ХV. Низовая Волга
Губернии Пензенская, Симбирская, Самарская, Саратовская, Астраханская
В нижней части своего бассейна Волга не омывает земель столь многочисленных народов, как народы, населяющие область Камы. Почва в низовом Поволжья менее холмиста, имеет более ровный характер, и различные населения занимают там более обширные пространства. Населения эти не представляют, как на севере, хаоса народностей славянских, финских, татарских, имеющих смешанное происхождение.
Чуваши, мордва, татары—вот единственные не-славянские жители на юге от Казани и Чистополя до устья реки Большой Иргиз, в Самарской губернии; но далее начинаются немецкия колонии, занимающие, на обоих берегах Волги, пространство около 18.000 квадр. верст. В 1763 г., императрица Екатерина II, желая противопоставить живой оплот кочевым населениям низового Поволжья и заселить плодородные, но пустынные земли на востоке и юге Империи, призвала колонистов с запада Европы; это приглашение имело успех и привлекло несколько десятков тысяч иностранцев, почти исключительно немцев и швейцарцев; особенно много поселилось их в теперешней Самарской губернии. Между прибывшими было также несколько групп французов и шведов, но они давно уже затерялись в массе иммигрантов. Иностранные переселенцы получили пособия на первое хозяйственное обзаведение (продовольствие, семена, земледельческие орудия, скот) и разные льготы, между прочим, свободу от податей и поземельного налога на десять лет. Менее богато одаренные, чем немецкия колонии Новороссийского края, иностранные поселения берегов Волги достигли, однако, более цветущего состояния, благодаря системе общинного землевладения, которое они ввели у себя, по примеру своих соседей, русских крестьян. Первоначальные колонии (числом 102) с течением времени расплодились, как пчелинные рои, и теперь немцы распространены по всей стране и держатся там с замечательной связью, не утратив своих национальных особенностей, не забыв родного языка; они говорят им даже лучше, чем их предки, благодаря школам, которые они всегда содержали с большой заботливостью; но общее образование у них вообще очень неудовлетворительно. В последнее время, с распространением на них всеобщей воинской повинности, они стали заводить высшие училища, чтобы обеспечить своим детям преимущества, предоставленные тем из поступающих в военную службу, которые умеют говорить по-русски и получили известное образование. Теперь немецких колонистов в двух губерниях Саратовской и Самарской наберется, вероятно, свыше трехсот тысяч душ, ибо численность их довольно быстро увеличивается, вследствие перевеса числа рождающихся над числом умирающих.
Почти все промежутки, оставшиеся между немецкими колониями, заняты поселениями малороссиян: мужчины в этих последних занимаются преимущественно, как и украинские чумаки, перевозной соли.
На юге и на востоке от большего Царицынского изгиба, русские живут только по берегам реки, тогда как область голых степей, простирающихся вправо и влево от Волги, принадлежит еще кочевым населениям: это явление объясняется свойством почвы, совершенно непригодной для земледелия. Даже русские чиновники, назначенные для надзора за инородцами, принуждены переезжать с места на место, вместе с бродячими деревнями. Самый южный из этих кочевых народцев, калмыки, называемые также элютами и ойратами, занимает пространство около 70.000 квадр. верст между Волгой и Кумой, в солончаковой низменности, которая некогда была покрыта водами Каспийского моря; кроме того, они кочуют по степям, прилегающим к левому берегу Дона, а некоторые из их родов живут в соседстве киргизов, на востоке от Ахтубы. Их насчитывают около ста пятидесяти тысяч душ на этой обширной территории бесплодных степей и пастбищ: военная служба и переселение в города несколько уменьшили их число с половины текущего столетия. Впрочем, переписи, произведенные в разные времена, повидимому, не вполне заслуживают доверия, так как женщины и особенно девочки часто не вносятся в списки. В противоложность общему факту, констатированному по отношению ко всем другим народам Европы, у калмыков, если верить переписям, мужчины гораздо многочисленнее женщин, именно превышают их на целую четверть (число калмыков в Астраханской губ. в 1869 году: 68.329 мужчин, женщин 51.267 (?); всего 119.956 душ). Подобное демографическое явление мало вероятно, но, кажется, не подлежит сомнению, что у этого племени действительно существует численный перевес мужского пола над женским. Очень немногие из калмыков достигают глубокой старости, и смертность между детьми громадна, особенно в восточной части занимаемой ими территории, где большинство этих инородцев служат работниками у рыбопромышленников.
Калмыки, представители монгольской расы, к которым, может быть, примешались некоторые племена тюркского происхождения, суть новые пришельцы в Европе. Первые отряды, так сказать, разведчики калмыцкого народа, вышедшего с Алтайских гор, появились в первый раз в 1630 году, и только шесть лет спустя главная масса эмигрировавшего народа перенесла свои пятьдесят тысяч кибиток на западные берега Каспийского моря. В первые годы их пребывания каждое возвращение весны ознаменовывалось набегом в восточную Россию; поля были опустошаемы, деревни разоряемы, жители уводимы в неволю. Но не прошло еще периода одного поколения, как калмыки, сдерживаемые русским населением, должны были признать себя подданными московского царя, не переставая, впрочем, поддерживать сношения с своими азиатскими соплеменниками, даже с теми, которые жили в Тибете. Однако, вмешательство русских, становившееся все более и более тягостным, сделало жизнь этим сынам вольной степи совершенно невыносимой; раздраженные притеснениями чиновников, они, наконец, решили вернуться в отечество своих предков, на берега озера Балхаш, к подножию Алтая,—тех гор, которые предание описывало им как страну чудес. Почти весь кочевавший в России калмыцкий народ, исчисляемый различно—от 120.000 до 300.000 душ, тронулся в путь зимою 1770-71 года, переходя со своими многочисленными стадами по льду через Волгу, Яик, Эмбу и направляясь за Урал, в привольные степи Джунгарии. Дефилирование этого громадного каравана продолжалось целые недели, но арьергард не имел времени перебраться, лед на Волге сломался, киргизы и казаки, собравшиеся массами, чтобы воспрепятствовать переходу эмигрантов, успели разорвать шествие на многих пунктах. Несколько тысяч калмыков достигли, говорят, берегов желанного озера, но почти все инородцы этого племени, жившие в степях на Дону, Куме, Маныче, принуждены были вернуться в покинутые стойбища. Следствием этого великого исхода было то, что русское правительство окончательно утвердило свою власть над кочевьями калмыков, и даже тысячи этих инородцев, обращенные в христианскую веру, были переведены в Ставропольскую колонию, между Симбирском и Самарой, а потом зачислены в Уральское казачье войско. Что касается других калмыков, оставшихся против воли русскими подданными, то территория, которую они занимали, была с того времени точно ограничена Волгой, Каспийским морем, Кумой и Доном. В 1839 году сделано распоряжение о воспрещении русским крестьянам селиться на землях калмыков; но после того смешанные колонии, основанные в Калмыцкой степи, сделались постоянными населенными местами и, так сказать, русскими островками среди кочующих азиатских населений. Впоследствии приступили к разделу степи, обширной пажити, которую, разумеется, можно делить только фиктивно; но этот раздел земли между калмыцкими «душами» произведен был весьма неравномерными долями, с тою целью, чтобы таким образом создать взаимно противодействующие интересы и ослабить коллективное могущество кочевников: в то время, как начальники, возведенные правительством в дворянское достоинство, получали от 200 до 1.500 десятин, простым калмыкам роздали доли в 30 десятин. Из всей территории калмыцкого народа, составляющей около 7 с половиной миллионов десятин, десятая часть сделалась частной собственностью. Те из калмыков, которые находятся в области Донского Войска, обязаны нести службу наравне с казаками, но они не составляют особых полков: в войске их употребляют преимущественно для надзора за стадами и лошадьми.
До сих пор калмыки лишь в очень слабой степени поддались ассимилирующему влиянию славянского элемента, очень мало обрусели. Некоторые начальники калмыцких родов, возведенные в достоинство наследственных князьков или султанов, правда, выстроили себе богатые палаты, омеблировали их по-европейски, для воспитания своих детей приглашают русских учителей, но этим почти и ограничивается все их общение с цивилизацией. Большинство калмыков не понимает русского языка; они сохранили свой костюм, бурку, баранью шапку, длинную косу, заплетенную на затылке на китайский лад; все калмыцкия лица, с приплюснутым носом, высокими и выдающимися скулами, маленькими, узенькими глазами, с желтоватым цветом кожи, свидетельствуют о чистоте монгольской крови. Калмыки очень неприхотливы и неразборчивы на пищу: «в степи и навозный жук идет за дичину», говорит пословица, относящаяся к их образу жизни. Но баранину они предпочитают всякому другому мясу, и зажаренная баранья нога составляет обычное и главное блюдо на свадебном пиршестве: кость, оставшаяся от этой первой трапезы, хранится, как святыня, в кибитке новобрачных. В семье у калмыков деспотизм не так велик, как у магометан; обычай даже предписывает некоторые рыцарские приемы в обхождении с прекрасным полом. Так, например, когда кавалер приглашает даму плясать, он должен стать перед нею на колени; но говорят, что внутри кибитки правила супружеской вежливости часто забываются. В политическом отношении, в их среде господствует полный деспотизм, но дух прежней независимости сохранился в некоторых пословицах: «кипарис ломится, но не гнется; храбрец скорее умрет, чем унизится».
Калмыки до сих пор остаются буддистами. Там и сям на территории их кочевьев возвышаются пагоды, а в их жилищах всегда можно найти этажерку с «молельными мельницами», которых постоянное скрипение несколько похоже на то, как будто бормочет человек. Правительство позаботилось о том, чтобы предупредить в среде инородческих племен всякое религиозное уклонение, несовместимое с верностью престолу и отечеству; сама Верховная власть, утверждая великаго ламу в его достоинстве, тем самым является в действительности истинным представителем Будды на земле. Образ жизни проводит между кочующими буддистами и оседлыми христианами разграничительную линию, которая, без сомнения, еще долго не будет перейдена. Едва несколько сотен калмыков поселились, как постоянные земледельцы, на землях астраханской степи; кроме того, более тысячи калмыков живут хлебопашеством в области Войска Донского; все же остальные инородцы этого племени—либо пастухи стад, либо рыболовы. Бродя с пастбища на пастбище, от одной рыбной ватаги к другой на бесчисленных рукавах Волги, калмыки едва-ли могли бы существовать, если бы у них не было спутников—домашних животных, особенно верблюдов, которые носят на себе их детей и походные жилища, и на которых они совершают самые трудные перекочевки по бесплодным местам (в 1880 году у калмыков насчитывалось около 47.000 лошадей, 145.100 голов крупного рогатого скота, 15.900 верблюдов, 470.730 баранов). Придя на место, выбранное для нового становища, они в несколько часов сооружают свои улусы, или временные поселения: прежде всего вбиваются жерди, составляющие остов палатки или кибитки; затем снаружи и внутри этого остова навешиваются рогожи и кошмы (войлоки), прикрепляемые сетью веревок и тесемок; животные привязываются к воткнутым в землю колам, и женщины живо приготовляют молочные или мясные кушанья. На расстоянии трех тысяч верст и через промежуток двух или трех столетий не произошло, кажется, никакой перемены между жизнью калмыков, обитавших на берегах озера Балхаш, и жизнью их потомков, кочующих в астраханских степях.
Киргизы—гораздо более многочисленный народ, чем калмыки, но главная масса их находится еще в Азии; те из киргизов, которые живут в Европе, между Волгой и рекой Уралом, составляют, так сказать, лишь крайний авангард киргизского племени: это—не более, как простой отдел Малой орды, или «Кичик-Юз»; их называют также Внутренней или Букеевской ордой, по имени султана Букея, который в 1801 году получил позволение перенести свои кочевья в песчаные равнины (Букеевская степь), опустевшие после бегства калмыков. В 1875 году Риттих определил цифру населения этой орды в 162.700 душ, тогда как Обручев насчитывал их до 186.000 душ. Киргизы Европейской России, принадлежащие к тюркской расе, как татары и башкиры, и, подобно им, исповедывающие Магометову религию, имеют, благодаря своим соседям и единоверцам, более точек соприкосновения, чем калмыки, с господствующей расой, и во многих местах уже можно наблюдать начало «обрусения» номадов. Слишком многочисленные для относительно тесного пространства пастбищ, которыми они владеют, и лучшие из которых находятся между реками Большой и Малой Узенью и Рынь-Песками, киргизы уже тысячами стали заниматься земледелием,—по крайней мере, впродолжении известной части года; другие нанимаются на работы к русским к качестве пастухов, жнецов или золотопромывальщиков. Живя вдали от родной кибитки, они выучиваются русскому языку, носят такую же одежду, как хозяева, а дети их воспитываются среди русских. С другой стороны, уральские казаки легко привыкают к нравам киргизов, с которыми им приходится иметь постоянные сношения, и часто трудно бывает различить, к какой расе принадлежат группы кочевников. Нередко можно встретить казаков, одетых совершенно по-киргизски и говорящих тюркским диалектом лучше, чем русским. По свидетельству Радлова, само киргизское наречие все более и более приближается к татарскому, смешанному с арабским, который употребляется в мечетях и училищах (медресе): слова корана быстро проникают в живую речь и постепенно изменяют ее.
На берегах нижнего течения Волги возвышаются многолюдные города, почти все сравнительно нового происхождения, и из которых иные, без сомнения, займут рано или поздно видное место между важнейшими городами Европы.
Самый северный из этих городов, Симбирск, ныне административный центр губернии, есть, может быть, древний Симбир, упоминаемый в татарских летописях, но существование его как русского города начинается лишь с половины шестнадцатого столетия. Это—город замечательный по своему местоположению, так как он господствует с одной стороны над Волгой, с другой над Свиягой, двумя параллельными реками, которые текут в противоположном направлении на протяжении около 375 верст: в Симбирске Свияга проходит сажен на 20 слишком выше уровня Волги, так что очень легко было бы заставить ее низвергаться водопадом в главную реку через плиоценововые формации, некогда отложенные текучими водами. С Волги едва виден город, расположенный на высоте 560 футов, на вершине плато, которое спускается к западу пологим скатом. Симбирская крепость остановила в 1670 году победоносное шествие Степана Разина, предводительствовавшего донскими казаками и возмутившимися крестьянами: отсюда началось его бегство. Симбирск—родина Карамзина.
Самара, тоже губернский город, занимает выгодное положение на оконечности извилины Волги, так называемой Самарской луки, в точке естественного соединения дорог и при впадении реки, от которой она получила свое имя. Это слияние двух рек и было причиной появления значительного центра населения на низменной, луговой стороне Волги, тогда как почти все другие города выстроились на правом, нагорном берегу. Впрочем, несколько холмов, поднимающихся в этом месте на левом берегу, послужили Самаре опорной точкой, лежащей выше уровня наводнений в период разлива; город, состоящий еще из деревянных домов, построен, так сказать, только наполовину: по обеим сторонам его пыльных улиц еще встречаются обширные незастроенные пространства. В первый раз Самара упоминается в конце шестнадцатого века; но в следующем столетии она уже приобрела большую стратегическую важность, как оплот Московского государства против кочевого населения степей; она имела в то время такое же значение, какое впоследствии получила Оренбургская крепость; кое-какие остатки старинного укрепления, которое последовательно было занято Стенькой Разиным и Пугачевым, существуют до сих пор. В наши дни Самара важна преимущественно как торговый город, и деятельность её пристани не перестает возрастать, особенно по отправке хлеба (главным образом пшеницы), табаку, сала, мыла и кож (в 1879 году с Самарской пристани отправлено было этих продуктов около 20.375.000 пудов, на сумму 17.500.000 р.). Железная дорога из Петербурга в Оренбург (Оренбургская), которая со временем продолжится до центра Азии, проходит через Самару и поднимается вверх по долине реки того же имени через город Бузулук. Другой уездный город, Бугуруслан, находится в боковой долине, по которой течет река Кинель, тогда как город Сергиевск, приобревший известность благодаря целебным минеральным водам (холодные серные ключи) соседнего заведения, омывается рекой Сок, впадающей в Волгу у северо-восточного угла Самарской луки. Сергиевск, также как Самара и другие города этого края, хорошо известен в медицинском мире, как один из пунктов, где страдающие грудными болезнями лечатся, по калмыцкой и киргизской методе, кумысом—напитком, приготовляемым из кобыльего молока. Весь Самарский край получил печальную известность по голоду 1873 года, от которого погибло множество деревенского люда, в неизвестном числе.
Город Сызрань занимает у юго-западнаго угла Самарской луки и при устье реки того же имени почти такое же положение, как и Самара, вследствие чего он тоже сделался очень оживленным местом. Недавно здесь построен железнодорожный мост через Волгу (длиною около 1 версты 175 сажен), самый длинный во всей континентальной Европе и первое сооружение этого рода на всем среднем и нижнем течении великой русской реки; до постройки этого путевода, в Твери (то-есть за 2.000 верст выше) был последний постоянный мост на Волге. Нефтяные источники и залежи церезина, или минерального воска, довольно обыкновенны в этом крае; в окрестностях Сызрани, верстах в 17 к северо-востоку от неё, пласты, открытые Воейковым, имеют от 37 до 47 сажен толщины и продолжаются на пространстве около 18 верст. Полагают, что эти минеральные сокровища сделают современем промышленный центр из Сызрани, которая теперь имеет значение только как рынок для земледельческих произведений. Точно также города Хвалынск и Вольск, или Волжск, из которых первый построен на высокой известковой скале правого берега Волги, а второй при выходе оврага между зеленеющими холмами, представляют важность только как пристани, отправляющие в большом количестве сельские продукты. Вольск окружен фруктовыми садами; почти против него в Волгу впадает река Большой Иргиз, близ которой начинаются немецкия колонии; в долине его расположен город Николаевск, славящийся своими табачными плантациями. Долина Иргиза была прежде местом убежища староверов; здесь возникли и долго существовали некоторые из знаменитейших раскольничьих скитов, где в восемнадцатом столетии собирались казаки Пугачева, которые замышляли «тряхнуть Москвой» и ниспровергнуть русское государство. Там же был посвящен на царство самозванец. В период с 1827 по 1837 г. эти скиты были обращены в единоверие.
Ниже, на правом берегу, встречаем Саратов, административный центр губернии и самый большой город на Волге: теперешняя цифра его населения около 135 тысяч. Основание его относится к концу шестнадцатого столетия (если только это не Сари-тау, древний город, упоминаемый татарскими летописцами); сначала он находился не на том месте, которое занимает в наши дни: он был расположен верстах в десяти выше, и при том на левом берегу Волги, там, где в нее впадает речка Саратовка. Политическая роль его состояла в наблюдении за кочевыми инородцами и казацкой вольницей, но сам он не раз попадал в руки мятежных шаек Стеньки Разина, Некрасова и, наконец, Пугачева. Саратов, несмотря на то, что окружен амфитеатром холмов, один из наименее живописных городов на берегах Волги: физиономия его имеет тот вульгарный характер, каким отличается большинство торговых и промышленных городов. С 1865 года количество грузов, отправляемых ежегодно с Саратовской пристани, простиралось до 9.000.000 пудов, но торговое движение еще более возрасло с той поры, как для Саратова открылось прямое сообщение с Москвой и Петербургом посредством железной дороги. Саратов служит средоточием торгового обмена для немецких колоний и имеет фабрики и заводы всякого рода, хотя, впрочем, не отличается от других городов России какою-нибудь специальной промышленностью. Давно уже поговаривают об основании университета в этом главном центре населения низового Поволжья. Против города, на другой стороне реки, находится важное малороссийское поселение—слобода Покровская.
На юг от Саратова следуют один за другим по высоким утесам правого берега Волги: Камышин, Дубовка, Царицын. Дубовка, неимеющая даже титула города (Дубовский посад), была прежде главным местом волжских казаков; но последние за участие в восстании Пугачева были в 1771 г. сосланы в долины Кавказа и заменены в Дубовке малороссийскими поселенцами и беглыми из всех провинций. Около половины настоящего столетия Дубовский посад пользовался большим торговым благосостоянием, благодаря близости Дона, так как в этом месте две реки подходят одна к другой на расстояние менее 60 верст. В 1860 году многие сотни судов выгрузили в Дубовке около 6.200.000 пудов разного товара, а по дороге, ведущей к колену Дона, по так называемому Дубовскому волоку, беспрестанно тянулись обозы с кладью. Но это торговое движение почти совершенно прекратилось с того времени, как построена Волго-Донская железная дорога, исходным пунктом которой служит Царицын. Немного ниже этого последнего города, именно в том месте, где Волга, текущая перед тем вдоль крутых холмов Эргени, поворачивает к востоку и вступает в астраханскую степь, основалась в 1765 г. немецкая колония Сарепта, населенная «моравскими братьями», которым даны были очень большие льготы. Сарепта, окруженная фруктовыми садами, огородами, хорошо орошаемыми полями, представляет настоящий оазис среди пустыни; главная её промышленность—разведение и приготовление горчицы и табаку.
К востоку от Царицына, то-есть «города царицы», на восточном берегу Ахтубы стоит город нового происхождения, Царев, также напоминающий своим именем о господстве монгольских царей. Несколько искусственных возвышений почвы, земляных насыпей, могильные курганы, груды глазированных кирпичей, обломки разной глиняной посуды—все это, вероятно, остатки древнего Сарая, который был столицей обширного монгольского царства (Золотой орды) и в то же время местопребыванием русского епископа),—развалины города, опустошенного Тамерланом и разоренного московским воеводой в 1480 году. Другие, вместе с Загоскиным, ищут город Сарай в Селитряном-Городке, стоящем верстах в 150 ниже, на Ахтубе; но возможно, что было два Сарая, которые оба служили резиденцией ханов. По направлению от востока к западу город, существовавший подле нынешнего Царева, занимал с своими предместьями пространство более 20 верст на левом берегу Ахтубы: все окрестные деревни построены из кирпича, взятого с развалин. Царев—одна из пристаней, где грузится на суда соль, добываемая из озера Элтон. Другая пристань, Владимировка, находится южнее, тоже на берегу Ахтубы; с этой пристани отправляют соль, извлекаемую из озера Баскунчак, которое ныне разработывается деятельнее, чем Элтонские промыслы, по причине большей близости его от берегов Волги (добыча соли на Баскунчакских промыслах в 1889 г.: 13.534.700 пудов). До Владимировки в 1878 году распространялась, к ужасу всей Европы, чума, появившая первоначально на правом берегу Волги, в станице Ветлянке. В половине декабря многие селения были охвачены эпидемией, истребившей в них почти все население. Смертность, составлявшая при начале появления заразы около половины числа заболевающих, скоро стала поражать девять больных из десяти; в несколько дней одно местечко потеряло 520 жителей из 850.
Астрахань, административный центр обширной губернии, обнимающей прикаспийские степи, и торговый город при устьях Волги, не играет той важной роли, какая, казалось бы, должна принадлежать ему, как исходному порту бассейна, в три раза превосходящего пространством Францию и населенного слишком пятьюдесятью миллионами жителей. В некоторых отношениях Астрахань даже пришла в упадок: прежде она держала в своих руках монополию русской торговли с закаспийскими странами и получала драгоценные товары из Персии и Индии; но в наши дни сухопутные дороги, с одной стороны на Оренбург, с другой—на Тифлис, предпочитаются коммерсантами морскому пути: международная торговля все более и более обегает опасные бары Волги, и когда Оренбургская железная дорога будет продолжена до городов Туркестана, торговое движение, производимое от одного до другого берега Каспия через Астрахань, вероятно, прекратится, разве только прокопают боковой канал из Волги в море, предлагаемый Даниловым. И теперь уже конечный порт Волги перестал быть главным портом каспийских берегов: Баку превосходит его по важности. Судоходство, столь деятельное на средней Волге, в Рыбинске, Ярославле, Нижнем и до Саратова, постепенно уменьшается вниз от этого последнего города; а ниже Астрахани оно уже так незначительно, что не может идти в сравнение с судоходством многих маленьких портов Западной Европы, имя которых известно только соседним морякам.
Внешняя торговля Астрахани в 1884: ценность привоза—9, вывоза—5 миллионов рубл. Движение судоходства в 1882 г: 1.215.546 тон. Торговля с Персией 115 судов, вместим. 17.200 тонн. Каботаж—2.443 судна, вместим. 362.440 тонн.
Главное движение торгового обмена Астрахани производится с Кавказским краем по прибрежнему пути; кроме того, этот город служит рынком для разноплеменных народностей, русских, татар, киргизов, калмыков, которые населяют окружающие области и представители которых, вместе с хивинцами, персиянами, армянами, все в своей национальной одежде, придают городу восточную физиономию. Армянская колония, очень многочисленная, так как она состоит приблизительно из пяти тысяч лиц, в действительности сделалась русской по языку и нравам. Приезжего поражает почти совершенное отсутствие женщин на астраханских улицах; и в этом отношении русский город сохранил еще восточный отпечаток.
Астрахань, в самом деле, старинный город, ибо он занимает у расходящихся рукавов дельты одно из тех господствующих положений, где необходимо должен был возникнуть складочный пункт. Правда, этот торговый пункт часто перемещался, вследствие войн, пожаров, изменении течения Волги. На вершине волжской дельты некогда находился, как полагают, Атель илп Итиль (у русских Балангиар), один из главных городов могущественного хазарского царства, который действительно долгое время означался в грузинских летописях под именем Хазара; там же стоял и город Цитрахань, сделавшийся столицей татарского царства, которое было завоевано москвитянами в 1557 году. Город Хаджи-Тархань, стоявший на правом берегу Волги, предшествовал Астрахани, построенной на острове этой реки, между главным рукавом и несколькими второстепенными потоками, каковы Кутум, Скаржинка, Царевна, Луковка. Первоначально Астрахань была построена на «семи холмах», или, вернее сказать, на семи естественных горках или буграх; но впоследствии прибрежная почва малопо-малу окрепла, и большая часть домов выстроилась на берегу Волги, над которой возвышаются здания кремля, кафедральный собор, дворец, монастырь, казармы; после взятия города Стенькой Разиным, с одной из кремлевских колоколен был сброшен, по приказанию Васьки Уса, астраханский митрополит Иосиф. Минареты татарских мечетей, возвышающиеся там и сям недалеко от христианских храмов, перемешиваются с позлащенными главами и куполами, и каналы, усеянные судами, придают Астрахани более разнообразный вид, чем каким отличается большинство других русских городов.
Значительнейшие города и слободы по нижнему течению Волги:
Симбирская губерния. Симбирск (1897 г.)—41.702 ж.; Сызрань (1897 г.)—32.377 ж.
Самарская губерния. Самара (1897 г.)—91.650 ж.; Бугуруслан—12.293 ж.; Покровская слобода—20.000 ж.; Бузулук—13.700 ж.; Николаевск—15.071 ж.
Саратовская губерния. Саратов (1897 г.)—133.116 ж.; Вольск или Волжск (1897 г.)—27.039 ж.; Царицын (1897 г.)—55.914 ж.; Хвалынск—16.345 ж.; Камышин—21.589 ж.; Дубовка (посад)—16.853 ж.
Астраханская губерния. Астрахань (1897 г.)—113.075 жит.