Правительство и администрация
В теории, Китайское государство есть большое семейство: император почитается «отцом и матерью» своих подданных, и привязанность, которую последние обязаны питать к нему, вытекает из двойной сыновней любви и почитания. Если он приказывает, все беспрекословно повинуются; если ему угодно взять имущество или жизнь подданного,—приговоренный должен с признательностью отдать то или другую. Властелин Срединного царства может даже давать приказания почве, водам и атмосфере: духи земли и воздуха исполняют его веления. Он «Сын Неба», повелитель «Четырех морей» и «Десяти тысяч народов». Ему одному присвоена привилегия приносить жертвы Небу и Земле, как верховному жрецу и как главе великой китайской семьи. Он говорит о самом себе со смирением, называя себя «несовершенным человеком»; он даже отличается от вельмож своего двора более простой одеждой; но нет знаков обожания, которые бы не оказывались ему. Присутствующий или отсутствующий, он получает от своих подданных доказательства божеского почитания, и самые высокие сановники империи падают ниц перед его пустым троном или перед его ширмой из желтого шёлка, которую украшают фигура дракона с пятью когтями, символ счастья, и фигура черепахи—эмблема могущества. В провинции мандарины воскуривают фимиам при получении императорского указа и бьют челом об пол, обратившись лицом к Пекину. Имя его до такой степени священно, что письменные знаки, употребляемые для означения его, не могут уже служить для изображения других слов, и должны быть видоизменяемы посредством прибавления черты. «Всяк да повинуется со страхом и трепетом!»—такова обычная формула, которою оканчиваются все его прокламации.
Почитание, оказываемое китайцами своему «отцу и матери», не есть простая политическая фикция. Все учреждения государства организованы таким образом, чтобы установить точную параллель между обязанностями сына и обязанностями подданного; с самого раннего детства китаец научается верить, что отеческая власть принадлежит главе большой семьи, как в главе малого семейства, часть которого он составляет; даже в училищах, гроб, на котором написано слово «блаженство», напоминает детям, что первый их долг будет состоять в успокоении душ их родителей. «Быть беспорядочным в поведении—значило бы погрешать против сыновнего долга, точно также было бы нарушением того же долга—не быть верным государю, не быть рачительным и осмотрительным, когда исполняешь какую-либо должность в государственной службе, не быть искренним в своих отношениях с друзьями, не быть храбрым под ружьем». Отец всегда почитается в семействе как представитель богдохана, и домашнее возмущение наказывается совершенно так же, как преступление оскорбления величества. Летописи наполнены рассказами, свидетельствующими о той заботливости, которую выказывает правительство в видах поддержания этого фундаментального принципа империи; дети, виновные в жестоком обращении со своими родителями, караются смертию, и дом их предается разрушению; должностные лица округа, в котором произошло такое вопиющее дело, отставляются от службы, и даже перед студентами того села закрываются двери экзаменационных зал; место, где совершено преступление, навсегда остается проклятым; и население его переводится в другую местность: город Лоу-чжоу, на верхнем Ян-цзы-цзяне, есть один из тех городов, которые должны были вновь выстроиться далеко от прежнего своего местоположения, где земля и воздух были осквернены отцеубийством. По закону, впрочем очень редко исполняемому, «в болыпих городах, старики, перешедшие за седьмой десяток лет», должны быть почитаемы всеми как деды и состоять на попечении у своих общих детей; содержание, которое им доставляют, и почести, которые им оказывают, должны увеличиваться с их годами. Во что бы то ни стало империя должна оставаться «семейным союзом»: так выражаются указы государя; из шестнадцати публичных чтений, делаемых периодически народу, чтобы напомнить ему о его обязанностях, первое относится к сыновей любви. Даже оффициальные названия, которыми означают города, дворцы, площади и улицы, составляют, так сказать, целый курс морали, внушенный домашними добродетелями. Между двенадцатью храмами, которые по закону должны быть сооружены в каждом городе, всегда есть один, посвященный предкам; как бы ни были невзрачны и грязны кварталы города, как бы ни мало были почетны местные промыслы, тем не менее красующиеся на улицах надписи напоминают все обязанности, лежащие на членах великой семьи, уважение к старикам, взаимное доброжелательство между равными и заботливость о детях. Нет лавченки, нет харчевни, вывеска которой не прославляла бы справедливость, добродетель или гармонию Земли и Неба.
Естественные родственные отношения сына к отцу сливаются в понятии народа «Ста семейств» с отношениями повиновения к императору. Такова главная причина, которая поддерживала Китайское государство, несмотря на внутренние революции, иностранные нашествия и перемены династий. Кажется, что и революционерам никогда не приходила мысль трогать это основное начало правления Цветущей империи; даже самые ярые социалисты всегда признавали священный характер отеческой и материнской власти императора. Только в последнее время,—и конечно под влиянием занесенных извне идей,—китайские вольнодумцы, быть может несознающие всей важности своих мятежных поступков, позволили себе в первый раз насмехаться над своим верховным повелителем и писать на стенах, по адресу его священной особы, оскорбительные слова, которые прохожие читают с изумлением и ужасом. По древней теории, государь, вступающий на престол именем Неба, почитался во всяком случае достойным обожания, каковы бы ни были его добродетели или его пороки. «Как бы ни была изношена шапка,—гласит «Шу-цзин» Конфуция,—ее все же надевают на голову, и как бы ни была чиста обувь, ее только надевают на ноги. Цзе (Кие) и Шоу были гнусные злодеи, но они были императоры; Чжэн-тан и У-ван были великие и святые личности, но были подданные».
Неограниченная и самодержавная в принципе, в силу своего божественного происхождения, власть государей «Великой и чистой империи» не такова, однако, на практике. Во всех провинциях существуют известные правила обычного права, которые имеют за собой авторитет веков и которых правительство если и не смеет, то не рискует трогать. Кроме того, общественное мнение, при всей его покорности, тем не менее прозорливо, и в глазах его «император и подданный, которые нарушают закон, одинаково виновны и тот, и другой».— «Приобрети любовь народа—и приобретешь царство; потеряй любовь народа—и потеряешь царство», говорит народная пословица. Для государя ясно начертан закон; это «Девять правил», установленных Конфуцием, которые рекомендуют императорам нравственное самоусовершенствование, уважение к мудрецам, к родителям, к чиновникам, к судьям, отеческая любовь к подданным, искание ученых и художников, радушие к иностранцам и доброжелательность к союзникам. Руководимый цензорами, которые должны напоминать ему эти заповеди, связанный со всех сторон и на каждом шагу непреложными правилами этикета, предписания которого наполняют не менее двухсот томов, сопровождаемый двадцатью двумя историографами, которые записывают каждый день, для потомства все, что ему благоугодно было сказать, сделать или приказать, император почти неизбежно должен утратить всякую оригинальность, всякую личную инициативу, чтобы сделаться простым орудием в руках отдельного человека или целой партии. Он перестает быть ответственным за свои собственные поступки, но правительственная фикция, тем не менее, делает его ответственным за счастье и несчастье его народа. В этом отношении теория императорской власти оказывается более логичной в Срединном царстве, чем в других монархических государствах. Короли обыкновенно любят приписывать себе благоденствие их нации; они ожидают, чтобы возносилась к их трону благодарность народа за все благоприятные события; но редко бывает, чтобы они приписывали себе также и бедствия, постигающие страну: они и их царедворцы видят в этих бедах только незаслуженные несчастия. Мораль китайских богдоханов более последовательна: «Терпит ли народ холод, говаривал император Яо,—это я тому причина; терпит ли он голод, это опять-таки моя вина; впадет ли он в какое-нибудь злополучие,—и в этом надо винить меня». Точно также император Юй приписывал себе бедствия народа: «В царствования Яо и Шуня, говорил он, все подданные считали долгом следовать примеру их добродетелей. Должно быть, я далеко не похож на этих моих предшественников, потому что в мое правление мы видим так много преступников». «Я один виноват», рассуждал богдохан Чжэн-тан, говоря о напастях, постигших империю: «меня одного следует предать закланию». Ответственность растет вместе с властью; основываясь на этом, Мэн-цзы доходит до того, что считает позволительным даже смерть в том случае, когда государь «попирает ногами справедливость».—«Нет никакой разницы, говорит он, между убиением человека мечем или несправедливым управлением».
Так как правление государством устроено по образцу семейного союза, то мать государя, равно как царствующая императрица, имеет право на величайшие почести со стороны всех сановников империи. Подобно тому, как еще недавно император освящал каждый год пахатную землю, проводя кругом три борозды по полю, так и царствующая императрица председательствовала на церемониях, относящихся к культуре тутового дерева и разведению шелковичных червей; как и её супруг, она имеет золотые печати и нефритовый камень—знаки верховной власти; поэзия посвятила ей фона (fong), баснословное животное, в котором европейцы видели нечто подобное фениксу. Сам богдохан должен оказывать почтение императрице и делать ей через каждые пять дней оффициальный визит, преклоняя перед нею колено. Три другие законные жены обязаны оказывать ей полное повиновение, так же, как и все обитательницы гарема, число которых ограничено, по правилам Книги церемоний, ста тридцатью. Особый министр заведует императорским домом и руководит воспитанием принцев, которые по большей части не имеют никакого сана, кроме должностей в маньчжурских войсках; между ними государь и выбирает себе наследника, почти всегда одного из детей императрицы. В случае кончины императора, вся общественная жизнь должна быть приостановлена на своем обычном ходе: вельможи облекаются в белые, траурные одежды на целый год, люди низших классов—на сто дней, и в течение этого времени не дозволяются ни свадьбы, ни празднества; ношение ярких материй также запрещено; каждый должен отпускать себе волосы; цирюльники, профессия которых находится в период траура под запрещением, делаются временно пенсионерами государства.
«Потерянный в своем величии», Сын Неба, называемый также «Одиноким человеком»; может быть потому, что никто не имеет права быть его братом, облекает своей властью Най-гэ—великий секретариат и государственный совет, состоящий на-половину из маньчжур и китайцев, который составляет законы, обнародывает декреты и наблюдает за их исполнением. В силу принципа, который делает из образования и успеха на публичных экзаменах источник почестей, два президента этого совета, т.е. действительные канцлеры империи, суть вместе с тем директоры академии Хань-линь; это они предлагают законы в заседаниях великого державного совета, определяют форму изложения императорских указов, представляют оффициальные бумаги богдыхану для того, чтобы он пометил их своей алой кисточкой, делают распоряжение о распубликовании законоположений и распоряжений правительства в Цзинь-бао, оффициальном журнале, существующем уже более 800 лет и известном иностранцам под именем «Пекинской газеты». Прежде представления в совет най-гэ, различные дела передаются для специального исследования той или другой группе высших государственных сановников, каковы: трибунал цензоров, высшая судебная палата, палата докладчиков совета най-гэ. Деятельность правительственной администрации распределена между различными управлениями вроде наших европейских министерств. Они называются по-китайски приказами (бу) и число их доходит до семи.
I. Палата церемоний(Ли-бу) заменяет наше министерство императорского двора и выполняет те же функции, которые выполняет и последнее. Оно заведует церемониями, обрядами, аудиенциями, жертвоприношениями богдохана, дежурством монгольских князей при дворе. Вместе с тем в круг его компетенции входит наблюдение за развитием в стране правильного музыкального образования и надзор за образованием вообще. Наблюдая за школами, назначая экзамены, регулируя кандидатов, оно, так сказать, исполняет и обязанности министерства народного просвещения.
II. Палата работ или гун-бу заведывает общественными работами по проведению каналов, дорог, сооружению и ремонту мостов, кумирен, и в тоже время регулирует весы, меры и исполняет роль интендантства.
III. Палата финансов (ху-бу) имеет в своем ведении акциз, подати, налог на соль и вообще государственные налоги. В его ведении находятся казначейство, хлебные магазины, монетные дворы и т. под.
IV. Военный приказ или бин-бу ведает различными отраслями сухопутного и морского дела, войсками и флотом, в его же компетенции находятся и часть почтовых учреждений, арсеналы и железные дороги.
V. Гражданскими чинами ведает особая палата ли-бу.
VI. Приказ уголовный или законов, синь-бу назначен следить за исполнением правосудия, он заведует законами, суммами от штрафов и выкупов и т. под.
Кроме перечисленных министерств существует еще один так называемый инородческий приказ ли-фань-юань, который заведывает колониями, т.е. китайскими владениями, находящимися вне восемнадцати провинций*. Что касается министерства иностранных дел, учрежденного в 1861 году и сделавшагося самым важным из министерств, с тех пор как китайско-европейская торговля расширилась и как иностранцы стали селиться в городах морского прибрежья, то оно заменяется цзунь-ли-ямынем. *Цзунь-ли-ямынь состоит из лиц, состоящих членами других министерств под председательством одного из ближайших родственников богдохана. Учреждение это носит совещательный характер и до настоящего (1898) года призвано было служить посредствующей инстанцией между верховною властью и высшими правительственными учреждениями и иностранными государствами, но ныне на него же было возложено приведение в действительность всех реформ, которые проектировались императором*.
Император может, если ему заблагорассудится, обойти все формальности обсуждения дел: в этом случае он обращается к своему тайному совету, который ведет свои совещания в секрете. Правда, что его действия могут быть контролируемы трибуналом цензоров или «главных доносчиков», которые имеют право делать предостережения государю, прося при этом, как милости, быть обезглавленными или четвертованными, если бы их слова оказались несправедливыми, или если бы они их разгласили. Действительно, в истории указывают примеры порицаний, почтительнейше произнесенных против особы богдыхана в течение веков; летописи рассказывают, что бывали даже случаи, когда советники представляли императору обвинительную записку, позаботясь предварительно поставить для себя гробы у дверей дворца, так как хорошо знали, что им навряд-ли посчастливится выйти оттуда живыми; но обыкновенно деятельность этого трибунала главных доносчиков ограничивается тем, что он наблюдает через своих бесчисленных шпионов за публичным и частными, поведением мандаринов и подданных; так как функции этого учреждения состоят «в улучшении» нравов, то оно облечено правом всеобщего шпионства, и его страшные агенты беспрестанно снуют во всех частях государства. Легко понять, каковы должны быть последствия такого рода «внедрения и улучшения нравственности»; обыкновенно «доходные места» облегчают примирения между чиновниками и цензорами, мандарины продолжают притеснять и обирать народ, к собственной выгоде и к выгоде своих надзирателей.
Как выше сказано, в Китае не существует специального министерства народного просвещения, потому что правительство, во всей его совокупности, считается учреждением, не имеющим иной цели и задачи, кроме воспитания народа. Китайские воспитанники, которые приобрели первые основания чтения и письма и которые умеют уже читать пятикнижие и других классиков, могут видеть открывающуюся перед ними карьеру почестей и ласкать себя надеждой, что слава их отразится и на их родных. Одно из фундаментальных правил империи то, что места принадлежат заслуге, гарантируемой экзаменами и дипломами, выдаваемыми по конкурсу. «Здесь учатся управлять страной», гласит одна надпись, выгравированная на дверях академического здания в Пекине. Для приобретения каждого нового чина или повышения по службе, нужно подвергаться последовательным испытаниям, так что вся администрация может быть рассматриваема как большая иерархическая школа. Правда, что правительство, когда в казне у него пусто, отступает от правила и само совершает преступление, предусмотренное его собственным уголовным кодексом и называемое «продажей права за подарки»: многие мандарины обязаны занимаемым ими местом не своей учености или природным талантам, а просто деньгам; однако управляемые никогда не забывают происхождения таких чиновников и не отказывают себе в удовольствии кольнуть их этим при удобном случае. Что касается военных мандаринов, маньчжур по происхождению, то очень многие из них обязаны своей национальности тем, что достигли командования, не пройдя через ряд последовательных экзаменов; но в противоположность тому, что мы видим в большей части других государств, они считаются по рангу ниже гражданских чиновников. На годовых празднествах, где собираются все мандарины, «ученые», то-есть гражданские чиновники, садятся на восточной стороне, как самой почетной, а военные помещаются на западной; в храмах Конфуция последние не принимают участия в церемониях, посредством которых Земля приходит в сообщение с Небом. Потомки завоевателей, маньчжуры признаю превосходство мирных китайцев, потомков покоренных, так же, как и превосходство мирных искусств над искусствами войны: «Империи, которая под Небом,—высший мир!»—таков девиз, который повторяется везде, в храмах, на стенах, во внутренности домов.
Во всех больших городах одно из главных общественных зданий то, где находятся места для производства публичных экзаменов; оно состоит из множества зал и дворов, окруженных каморками для кандидатов, которых вводят туда снабженных только чистой бумагой и письменным прибором, то-есть тушью и кисточками; приставленные к дверям часовые не допускают никакого сообщения между экзаменующимися. Иногда на испытание разом представляется до десяти или двенадцати тысяч человек, и в продолжение нескольких дней все это население остается взаперти, занятое писанием тем по вопросам нравственным и политическим, комментированием текстов, выбранных в священных книгах, сочинением сентенций в прозе и в стихах. Иногда случается, что кандидаты умирают от истощения сил в своей келье; в этом случае проламывают наружную стену, чтобы вытащить через отверстие трупы так, чтобы не заметили другие экзаменующиеся. За исключением лиц, принадлежащих к презираемым кастам, полицейских агентов, комедиантов, брадобреев, носильщиков паланкинов, лодочников, нищих, потомков бунтовщиков, обреченных на вечный позор, все допускаются на конкурс, и даже экзаменаторы охотно закрывают глаза на происхождение и первоначальное состояние кандидатов, лишь бы только они имели определенное место жительства. Относительно возраста тоже не существует никаких ограничений: «феноменальные дети» и старики равно могут представляться на конкурс; но экзамены очень строги, и только десятая часть кандидатов—или даже и того менее—успевает получить титул сю-цзая или «украшеннаго таланта», соответствующий французской степени баккалавра. Уже поднявшиеся над толпой обыкновенных смертных, эти избранные счастливцы имеют право облачаться в длинное платье, обувать полусапожки и прикрывать голову шапкой особенной формы; не получив еще никакой оффициальной должности, они уже делаются почти независимыми от коммунальных властей и образуют особый класс в государстве. Очень многочисленные, они доставляют наибольший контингент для увеличения толпы разночинцев, ибо люди недостаточные не в состоянии покрывать в продолжение нескольких лет расходы на свое содержание и образование, чтобы приготовиться к дальнейшим экзаменам: между ними-то встречаются преимущественно мелкие чиновники, чтецы, декламирующие в трактирах и харчевнях драматические рассказы из отечественной истории, торговцы сентенциями, сочиняющие разные мудрые изречения на полосах разрисованной бумаги, вечные кандидаты, которые за условленное вознаграждение являются на экзамены вместо и под именем богатых недорослей и добывают для них титул «ученых». Бедные баккалавры могут также сделаться школьными учителями или лекарями, и это именно в их классе найдешь всего более людей интеллигентных, с умом открытым и любознательным, которые развиваются с оригинальностью и всего более содействуют непрестанному процессу национального обновления.
Каждый год канцлер, назначаемый из своей среды академией Хань-линь или «Перьев красного феникса», наводит справки о баккалаврах предыдущего года и распределяет их в разряды по порядку заслуги, причем ему даже предоставлена власть лишать недостойных ученой степени; но экзамены на высшую степень, на степень цюй-жэнь или «человека представленнаго», производятся только раз в три года, в главном городе каждой провинции, в особой испытательной коммисии под председательством двух членов «академии красного феникса». Экзаменующиеся снова запираются в отдельные каморки и занимаются составлением своих тезисов, философских, исторических и политических: очень немногочисленные,—около 1.300 человек на весь Китай,—те из кандидатов, которые удостоены степени цюй-жэнь, получают поздравление от судей и должностных лиц, и в честь их устраиваются большие общественные празднества. Наконец, по прошествии еще трех лет, они могут представиться в Пекин, чтобы защищать там диссертацию, которая доставляет им титул цзинь-ши или «поступающего на службу», право носить особенную одежду, первое место в церемониях, почести, наперед определенные обрядами, и одну из высших должностей в империи. Для вступления в число ханлинцев требуются новые экзамены, и кандидаты подвергаются испытанию в императорском дворце, в присутствии самого богдохана или по крайней мере высших сановников двора, между которыми они домогаются занять место.
Таким-то образом, восходя от степени к степени, устроивается правительственная иерархия. Корпорация ученых поддерживается правильно уже около тридцати двух веков; но до восьмого столетия христианской эры должностные лица были еще назначаемы народом. Не доверяя народному выбору и желая устранить его капризы, один из богдоханов Танской династии хотел, чтобы впредь должности государственной службы были присвоиваемы одной только заслуге: таково происхождение этого правительства «ученых», баккалавров и кандидатов, которое восхвалялось европейскими писателями, как идеальная форма правления народами. Однако действительность не соответствует блестящей картине, которую нарисовали нам поклонники этого режима. Если бы даже было правда, что власть всегда строго распределяется на основании результатов конкурсного экзамена, и что деньги не играют никакой роли в раздаче мест, то и в таком случае можно бы было спросить себя, каким образом счастливая память и доскональное знание классиков могут быть у мандарина гарантией политического смысла, здравого взгляда и прозорливости в делах правления? Нужно опасаться, напротив, что, оставаясь в своем курсе ученья замкнутым в далеком прошлом, отодвинутым слишком за двадцать веков назад, живя мыслью в эпохе Конфуция, будущий государственный деятель тем самым осуждает себя на остановку развития и делается неспособным к пониманию дел настоящего времени. «Красивая кисть», или, говоря нашим языком, красивый почерк—вот первое из условий, требуемых от кандидата; но как бы хорошо ни владело должностное лицо кистью, как бы красиво ни вырисовывало письменные знаки, оно от этого не менее поддается искушениям произвола и продажности, которым его подвергает его должность. И действительно, единогласное свидетельство путешественников так же, как комедии, памфлеты и народные песни говорят нам, что ученый китаец нисколько не уступает неучу-маньчжуру в искусстве притеснять находящихся под его управлением и торговать правосудием. Вообще народ менее боится мандаринов, которые купили себе место, нежели чиновников, попавших на должность путем конкурса: более богатые, первые менее алчны; они не так твердо знают прекрасные правила морали, но зато обладают более открытым умом и быстрее разбирают вверяемые им дела.
Все чиновники, гражданские и военные, означаемые часто собирательным именем Бэй-гуань, или «Ста должностей», носят генерическое название гуан-фу, переводимое на европейские языки наименованием мандарин, которое первоначально стали употреблять португальцы, выговаривая по-своему индусский титул туземных судей в Гоа. Иерархическая лестница чиновников делится на девять порядков или классов, различающихся цветом и веществом шарика (из золота, серебра, камня или коралла), величиной с голубиное яйцо, который привинчивается на форменной шляпе, соломенной, шелковой или поярковой, конусообразной или с отвороченными полями. Титулы, которые они получают и которые переводятся на европейские языки соответственными почетными званиями, не могут быть передаваемы их детям; сделавшись благородными, они сообщают благородное звание только своим родственникам по восходящий линии, дабы всегда было так, чтобы они в качестве нижепоставлевных воздавали похоронные почести своим родителям. Даже запрещено законом гражданскому мандарину брать с собой своего отца на жительство в губернию, куда он назначен на службу, потому что если бы случилось, что его мнение противоположно мнению его отца, то он очутился бы между двумя обязанностями равно повелительными,—повиновением придержащей власти и сыновним почтением. Сыновья чиновников возвращаются в первобытное состояние, в массу народа; чтобы подняться по лестнице правительственной иерархии, они сами должны, в свою очередь, пройти через ряд экзаменов. Наследственные титулы принадлежат только потомкам Конфуция и императоров; но эти последние тоже не могут претендовать на общественные должности, если они не выдержали установленных экзаменов. Единственные привилегии родственников богдохана состоят в получении умеренного пенсиона, в праве носить красный или желтый пояс, украшать свою шляпу павлиньим пером и держать для выездов восемь или двенадцать носильщиков паланкинов; но они не играют никакой роли в государстве, и к ним приставлены особые мандарины, которым поручено строго держать их в повиновении, даже подвергать их телесному наказанию, если они не ведут себя сообразно установленным правилам. Имея лишь заимствованное достоинство, они не имеют никакого права на уважение граждан; они скоро теряются во все уравнивающей демократии нации. Семейства, которые всего более приближаются к аристократии в европейском смысле слова, и которые можно рассматривать как составляющие настоящее дворянство,— это те, которые уже в течение нескольких столетий из поколения в поколение, от отца к сыну, доставляли империи «ученых». Чиновники из этих фамилий, возвысившиеся как собственными заслугами, так и заслугами своих предков, приобрели себе род святости, которая ставит их выше законов. В прежнее время дай-фу, т.е. высшие сановники, не могли быть судимы никем другим, кроме их самых; никто не мог наложить руку на их священную особу; когда они были изобличены в каком-нибудь преступлении, забота о применении следующего по закону наказания предоставлялась им самим. Совершивший преступление дай-фу сам являлся перед судьями и просил у них позволения предать себя смерти, затем он облачался в белую траурную одежду и отправлялся к дверям здания суда, неся саблю, которую он перед тем омыл в чистой воде бассейна жертвоприношений. Стоя на коленях перед своими судьями, он ждал, чтобы ему дали просимое разрешение. «Делайте, что надлежит», произносил судья, и виновный дай-фу распарывал себе живот, бросаясь на свою саблю.
Подобно императору, которого блеск они отражают, мандарины считаются «отцами и матерями» вверенного их управлению населения; в старину их называли «облаками», потому что они «изливают благодетельный дождь на жаждущие влаги поля». Все разнородные функции местного управления сосредоточены в их руках: они собирают подати и налоги, строят дороги и мосты, организуют милицию; они царьки в своем округе; но им постоянно угрожает кара отрешения от должности, и только эта боязнь не позволяет им превратиться в настоящих государей. Подобно тому, как отец несет ответственность за дурные поступки своих детей, так точно и мандарин считается виновным во всех преступлениях подчиненных ему подданных: случаются ли во вверенной ему провинции смертоубийства, смуты, возмущения, вину этого доносчики могут свалить на него. Оттого, хотя обязанный по закону ежегодно исповедываться в своих ошибках и упущениях по службе, в специальной докладной записке, представляемой императору, он, в большинстве случаев, умышленно скрывает беспорядки, происшедшие в его округе; но истина, в конце концов, все-таки обнаруживается, и если бы закон был применяем со всей строгостью, он должен был бы поплатиться собственной кровью за свое дурное управление. В наши дни обыкновенное наказание, которому подвергают провинившихся мандаринов,—ссылка в места более или менее отдаленные, в северную Маньчжурию, в тибетский Сы-чуань, в Гуй-чжоу, в Юнь-нань, в Чжунгарию и на остров Хай-нань. В последнее время представители иностранных держав, сами того не желая, нанесли сильный удар могуществу мандаринов и много способствовали усилению политической централизации в империи, отказываясь вступить в сношения с губернаторами и генерал-губернаторами и всегда обращаясь по своим делам непосредственно к пекинскому двору.
Будучи в одно и то же время военачальниками, администраторами и судьями, мандарины особенно страшны в этом последнем качестве, не взирая на все меры и законодательные строгости, направленные против продажности органов правосудия; деньги тяжущихся восполняют недостаточный оклад жалованья, исчисленный в первые времена по величине заработка, который они могли бы получить как хлебопашцы. Древние царские указы провозглашают, что «всякое неправедное решение дела влечет за собою смерть судьи»; но в действительности нет прибежища против судьи-лихоимца: некуда жаловаться на него. «Нужно, чтобы люди боялись судов, говаривал император Кан-си. Я хочу, чтобы с теми, кто прибегает к судьям, поступали без жалости, дабы всякий страшился предстать перед суд. Пусть добрые граждане полюбовно улаживают свои споры, как братья, представляя свое дело на третейский суд стариков и старшины общины: что касается спорщиков и сутяг, упрямцев и людей неисправимых, то пусть их разоряют судьи,—вот правосудие, которого они заслуживают». Во многих местах споры и тяжбы разрешаются еще главами семейств, которые судят на основании обычая. Закон возмездия все еще в чести у сынов Хань. Частная месть совершается также посредством самоубийства. Должник, преследуемый заимодавцем, арендатор, ограбленный землевладельцем, работник, обиженный хозяином, жена, притесняемая свекровью, прибегают к лишению себя жизни, как к средству добиться того, чтобы им было оказано правосудие; все общество принимает тогда горячее участие в их деле и мстит за их смерть виновникам нанесенных им обид. Сбегаются соседи, всовывают метлу в руку повесившагося, и эта роковая рука мертвеца, которою они двигают направо и налево, вооруженная своим символическим орудием, выметает из преступного дома богатство, благополучие и самую семью.
Уголовный кодекс китайцев отличается ясностью, точностью, логической последовательностью, но в то же время и крайней суровостью кар; при том он заранее дозволяет произвол или каприз судей, установляя наказания не только против тех, кто нарушает законы, но даже и против тех, кто не признает их «духа». В большинстве случаев приговоры постановляются после простого допроса, производимого публично; адвокатов не существует, и если мандарин позволяет родным или друзьям защищать дело подсудимого, то это чистое снисхождение с его стороны; он может даже, если ему заблагоразсудится, пригласить постороннее лицо для замещения его на судейском седалище, и часто случается, что судья, из утонченной любезности, уполномочивает своих гостей освободить обвиняемых от наказаний, к которым он их приговорил. Судьи, пропорционально гораздо менее многочисленные, чем в Европе, постановляют свои решения после более краткого разбирательства. Еще вооруженные правом подвергать обвиняемых пытке, они пользуются этим правом с той же строгостью, как пользовались им европейские судьи в недавнюю эпоху. Бичевание, вырывание ногтей, раздавливание лодыжек или пальцев, вешание за подмышки и сотня других замысловатых мучений применяются к жертвам судебных следователей, чтобы заставить их произнести роковое слово сознания или извета. Наказания, налагаемые на осужденных, очень жестоки, и три вида смертной казни, обезглавление, повешение и удавление, кажутся недостаточными китайским судьям; уголовный кодекс предусматривает еще наказание «медленной смертью»; в прежнее время, мучение приговоренного к смерти, продолжавшееся по целым дням, начиналось сдиранием кожи на лбу, которую палач заворачивал на глаза казнимому, чтобы избегнуть его взгляда; но теперь ограничиваются тем, что делают порезы на лице и руках осужденного, прежде чем отрубить ему голову. По счастию, нервная система китайцев гораздо менее чувствительна, нежели у европейцев; доктора гонконгских и шанхайских госпиталей все говорят с удивлением о бесчувствии их больных во время самых тяжелых операций.
За менее важные преступления или проступки самые обыкновенные наказания—палочные удары (индийским тростником или ротангом) и надевание деревянного ошейника. Это страшное ожерелье весит, средним числом (около 2 пудов), и несчастный, который его носит, должен опираться им о землю, тщетно стараясь сообщить своему телу такое положение, которое позволило бы ему найти забвение во сне: выставленный всем непогодам и переменам температуры, солнечному зною во время дня, холоду и росе во время ночи, он падает под невыносимым бременем, умоляя прохожих сжалиться над ним и избавить его от жизни. Тюрьмы—это отвратительные вертепы, где скучены, как сельди в боченке, несчастные арестанты, отданные на полный произвол тюремщиков, которые иногда выбираются между уголовными преступниками; те из арестантов, которые не получают продовольствия от своих родственников или от обществ благотворительности, рискуют умереть с голоду. Редко случается, чтобы женщин наказывали по всей строгости законов; это зависит оттого, что за преступления или проступки, совершенны ими, считаются ответственными их мужья или сыновья; их никогда не подвергают наказанию деревянным ошейником, и обыкновенно ограничиваются стеганьем их по щекам или по губам кожаными ремнями. Xотя родственники и домашняя прислуга поощряются общественным мнением и даже законом к сокрытию преступления или проступка, совершенного одним из домочадцев, однако, они часто привлекаются в таких случаях к ответственности, и все семейство, в целом его составе, делается солидарным относительно действий своих членов. Принцип заместительства вполне допускается в китайской юриспруденции, не только когда сын представляется вместо своего отца, но даже когда совершенно посторонний, чужой человек предлагает принять на себя наказание, присужденное преступнику, который оплачивает эту услугу; лишь бы только приговор был исполнен, вина искуплена, правосудие считает себя удовлетворенным, а до имени жертвы ему нет никакого дела. Даже для пыток, даже для смертной казни, находят подставных лиц, которые отдают свою жизнь в обмен на кое-какое увеличение благосостояния для своих семейств. Во время вторжения союзных англо-французских войск в провинцию Чжи-ли, когда китайских убийц присуждали к смертной казни, постоянно являлись наемники с просьбой позволить им умереть вместо преступников, и жаловались на несправедливость отказа в их ходатайстве. Когда дело идет просто о применении наказания индийским тростником, то обыкновенно является целая толпа охотников заместителей. По выражению одного писателя, в Китае «есть бесчисленное множество людей, живущих единственно палочными ударами».
Судьи не имеют права произносить смертный приговор без разрешения верховного совета, «за исключением того случая, когда обычный правовой порядок края нарушен восстанием или иноземным нашествием», но наказания, которые они определяют, вполне достаточны, чтобы свести со света тех, от кого они желают отделаться. Все смертные приговоры представляются на рассмотрение императора и откладываются до осени, эпохи окончательного решения: имена тех, кого он хочет помиловать, богдохан обводит кругом «алой кисти»; иногда он облекает другое лицо этим присвоенным верховной власти правом помилования. В эпохи политических революций губернаторы провинций вооружены неограниченной властью, правом жизни и смерти и водят за собой целые отряды палачей, неустанно занятых своим кровавым делом; во время атаки Кантона англичанами, в 1855 году, генерал-губернатор хвастался, что он в течение семи месяцев предал смерти 70.000 своих подданных; случалось, что в один день казнили до 800 человек. Теперь в китайских трибуналах, которые имеют пребывание в европейских «концессиях», в Шанхае и других портах, открытых международной торговле, заседают также, в качестве членов иностранные резиденты; отсюда и название «смешанных судов», которым их обыкновенно означают. Пытка совсем не употребляется этими судами, или по крайней мере никогда не была применяема в присутствии европейских судей, и приговоренные к наказанию деревянным ошейником, простой связкой досок, весящей от 2 до 4 килограммов, носят это ожерелье только в продолжение шести или семи часов каждый день и в месте, защищенном от непогод и солнечного зноя; обыкновенно им позволяют проводить ночь в своем жилище. В колонии Гонконг представители английской магистратуры отменили для китайцев все телесные наказания, вычеркнутые из их собственного кодекса в метрополии. Что касается иностранцев, то они подсудны только своим консулам, в силу привилегии «внеземельности»; но китайское правительство жалуется, что, пользуясь этим преимуществом, они позволяют себе игнорировать и безнаказанно нарушать законы страны. Оно даже велело постепенно смягчать наказания, налагаемые на его собственных подданных, в тех видах, чтобы открыть себе возможность снова приобрести право суда над иностранцами; это дает основание надеяться, что в недалеком будущем и китайские суды перестанут применять пытку.
Хотя власть мандаринов в теории считается неограниченной, так как они представляют собою особу императора, они, однако, далеко не могут пренебрегать общественным мнением. Они слишком малочисленны и не располагают достаточно солидно-организованными военными силами, чтобы бравировать недовольством граждан, особенно в провинциях Фу-цзянь, Гуй-чжоу, где население отличается очень независимым духом. Правда, в большей части провинции, жители, привыкшие к покорности, «счастливые тем, что могут упиваться росой богдоханского благоволения», повинуются охотно до тех пор, пока притеснение не кажется им невыносимым; но когда терпение их подвергается чересчур тяжелому испытанию, они бунтуются, и бунтуются с таким замечательным единодушием, что всякое сопротивление со стороны мандарина становится невозможным; когда прокламации вывешены на улицах «по приказанию всего города», ему ничего более не остается, как покориться общей воле. Собираются публичные сходки, принимают резолюцию об изгнании мандарина и посылают к нему депутацию из именитых граждан, с поручением передать ему в вежливой форме приглашение удалиться из города; паланкин, сопровождаемый блестящим эскортом, ожидает изгоняемую персону, которая откланивается и не имеет другого средства несколько примирить с собою общество и возвратить к себе уважение, как добровольно подчиняясь этому требованию. Когда население удовлетворено поведением удаляющагося мандарина, оно подносит ему поздравительные адресы и просит его подарить свои сапоги, чтобы повесить их, в память о нем, на городских воротах. В действительности, китайцы пользуются такими традиционными вольностями, каких недостает большинству наций западной Европы. Они могут свободно путешествовать во всех частях империи, нигде не встречая жандарма, который бы потребовал у них письменный вид; они могут заниматься какой угодно профессией, без всяких патентов, дозволений или разрешений каких бы то ни было властей; право публикации и вывешивания всякого рода объявлений повсюду уважается, и народные собрания происходят публично, без того, чтобы необходимо было извещать об этом полицию; даже в таком беспокойном городе, как Кантон, правительство никогда не покушалось запереть двери Мин-лун-тана или здания «Свободного обсуждения», хотя оно не отказывает себе в удовольствии посылать туда своих ораторов, которые принимают участие в прениях и стараются дать им оборот, благоприятный интересам мандаринов.
Фундаментальный принцип Китайского государства, что все общество должно покоиться на семейном союзе, поддерживал из века в век древнее общинное самоуправление. В каждой деревне все главы семейств принимают участие в избрании своего представителя, выбираемого почти всегда между землевладельцами: он исполняет в одно и то же время обязанности мера или старшины, наблюдая за исполнением законов, обязанности сельского нотариуса, записывая в книгу контракты по продаже или мене имущества; обязанности сборщика податей, принимая деньги, поступающие в уплату налогов; обязанности мирового судьи, улаживая споры, возникающие между отдельными семьями; обязанности надзирателя над полями и смотрителя над дорогами, указывая тех, кто запускает свои земли, оставляя их без обработки, или практикуя худые способы хозяйства; даже обязанности деревенского церемониймейстера, указывая подходящие места для могил; должность его безвозмездна, но ему помогают в отправлении его функций другие должностные лица, сельские сторожа, межевщики или писаря, которых также назначают главы семейств, составляющих общину. В городах семейные группы организуются подобным же образом: все составляют муниципальный совет, который выбирает из своей среды голову или бао-чжэна, утверждаемого в должности местным мандарином, и назначает всех других муниципальных чиновников, на которых возлагается обязанность наблюдать за общинными интересами и общественным порядком, регулировать расходы и налоги, вотируемые советом, даже принимать военные меры, в случае надобности, и организовать вольные отряды для защиты. Для общих дел, касающихся различных околодков, околодочные бао-чжэни назначают из своей среды окружных представителей: таким образом на всех ступенях правительственной иерархии избранники власти находят перед собой в китайских городах уполномоченных семейств и групп семейств. Что касается татарских городов, замкнутых в своих каменных стенах, то они зависят только от правительства.
Но если древние гражданские учреждения Китая могли сохраниться в народе, то нельзя сказать того же о военной организации: под страхом иноземного нашествия и завоевания провинций, Срединное царство вынуждено теперь переделывать свои армии, которые прежде были ему достаточны как против внешних врагов, так и против собственных мятежников. Общественное мнение не очень благоприятно относится к увеличению армий, ибо в Китае еще повторяют изречение Конфуция: «На каждого человека, который не работает, есть другой, который терпит недостаток в хлебе». Военные вообще не пользуются большим уважением: «Из честного человека не делают солдата, хорошего железа не употребляют на выделку гвоздей», говорит народная пословица.
Кроме войск, организованных на западный образец, различные вооруженные отряды суть не что иное, как простые банды. Армия «восьми знамен», которая некогда была главной силой династии, сохранила свою древнюю организацию; она состоит почти исключительно из женатых маньчжур и монголов, владеющих каждый своим полем или садом; это скорее военные поселенцы, нежели солдаты в полном смысле слова. Несмотря на их большую численность (общий состав «восьми знамен» исчисляют в 230.000 человек), они, по всей вероятности, были бы очень слабым рессурсом для защиты отечества против иностранного вторжения: быть может, они скорее опасны, чем полезны для безопасности империи; самым своим пребыванием в «татарских городах», которые стоят, обнесенные крепостными стенами, среди китайских городов, они постоянно напоминают побежденной нации о постигшем ее поражении и таким образом поддерживают в народе чувство сопротивления и вражды против маньчжурской власти. Единственный татарский корпус, могущий претендовать на название правильной армии в настоящем смысле слова, это—Сяо-цзин, занимающий столицу богдыхана и её окрестности; наличный состав этого корпуса заключает 36.000 человек, кроме того 26.000 воспитанников; но очень трудно собрать точные сведения об этих войсках, которые маневрируют и парадируют внутри императорских парков, куда вход строго воспрещен всякому иностранцу. Высший военный ранг, называемый цзянь-цзюнь,—может быть занят только маньчжуром; генерал китайского происхождения не может подняться по лестнице военной иерархии выше чина тидай.
Лу-ин или армия «зеленого знамени», разделенная на восемнадцать корпусов, которые соответствует восемнадцати провинциям империи, имеет, по национальности, исключительно китайский характер и состоял до Японо-китайской войны из 475.177 человек, если верить более или менее правдивым донесениям офицеров. Эти ратники употребляются преимущественно для полицейской службы, для перевозки и переноски хлебных запасов, для содержания в исправности береговых насыпей, плотин и шлюзов на реках и каналах, для починки дорог; они служат только в пределах своей провинции, и губернатору стоит большого труда получить в исключительных обстоятельствах разрешение употреблять их вне той территории, которую они обязаны защищать. Генерал, командующий этим войском, фу-тай или губернатор, всегда гражданский чиновник в силу господствующего в Китае общего принципа, что оружие должно уступать первенство тоге. Кроме того, полки милиции набираются в различных областях на средства самих общин и ничего не стоят государственной казне. В военное время, когда действие законов приостанавливается осадным положением, правительство может вербовать на службу всех мужчин, способных носить оружие; но опыт доказал, что подобные войска без предшествующих организации и подготовки к военному делу служат только, в случае встречи с правильной армией, к увеличению беспорядочной массы бегущих.
Морские силы Китая сравнительно еще менее значительны, чем сухопутные; прекрасный флот весь уничтожен японцами, а нового Китай еще не успел приобрести. Большинство матросов, уроженцы южных провинций, Гуан-дуна и Фу-цзяни,—искусные моряки; во многих обстоятельствах они доказали, что на них нельзя было бы смотреть как на врагов, не стоющих внимания, в случае столкновения с европейскими державами. В новейшее время были построены укрепления при входе в лиманы и реки Кантона, Фу-чжоу и Пекина, и для вооружения этих фортов, а также других крепостей; сталелитейный завод Крупа уже неоднократно доставлял орудия; сверх того, в собственных арсеналах работают над изготовлением огромного количества военных принадлежностей и снарядов, по европейским образцам, ибо хотя порох—китайское изобретение, но императоры Срединного царства еще недавно не имели другой артиллерии, кроме деревянных, обитых железными обручами, труб да пушек, отлитых по указаниям миссионеров-иезуитов. Большая половина доходов империи, исчисляемых в 74.900.000 лан, употребляется на военные издержки; равным образом, для той же цели, именно на сооружение фортов и приобретение броненосных кораблей, Китай употребляет деньги внешних займов, заключенных в разные времена с 1874 года, через посредство банкиров Шанхая и Гонконга.
Бюджет Китайской империи представлял в 1894 году, по Statesman’s year-book, следующие цифры в ланах:
Поземельный налог (серебр.)—20.000.000; сбор рисом на—2.800.000: соляные сборы—9.600.000; таможни морския—23.500.000; таможни внутренние—6.000.000; ли-цзин—11.000.000; патенты—2.000.000; итого 74.900.000.
Из этого видно, что важнейший источник государственных доходов составляют сборы, доставляемые казне таможнями, и правительство умело понять, что для предупреждения возможности расхищения этой статьи доходов всего лучше обратиться к услугам иностранных администраторов, привыкших к ведению больших финансовых операций. Подобно тому, как заведование морскими сигналами, бакенами и маяками (в 1880 году в числе служащих при маяках было 58 европейцев и 278 китайцев), управление таможнями находится в руках европейцев, принадлежащим к различным национальностям Запада, в числе почти пропорциональном оборотам их торговли; но эта таможенная администрация, оффициальным языком которой служит язык английский, и которая зависит от главного управления иностранных дел, не заведует торговым обменом, который производится при помощи джонок китайской конструкции, и круг ее ведомства не распространяется за пределы пояса, открытого международной торговле; по выходе из портов морского прибрежья или берега Голубой реки, начинаются внутренние таможни ли-цзиня или «тысячной доли», пошлины которых удвоивают, утроивают или даже удесятеряют ценность провозимых товаров, смотря по степени алчности мандаринов. На основании одной статьи трактатов, сбор в размере 2 с половиной процентов, прибавляемый к ввозной пошлине в количестве 5 процентов, должен бы был освобождать товары от всякого дополнительного налога, но в действительности приходится платить провозную пошлину у ворот городов на дорогах, на каналах и на мостах; сборщик мыта или дорожной и заставной пошлины требует особую подать на починку пагод, особую подать на успех молений, совершаемых о ниспослании дождя или хорошей погоды, особую подать на содержание ратников милиции или на бракосочетание принцессы. Эти-то препятствия, затрудняющие внутреннюю торговлю, и мешают движению торгового обмена с иностранцами принять свою нормальную деятельность, и потому в последнее время европейцы усиленно хлопочут об уничтожении ли-цзиня. Китайцы охотно покупают иностранные товары, не только для своего личного употребления, но также для публичных празднеств: они любят наружную пышность, знамена, богатые обои, фейерверки и не жалеют денег для торжественных дней; но от городов морского прибрежья до городов внутреннего Китая ценность предметов иностранного привоза, благодаря таможенным поборам, более чем удесятеряется.
Недостаток удобных знаков денежного обращения также составляет одну из главных причин редкости прямых торговых сношений между приморскими портами и внутренними городами. Старинная монетная система, заключавшая золотые, серебряные и бронзовые деньги, перестала существовать, вследствие всевозможных фальсификаций, которые позволяла себе казна, и теперь правительство не чеканит другой монеты, кроме чехов, делаемых из сплава меди и олова. Это просто кружки с дырочкой, которые нанизываются на шнурок, и составляют монетную единицу, называемую дяо; но десятки, сотни и тысячи этих денежных знаков суть простые названия без определенной ценности, и меняются по цене от одного округа до другого: в ином городе считают только 99, 98 или даже 96 чохов в дяо; к востоку от Тянь-цзиня один дяо представляет собою ценность 333 чехов вместо 100. Другая денежная единица, унция серебра, называемая таэль или лан, средняя ценность которого около 1.500 чехов, есть фиктивная монета, меняющаяся в цене от одного рынка до другого, что дает возможность менялам и банкирам получать в свою пользу барыш на всех сделках, барыш тем более значительный, что узаконенный размер процентов составляет 30 на 100 в год и 3 на сто в месяц. В прежнее время, когда еще не было внешней торговли, которая ввела в страну много иностранных монет и тем понизила относительную ценность туземных денег, в некоторых провинциях давали до 3.000 чехов за одну унцию серебра. Ведомство приморских таможен ведет свои счеты в так называемых хай-гуан-таэль, оффициальная ценность которых около 6 франков, или 1.070 к.; но оно получает платежи пошлин только в слитках серебра, ценность которых означается клеймом. Самая обыкновенная ходячая монета в Китае—это мехиканский доллар, который негоцианты велят специально чеканить для торговли с Срединным царством. Золото нигде не употребляется как меновая монета, но бумажные деньги, называвшиеся прежде «крылатым золотом» или «летучей монетой», вошли во всеобщее употребление в Срединной империи уже около тысячи лет. Из серебряных слитков всегда отдают предпочтение, по причине чистоты металла и отсутствия в нем всякой лигатуры, чунченским (Tchoung-tcheng) «башмакам», получившим это название от формы, которую им придали плавильщики.
Китай в собственном смысле обнимает восемнадцать провинций,—девятнадцать, если прибавить к ним Щэн-цзин или южную Маньчжурию,—сгруппированных в восемь вице-королевств или генерал-губернаторств. Каждая из этих провинций делится на области или фу, которые, в свою очередь, подразделяются на округа или чжоу, разделенные на уезды или сянь; эти слова обыкновенно прибавляются к именам городов, которые были выбраны, как главные места соответственных административных делений. Кроме того существует некоторое число округов или чжоу, называемых чжи-ли-чжоу, которые зависят непосредственно от центральной администрации провинции, нарушая таким образом правильную иерархию городов. Военные губернаторства или тин многочисленны в краях со смешанным населением; им дают название чжи-ли-тин, когда они имеют непосредственные сношения с центральной администрацией. Город Пекин находится под особым военным управлением, круг ведомства которого распространяется на несколько километров в ближайших окрестностях столицы. Высшее командование принадлежит генерал-губернатору или цзун-ду в вице-королевствах, губернатору или фу-тай в провинциях, окружным и областным начальникам, чжи-чжоу, в округах или группах округов. Специальные коммисары носят название чжи-сянь.
Следующая таблица дает список девятнадцати провинций Китая, с подразделением их на области, округи и уезды:
Перечень провинций Китая с показанием административного деления страны и главнейших пунктов
Собственный (внутренний) Китай.
| Название провинции | Название генерал-губернаторства | Кем управляется провинция | Пространство в милях | Население | Плотность населения на кв. милю | Важнейшие города и населенные пункты |
| Чжи-ли | Чжилийское | Генерал-губернатором (цзун-ду) | 5.438,28 | 17.937.000 | 3.298 | Пекин; Бао-дин-фу; Чэн-дэ-фу; Юн-пин-фу; Линь-юй; Хэ-цзян-фу; Тянь-цзинь-фу; Чжэн-дин-фу; Шунь-дэ-фу; Гуан-пин-фу; Да-мин-фу; Сюань-хуа-фу; Долон-нор-тин; Чжан-цзя-коу и др. всего 148 городов |
| Шань-дун | Составляют самостоятельные губернаторства | Губернатором (фу-юань) | 2.619,36 | 36.247.835 | 13.840 | Цзи-нань-фу; Тай-ань-фу; Ян-чжоу-фу; И-чжоу-фу; Цао-чоу-фу; Дун-чан-фу; Цин-чжоу-фу; Дэн-чжоу-фу; Лай-чжоу-фу; Вэй-сянь и др. всего 107 город. |
| Шань-си | Тоже | 3.846,14 | 12.211.453 | 3.174 | Тай-юань-фу; Пин-ян-фу; Пу-чжоу-фу; Цзэ-чжоу-фу; Да-тун-фу; Пин-дин-чжоу; Синь-чжоу; У-тай; Бао-дэ-чжоу; Цзэ-чжоу; Куку-хото и др. всего 109 городов | |
| Хэ-нань | Тоже | 3.206,84 | 22.115.827 | 6.898 | Кай-фын-фу; Гуй-дэ-фу; Хуай-цин-фу; Хэ-нань-фу; Ло-ян-сянь; Нан-ян-фу; Жу-чжоу; Лу-шань-сянь и др. всего 107 городов | |
| Цзян-су | Генерал-губернаторство Лян-цзянское | Губернатором | 1.797,28 | 20.905.171 | 11.633 | Цзян-нин-фу; Су-чжоу-фу; Сун-цзян-фу; Шан-хай; Чжэнь-цзян-фу; Хуай-ань-фу и др. всего 59 гор. |
| Ань-хой | Цзянь-наньское | Тоже | 2.579,41 | 20.596.988 | 7.986 | Ань-цин-фу; Хой-чжоу-фу; Нин-го-фу; Тай-пин-фу; У-ху-сянь; Лу-чжоу-фу; Сы-чжоу; Фын-ян-фу и др. всего 58 городов |
| Цзян-си | (Лян-цзян-цзун-ду) | Тоже | 3.308,29 | 24.534.118 | 7.416 | Нань-чан-фу; Жао-чжоу-фу; Гуань-синь-фу; Нань-кан-фу; Цзю-цзян-фу; Фу-чжоу-фу; Цзи-ань-фу; Гань-чжоу-фу; Нань-ань-фу; всего городов 78 |
| Фу-цзянь | Генерал-губернаторство Минь-чжэнское | Губернатором | 2.739,75 | 25.790.556 | 9.416 | Фу-чжоу-фу; Цюань-чжоу-фу; Амой; Цзян-нин-фу; Янь-пин-фу; Тин-чжоу-фу; Шао-у-фу; Чжан-чжоу-фу; Фу-нин-фу и др. |
| Чжэ-цзян | (Минь-чжэ-цзун-ду) | Тоже | 1.764,10 | 11.588.692 | 6.569 | Хан-чжоу-фу; Хай-нин-чжоу; Цзя-син-фу; Ху-чжоу-фу; Ань-цзи-сянь; Нин-бо-фу; Шао-син-фу; Тай-чжоу-фу; Цзинь-хуа-фу; Янь-чжоу-фу; Вэнь-чжоу-фу; Чу-чжоу-фу; Дин-хай-тин и др. всего 75 городов |
| Ху-бэй | Генерал-губернаторство Ху-гуанское или Лян-хуйское | Губернатором | 3.356,19 | 33.365.005 | 9.941 | У-чан-фу; Хань-коу; Хань-ян-фу; Ань-лу-фу; Сян-ян-фу; Юнь-ян-фу; Дэ-фнь-фу; Хуан-чжоу-фу; Цзин-чжоу-фу; И-чан-фу; Ши-нань-фу; Цзин-мынь-чжоу и др. всего 68 городов |
| Ху-нань | (Лян-ху-цзун-ду) | Тоже | 3.917,09 | 21.002.604 | 5.362 | Чан-ша-фу; Сян-тан-сянь; Ио-чжоу-фу; Хэн-чжоу-фу; Чан-дэ-фу; Чэнь-чжоу-фу; Юн-чжоу-фу; Юн-шунь-фу; Ли-чжоу; Цзин-чжоу-фу и др. всего 73 города |
| Шэнь-си | Генерал-губернаторство Шэньганьское | Губернатором | 3.540,47 | 8.432.193 | 2.381 | Си-ань-фу; Тун-чжоу-фу; Тун-гуань-тин; Хань-чжун-фу; Син-ань-фу; Сюн-ян-сянь; Янь-ань-фу; Юй-линь-фу; Бинь-чжоу и др. всего 90 городов |
| Гань-су | (Шэнь-гань-цзун-ду) | Тоже | 5.910,38 | 5.000.000 | 846 | Лан-чжоу-фу; Пинь-лян-фу; Гун-чан-фу; Цин-ян-фу; Нин-ся-фу; Си-нин-фу; Лян-чжоу-фу; Гань-чжоу-фу; Су-чжоу; Цзин-чжоу и др. всего 60 городов |
| Сы-чуань | Генерал-губернаторство | Генерал-губернатором | 10.278,76 | 67.712.897 | 9.558 | Чэн-ду-фу; Нин-юань-фу; Бао-нин-фу; Шунь-цин-фу; Сюй-чжоу-фу; Чун-цин-фу; Фоу-чжоу; Куй-чжоу-фу; У-шань-сянь; Лун-ань-фу; Тун-чуань-фу; Цзя-дин-фу; Я-чжоу-фу; Мэй-чжоу; Чжун-чжоу; Лу-чжоу; Цюн-чжоу и др. всего 140 городов |
| Гуан-дун | Генерал-губернаторство Лян-гуаньское | Губернатором | 4.153,26 | 29.706.249 | 7.152 | Гуан-чжоу-фу (Кантон); Фо-шань-тин; Макао (Аомынь) Шао-чжоу-фу; Хой-чжоу-фу; Чао-чжоу-фу; Чжао-цин-фу; Лянь-чжоу-фу; Лэй-чжоу-фу; Цюн-чжоу-фу; Хой-хоу; Лянь-чжоу; Цзя-ин-чжоу и др. всего 95 городов |
| Гуан-си | (Лян-гуань-цзун-ду) | Тоже | 3.819,98 | 5.153.327 | 1.348 | Гуй-лин-фу; Лю-чжоу-фу; Цин-юань-фу; Сы-энь-фу; Пин-лэ-фу; У-чжоу-фу; Сюнь-чжоу-фу; Нань-нин-фу; Тай-пин-фу; Юй-линь-чжоу; Си-лун-чжоу и др. всего 69 городов |
| Юнь-нань | Генерал-губернаторство Юньгуйское | Губернатором | 6.907,60 | 11.721.576 | 1.697 | Юн-нань-фу; Да-ли-фу; Линь-ань-фу; Чу-сюн-фу; Гуан-нан-фу; Шунь-нин-фу; Пу-эр-фу; Ли-цзян-фу; Дун-чуан-фу; Чжао-тун-фу; Юн-чан-фу; Тэн-юэ-тин; У-дин-чжоу и др. всего 84 города |
| Гуй-чжоу | (Юнь-гуй-цзун-ду) | Тоже | 3.158,10 | 7.669.181 | 2.428 | Гуй-ян-фу; Сы-чжоу-фу; Сы-нань-фу; Чжэнь-юань-фу; Тун-жэнь-фу; Ли-пин-фу; Да-дин-фу и др. всего 64 города |
| Всего | 72.341,28 | 381.688.672 | 5.276 | Городов, в которых находятся административные власти, свыше 1.552 |
Внешний Китай.
| Название страны, провинции, округа | Кем управляется страна | Пространство | Население | Плотность | Важнейшие пункты |
| Маньчжурия: Шен-цзин, Гиринь, Хей-лун-цзян | Военными генерал-губернаторами (цзянь-цзюнями) подчиненными Мукденскому цзянь-цзюню | 2.633,24 4.937,05 9.533,98 |
4.243.267 3.700.000 1.060.000 |
1011 749 111 | По провинциям |
| Северная Монголия (Халха) Южная Монголия, Ордос, Ала-Шань и Кобдо | Управляются своими князьями под контролем китайских военных губернаторов. Чахары подчинены ду-туну, живущему в Калгане | 50.243,59 | 3.000.000 | 59 | Урга; Улясутай; Кобдо и др. |
| Тарбагатай | Губернатором | 1.163,26 | 64.000 | 55 | Дарбульджин; Чугучак |
| Или | Военным губернатором | 1.265,90 | 140.000 | 110 | Суй-дин-чэн (Суй-дун); Кульджа |
| Новая линия или Гань-су-синь-цзян | Генерал-губернатором и его двумя помощниками в В. Туркестане | 23.980,94 | 1.500.000 | 62 | Урумчи; Баркюль; Хами; Турфан; Ань-си; Кашгар; Яркенд; Хотан; Кэрия; Ак-су; Карашар и др. |
| Тибет | Управляется далай-ламой под контролем двух китайских резидентов | 21.763,03 | 25.000.000 | 114 | Ласса; Четань; Шигатзэ; Гардок; Чамдоула; Чжамдо |
| Куку-нор | Управляется на тех же основаниях, как и Монголия, под наблюдением амбаня из г. Си-нин-фу | 13.056,54 | 150.000 | 11 | Дань-гэр-тин (Донкыр) |
| Всего | 128.563,53 | 16.357.267 | 127 |