», по выражению лорда Брума, нигде не расходится до такой степени с естественными понятиями справедливости. Законники в Англии, еще и теперь носящие странные парики, пользуются несравненно большим уважением, чем их собраты на материке. Во время ассизов, судьи, являющиеся непосредственными представителями государя, имеют право старшинства перед всеми другими англичанами, не исключая даже принцев королевской крови.

Терпеливый и сильный, неторопливый по виду, действующий всегда уверенно, англичанин, обыкновенно, не имеет высоких честолюбивых стремлений, как его сосед по другую сторону Ламанша. Кругозор его уже; он не задумывает обширных планов, а довольствуется изменением подробностей, но зато изменениями этими он дорожит, как жизнью. Он занимается одним каким-нибудь делом, но уже занимается им с удивительною настойчивостью. У него глаза впалые, сидят глубоко в своих орбитах, так что видят только вперед; кроме того, он любит «надевать себе окуляры», какие надевает лошадям, чтобы не давать возможности своему вниманию отвлечься к какому-нибудь предмету, находящемуся в стороне от намеченной дороги. У англичан, взятых в целом, как нации, почти не бывает тех обширных синтетических взглядов, тех великих обобщений, без которых не могут родиться партии, делящие людей на могучия противоположные одна другой массы. Они занимаются преимущественно фактами, исследуя последовательно то тот, то другой специальный вопрос. Таким образом, во всем народе является строгое разделение труда; учащиеся имеют в виду не науку, а какую-нибудь специальность. Такое отсутствие широкого мировоззрения делает англичанина нетерпимым; он не понимает, чтобы можно было думать иначе, чем он, считает это безнравственным и наказывает за это отдельного человека, тогда как к целой группе таких людей относится снисходительно.

Английские ораторы в своих парламентских прениях редко выражают какой-либо принцип: они только обсуждают, и то вульгарным языком, полезную или вредную сторону предмета, приводя факты, одни за, другие против рассматриваемого вопроса или предложения; идею они оставляют в стороне; их можно сравнить с полководцами, которые предпочитают численную силу войска и солидные укрепления более остроумному плану кампании и вдохновению, рождающемуся среди битвы. Чтобы увеличить собственную силу в преследовании своих целей, англичанин, богато одаренный здравым практическим смыслом, никогда не упускает случая соединиться с людьми, думающими так же, как он, и бесчисленные ассоциации, самые разнообразные по своим задачам, основываются во всех частях государства. Во Франции, где общества пропорционально гораздо менее могущественны, и где они учреждаются обыкновенно в видах каких-либо широких и менее определенных интересов, не имеют понятия о том несчетном множестве «лиг», «союзов», «комитетов», которые образовались в Англии ради достижения перемен и преобразований всякого рода, из которых иные действительно серьезны, другие же, напротив, кажутся на первый взгляд очень маловажными. Французы, вместе с тем, были бы немало удивлены при виде странного переплетения тенденций, преследуемых различными социальными группами в Англии: политические партии и религиозные секты не делятся в этой стране, как на континенте Европы, на резко разграниченные большие массы; переходы от одного полюса общества к другому здесь бесконечны, благодаря тысячам ассоциаций, возникающих для осуществления какой-либо мысли, и которые вербуют своих членов во всей нации, везде, где на их призыв откликнется сочувственный голос. Иной англичанин, по различным обществам, к которым он принадлежит, может оказаться в одно и то же время связанным с людьми всех политических лагерей, и никто не найдет в этом ничего предосудительного или странного, так как везде, куда бы он ни появился, он остается прежде всего самим собой и вполне сохраняет свободу воли и действия.

Уже за четыреста лет до нашей эпохи Фруассар рассказывал, что англичанин веселится «очень печально» («moult tristement»); однако сама Англия в то время придавала себе эпитет «Веселой» (Merry England). В наши дни вид толпы, снующей по улицам больших городов Великобритании, не представляет, конечно, ничего веселого: все эти люди, одетые в черное, спешащие по делам, молчаливые, имеют скорее в своей наружности нечто траурное и печальное. Облака, туманы, дожди, пасмурное небо, без сомнения, часто способствуют тому, что у жителей нахмуренные лица; но есть также в самом устройстве общества глубокие причины, которые должны придавать населению физиономию серьезную или даже печальную. Страшная нищета давит тяжелым гнетом миллионы англичан; социальное неравенство, более резкое в Англии, чем во всех романских странах, вырыло целую бездну между богатым и бедным, между землевладельцем и землепашцем, между господином и слугой, даже между высокородным воспитанником учебного заведения и его товарищем, сыном буржуа, и не позволяет им вместе предаваться радости или забаве; традиционное почитание знатных перешло в кровь народа, который некогда был у них в рабстве: даже на прислугу их смотрят с почтением, почти с благоговением, и на улицах больших провинциальных городов их экипажи всегда привлекают толпу, которая глазеет на них с безмолвным удивлением. Под влиянием общей цивилизации, нравственная болезнь, которую Бульвер называет «аристократическою заразой», развратила всю нацию, от королевского двора до деревни: все хотят быть «респектабельными», т.е. казаться богатыми. Общество распалось на бесчисленное множество каст, из которых каждая старается понизить барьер, отделяющий ее от высших классов, и в то же время забаррикадироваться против классов, стоящих ниже. Нет ни одного провинциального города, где бы жена торговца красным товаром не гнушалась жены продавца бакалейным товаром, потому, будто бы, что та «моветонна». Наконец, пуританская реакция, которая состояла не в том, чтобы умерщвлять плоть, а в том, чтобы съуживать умы, чтобы лишать их радостей свободного научного исследования и наслаждений искусством, и теперь еще не вполне прекратилась. Вероятно, этому влиянию пуританства и следует приписать нынешнее сравнительно не блестящее состояние английского театра, хотя для комедии британец не лишен ни тонкой наблюдательности, ни меткости выражений, а для драмы он имеет великие образцы, оставленные Шекспиром и его соревнователями. Может быть, нужно также принять в внимание и то обстоятельство, что Англия уже целые два столетия пользуется внутренним миром: она не живет, как Франция, среди драмы, великия сцены которой следуют одна за другой из поколения в поколение. В особенности по части живописи англичане до недавнего времени стояли позади своих соседей. В эпоху революции семнадцатого века парламент издал закон о продаже или уничтожении драгоценнейших картин итальянской школы; да и теперь еще он не позволяет, чтобы публика любовалась ими всякий день: скука не перестала быть в Англии религиозным учреждением. Известно, как томительно тяжелы для иностранцев воскресенья в Лондоне или в каком-нибудь городе Шотландии: в этот день жизнь общества как будто приостанавливается, замирает. В 1844 году саксонский король, которого, впрочем, все чествовали в продолжение недели, принужден был принять большие предосторожности, чтобы покинуть Эдинбург в воскресенье, не рискуя быть оскорбленным толпой на месте отъезда.

Но вследствие контраста, который свойствен также голландцам, англо-саксы внезапно переходят от кажущейся холодности или даже угрюмости к самой шумной радости, когда наступает минута отбросить в сторону, как взятое на прокат платье, обычную серьезность жизни. Расцвеченное флагами судно, плывущее на всех парусах к берегу, лошадь, несущаяся во весь опор к столбу, указывающему цель на скачках, лодка, опередившая своих соперниц и получившая приз на гонке, возбуждают у англичанина такой энтузиазм, который иностранцу может показаться припадком сумасшествия, и который совершенно непонятен народам романским, французам, итальянцам, испанцам. В праздничные дни все тратят деньги без счета, потому что в Великобритании ни рабочий, ни буржуа не имеют той любви к бережливости, которою отличаются французы, и часто английская женщина оказывается более расточительною, менее заботящеюся о будущем, чем мужчина.

У англичан есть еще одно средство вознаграждать себя за обычный невеселый ход трудовой жизни в конторах и на фабриках—это любовь к природе. Вообще мало одаренные артистическим талантом или чувством изящного, не обладающие вкусом в расположении линий и сочетании красок, англичане, тем не менее, очень любят вольную деревню, деревья, не изуродованные топором леса в их первобытной красе; они любят также море, и быть среди бушующих волн—для них большое наслаждение. Это уважение англичан к природе в том, что она имеет в себе простого и величественного, обнаруживается во всей стране видом культурных пространств, так хорошо обработанных, но не обезображенных земледельцем: первоначальный вид земли всегда появляется снова, хотя резкие контрасты его сглажены трудом человека. Поля и луга обведены живою изгородью, жилища окружены тенистыми группами зелени; вьющиеся растения, дикий виноград, плющ или розовый куст поднимаются по стенам домов, образуя приятный контраст с красным цветом кирпича, выглядывающего сквозь их зелень, и свешивают на крыши свои нежные гирлянды; во многих местах самые убогие домики, попадающиеся по краям дороги, имеют такой прелестный, такой приятный вид, что взор путешественника с удовольствием останавливается на этих маленьких жилищах. Обширные парки, где дуб перемешан с ясенью, с березой, с хвойными деревьями Европы, Гималайского хребта, Орегона, окружают все замки старинные и новейшие, которыми владеют английские аристократы, и которые, по большей части, представляют собою настоящие музеи, заключающие огромные художественные богатства, которые, к сожалению, остаются неизвестными для посторонних, кроме привилегированных посетителей. Даже в промышленных округах, под удушливою, дымной атмосферой, английская деревня сохраняет, во многих местах, всю прелесть своей яркой зелени, свои прекрасные группы деревьев, свои луга, свой мирный, улыбающийся вид. Фабриканты и заводчики суть в то же время агрономы и садоводы. Листва их рощ и парков скрывает трубы фабрик, и ручей, который сейчас должен низвергнуться под колеса и винты машин, тихо извивается между покрытых дерном берегов. Но при крутом повороте дороги вдруг все изменяется, точно какая-то невидимая сила перенесла вас в царство оглушающего шума и движения.

Любовь к безыскусственной природе, в соединении с страстью к опасностям, так велика у англичан, что они могут приписывать себе, в значительной доле, честь быть наставниками других народов в деле исследования высоких гор. Уже более ста пятидесяти лет тому назад английские путешественники Покок и Уайндгем, так сказать, открыли Мон-Блан. Правда, они не первые поднялись на него; но, после Соссюра, англичане, превосходящие в неустрашимости самих обитателей Альп, гораздо чаще других всходили на высочайшие вершины Савойи и Швейцарии; они же изучали с наибольшим рвением «Ледяное море» (Mer de Glace) и окружающие ледники, и объяснили нам истинную топографию мало известных горных групп Мон-Пельву, Гран-Парадис, Мон-Визо; наконец, англичане же основанием первого альпийского клуба вызвали к жизни множество других обществ того же рода в различных странах Европы, и даже в Индии, у подножия Гималайских гор.

Любовь и легкое понимание природы, без сомнения, много помогали англичанам хорошо изучать и хорошо воспитывать различные породы домашних животных. Они заботятся не только об улучшении, в пользу их продовольствия или их промышленности, мяса или жира, мускулов или шерсти крупного рогатого скота, свиней или овец и баранов, но стараются, кроме того, из чисто-эстетического чувства, украшать самые формы обитателей конюшни, хлева, птичьего двора; в особенности они питают страсть к лошадям и собакам, и посредством хорошо подобранных скрещиваний, посредством постоянно заботливого ухода, посредством воспитания, методически продолжаемого из поколения в поколение, они съумели создать новые породы и сохранить их отличительные качества. Можно сказать, что англичане по произволу дают животным либо жир, либо силу, либо ловкость или грацию. Еще до рождения животного они предсказывают с уверенностью, каков будет его рост, его движения, форма его головы, цвет его платья. Точно также английские садоводы съумели создать разновидности растений тысячами, съумели отыскать в своих оранжереях специальный климат, пригодный для каждого вида растительного царства, приготовить землю, какую любит каждый посев.

Если Англия занимает первое место между европейскими странами по успехам, достигнутым ею в отношении разведения домашних животных и создания новых усовершенствованных пород, то и физическое воспитание ребенка ведется в ней наиболее разумным образом, с наибольшим уважением к его натуре, ведется так, чтобы он рос в силе и в красе. Мало найдется английских babies, про которых бы нельзя было сказать: «какой прелестный ребенок!» К несчастию, нищета рано искажает черты очень многих из них; но между теми, которые пользуются привилегией достатка, как много оказывается таких, которые сдерживают обещание своего детства, делаясь великолепными, красивыми и физически крепкими молодыми людьми! Наблюдения, произведенные через пятидесятилетний промежуток времени в школах гарроуской и итонской, так же, как в университетах Оксфордском и Кембриджском, доказали несомненно, что нынешние юноши из английской аристократии отличаются большею стройностью и гибкостью стана и большею физическою силой, чем какою обладали в том же возрасте их отцы и деды. Благодаря лучше понятой гигиене, маленькая кучка человечества, представляемая этим новым поколением, без сомнения, сделала шаг вперед с точки зрения физического достоинства людской породы. Что может быть приятнее зрелища, которое представляет игра в крикет на лужайке? Эти молодые люди высокого роста, с могучими, мускулистыми руками, одетые в легкий, удобный костюм, которые с таким страстным увлечением стараются одержать почетную победу, и за которыми следят взорами, пожеланиями, поощрениями тысячи зрителей, не напоминают ли нам тех героев олимпийских игр, слава которых распространилась до отдаленного потомства? Чтобы сравниться в поэтической прелести с эллинскими атлетами, английским юношам недостает только, вместе с большей личною грациею, обстановки, подобной той, среди которой жил древне-греческий мир. Над ними не расстилается лазурный свод неба; мраморные храмы и статуи дивных форм не окружают их арены, и в довершение всего они не имеют того обаяния, которое дает прошлое, превышающее две тысячи лет. Тем не менее молодые атлеты Англии не уступают атлетам древней Греции в отношении мужества, выносливости, силы воли, страсти, которую они влагают в свою гимнастику. В их воспитании, которое, к сожалению, не занимается столько же равновесием душевных сил и способностей, сколько физическим здоровьем, все рассчитано на то, чтобы придать взору больше спокойствия, мускулам больше силы, воле больше энергии. Благодаря подобной системе воспитания, эти люди приучаются рассчитывать только на самих себя во всяком положении и при всяких обстоятельствах; они пренебрегают болезнью, усталостью и опасностью; не боятся ни ветра, ни холода, ни жара; если по воле судьбы они остаются одни в безлюдной пустыне или среди океана, они и там сохраняют, как компас, свою непоколебимую волю, и до тех пор, пока дело их не кончено, они не сожалеют ни о родных, ни о друзьях, ни о больших городах, где жизнь обставлена всеми удобствами. Сознавая свою силу, они презирают хитрость, обыкновенный рессурс слабых; они никогда не лгут, всегда гордо говорят правду, даже когда это, очевидно, должно повредить им самим.

Вообще можно сказать, что из цивилизованных стран Англия есть, без сомнения, та, где встретишь наибольшее число людей действительно добросовестных, старающихся согласовать свою жизнь с своим внутренним идеалом, с тем, что они считают добрым и справедливым. Конечно, число лицемеров бывает тем значительнее, чем в большем почете уважение к личному достоинству и любовь к правде; в Англии больше, чем во всякой другой стране, рискуешь натолкнуться на людей, которые сделали себе религию из «порядочности» (respectability) и которые живут в тесном круге условных правил приличия, слепо исполняя глупые и торжественные обычаи. Люди, лишенные внутренней добродетели, по необходимости должны заменить ее добродетелью чисто-формальной, показываемой для виду; но этою притворною суровостью не воздают ли они дань почтения самоуважению, составляющему отличительную черту истинного англичанина, и это самоуважение не сделало ли больше, чем все выгоды промышленности и торговли, чтобы поднять так высоко могущество Великобритании?