Экономическое и социальное состояние Китая

Известно из предъидущего, что население Китая, численность которого уменьшилась в период войн и внутренних революций, начавшихся со второй половины текущего столетия, теперь снова вступило в период сильного возрастания. В Срединном царстве почти не бывает примера, чтобы гражданин оставался безбрачным; там мужчины женятся в молодых летах, все девушки находят себе мужей, и среднее число детей на семейство значительно выше, чем во всех странах Запада. «Есть три греха против сыновнего почтения, говорит Мен-цзы, и самый большой из них—это не иметь потомков». Безбрачие если и не запрещено законом, но далеко не пользуется популярностью; мандарины могут употребить власть, чтобы насильно заставить вступить в брак мужчин, достигших тридцатилетнего, и девиц, достигших двадцатилетнего возраста. Период удвоения цифры народонаселения не превышал бы двадцати лет, если бы гражданские войны, избиения людей массами и голода не уменьшали излишков каждого поколения. Мир, опять восстановленный в восемнадцати провинциях Срединной империи, конечно, прибавил новые десятки миллионов жителей к существующему уже населению; но элементы, из которых оно теперь состоит, уже не совсем те же самые; переселения внутри государства изменили прежнее равновесие. Тогда как некоторые области, в особенности провинции по нижнему течению Желтой и Голубой рек, Юнь-нань и Гань-су, частию опустели, обезлюдели, другие провинции как-то: Сы-чуань, Фу-цзянь, Шань-си, не переставали возрастать по числу жителей, и эти-то страны, по окончании войн, выделяли колонистов, чтобы вновь возделывать заброшенные поля и отстраивать разоренные города и села опустошенных территорий. Но сычуаньцы и фуцзяньцы именно самые трудолюбивые и предприимчивые из китайцев для работ земледелия и промышленности, а шаньсийцы обладают специальными способностями для торговли. В некоторых отношениях можно сказать, что кровь китайского народа обновилась вследствие этого перемещения жителей из одних провинций в другие. Нравы тоже изменяются, ибо переселенцы, естественно, освобождаются от законов, которые на них налагал дух родства или связи корпорации в родной стране; они вступают в новые социальные группы, тем более отличные от их прежних ассоциаций, чем более удален край, в котором они поселились, от места их рождения,

О степени плотности населения в разных частях Срединного царства можно судить только гадательно и на основании данных прежних народных переписей, действительное достоинство которых еще не достаточно определено; но при настоящих сведениях еще невозможно было бы пытаться узнать относительную пропорцию жителей в городах и деревнях. Не подлежит, однако, сомнению, что Китай не может сравниться с государствами Западной Европы, ни с Соединенными Штатами Северной Америки и с Австралией по относительно численной важности городского населения. Правда, что Срединная империя имеет очень большие и многолюдные города, каковы Кантон, У-чан и Хань-коу, Чан-чжоу, Фу-чжоу, Хан-чжоу, Син-ань-фу, Чан-ду-фу, Тянь-цзинь, Пекин и т.д., но эти города должны быть причислены к второстепенным в сравнении с Лондоном и даже с Парижем; относительно громадной территории, которая их окружает, они оказывали гораздо меньшую притягательную силу. Тогда как в странах с преобладающей мануфактурной промышленностью города имеют перевес над деревнями по общему числу жителей, Китай, еще страна по преимуществу земледельческая, заключает в стенах своих городов часть жителей очень незначительную в сравнении с массой сельского населения. Политическая и экономическая централизация в Срединной империи далеко не так сильна, как в большей части европейских государств, и недостаток быстрых путей сообщения не позволяет китайским рынкам привлекать к себе торговое движение, подобное, по размерам, торговому движению многолюдных городов Европы. Кроме того, нужно еще принять во внимание то обстоятельство, что китайцы гораздо более, чем европейцы, зависят от туземного производства пищевых продуктов, и потому уменьшение населения деревень в пользу городов имело бы следствием постоянный голод.

Разсматриваемый в общих чертах и не принимая в соображение контрастов, которые представляют различные части империи в форме и постройке своих городов, китайский город,—за тип которого может быть взят древний Си-ань-фу, так успешно сопротивлявшийся магометанам во время последнего восстания,—не принадлежит к тому же периоду эволюции, как европейские города. Своей четыреугольной оградой из высоких зубчатых стен он свидетельствует еще о частых междоусобных войнах, а внутренний или дворцовый город, обнесенный второй каменной оградой, напоминает о завоевании страны маньчжурами. При малейшей тревоге, запирают все четверо или восемь городских ворот, и все башни занимаются отрядами солдат, точно также татарский квартал снабжен всеми средствами обороны и может в одно мгновение уединиться от города и приготовиться к обратному завоеванию китайского квартала. Пространство, ограниченное второй оградой, заключает в себе ямынь, то-есть местопребывание администрации, с её канцеляриями и судами: это самая тихая часть города, та, вокруг которой расстилаются сады и парки. Гораздо значительнее движение на улицах китайского города; но всего охотнее торговый и промышленный люд селится за городскими стенами, в предместьях, куда можно входить во всякий час ночи, не заботясь о караулах, и где полицейские и военные правила мало стеснительны и легко могут быть обходимы. Эти внешния предместья, продолжающиеся на целые версты по краям дорог и каналов, делаются мало-по-малу настоящими городами: здесь мы видим явление аналогичное тому, которое происходило в Европе, когда городские населения, спускаясь с акрополей или кремлей, постепенно распространились по отлогостям, затем у основания холмов, в открытых равнинах. Таким образом городская жизнь перемещается постепенно: от своей первоначальной военной формы, грубо ограниченной стенами и укреплениями, китайские города переходят к форме более привольной, контуры которой сообразуются уже с рельефом почвы и с течением рек. В период гражданских войн и восстаний, которые недавно пронеслись опустошительным потоком по стране, большинство этих предместий совершенно исчезли с лица земли, но по окончании смутного времени население опять устремилось в непосредственные окрестности городов и принялось вновь отстраивать разрушенные жилища, и теперь многие предместья сделались уже более важными центрами населения, чем город, подле которого они построены. При том, китайские дома, простые срубы из легкого хвороста и из бамбука, с украшениями из бумаги, легко могут быть возобновляемы. Монументальных построек, в роде тех, какие мы видим в городах Европы, весьма немного встретишь в китайских городах. Оттого и землетрясения гораздо менее опасны в Срединном царстве, нежели в странах, где преобладает архитектура западных народов; но зато пожары, которые часто вспыхивают среди всех этих легких деревянных строений, особенно здесь свирепствуют. По этой причине летом обыкновенно запирают южные городские ворота, дабы «не пропускать бога огня»; остаток древней солнечной религии, смешанный с другими суевериями, поддерживает опасение, чтобы пожар не проник в городскую ограду через отверстие, обращенное на юг.

Только дома богатых людей, вообще говоря, отличаются большею опрятностью, и украшены разнообразными цветами, которые превращают помещения в настоящие оранжереи; но города по большей части имеют невыразимо грязный вид и составляют поразительный контраст с полями, содержимыми в образцовом порядке. На улицах, загроможденных разной дрянью и окаймленных по сторонам водосточными канавами, всегда царствует невыносимая вонь, и мер к удалению сора и нечистот не принимается почти никаких; городское управление предоставляет времени и животным уничтожать остатки, которые земледельцы не могут употреблять непосредственно на удобрение своих полей. Оттого-то эпидемии в Китае, особенно оспа, относительно гораздо более часты и более смертоносны, чем в Европе, и эндемические болезни, происходящие главным образом от неопрятности, свирепствуют между китайцами; проказа, элефантиазис (бугорчатая, слоновая проказа)—страшные бичи, похищающие много жертв в области морского прибрежья, особенно на юге империи. Вероятно девять десятых китайского населения одержимы болезнями кожи, происхождение которых приписывается вредным испарениям рисовых плантаций, очень опасным в жаркую летнюю пору; всего более должны страдать от этого болотного пропитанного сыростью воздуха женщины, которым приходится топтаться по колена в мокрой земле, чтобы очищать поле от сорных трав. Однако большинство гигиенистов согласно признают у китайцев необыкновенную силу сопротивления губительным влияниям климата; лучше, чем всякий другой народ, они умеют применяться к крайним переменам температуры, влажности и высоты места над уровнем моря. Чрезвычайно замечателен в китайской демографии тот факт, что, распространяясь от одной до другой оконечности империи и скрещиваясь до бесконечности, китайцы никогда не соединяются между лицами, принадлежащими к семействам, носящим одинаковое фамильное имя. Брачные союзы между мужчинами и женщинами одной и той же фамилии, хотя бы и не родственными между собою, безусловно воспрещены; таким образом вся нация оказывается разделенной на 150 различных групп, члены которых могут соединяться между собой узами родства только косвенно, чрез женское потомство.

Уже много тысяч лет китайцы обработывают свою плодородную землю, и никогда не случалось, кроме как во времена внутренних смут и войн, чтобы земледельческая производительность страны уменьшалась; теперь более значительная, чем в предшествующие эпохи, она не только достаточна для прокормления сотен миллионов людей, скученных на пространстве Срединного царства, но еще дает излишек, составляющий предмет довольно важной заграничной торговли. Китайский земледелец не анализировал химически своих земель, семян и удобрений, как европейский агроном, он не обладает усовершенствованными сельско-хозяйственными орудиями английских ферм, но вековой опыт предков научил его распознавать качества почв и потребности растений; он знает, что различные культуры должны следовать одна за другой в известном порядке на одной и той же почве; он благоразумно размеривает количество примешиваемых к земле удобрений или туков, мергеля, извести или фосфорно-кислых солей, степной травы, сгнившей травы, золы, толченых костей, маслянистых остатков или выжимок, животных или человеческих удобрений, а несовершенство орудий восполняет ловкостью ручной работы; он разбивает, размельчает и уравнивает землю руками и даже ногами, пальцы которых, благодаря этому упражнению, сделались у него гораздо более подвижными, чем наши; он старательно вырывает всякую негодную траву; таким образом вся производительная сила почвы сберегается для будущего урожая.

Искусственная ирригация полей производится тысячью различных способов, при помощи насосов всякого рода, посредством особенных гидравлических машин, приводимых в действие людьми, животными или ветром; но чаще всего китаец поит свои растения непосредственным орошением, ручной поливкой, и таким образом его культура походит более на садоводство или огородничество, нежели на экстенсивное полеводство европейцев, и употребляемые китайцем приемы приближаются к тем, которые употребляются западными садовниками и огородниками. Результатом подобной земледельческой культуры является то обстоятельство, что в плодородных равнинах, особенно на богатых землях окрестностей Шанхая, двадцать человек живут в довольстве продуктами, получаемыми с одного гектара. Прежде, чем Китай вступил в деятельные торговые сношения с иностранными государствами, он производил все, что было необходимо для его потребления; он сам удовлетворял все свои потребности, и между северными, центральными и южными провинциями существовало совершенное равновесие, достигаемое путем внутренней торговли. Тогда казалось почти преступным предполагать, что отечество может нуждаться в привозе каких-либо продуктов или товаров из-за границы, и гордость патриотизма примешивалась к влиянию традиции, чтобы поощрять правительство к сопротивлению против европейских армий, которые хотели принудить его открыть свои порты торговле внешнего мира. Впрочем, еще и до сих пор Срединное царство содержит еще весьма обширные пространства невозделанных земель. По оффициальным статистическим сведениям, относящимся к началу настоящего столетия, совокупность обрабатываемой территории в собственном Китае обнимала около 46 миллионов десятин, без лесов, пастбищ и выгонов, без земель, принадлежащих императору, пагодам и общинам, и Шань-дун был единственной провинцией, где более половины площади было покрыто пашнями. Почти все гористые области еще лежат нетронутыми, и некоторые путешественники были совершенно неправы, когда, увидав лесенки зелени, разводимые на скатах гор, господствующих над долиной фуцзянской реки Минь, или гор некоторых местностей Юнь-нани, Чжэ-цзяна и Ху-бэй, заключили из этого, что вся почва Китая взрыта заступом или плугом.

Между европейскими учеными, в особенности Либих указывал на счастливый контраст, который представляет китайское земледелие в сравнении с земледелием многих других стран, где почва истощена. Было время, когда Палестина, столь бесплодная в наши дни, «текла млеком и медом». Центральная Италия тоже обеднела в отношении производительности почвы; в эпоху основания Рима окрестная местность, Кампанья, была плодоносна и густо населена; но уже десять столетий спустя холмы стояли голые, лишенные растительности, низины покрылись лужами и болотами, словом, пустыня царствовала вокруг стен вечного города. И сколько других плодородных земель были обращены в бесплодные пустыни истощающей культурой, неумеющей возвращать почве элементов, отнятых у неё посевами! Даже в Соедиенных Штатах и в Бразилии многие поля, дававшие еще недавно обильные урожаи, теперь не покоряются плугу. Да и самые передовые и наиболее цивилизованные страны, Англия, Франция, Германия, разве не принуждены ввозить из-за границы каждый год значительную часть своего продовольствия, разве они не должны покупать, в форме гуано или других удобрительных веществ элементы, которые возвратят истощенной почве её производительную силу? Пахатные поля Китая, за исключением «желтых лессовых земель», не требующих удобрения, обязаны сохранением своего плодородия в течение четырех тысяч лет единственно той благоговейной заботливости, с которой хлебопашец возвращает им в другой форме все, что взял у них; непрерывный «круговорот» снова приносит в землю химические элементы, содержащиеся в получаемых с неё урожаях.

Культура риса составляет важнейшую отрасль сельского хозяйства Срединной империи, ту отрасль, которая дает средства для прокормления всех жителей средней и южной полосы государства: площадь рисовых полей исчисляют по меньшей мере в одну восьмую всего пространства возделываемых земель. Впрочем, китайцы обладают различными разновидностями этого хлебного злака и знают разные способы его культуры; у них есть даже один вид горного риса, который они сеют на крутизнах, расположенных террасами, и которому достаточно воды, падающей в виде атмосферных осадков. На севере от Хуан-хэ самые обыкновенные сорта хлебных растений—пшеница, просо, сорго; кроме того, каждая семья земледельцев, в бассейне Желтой реки, как и в других частях империи, старательно содержит, подле домика, огород, где можно встретить, смотря по климатам, все европейские овощи и другие, неизвестные у нас; нигде рынки не снабжаются в таком изобилии плодами и овощами, ибо, при равенстве средней температуры, Китай производит большее количество растений, чем Европа под соответственными изотермическими линиями; благодаря сумме летней теплоты, хлопчатник, сахарный сорго, фисташки, сладкий картофель, лотос растут и приносят плод в умеренных областях крайнего Востока, тогда как попытки ввести эти растения в Европу в большинстве не имели успеха. Но для того, чтобы подвергнуть таким образом почву обработке, доведенной до степени садоводства, нужно было пожертвовать лесами. В «Цветке середины», там, где население скучено массами, дикое дерево занимает слишком много места, и потому его заменили культурным растением; для фабрикации гробов китайцы уже принуждены ввозить лес из-за границы, Приамурья, Приморской области, даже из Северной Америки. Высохшая трава, солома, корни, разные растительные остатки и обломки составляют единственное топливо; да и это топливо расходуется крайне экономно; нескольких пучков прутиков достаточно для приготовления пищи. Во время зимних холодов не топят печей для нагревания дома; прибавляют только к обычной одежде меховые штаны, да шубу или два, три балахона. Крупная растительность представлена в сельских местностях восточного Китая, по крайней мере к северу от Голубой реки, только бамбуковыми рощами, фруктовыми садами, рядами деревьев вдоль полей, и там и сям группами зелени вокруг пагод и особенно вокруг могил. Таким-то образом города и деревни окружаются обширными пространствами земель, отнятых у земледельческой промышленности. Окрестности населенных мест, поля и равнины покрылись бы надгробными памятниками, если бы по древнему обычаю, имеющему силу закона, плуг не был беспощадно проводим по всем кладбищам при воцарении каждой новой династии; только маньчжурские государи, желая приобрести популярность, позволили щадить могилы и осеняющие их деревья; таким-то образом самородная растительность и дикая фауна могли сохраниться в рощицах священных деревьев.

Лугов в Китае тоже очень мало, как и лесов. Земля слишком ценна, чтобы ее можно было утилизировать косвенным образом для продовольствия человека посредством разведения бойного скота, ибо то же самое пространство почвы, которое прокармливает миллион быков, дало бы количество хлебов и овощей, достаточное для прокормления двенадцати миллионов людей. Уже за тысячи лет до нашего времени народ «Ста семейств» съумел сделать себе помощников из быка и лошади и присоединить их работу к своему собственному труду. По преданию, мифический император Фу-си, живший, говорят, более, чем пятьдесят три столетия тому назад, первый приручил «шесть животных», сделавшихся домашними по преимуществу,—лошадь, быка, свинью, собаку, барана и курицу. Кажется, однако, что лошадь и собака долгое время были представлены лишь небольшим числом неделимых, и при том первая из них быстро вырождается в южных провинциях. По своим отношениям к животному миру, китайцы существенно отличаются от монголов, кочующих звероловов и пастухов овец: у них нет стад, которые нужно бы было стеречь, им не приходится бродить по обширным пространствам, и, следовательно, ни собака, ни лошадь для них не необходимы, а чтобы возделывать землю, они нуждаются только в собственных руках. Большие домашния животные, быки, буйволы, лошади употребляются только для перевозки тяжестей и езды; они всегда пользуются самым тщательным уходом: чтобы предохранить от холода, их окутывают попонами, а на худых дорогах им надевают на ноги обувь из соломы. Предписания буддизма и природная привязанность крестьянина к своему помощнику в работе не позволяют ему есть мясо домашних животных иначе, как с отвращением; даже уголовный кодекс определяет строгое наказание против тех, кто убивает одно из своих животных, без особенного разрешения. Но оставляя в стороне секты вегетарианцев (употребляющих исключительно растительную пищу), довольно многочисленные в стране, и которые воздерживаются также от употребления вина и «растительных мяс», каковы лук и чеснок, китайцы прибавляют немного мяса к своей пище: они едят в особенности мясо свиней, которые разведены у них в большом числе разновидностей, и содержание которых обходится им очень дешево; на прудах и реках встречаешь домашних уток огромными стадами в три или четыре тысячи штук, за которыми присматривают либо малые ребята, сидящие на лодках, либо даже петухи, которые наблюдают за стадом с берега и своими криками да шумными помахиваньями крыльев не позволяют ему разбродиться. Утка составляет предмет значительной торговли; убитую птицу высушивают между двумя досчечками, как цветок в гербарии, и в этом виде посылают ее до самых отдаленных провинций: таким же точно способом приготовляют, в южных провинциях и особенно в Ху-нани, собак особой породы, и даже крыс и мышей; кузнечики, саранча, шелковичные черви, змеи входят в число продуктов, составляющих пищу бедняка, а плавники акул, морские кубышки (трепанги) и ласточкины гнезда подаются к столу богача-гастронома.

Китайцы чрезвычайно искусны и изобретательны в деле возможно большего умножения количества животной пищи, которое природа предоставила в их распоряжение. Они знают средства увеличивать плодовитость домашней птицы, и вследствие того, производство яиц в Китае гораздо значительнее, чем в Европе; они умеют помешать курице сесть на яйца, заставляя ее принимать ванны, и задолго ранее западных народов употребляли способы искусственного вывода цыплят, чтобы устранить случайности неудачного высиживания их самой наседкой. Они защищают голубей против хищных птиц, прилаживая им между крыльями свистки из бамбуковой коры, тонкой как бумага; рассказывают даже, что они обладают искусством дрессировать пернатых так, чтобы они отмечали часы пением, повторяющимся столько раз, сколько ударов сделает колокол. Рыбаки тоже проявляют изумительное искусство по части ловли рыбы, которую ловят на дне воды, без сетей и без снарядов, и достигли высокой степени совершенства в разведении пресноводных и морских видов. На берегах провинции Фу-цзянь они собирают маленькия раковинки и, в буквальном смысле, «сеют» их в прибрежных тенистых лагунах, где эти моллюски быстро растут и делаются более вкусными. Один вид алозы или бешеной рыбы, называемой самли, разводится почти исключительно искусственными способами; ее отправляют далеко во всех состояниях роста, в больших сосудах из грубого фаянса. Есть рыбы, которые мечут икру до двух раз в месяц, и которых разводят не только в живорыбных садках, но еще на рисовых полях, и даже, если эти поля слишком скоро обсыхают, в лужах, образовавшихся от сильных дождей.

В совокупности отечественного производства культура чайного деревца играет очень важную роль, так как она доставляет самый значительный материал для внешней торговли. Количество чая, потребляемое внутри страны, должно немного превосходить то, которое употребляется в остальном мире, но вычислить это количество пока еще невозможно даже приблизительно. Впрочем, употребление настоящего чая, хотя практикуемое уже двенадцать или пятнадцать столетий, не сделалось еще общераспространенным в Китае. В северных провинциях только богатые люди позволяют себе роскошь пить чай из области Голубой реки, бедный же люд и даже люди среднего достатка довольствуются разными суррогатами, куда чай входит лишь в незначительной доле; кроме того, они пьют другие отвары или настои, или даже просто горячую воду. В провинциях, производящих ароматический лист, недостаточные жители тоже принуждены заменять чай листьями, которые они собирают в рощах, преимущественно листья ивы. Собранные весной, эти листья раскладываются на солнце, на ровных площадках, где они подвергаются легкому брожению, после чего их обрабатывают точно так же, как чай, и они принимают вкус чайных листьев; одни только знатоки могут отличить этот суррогат от настоящего чая. В некоторых округах эта промышленность получила некоторую коммерческую важность вследствие фальсификации, которую позволяют себе ханькоуские, шанхайские и амойские негоцианты, делая обманные подмеси в чаях, предназначенных для европейского потреблении.

Между семьюдесятью различными отраслями или производствами собственно земледелия, которые перечисляют путешественники-исследователи, культура сахарного тростника и хлопчатника, тутового, воскового, сального и лакового деревьев, культура конопли, крапивы бомерии, и, еще в гораздо большей мере, культура бамбука имеют первостепенную экономическую важность. Апельсинные и померанцевые деревья, которые Китай передал остальному миру, так же, как персиковое дерево и шелковицу,—самые производительные из фруктовых деревьев в южных областях Срединного царства. Опиум, несмотря на то, что культура его оффициально воспрещена, возделывается почти во всех провинциях империи, преимущественно в Ху-бэй. Сы-чуани, Юнь-нани, Чжи-ли, Маньчжурии, дает снадобье, которое, хотя ценится ниже индийского опиума, но вытесняет последний и представляет собою значительную часть земледельческого производства. Область Ян-цзы-цзяна, куда хлопчатник первоначально перевезен был с Зондских островов и из Туркестана, сделалась было, во время северо-американской международной войны, одною из стран-производительниц драгоценного волокна, и поля провинции Чжэ-цзян покрылись хлопчатобумажными плантациями, в ущерб другим культурным растениям, которые, впрочем, с тех пор опять завоевали почву.

Плодопеременное хозяйство с его севооборотами урегулировано таким образом, чтобы удовлетворять потребностям громадного народонаселения, и невозможно было бы, не подвергая страну серьезной опасности, предпринимать существенное изменение этого новоразделения и всего способа культуры, освященного более чем двадцативековым опытом. Как, в самом деле, трогать это удивительно стройное целое, в котором все части так хорошо согласуются одна с другой, так гармонически переплетаются и взаимно дополняются, на всем пространстве огромного Срединного царства, от передовых плоскогорий Тибета до берегов Тихого океана? Как преобразовать в особенности эту обширную систему искусственного орошения, сеть которой обнимает горы, холмы и равнины, распространяя оплодотворяющую воду на все уровни расположенных ярусами полей? Единственная значительная перемена, которая может сделаться и действительно делается, к выгоде китайского земледелия,—это увеличение удобной к обработке территории: так, в течение нынешнего столетия культура была постепенно распространяема по отлогостям гор и по залежам и новинам, благодаря введению картофеля и кукурузы. Точно также крестьяне во все времена делали захваты земли на болотах и на озерах посредством разведения аллоказии и лотоса, которых корни и семена употребляются в пищу, как лакомые плоды, а листья примешиваются к курительному табаку, чтобы смягчить его крепость.

Известно, каким почетом пользуется земледелие в народе «Ста семейств». Между общественными классами сословие земледельцев возводится на первое место, потому что оно дает хлеб всем, и без него никто не мог бы возвыситься до понимания правил морали и обрядности религии. Сам император считается первым хлебопашцем «Великой и Чистой империи», и известно, что еще недавно исполнялось древнее правило, в силу которого глава государства должен был, в конце марта месяца, провести плугом три борозды, одетый по-крестьянски. Принцы крови, высшие сановники империи, старики, созванные на эту церемонию, затем настоящие пахари продолжали работу, начатую богдоханом, и зерно, собранное с императорской полосы, представлялось в следующем году в дар богу Неба, как приношение всего народа. Но если император священнодействует от имени всех земледельцев Срединного царства, то он, однако, есть лишь виртуальный собственник земли, действительным владельцем обрабатываемого поля является крестьянин, который пользуется им и передает его своим наследникам на правах полной собственности.

Несмотря на приписываемую китайской нации неподвижность, нет народа, у которого бы система землевладения подвергалась более частым и более радикальным переменам; земледелие играет слишком важную роль, чтобы перевороты не были направлены специально на форму владения полями. В первые времена китайской истории земля составляла общую собственность «Ста семей»; все мужчины от двадцати до шестидесятилетнего возраста, которые могли содействовать своей физической силой содержанию и защите отечества, имели тем самым право на долю удобной для пахания почвы. Однако, частная земельная собственность возникла и утвердилась мало-по-малу в пользу императора и вельмож, и, начиная с двенадцатого столетия старой эры, земля делилась на уделы и лены, как должна была разделяться впоследствии почва Западной Европы. Каждый способный к труду человек, хотя зависевший от какого-нибудь ленного владетеля, сохранял свое право на обработку части лена, и даже некоторые угодья поместья, леса, пажити, выгоны, пустоши или невозделанные земли оставались нераздельными для каждой группы из восьми семейств. Китайская сельская община была организована почти так же, как в наши дни организован мир в великорусских губерниях. При разделах земли принимали в рассчет местоположение и качество полей: кто получал лучший участок, наивыгоднее расположенный или ближайший к городам, тот должен был довольствоваться меньшим пространством. Торговец и промышленник тоже получали часть, но размеров, относительно, небольших, для того, чтобы они во всякое время имели возможность вернуться к земледельческому труду, в случае неуспеха в избранной ими профессии. При этом никто не имел права продать, отдать в наем или заложить свою долю земли: такова система, которой дали название «общинного землевладения». Некоторые остатки её встречаются еще и теперь не только в самом Китае, но также в странах китайской цивилизации, между прочим в Корее.

Китайский «мир» держался в продолжение более, чем двадцати поколений, при господстве феодального порядка; но около половины четвертого столетия до Рождества Христова новая перемена, которую давно уже предвещали различные явления, совершилась и получила силу закона. Так как распределение населения сделалось с течением времени очень неравномерным, то различные группы из восьми семейств оказывались весьма несправедливо наделенными землей; в то время, как одни не могли более существовать на своих маленьких имениях, другие, напротив, владели обширными землями, окруженными, сверх того, пустопорожними, неимеющими определенных границ, пространствами, которые они тоже могли утилизировать. Так как старое социальное равновесие не представляло более устойчивости, то «испорченность нравов» изменила его; было позволено каждому земледельцу селиться на гуляющей, незанятой земле везде, где ему полюбится, и проводить там межи своего владения, не заботясь об общинных границах. Сельский мир окончательно распался в одно время с исчезновением феодального порядка, и каждый из крестьян прежней общины сделался собственником, с правом продажи и передачи своего имения в виде дара или по наследству; на место коллективного землевладения установилась частная собственность. Преобразование, которое некоторые экономисты предсказывают России в близком будущем, совершалось, следовательно, уже слишком две тысячи лет тому назад в Срединной империи. Но последствия этого разложения общинной группы не заставили себя долго ждать: все те, кого обогащали торговля, промышленность, милость государя или какие-нибудь другие благоприятные обстоятельства, делались приобретателями земли, в ущерб хлебопашцам, возникла крупная земельная собственность, и мало-по-малу обезземеленные крестьяне, не имея более даже такого кусочка земли, где бы можно было «воткнуть иголку», кончили тем, что сделались по большей части невольниками или крепостными богатых землевладельцев; самые счастливые из них были те, которые продолжали возделывать, в качестве арендаторов, поля своих предков. Начались частые бунты и восстания, нищета сделалась общим явлением, само государство обеднело, и поступление податей и налогов достигалось с большим трудом. Непрерывная борьба завязалась между сторонниками нового порядка вещей и приверженцами общинного землевладения. В течение слишком тысячи лет политическая история империи сливается с историей землевладения; смотря по альтернативам местных революций и превратностям династий, которые то хотели нравиться народу, то опираться на знать, права земледельца и привилегии помещичьей собственности поочередно брали верх, и часто устраивались соглашения и сделки между находившимися в борьбе партиями. Так, в девятом году христианской эры министр Ван-ман, овладевший престолом, провозгласил, что с этого времени земля будет императорскою собственностью: «ни один подданный не может удерживать за собой более одного цина—около 5 с половиной десятин, и не может иметь более, чем восемь невольников мужского пола. Продажа земли воспрещается, дабы каждый мог сохранить то, что ему дает хлеб. Все излишки земельной собственности, которые окажутся во владении отдельных лиц, возвращаются казне и имеют быть розданы общинам соразмерно их нуждам. Всякий сомневающийся в мудрости этих мер будет изгнан из пределов государства; всякий противящийся им будет казнен смертию». Новый закон действительно приведен был в исполнение, но несколько лет спустя вельможи опять завладели своими поместьями. Еще раз попытка восстановления старого общинного землевладения потерпела неудачу. «Сами Юй и Шунь, говорил один современный философ, не успели бы восстановить этот порядок земельной собственности. Все на свете меняется, реки перемещают свое течение, и что уничтожено временем, то исчезает навсегда».

После различных перипетий, которые повлекли за собой внутренние революции и перемены династии, китайские социалисты, оставив идею общинного землевладения в том виде, как оно существовало в старину, попытались ввести новую систему. Никогда в истории человечества подобный переворот не был предпринимаем правителями для преобразования всего общества. Вангачже, сделавшийся, в половине одиннадцатого столетия, другом и советником императора Чжань-цзуна, смело принялся за разрушение старого социального строя; в 1069 году, по его инициативе, издан был указ, отменявший всякую личную собственность; государство становилось единственным владельцем и принимало на себя заботу о равномерном распределении продуктов почвы между работниками; богатство и бедность одинаково упразднялись, так как труд и пропитание обеспечивались всем и каждому, и так как никто не мог овладевать ни малейшим клочком земли; все промыслы были поставлены под управление государства, и капиталисты должны были, в пятилетний срок, передать свои капиталы правительству. Несмотря на противодействие мандаринов и прежних ленных владельцев или помещиков, Вангачже удалось мирно поддерживать этот государственный коммунизм в продолжение пятнадцати лет; но достаточно было перемены царствования, чтобы ниспровергнуть новый порядок, который не соответствовал ни желаниям народа, ни желаниям знати, и который к тому же создал целый класс инквизиторов, сделавшихся истинными владельцами земли.

Под владычеством монголов, земельная собственность сразу перешла в другие руки, чтобы образовать новую феодальную систему, опиравшуюся на право завоевания. Сановники империи завладели большими ленами, обнимавшими тысячи и сотни тысяч десятин; последний солдат получил на свою долю отдельное имение. В то же время монголы, желая расширить пастбища для своих лошадей, преследовали странный идеал—заменить пашни лугами или травяными степями и оттеснить китайцев к югу. Последовало формальное запрещение производить какие бы то ни было запашки в Пекинской равнине, и только в конце царствования династии Юань хлебопашцы добились разрешения делать кое-какие посевы осенью. Известно, что усилия монгольских государей в этом направлении не имели успеха; вместо того, чтобы оттеснить китайцев за Желтую реку, они, напротив, принуждены были удалиться со своими ордами, стадами и табунами на север от Великой стены. Толпа земледельцев водворяется на их землях, населениями все более и более плотными, тогда как промышленники и купцы лишают их всех сбережений, гордясь присвоенным им, совершенно справедливым, прозвищем «татароедов».

*Вообще же по праву владения китайские земли делятся: на земли частные или мин-тянь, земли школьные—ся-тянь и войсковые или тун-пян. Последние расположены в застенном Китае и особенно в Маньчжурии и Гань- су-синь-цзянь.

Все этого рода земли оплачиваются особым налогом в пользу государства, но кроме их есть еще земельная собственность, принадлежащая монастырям, доходы с неё идут исключительно на дела благотворительности.*

В настоящее время в Китае преобладает система мелкой земельной собственности; но часто случается, что земля остается под управлением старших братьев, в нераздельном владении всех членов семьи или даже целой деревни; следы прежнего общинного землевладения встречаются еще во всех частях империи. Так как большие капиталы направляются преимущественно к промышленности и торговле, то земля в некоторых провинциях остается почти всецело в руках тех, кто ее обработывает; однако, существует еще много обширных имений, почва которых эксплоатируется либо арендаторами, либо исполовниками, которые делят летний урожай с землевладельцем и сохраняют за собой всю зимнюю жатву; они доставляют скот, удобрение и земледельческие орудия, тогда как помещик платит поземельный налог, который, впрочем, относительно очень не велик. В плодородных провинциях морского прибережья, где почва наиболее разделена, собственность в 6 гектаров считается уже большим имением, а средняя величина земельных эксплоатаций, вероятно, не превышает одного гектара. Глава семейства может продать или заложить свое имение, но не иначе, как предлагая его сначала членам своего семейства и своим близким родственникам по порядку их родства; по духовному завещанию или при передаче в дар своим семейным он должен разделить его на части почти равные между всеми своими сыновьями. Закон обязывает его держать свои нивы или плантации в хорошем состоянии; запущенная земля, остававшаяся три года сряду в виде залежи, конфискуется и уступается новому владельцу, всякому, кто пожелает занять ее. Даже глава общины несет ответственность за хорошее или дурное содержание полей; если земли худо обработываются, то уголовный кодекс может приговорить его к наказанию от двадцати до ста ударов бамбуком по пятам; по китайским понятиям, не заботиться о том, чтобы почва давала, или что она может дать, значит совершить преступление против нации. Право поселения на невозделанной земле принадлежит всем без исключения; достаточно, чтобы переселенец заявил о своем прибытии местным властям, с просьбой об освобождении его от платежа податей, и эта льгота дается ему на известный период времени. Наконец правительство и само основывает поселения, военные или ссыльные, в местностях, удаленных от больших городов и дорог, особенно в провинции Гань-су, в Чжунгарии и в Маньчжурии. Коронные или удельные земли, площадь которых сравнительно не велика, все находятся вне Китая в собственном смысле, именно в Монголии, близ Великой стены и в Маньчжурии, стране, откуда происходит ныне царствующая династия. Плантации, окружающие храмы, поля, доходы с которых употребляются на содержание школ, земли, пожертвованные или завещанные в пользу больниц, приютов и других богоугодных или общественных заведений, наконец, часть болот, а также намывных земель, морских и речных, управляются общиной. Казенные земли в 1831 году были распределены следующим образом:

Уделы императорской фамилии—302.850 гектар.; земли восьми хошунов (знамен)—860.800 гектар.; земли храмов, школ и приютов—130.980 гектар.; болота и морские намывные земли—626.750 гектар.; всего 1.921.380 гектар.

Мануфактурная промышленность Срединного царства по древности превосходит на много столетий ту же промышленность Запада, и даже некоторые из важнейших открытий, сделанных в Европе в конце средних веков, были уже давно известны китайцам. Марко Поло и первые европейские исследователи крайнего Востока говорят с удивлением о тканях, металлических изделиях и других произведениях промышленности «манзов»; но первые достоверные документы, относящиеся к мануфактурам Китая, достигли в Европу только в конце семнадцатого столетия, благодаря посольству восточной компании голландских провинций. Миссионеры и знакомили Европу со многими из употребляемых китайцами способов фабрикации, а в текущем столетии Станислав Жюльен и другие синологи дополнили этот труд переводом многочисленных китайских сочинений. Быстрая понятливость и смышленость, ловкость рук, свойственные китайскому рабочему, не составляют только привилегий расы, они происходят также от того, что крупная промышленность, с её разделением труда до крайней степени, еще не овладела мануфактурным населением. Каждый предмет искусства есть произведение одного художника, который сам начертывает, формует и разрисовывает его; то же самое нужно сказать о мебели и материях, которые всегда являются продуктом индивидуального труда. Во многих провинциях крестьяне в то же время и ремесленники; они сами ткут, прядут хлопок и выделывают холст. Особенно по части корзиночного производства они достигли замечательного совершенства; плетенье их корзин до такой степени плотно, что они служат для переноски всякого рода жидкостей, заменяя деревянные ведра и металлические сосуды.

За исключением, однако, небольшого числа изделий, жители Цветущего царства не могут более похвалиться своим превосходством над «западными варварами», и потому они подражают тому, что доходит к ним из Европы. Инструменты и орудия, разного рода украшения, часы карманные и стенные, тысячи предметов туалета и домашнего обихода, которые фабрикуют кантонские и фучжоуские мастера, и которые расходятся по всей Срединной империи, были по большей части скопированы с образчиков, привезенных из западных государств; также и по части больших работ, эти наставники, пришедшие из Европы или из Нового Света, научили детей Хань искусству строить локомобили, машины прядильных фабрик, пароходы и управлять ими. Что касается старинных промышленностей, то им трудно было-бы преобразоваться, так как способы их доведены уже до последней степени простоты и отчетливости. Некоторые из них не изменились в течение четырех тысяч лет; они могут исчезнуть, замененные другими, но измениться не могут. Между промышленностями или ремеслами, которые погибли, без сомнения потому, что способы фабрикации были известны лишь небольшому числу мастеров, есть такия, которых ни китайцы, ни европейцы не могли опять найти. Лучшие нынешние мастера не в состоянии выделывать бронзы с чернью, финифтяные работы и фарфоровые вазы, которые могли бы сравниться с изделиями этого рода, хранящимися в музеях. По части красильного искусства, для которого употребляются преимущественно растительные соки, китайцы до сих пор еще могут быть учителями европейцев и обладают различными цветами, секрет которых неизвестен за границей.

Мы знаем, как богат Китай металлами, солью и каменным углем. Солепромышленники очень искусны в эксплоатации соляных источников и не уступают европейским рабочим в искусстве концентрировать маточный рассол и кристаллизовать соль, либо при помощи солнечной теплоты, либо искусственными средствами или действием газов, выделяющихся из «огненных колодцев», как это делается в Сы-чуани. Что касается рудокопов, то они употребляют еще самые первобытные способы для разработки залежей каменного угля; трубы и лестницы из бамбука заменяют у них сложные машины европейских горных инженеров; несмотря на недостаток железных дорог для перевозки минерального топлива на большие расстояния, ежегодная добыча этого продукта простирается до нескольких миллионов тонн; Китай занимает уже шестое место между производящими ископаемый уголь государствами, в ожидании того времени, когда, с одной стороны, обеднение английских копей и, с другой стороны, правильное устройство его подземных галлерей обеспечат ему первое место. Каменноугольный бассейн Сы-чуани простирается на пространстве по меньшей мере 250.000 квадратных километров; бассейн Ху-нани тоже занимает весьма значительную площадь; но самый важный из всех, если не по протяжению или содержанию угля, то, по крайней мере, по чрезвычайной легкости доступа,—это бассейн южного Шань-си, где правильные пласты, начинаясь на уровне окружающих равнин, продолжаются далеко во внутренности горных пород. Не встретилось бы никаких затруднений построить железные дороги, проникающие с равнины в копи и разветвляющиеся в подземных галлереях в обширную сеть. Нигде месторождения минерального топлива не представляют столь благоприятных условий для удобной и не дорого стоющей эксплоатации. При теперешних размерах потребления, южный Шань-си легко мог бы снабжать антрацитом весь свет в течение тысяч лет.

Добыча земляного угля в Китае в 1878 г. была:

Шань-си—1.000.000 тонн антрацита и 700.000 тонн угля; Ху-нань— 600.000 тонн антрацита и угля; Шань-дун—200.000 тонн антрацита и угля; Чжи-ли—150.000 тонн антрацита и угля; другие провинции—350.000 тонн антрацита и угля. Всего—3.000.000 тонн антрацита и угля.

В некоторых округах китайской территории, в провинции Чжи-ли, в Маньчжурии, работы по эксплоатации каменноугольных копей производятся теперь по европейским способам, что дало возможность удесятерить годовое производство. Китайцы стали также извлекать железную руду и обработывать ее по методе иностранных металлургистов, которая, впрочем, мало отличается от той, которая практиковалась в Срединном царстве еще с незапамятных времен. Туземная сталь всегда предпочитается в крае английской. Китайцы достигли высокой степени совершенства в приготовлении сплавов меди, свинца, олова, мышьяка, золота и серебра, и умеют разнообразить их, смотря по употреблению, для которого предназначается тот или другой фабричный предмет. Качество, цвет, полировка их бронз бесподобны, а их гонги, «мужские» и «женские», отличаются замечательной силой вибраций. Посредством ковки мастера сообщают металлу всякую желаемую звонкость. Эта операция одна из тех, где рабочий выказывает удивительную ловкость: действуя тяжелыми молотами, четверо или пятеро кузнецов ударяют по узкому кружку, всегда соразмеряя каданс и силу ударов, никогда не путаясь и не мешая друг другу в этом деликатном труде; самая их работа есть уже настоящая музыка.

Китайские лакированные изделия, так же, как и японские, принадлежат к числу тех произведений промышленности, относительно которых народы крайнего Востока сохранили за собой монополию, благодаря обладанию сырым материалом; но липкая жидкость, которую они извлекают из дерева rhus vernicifera, и которая служит им для приготовления этих изделий,—очень опасное вещество, так что рабочие должны обращаться с ннм чрезвычайно осторожно и не могут без вреда для себя дотрогиваться до него; даже испарения его страшно ядовиты; что касается обыкновенных лакированных вещей, то их фабрикуют с помощью масла, добываемого из семян одного молочайного растения, dryandra cordata. Так же, как лакированные изделия, китайская тушь стоит гораздо выше подобных европейских продуктов, хотя способ выделки её вполне известен, на основании китайских документов и опыта иностранных фабрикантов; превосходство палочек туши, приготовляемых в Сы-чуани и в Чжэ-цзяне, должно быть приписано постоянной внимательности и ловкости рабочих. Ремесленники Срединного царства отличаются также изумительным искусством в резьбе на дереве, слоновой кости и твердых камнях. Китайцы, которым принадлежит честь изобретения писчей бумаги, приготовляют многие виды её, неизвестные в Европе; однако, сами они всегда отдают предпочтение корейской и японской бумаге. Уже с 153 года, общепринятого летосчисления, некто Цай-лун научил своих соотечественников искусству заменять употребляемые до того времени бамбуковые таблички писчей бумагой, тесто которой он приготовлял из древесной коры, волокон конопли, старой парусины, негодных рыболовных сетей. Впоследствии для фабрикации бумаги стали употреблять также молодые побеги бамбука, ротанг (индийский тростник), морские водоросли, траву шпажника, волокна бруссонеции (broussonetia papyrifera), коконы шелковичного червя и т. под.

Известно, что китайцы опередили европейцев в открытии искусства книгопечатания; уже в конце шестого столетия об этом искусстве говорится как об известном с давних пор; если бы западные народы могла читать и изучать персидских историков, они познакомились бы с книгопечатанием полутора веками ранее, ибо способ, употребляемый китайцами, довольно ясно изложен в одном сочинении Рашид-Эддина, оконченном около 1310 года. И не только дети Хань знали уже печатание с помощью деревянных досчечек, но они практиковали также гравирование на камне и на меди, а около половины одиннадцатого столетия один кузнец изобрел подвижные буквы из обожженной формовой земли или терракотты. Однако, большое число знаков, которые необходимы для письменного языка, мешает до сих пор большинству печатников пользоваться подвижными литерами, кроме как для популярных изданий и журналов, для которых достаточно небольшое число знаков; продолжают употреблять досчечки из грушевого дерева, на которых вырезаны письменные знаки, и медные пластинки, выгравированные в рельефе. Существуют, однако, великолепные издания, напечатанные с помощью подвижных букв: таков сборник из 6.000 древних сочинений, изданный императором Кан-си, который велел приготовить для этого издания 250.000 подвижных медных литер; таковы же издания, выходящие из императорской типографии и печатаемые необыкновенно изящным шрифтом, который получил название «собранных жемчужин». Наконец, во всех городах, открытых европейской торговле, заведены типографии, где употребляют подвижные литеры, и откуда выходят пересмотренные книги, гораздо более безошибочные, чем обыкновенные издания. Материальные усовершенствования промышленности соответствуют прогрессу, который происходит в совокупности знаний.

Китайские рабочие, в среднем выводе, получают гораздо меньшую плату, нежели рабочие Европы и Нового света: размер заработной платы, в Пекине, в Шанхае, в Кантоне, в Хань-коу, изменяется от 50 сантимов до 1 франка в день на человека. Правда, что съестные припасы в Срединной империи пропорционально дешевле, чем в западных странах; но за исключением мастеровых по шелковой промышленности, получающих сравнительно с другими более высокое вознаграждение, немногие из рабочего люда имеют достаточное питание; во многих округах вся пища их состоит из вареного риса, капусты, сваренной на воде, с прибавкой небольшого количества сала и иногда рыбы. Средняя стоимость их дневного пропитания изменяется от 40 до 50 сантимов; разница громадная между их скудной пищей и обильным питанием европейских матросов, которых они встречают на верфях Тянь-цзина и Фу-чжоу-фу. А между тем эти работники, с виду тщедушные и слабосильные, с бледным лицом, обладают большой мускулистой силой, и когда дело идет о поднятии тяжестей, они не уступят английским рабочим. В центральных и южных провинциях Китая почти все товары, которые можно отправлять водой, переносятся на спине человека, и любо смотреть, как кулии взбираются по скатам гор, нагруженные тяжелой кладью, которую многие европейские носильщики отказались бы поднять даже в раввине. Во всех китайских городах вы увидите на улицах носильщиков паланкинов, быстро бегущих и ловко проталкивающихся сквозь толпу, повидимому, вовсе не думая о грузной ноше, которая тяготеет на их плечах; они только испускают от времени до времени глухие гортанные крики, как европейские месильщики теста в булочных или кабильские толкачи кофе; их шаги и усилия соразмеряются по этому отрывистому оханью.

В Срединном царстве, где ассоциации так крепко организованы, рабочие, так же, как и другие классы общества, съумели сгруппироваться в ремесленные союзы или корпорации: чтобы удержать уровень заработной платы или жалованья, они устраивают стачку или даже основывают производительные товарищества; благодаря присущему им духу солидарности, благодаря их удивительной добровольной дисциплине, которая доходил до спокойного принятия самоубийства посредством голода, они почти всегда, в конце концов, одерживают верх. Сила их так прочно установлена, что во многих местах хозяева даже не вступают в борьбу. Рабочие сами назначают умеренную таксу заработной платы при начале каждого промышленного сезона, и каково бы ни было это жалованье, оно аккуратно уплачивается. Они легко могли бы овладеть всем промышленным механизмом, если бы ремесленные корпорации не образовали из себя замкнутых обществ, соперничающих между собою. Организованные как мастерства, различные ремесленные ассоциации или артели, принимают учеников только для того, чтобы заставить их пройти чрез настоящее рабство, продолжающееся два или три года; они составляют своего рода аристократию, под которой копошится толпа бесправных личностей, принужденных ухищряться всякими способами, чтобы жить вне рамок правильного общества. В обыкновенное время самые счастливые между этими непринадлежащими ни к какому сословию людьми—нищие по профессии. Подобно купечеству и ремесленному классу, они сгруппированы в признанные законом общества, имеющие свои уставы, свои праздники и пиршества.

Торговля страны столь богатой, как Китай, продуктами всякого рода, районы производства которых разнообразно переплетаются и скрещиваются, представляет, без всякого сомнения, значительную часть всемирного торгового обмена, но исчислить её невозможно, даже приблизительным образом, исключая, разве, торговли солью и некоторыми другими произведениями, над которыми тяготеет монополия правительства. Близ больших городов, реки, каналы усеяны судами, следующими одно за другим нескончаемыми караванами; волоки, дороги, убитые глинистой землей, по которым упряжки волов перетаскивают ладьи и барки из одного канала в другой, часто походят на ярмарочное поле; по бойким, часто посещаемым дорогам через горы, между противоположными покатостями, каждый день проходят тысячи людей. Обще® число судовщиков и носильщиков, которые служат посредниками во внутренней торговле, по всей вероятности, простирается до нескольких миллионов человек.

Китай, удовлетворяя сам почти вполне свои потребности, благодаря разнообразию своих произведений, мог долгое время ограничивать свою внешнюю торговлю нагрузкой нескольких кораблей. Это не значит, чтобы китайская нация по принципу отказывалась от торговых сношений с иностранцами; совсем напротив—арабы, малайцы, жители Индо-Китая всегда свободно производили торговлю в южных портах империи, и когда португальцы в первый раз появились, в 1516 году, при входе в Кантонскую реку, они были приняты как нельзя лучше. Нет сомнения, что территория Срединной империи была бы им открыта так же, как она была открыта в средние века всем путешественниками индийским, арабским, европейским, которые приезжали по одиночке, но португальцы, затем после них испанцы, голландцы, англичане являлись почти как завоеватели, с угрозой на устах, с рукой на пальнике пушек. Со времени третьего посещения португальцев, в 1518 году, возникли столкновения, и вскоре после того не проходило ни одного года без того, чтобы «чужеземные варвары» не совершали каких-нибудь кровавых подвигов, оправдывавших это прозвище, которое им дали китайцы. Кроме того, они воевали между собой; жители Срединного царства, видя во всех этих посетителях людей одной и той же нации, недоумевали, почему эти соотечественники враждуют и отнимают друг у друга корабли и товары; они смотрели на них, как на кровожадную расу, как на людей без веры, которых все дети Хань должны тщательно избегать. Порты закрылись для иноземцев или, по крайней мере, их пускали не иначе, как подвергая стеснительным ограничениям и унизительным формальностям. Чтобы предохранить себя от соприкосновения с европейцами, Китай сделался недоступным. «Варвары те же скоты, и ими невозможно управлять на основании тех же принципов, как и гражданами», так выражался один оффициальный документ, переведенный Премаром. «Пытаться управлять ими посредством великих правил разума значило бы хотеть привести к безпорядку. Управлять варварами посредством произвола—вот истинная метода и лучший способ управлять ими.

Торговля опиумом прибавила новые жалобы к тем, которые пекинское правительство уже имело против европейцев. Употребление этого снадобья распространилось в Китае только около конца прошлого столетия, эпохи, когда оно привозилось из-за границы еще под видом простого медикамента. В 1800 году император издал прокламацию, в которой запрещает своему народу обменивать свои деньги на «мерзкую дрянь»; но зло было уже сделано, и яд распространялся с неудержимой силой; Ост-индская компания уже имела сообщниками миллионы курильщиков и в том числе большую часть мандаринов, которым оффициально было поручено положить конец этой вредной торговле. Контрабандный привоз опиума усиливался из-года-в-год, к великому ущербу императорской казны, так как отпуск чаев и шелков далеко не уравновешивал, по ценности, привоза опиум, то деньги Срединного царства припадали безвозвратно, по китайскому выражению, «в ненасытных глубинах заморских стран». Наконец, правительство прибегло к силе; в 1839 году все иностранцы, поселившиеся в Кантоне, в числе 275 человек, были заключены в тюрьму, и британский коммиссар, чтобы купить свободу себе и своим соотечественникам, принужден был отдать вице-королю Лину, для уничтожения, более двадцати тысяч ящиков опиума, принадлежавших английским подданным и представлявших ценность по малой мере 50 миллионов франков. Это и было сигналом «к войне из-за опиума». В 1841 году англичане овладели архипелагом Чжу-сан, затем фортами Кантонской реки. В следующем году города Нин-бо и Чжэнь-цзян были взяты, вход в Голубую реку был форсирован, и Англия продиктовала Китаю условия мира перед стенами Нанкина. Мирный трактат отменял монополию двенадцати гонгов, посредников, к которым иностранные коммерсанты должны были обращаться до того времени, и отдал Великобритании, кроме большой суммы военного вознаграждения, остров Гонконг в полную собственность; правительство богдыхана обязывалось открыть пять портов торговле западных государств, именно: Кантон, Амой, Фу-чжоу, Нин-бо и Шанхай, но при этом было оставлено в силе прежнее запрещение, по которому никакое британское судно не могло подниматься вдоль морского берега на север выше лимана Ян-цзы-цзяна.

Однако, тяжелые условия этого договора не были соблюдаемы китайцами; кончилось тем, что пребывание в Кантонском порте было воспрещено иностранцам, и некоторые монополии были восстановлены; с своей стороны, англичане, французы, американцы требовали новых уступок. Вспыхнула вторая война, в 1857 году, между Китаем и двумя западными державами, Англией и Францией. Кантон был снова взят, а европейские военные корабли вошли в Пекинскую реку; но мир, поспешно заключенный и подписанный в Тянь-цзине в 1858 году, не мог быть прочным, и уже в следующем году союзникам пришлось снова пытаться форсировать вход в реку Бай-хэ, на этот раз без успеха; только, когда они проникли в третий раз в реку китайской столицы, в 1860 году, превосходство западного оружия окончательно восторжествовало. Англо-французские войска взяли приступом форты Да-гу, разбили в чистом поле китайскую армию, которою командовал татарин Санколинсин, и расположились лагерем перед Пекином. Мало того, союзники оказали императорскому правительству постыдную для него услугу, взяв на себя обязанность защищать его против его собственных мятежных подданных и отвоевать для него прибрежные города Голубой реки, занятые тайпингами. В силу трактата 1860 года, европейской торговле были открыты новые порты; а в 1878 году,—на этот раз дело устроилось путем переговоров и не было надобности прибегать к посредству пушек,—пекинский двор должен был, во искупление изменнического убийства английского путешественника Маргари, предоставить европейским негоциантам право выбрать себе, кроме прежде указанных, и другие рынки на морских прибрежьях. В настоящее время двадцать четыре порта морских или речных, с их пригородами, открыты внешней торговле, иностранцам уступлены земли для постройки товарных складов и жилищ, сроком на «на девяносто девять лет», и, сверх того, два острова, Макао и Гонконг, принадлежат: один Португалии, с некоторыми ограничениями, другой—Англии, в самых водах Китая. Англия же получила в аренду Вэй-хай-вэй и окрестности Коу-луня. Бухта Цзяо-чжоу вместе с окружающей ее местностью находится в аренде Германии, а в пользование России Китай предоставил южную часть Ляо-дуна. На сухопутной границе, на юге и юго-западе, недостаток удобных путей сообщения и гражданские войны Юнь-нани препятствовали до сих пор учреждению международного рынка, тогда как на севере и северо-западе Россия имеет свои консульства и складочные пункты в городах Чугучаке, в Кобдо, в Улясутае, в Урге, Турфане, Кашгаре, Кульдже, и свободно располагает почтовой дорогой из Кяхты в Тянь-цзинь через Калган и Тун-чжоу. Она приобрела право держать своих агентов на обеих оконечностях дороги, пролегающей через пустыни монгольского Гань-су, в Турфане и в Су-чжоу, близ «Нефритовых ворот», и в Ха-ми; она снова открывает, к своей выгоде, старый трансконтинентальный путь между Востоком и Западом. Соседка Китайской империи на протяжении нескольких тысяч верст, Россия имела над европейскими державами то огромное преимущество, что могла действовать непрерывным образом в видах усиления своего влияния; благодаря промежуточным населениям, составляющим этнологический переход от одной нации к другой, она гораздо лучше поняла характер китайцев и съумела получить лаской и хитростью то, что западные народы старались завоевать силой оружия. Россия не имела надобности вступить в войну, чтобы заставить уступить ей левый берег Амура и все морское прибрежье Маньчжурии до границы полуострова Кореи, и чтобы добиться права ввозить свои товары, платя две трети таможенных пошлин, требуемых с других наций.

Порты, открытые иностранной торговле, расположены, на известном расстоянии один от другого, по всему морскому прибрежью, от Пак-хоя, в Тонкинском заливе, до Ин-цзы, при устье реки Ляо-хэ: остров Хай-нань тоже имеет свои европейские колонии; следовательно, на всем пространстве от границ Индо-Китая до границ Кореи произведения страны могут быть отправляемы непосредственно из всех местностей Китая к главным рынкам Европы. Между этими портовыми городами Кантон, самый близкий из китайских портов от Малайского архипелага, Индостана и Европы и, кроме того, обладающий давней коммерческой традицией, естественно должен был сохранить за собой значительную часть торгового обмена с европейским миром; Тянь-цзинь, на севере империи, тоже получил как порт столицы исключительную важность; но два главные рынка занимают более центральное положение: Шанхай, стоящий при лимане Ян-цзы, служит воротами, посредством которых громадный бассейн этой реки сообщается с остальным миром; Хань-коу составляет центр этого бассейна. По свидетельству наиболее авторитетных негоциантов, Чун-цин предназначен сделаться в близком будущем одним из самых деятельных городов для всемирной торговли: он уже теперь служит центром торгового обмена для богатой провинции Сы-чуань и части провинции Юнь-наня, и ему недостает только удобных сообщений с Индией и с Индо-Китаем.

Общая сумма торгового обмена Китая с иностранными государствами удесятерилась со времени открытия портов внешней торговле: по оффициальной статистике, эта сумма превышает миллиард, но отчеты таможенного ведомства не принимают в рассчет торговых операций, производимых через посредство китайских джонок; многие писатели исчисляют в три миллиарда совокупность продаж и покупок, происходящих в портах Срединной империи; но и при этой цифре на каждого жителя, средним числом, приходилось бы только от 7 до 8 франков,—сумма, почти ничтожная в сравнении с количеством торгового обмена, который делают другие государства с иностранными нациями.

Внешняя торговля Китая по оффициальным данным такова:

	В 1889 г.	В 1891 г.	В 1893 г.	В 1897 г.	в ланах
Привоз	110.884.355	134.003.863	151.362.819	202.828 625
Вывоз	96.947.832	100.947.849	116.632.311	163.501.358
Итого	207.832.187	274.951 712	267.995.130	366.329.983

Из этого видно, что заграничная торговля представляет, в среднем выводе, довольно значительное возрастание с каждым годом, кроме 1893 года, когда она показывает уменьшение, причину которого нужно отнести к войне. Движение судоходства увеличилось в той же пропорции, как и движение торговли, но парусные суда европейцев были почти совершенно заменены пароходами. В настоящее время правильные рейсы пакетботов совершаются из порта в порт вдоль морского прибрежья, а также в Голубой реке, от пристани до пристани, до И-чана, ниже порогов.

Недавно еще почти вся эта торговля производилась под иностранным флагом. Наибольшая часть торгового движения более половины все еще приходится на долю англичан. Американцы прежде занимали второе место после англичан; но, менее богатые купеческими судами, чем их соперники, они теперь почти удалились с арены коммерческой борьбы. Движение немецкого судоходства, довольно значительное в то время, когда перевозка товаров производилась главным образом парусными судами, уменьшилось с той поры, как Гамбург должен выдерживать конкурренцию совершающих правильные и быстрые рейсы пакетботов Англии и Франции.

По ценности торговли с странами на долю последних приходилось в 1897 году:

Гонконг—150.528.109 лан; Англия—52.960.816 лан; Индия—21.114.114 лан; Австралия—4.713.905 лан; Сингапур и др английских колоний—617.429 лан; Япония—39.191.022 лан; Россия (Прим. обл)—3.220.886 лан; Россия (Одесса)—7.160.995 лан; Россия (Кяхта, Сибирь)—94.710.097 лан; Корея—1.394.574 лан.

Весьма важное значение в торговле с Китаем принадлежит Германии и в последнее время и Японии. Что касается китайских негоциантов—покровительствуемых Цай-шином, богом торговли, которого изображение они все имеют,—то они принимают все более и более значительное участие в перевозке товаров. Забрав в свои руки розничную торговлю, производимую при помощи неглубоко сидящих в воде джонок, которые свободно проникают во все бухточки морского прибрежья, они овладевают также мало-по-малу оптовой торговлей и пускаются в смелые спекуляции: более воздержные и умеренные в образе жизни, чем европейцы, более скромные в своих желаниях наживы, более сметливые в обсуждении дел, хотя гораздо строже соблюдающие данное слово, лучше услуживаемые посредниками, своими земляками, более солидарные в отношении друг друга, знающие все места производства и имеющие ужо корреспондентов своего племени в большей части иностранных государств, изощрившиеся от отца к сыну во всех тонкостях ажиотажа и спекуляции, привыкшие со времен своих игр детства говорить языком купцов, посвященные во все тайны банковых операций, с векселями, переводами, траттами и т.д., китайские коммерсанты быстро поняли секреты европейских контор, и уже во многих из открытых иностранцам портов все отправки товаров производятся под китайским флагом. Все, что потеряла торговля американцев, было выиграно, и даже с излишком, детьми Хань.

Форма китайских джонок, тяжелых и медленных на ходу, мало-по-малу изменяется, приближаясь к типу европейских судов. Не только купеческие, но даже рыболовные суда снабжаются килем и законопачиваются паклей и дегтем; некоторые оснащиваются английскими парусами, и почти все заменили бамбуковые циновки парусиной, которую вымачивают в отваре из коры корнепуска, чтобы предохранить ее от гниения и сырости. Рыболовы смело пускаются далеко в море, несмотря на опасность быть застигнутыми тифоном; мало того—мореходы «Великой и Чистой империи», припоминая, что предки их были знакомы с компасом уже по меньшей мере 2.000 лет тому назад, следовательно, четырнадцатью веками ранее европейцев, не боятся предпринимать плавания далеко за пределы китайских морей, к портам Филиппинских островов и Зондского архипелага, в Сингапур, во Владивосток, в Индийский океан, в Австралию, на Сандвичевы острова, в Сан-Франциско, даже в Англию; компания заграничного судоходства, управляемая исключительно китайцами, покупает пароходы для совершения правильных рейсов между Шанхаем, Гонолулу, Сан-Франциско, Гаванной.

Движение судоходства, не считая джонок, в китайских портах, открытых иностранной торговле, в 1897 году было:

Пароходов—34.566 судов, вместимостью 32.519.729 тонн; парусных 9.934 судов, вместимостью 1.232.633 тонны; итого 44.500 судов, вместимостью 33.752.362 тонны.

По национальностям суда распределялись: английских судов 21.140, вместимостью 21.891.043 тонн; китайских судов 12.706, вместимостью 7.543.529 тонн; германских 1.858, вместимостью 1.658.094 тонн; японских 653, вместимостью 660 707 тонн; русских 70, вместимостью 145.660 тонн; датских 276, вместимостью 142.932 тонн; французских 165, вместимостью 423.122 тонн, американских 333, вместимостью 269.780 тонн.

Сотни, может быть, тысячи джонок, записанные в регистрах как состоящие на службе у иностранных коммерсантов, в действительности—китайские суда. Чтобы избегнуть платежа пошлин, которые таможенные досмотрщики требуют с туземных судов перед каждым портом, и чтобы пользоваться правом заплатить судовой сбор только один раз, в месте назначения, а главное, чтобы избавиться от вымогательств со стороны мандаринов, капитаны джонок часто достают себе бумаги, удостоверяющие, что они состоят на службе у европейских негоциантов. Точно также, когда правительство делает реквизицию джонок для перевозки риса, необходимого для продовольствия столицы, достаточно купить свидетельство о найме в конторах иностранных купцов, чтобы освободиться от этой повинности. Какой-нибудь европейский негоциант без дел, который не нагружает ни одного судна своими собственными товарами, по бумагам значится нанимателем, зафрхтовывающим сотню судов, и заставляет дорого платить себе за угождение, состоящее в подписи фиктивного фрахтового контракта.

Шелк и чай—главные продукты капитальной важности, которые Китай доставляет западным нациям и Новому свету; каждый год ценность этих двух экспортных товаров превышает несколько сотен миллионов франков. Отпуск шелка из китайских портов в 1893 году был на сумму 38.114.225 лан; отпуск чая в том же году на сумму 30.558.723 лана. До 1844 года средний ежегодный вывоз шелка не превышал 1.000 килограмм; в настоящее же время он в пять или шесть раз значительнее. Главный предмет ввоза составляет рис, и каждый год тысячи джонок ходят за грузами этого продукта в порты Сиама, французской Кохинхины, Аннама; но эта торговля, в которой иностранцы не принимают никакого участия, ускользает от внесения в оффициальные отчеты таможенного ведомства, и ценность её оборотов остается неизвестной. В движении торгового обмена с «рыжеволосыми варварами» китайские купцы получают главным образом не какой-нибудь предмет необходимости, в роде риса, а напротив, ядовитое вещество: мы говорим об опиуме, которым, как известно, англичане,—представляемые по этой отрасли торговли преимущественно бомбейскими негоциантами из евреев и персов,—оплачивают наибольшую часть своих покупок, делаемых на рынках Срединной империи

Ценность опиума, ввезенного в Китай в 1893 г. 31.690.399 лан; ценность хлопчатобумажных тканей в 1893 г.—45.137.970 л.; ценность шерстяных тканей в 1893 г.—4.587.006 л.; ценность металлических изделий в 1893 г.—7.198.422 л.

Жители Сы-чуани курят опиум уже многие века; но еще в половине прошлого столетия китайцы морского прибережья были совершенно незнакомы с употреблением этого наркотического средства. Привезенное впервые из Ассама двумя англичанами, Вилером и Ватсоном, гибельное снадобье скоро доставило важный источник доходов бывшей британской ост-индской компании, а английское правительство Индостана, наследовавшее этому обществу, более чем удесятерило продажу опиума (ввоз опиума в Китай в 1792 г. составил только 303.000 килограм., а в 1879 г. 3 он уже простирался до 5.540.500 килограмов). Оно выдает фермерам, занимающимся культурой мака в Бенгалии, денежные ссуды, под условием, чтобы ящик опиума был уступаем казне за определенную цену, затем перепродает его с публичного торга, выручая при этом барыша, средним числом, около 2.250 франк. на ящик; что касается опиума «мальва», привозимого с плоскогорий этого имени, находящагося в медиатизированных государствах Декана, то ост-индское правительство облагает его при провозе его через границу пошлиной в размере 1.500 франк. с ящика. Таким образом, опиум, вывозимый из Индостана в Китай, всецело продается от имени индийской императрицы и в пользу её казны; от 150 до 200 миллионов, смотря по годам, поступает ежегодно по этой статье в ост-индский бюджет. Не без основания, поэтому, обвиняют британское правительство в том, что оно спекулирует на пороки китайцев, чтобы уничтожать и отравлять их; патриоты Срединного царства не упускают случая указывать на тех из своих соотечественников, которых злоупотребление опиумом низвело до состояния скелетов, живых мертвецов, или которых оно обратило в состояние идиотов, чтобы сказать англичанам, которые являются в их страну в качестве цивилизаторов: «вот ваше дело!» Однако можно задать себе вопрос, существует ли на свете нация, представляемая либо отдельными негоциантами, либо её правительством, которая могла бы по справедливости считать себя неповинной в поступках того же рода; можно положительно сказать, что нет государства, которое бы посредством водки, табаку, азартной игры или какого-нибудь другого яда материального или нравственного не спекулировало на пороки туземцев или иноземцев. Пекинское правительство и само извлекает посредством таможенных пошлин с опиума, привозимого из Индии и из Персии, один из самых верных доходов своего бюджета, и почти во всех провинциях империи купцы и мандарины делят между собой крупные барыши, получаемые с урожаев возделываемого китайцами запрещенного растения.

Что же касается действия опиума на организм, то нет вопроса более спорного; нет также вопроса, который бы затемнялся, смотря по выгодам дела, которое требуется защищать. Как ни гибельно это наркотическое снадобье, оно далеко не производит тех вредных последствий, какие ему обыкновенно приписываются. Большинство образованных китайцев употребляют опиум в умеренном количестве, и незаметно, чтобы от этого ослабевали их умственные способности, или чтобы они преждевременно старились. Без сомнения, ненасытные курильщики, которые проводят весь день в бреду грез,—люди безусловно потерянные для труда и кончают, как и предающиеся неумеренному употреблению спиртных напитков, полным расслаблением, влекущим за собою конвульсивные припадки и общий паралич; но такие субъекты, относительно немногочисленные, не встречаются между крестьянами и рабочими, которые составляют истинную нацию. Курильщики опиума в огромном количестве довольствуются несколькими безвредными затяжками в промежутках между работой: замечательно, что именно в той провинции, где курение опиума распространено всего более и вошло в привычку уже с незапамятных времен, в Сы-чуани, население отличается умом и деятельностью. Допуская даже, что количество туземного наркотического средства, которое, впрочем, действует гораздо менее сильно, нежели индийское снадобье, равняется количеству привозного иностранного опиума, на долю каждого жителя все-таки пришлось бы никак не более двадцати грамм в год. Употребление табаку или, как его называют китайцы, «курительного листа», гораздо более распространенное в приморских и северных провинциях, где его ввели маньчжуры, оказывает, быть может, не менее гибельное действие на совокупность расы. Иезуиты научили мандаринов искусству нюхать табак изящным манером; три цветка лилии (старинный французский герб) до сих пор еще составляют в Пекине единственную вывеску на лавочках, где продается нюхательный табак. Что касается европейского порока пьянства, то он почти неизвестен в Китае: можно путешествовать целые годы по Срединному царству, не встречая ни одного человека, который бы напился до потери рассудка.

Благодаря пару, сообщения приморских местностей Китая с остальным миром сделались гораздо более легкими и частыми; но дороги и каналы внутри страны находятся теперь, вероятно, в худшем состоянии, чем они были во времена династии Минов, за три или четыре столетия до наших дней; за исключением провинция Шань-дун, Гань-су, Сы-чуань, некоторых частей Хэ-нани и Чжи-ли, местностей, лежащих в соседстве с открытыми европейской торговле портами, старые дороги пришли в разрушение, там и сям перерезаны обвалами, промоинами и оврагами; мосты развалились; во многих местах остались только тропинки, извивающиеся рядом с совершенно испортившейся мощеной дорогой. В рисовых полях, которые покрывают столь значительную часть страны, большинство дорог состоит из рядов плит, шириной в пол-метра, самое большее метра, поднимающихся немного выше уровня общего наводнения, которому подвергаются эти плантации; достаточно, чтобы носильщики паланкинов могли найти место, необходимое, чтобы поставить ноги. Те из 21, так называемых, императорских дорог, которые еще сохранились в хорошем состоянии, свидетельствуют о высокой степени цивилизации, которой достигли китайцы в средние века, и делают понятным удивление Марко Поло и других европейских путешественников той эпохи. Эти дороги перерезывают встречающиеся выступы гор траншеями, даже подземными галлереями, и поднимаются в виде насыпей на низменных землях: очень широкия в равнинах (от 20 до 25 метров) и вымощенные гранитными плитами, они, по большей части, окаймлены по обеим сторонам рядами деревьев, как европейские avenues. Вдоль шоссе расставлены, через каждые 5 километров, сигнальные башни, гостиницы и постоялые дворы, водопои для лошадей и мулов, станции, посты солдат для охраны путешественников, места для рынков тоже следуют одни за другими через определенные промежутки. Все предусмотрено на этих образцовых дорогах, с которыми составляют такой резкий контраст множество жалких первобытных тропинок, впрочем, тоже всегда переполненных прохожим и проезжим людом. Только служба почты не организована правильным образом для публики. Письма отправляются стараниями частных обществ негоциантов, и редко случается, чтобы они не доходили по назначению, какова бы ни была длина пути, от одной до другой оконечности империи. Вне городов, как Шанхай, единственная почта, устроенная по европейскому образцу,—это почта русских курьеров, посылаемых из Пекина в Кяхту через Калган и совершающих переезд в 15 дней; отправка её совершается три раза в месяц.

Известно, что еще и до сих пор императорская администрация неохотно разрешает постройки железных дорог. Еще недавно за исключением нескольких маленьких линий рельсов, у подъездов к каменноугольным копям и на верфях портовых городов, в Китае не существовало железных путей. А между тем опыт имеющихся железнодорожных линий показал, что железные дороги, с первого же года их открытия, были бы столь же деятельно утилизируемы, как и пути этого рода в западной Европе, доказательством чего на первых порах служила маленькая линия из Да-гу в Тянь-цзинь; пассажиры массами толпились в вокзал этого рельсового пути, как они толпятся на амбаркадерах пароходных компаний в городах морского прибрежья и на пристанях Голубой реки. Планы главных железнодорожных линий уже давно составлены инженерами различных наций, и, без всякого сомнения, немедленно нашлись бы в каком бы угодно количестве и капиталы для сооружения этих дорог, будущих разветвлений Великой сибирской линии, которая свяжет сеть железных путей Европы через Сибирь и Маньчжурию. Возражения, которые делают мандарины против введения рельсовых дорог, те же самые, которые были приводимы в свое время против употребления пароходов; они выставляют себя защитниками интересов миллионов носильщиков и судовщиков, занимающихся ныне перевозкой и переноской путешественников и товаров, и утверждают, что хотят избавить их от нищеты, в которую неминуемо повергла бы их постройка быстрых путей сообщения. Кроме того, мандарины ссылаются на «фын-шуй», как это они делали и прежде, чтобы воспротивиться сооружению высоких зданий на землях, отведенных под колонии иностранных негоциантов; однако, это возражение не составило бы непреодолимого препятствия, так как легко бы было перенести гробницы на другое место, с совершением надлежащих церемоний, и богдыхан, «повелитель духов», мог бы указать последним дорогу, по которой они должны следовать, и успокоить своих подданных, поставив их в известность о приказах, отданных им по ведомству гениев воздушных пространств. Истинная причина противодействия правительства та, что постройка железных дорог, по его мнению, имеет непосредственным следствием значительное усиление влиянии иностранцев и отдает в их руки, даже внутри страны, весь перевозочный промысел. Подобное опасение, конечно, не лишено основания, и не трудно понять, почему Китай считал нужным подождать, пока государство будет приведено в достаточное оборонительное состояние, прежде чем свободно открыть свои провинции предприятиям европейских инженеров. «Китай для китайцев!»—такой общий крик во всей Срединной империи; даже большая часть железных рудников и каменноугольных копей переданы для эксплоатации в частные руки под тем непременным условием, чтобы промышленники не употребляли на работы европейцев. К этой боязни чужеземцев у генерал-губернаторов и губернаторов провинций присоединяется еще своя специальная причина нерасположения к такому новшеству, как рельсовые пути. Затруднительность сообщений с столицей делает генерал-губернаторов в действительности почти независимыми в отношении всего местного управления; железные же дороги имели бы то неизбежное следствие, что контроль сделался бы более легким и действительным; сведения об их хищениях и злоупотреблениях имели бы более шансов достигнуть цели: отсюда и происходит их ненависть к злосчастной выдумке «западных варваров».

Однако, подобное сопротивление в этом деле не может продолжаться еще долгое время: интересы всякого рода, которые требуют устройства сети железных путей на Дальнем востоке, становятся все более настоятельными с каждым годом. Китай понял наконец, что и самая оборона страны может сделаться невозможной, если императорское правительство, оставляя своим внешним врагам удобство быстро привозить свои войска к его границам морским путем, будет располагать, для сосредоточения своих военных сил, только скверными проселочными дорогами и тропинками внутреннего Китая. Этот вопрос о сооружении железных дорог сделался самым острым в Китае; пользу их уже сознают передовые китайские умы, и не далеко то время, когда правительство будет вынуждено само заняться постройкой железно-дорожных линий, с тою же настойчивостью, с какою оно проводило телеграфные линии, ранее им отвергаемые.

Не только портовые города, где имеют пребывание иностранцы, соединены с Европой двойной телеграфной линией, из которых одна идет через Сингапур, огибая континент на юге, а другая через Владивосток, пересекая его на севере; но вместе с тем китайское правительство устроило линию проволок между многими городами страны. Что касается старых «воздушных» телеграфов или дун-тай, то они теперь уже заброшены: это были просто пирамидальные очаги, помещенные на широких каменных цоколях и содержавшие кучи коровьего кала или хвороста,которые, в случае надобности, разжигались, чтобы подать весть сторожам соответственных башен. С подобными телеграфами комбинации сигналов были, конечно, не многочисленны; они приносили только ту пользу, что посредством их можно было предостеречь правительство, давая ему знать о существовании волнений в отдаленных провинциях.

*Пропорционально их действительному влиянию на Китай и решительному участию, которое они принимают в его преобразованиях, иностранцы различных национальностей очень слабо представлены в Цветущем царстве: в 1894 году число их торговых домов было 552, и по национальностям эти дома распределялись следующим образом:

Английских домов—350; американских домов—31; германских—85; французских—32; русских—4; остальных—50.

Прибавляя к этому путешественников, миссионеров и дипломатический корпус, но не считая моряков, которые обыкновенно останавливаются на короткое время в портовых городах, найдем, что общее число проживающих в Китае чужеземцев ни в каком случае не превышает 10.000 челов.

И действительно, согласно «Chronicle and Directory 1897 г.», число иностранцев в Китае в 1894 году было 9.350 человек. В том числе по нациям:

Англичан—3.989 ч.: американцев—1.294 ч.; французов—807 ч.; германцев—356 ч.; португальцев—780 ч.; шведов—356 ч.; итальянцев—206 ч.; испанцев—380 ч.; японцев—253 ч. и русских—42*.

В сравнении с бесчисленными массами желтолицых сынов «Срединной нации», эти пришельцы с Запада представляют собою ничтожную горсть людей; но присутствие их тем не менее указывает на важный переворот в истории Азии и всего мира. Торговля, промышленность, нравы и понятия—все изменено в гораздо большой степени, чем это сознают сами китайцы. В портах морского прибрежья эти выходцы из дальних, европейских стран создали даже особый язык, так называемый pidgeon—english или «английский торговый» (pidgeon—это английское слово business, произносимое на китайский лад), который уже имеет кое-какие притязания сделаться литературным диалектом, и который употребляется даже между китайцами различных наречий: он дает им много терминов для новых понятий. В замен того, множество слов обыденного языка вошли в этот жаргон, но большинство выражений дотого преобразилось, что ни китайцы, ни иностранцы не узнают их в новой форме. Основа этого смешанного англо-китайского говора скорее португальская, чем британская, и первоначальное происхождение его нужно искать в Индии, в колонии Гоа: так, например, имя joss, даваемое на морском прибрежье статуям Будды, богов и святых, происходит от португальского слова Dios (Бог). Во французских «концессиях» так же говорят коммерческим жаргоном с португальской основой, в котором встречается несколько французских слов, более или менее узнаваемых.

По числу переселенцев, эмиграция китайцев представляет явление гораздо более значительное, чем водворение чужеземцев в Китае, хотя она далеко ниже, по цифре передвижений, которые происходят из Срединного царства к северным областям. Так, китайцы и их потомки, которые живут теперь вне Великой стены, в Монголии, в Маньчжурии, во внешнем Гань-су, составляют не менее пятнадцати миллионов человек, тогда как китайцев, или детей китайцев, обитающих в иностранных государствах, вероятно, не наберется более трех миллионов. Следовательно, в движении современных народных «исходов» китайцы, по численности выселяющихся, следуют лишь за ирландцами, англичанами, немцами, испанцами, португальцами. Часто преувеличивали действительную роль их эмиграции: предчувствие страшных столкновений между расами заставило видеть слишком преждевременно нашествие желтолицей нации на остальной мир.

Число китайцев, выселившихся за пределы Срединной империи, следующее:

Сибирь (левый берег Амура), в 1869 г.—10.580.

Япония и её владения, в 1879 г,—3.028.

Соединенные Штаты: Калифорния, в 1881 г.—75.125; Орегон в 1881 г.—9.500; другие штаты, в 1881 г.—21.100. Итого—105.725.

Виктория или Британская Колумбия, в 1881 г.—11.850.

Другие части Британской Америки—1.000.

Романская Америка: Перу—70.000; Бразилия—10.000; Куба и Пуэрто-Рико, в 1880 г.—110.000; другие государства—5.000. Итого—195.000.

Гвианы, в 1881 году—13.500.

Малые Антильские острова—3.000.

Сандвичевы острова, 15 февраля 1881 г.—14.500.

Другие острова Тихого океана—20.000.

Австралия: Квинслед, в 1880 г.—14.525; Виктория, в 1880 г.—13.000; Новый Валлис и остальная Австралия—11.500; Тасмания—750; Новая Зеландия—4.445. Итого—44.220.

Филиппинские острова Люсон—180.000; другие острова—70.000. Итого—250.000.

Голландские острова: Ява, в конце 1879 г.—206.051; Борнео и другие острова, 1878 г.— 119.534. Итого—325.585.

Сингапур—110.000; Пуло-Пинан, в 1879 г.—40.000; Аннам, в 1875 г—105.000; Французская Кохинхина, в 1880 г.—17.200; Камбоджа, в 1875 г.— 100.000; Сиам—1.500.000; Бирмания—20.000; полуостров Малакка—20.000; Британская Индия—10.000; острова Индийского океана—3.000; Южная Африка—3.000, другие страны земного шара—1.000.000.

По поводу опасений, внушаемых китайской эмиграцией, нужно заметить, во-первых, что в прежнее время значительная часть эмиграционного движения не имела ничего добровольного и была в сущности своего рода торгом невольниками, более или менее замаскированным. Сотни несчастных, навербованных под различными предлогами на улицах многолюдных торговых городов, или просто украденных на морском берегу, были приводимы глухой ночной порой на корабли и запирались там в пространстве между палубами, для того, чтобы быть впоследствии отданными, под видом «добровольно нанявшихся работников», плантаторам Антильских островов, Гвиан или Перу! Большие барыши, реализуемые на этих грузах человеческого мяса, возбуждали до такой степени жадность работорговцев, что они старались забирать за-раз как можно больше кулиев и перевозили их битком набитыми в тесных трюмах, без воздуха, без света, давая им недостаточную пищу. Сколько раз эти бедные ссыльные, страдая от голода, от тифа, от дурного обращения, пытались взбунтоваться против своих похитителей! Страшные драмы совершались на этих переселенческих кораблях. Случалось, что партия эмигрантов была изрублена через десятого ударами топора; иной раз ее удушали всю поголовно в наглухо запертом трюме; бывало и так, что экипаж, пересев на шлюпки, потоплял корабль со всеми находившимися на нем узниками! И теперь еще большие эмигрантские корабли устроены таким образом, чтобы можно было постоянно держать весь груз кулиев под угрозой обдавания струями горячего пара и обливания кипящей водой. На корабле «Dolores Ugarte» несчастные не хотели погибнуть, не отомстив своим мучителям: они подожгли судно, и все находившиеся на нем, капитан, матросы и пленники, сгорели в пламени пожара! Эти ужасающие случаи, хорошо известные в Китае, были причиной того, что торговля якобы «нанятыми» кулиями становилась все более и более затруднительной, и даже эмиграция вольных переселенцев, которая теперь сделалась уже правилом, была приостановлена на долгое время. Средняя смертность на переселенческих кораблях всегда превышала десятую часть перевозимого населения, а многие корабли высаживали на месте назначения только треть живого груза, взятого в месте отправления. В 1857 году 63 переселенческих корабля, которые брали «добровольных» эмигрантов для доставки в Гаванну, увезли 23.928 кулиев, из которых 3.342, то-есть около седьмой части умерли в дороге.

Но чем особенно отличается китайская эмиграция от переселения европейских колонистов, так это тем, что ряды его состоят почти исключительно из мужчин. Во время заселения калифорнских золотых приисков (placers) и австралийских «золотых полей», толпы европейцев и американцев, бросившихся на поиски драгоценного металла, были почти все молодые люди или мужчины в цвете лет и сил; но то были, в истории европейской эмиграции, исключительные факты. Пропорция белых женщин, которые отправляются в колонии, либо по одиночке, либо вместе с семейной группой, почти всегда значительна, и в период одного или двух поколений, численное равновесие между полами возстановляется. Совершенно иное явление представляет нам китайская эмиграция. Там выселяются только мужчины, и долгое время почти вовсе не видели китайских женщин ни в Новом Свете, ни в Австралии, ни в Приморской области, кроме тех, за которых за проезд и содержание в пути платили антрепренеры эмиграции: ни одна из них не предприняла, по собственному желанию, этого путешествия за море; процент лиц женского пола довольно значителен в ежегодной эмиграции только для Сингапура и Пинана, которые, по характеру их населения, могут считаться как бы китайскими землями и которые при том находятся сравнительно не далеко от Срединной империи. Число эмигрантов, выехавших из Гонконга с 1 января по 30 апреля 1881 г. было:

Мужчин—19.550; женщин—4.850, (4.449 в Сингапур); мальчиков—269; девочек—56 (40 в Сингапур); всего—24.735.

*Из Чифу ежегодно выселяется в Приморскую область масса китайского люда и в один Владивосток, по сведениям газеты «Владивосток», прибыло в весну 1897 года до 30 т. душ. В лето 1898 года наплыв китайцев-эмигрантов и рабочих достиг до 58 т. человек (?). Из Чифу в 1895 году выехало 28.529 человек, а из Амоя 74.012 душ.*

Отлив мужского населения в чужие края имел, между прочим, то следствие, что случаи детоубийства девочек стали гораздо чаще повторяться во многих деревнях морского прибрежья; многие родители не видят никакой будущности для своих дочерей, кроме как в замужестве, и рассуждают так, что лучше покончить с ними сразу, чем подвергать их несчастью оставаться весь век в девицах. Китайская женщина, не пользующаяся ни личной свободой, ни имущественными правами, не может выходить из семейного дома иначе, как по воле отца или мужа, и даже внутри государства ей редко позволяется делать дальние поездки. За исключением мандаринов, перемещаемых из одного города в другой по делам службы, китайцы редко возят с собой семейство; почти все торговые люди странствуют по Срединному царству без сопровождения своих жен и обзаводятся случайными семьями в отдаленных провинциях, куда они наезжают периодически, или где им приходится жить продолжительное время. Даже законом запрещено вывозить женщину из административных границ края. Так как замужняя женщина почти всегда разделяет судьбу главы семейства, то правительство хочет помешать тому, чтобы китаянки вступали в брак с иноземцами и, таким образом, способствовали размножению враждебных рас; напротив, эмигранты из Цветущего царства, принужденные брать себе жен между туземками, основывают на чужбине семьи, которые, разумеется, связаны узами родства с детьми Хань. По отношению к эмиграции за пределами империи этот закон, конечно, не имеет никакого смысла, так как он был издан лишь для стран подвластных Сыну Неба, а между тем он и там соблюдался силою привычки. Впрочем, всякое выселение, даже выселение мужчин, было долго не дозволяемо; всякое соприкосновение подданных богдыхана с заморскими варварами было воспрещено как пагубное для «пяти добродетелей» и для сыновнего почтения: эмигранты должны были уходить потихоньку, без ведома или несмотря на несогласие местных властей. Но выселение за границу приняло столь значительные размеры, особенно между хакками, в провинциях Фу-цзянь и Гуан-дун, и практиковавшийся еще недавно насильственный увоз кулиев, захватываемых в селениях морского прибрежья, лишил правительство такого большого числа подданных, что необходимо было, наконец, серьезно подумать об урегулировании эмиграционного движения, по соглашению с иностранными державами, и постараться сохранить за собой верховные права над выселившимися на чужбину китайцами. Невозможно, чтобы с течением времени, благодаря все более и более увеличивающейся легкости путешествий, эмиграционный поток не увлек также и женщин в чужие края, где мужчины их расы уже представлены сотнями тысяч индивидуумов. Мало-по-малу ближайшие к Китаю страны колонизации перестают считаться иностранной землей: эмигранты могут основывать там семью и оставлять свои кости, будучи уверены, что прах их будет почтен погребальными обрядами, как был почтен, на родине, прах их предков. Но, в глазах сынов Ханя, было бы тяжким преступлением оставить тело соотечественника в oтдаленной земле, где дети не могли бы воздать ему последних почестей. Поэтому китайцы, живущие в Калифорнии, в Перу или в австралийских колониях, у нас на Амуре организуют из себя общества взаимопомощи на предмет отсылки тех умерших в метрополию.

Хотя семейства совершенно китайские не могут основываться на чужбине, кроме как в исключительных случаях, выходцы из Срединного царства составляют, тем не менее, в странах, где они поселяются, один из важных элементов населения, благодаря своему неутомимому трудолюбию. Отличаясь крайней воздержностью и умеренностью потребностей, обладая способностью приспособляться ко всяким средам, занимаясь самыми разнообразными ремеслами, настойчивые в осуществлении своих предприятий, искусные в эксплоатировании человеческих страстей и слабостей, крепко связанные между собой в общества гласные и тайные, умеющие втереться всюду с изумительной пронырливостью, эти выходцы успевают там, где пропали бы колонисты других рас, и основывают благоденствующие общины. В борьбе за существование они имеют на своей стороне то преимущество, что легко выучиваются говорить, хотя бы с грехом пополам, коверкая слова, на языках различных стран, которые они посещают, тогда как иностранцы очень редко дают себе труд изучать китайский язык. Семья, которую основывает сын Ханя в своем новом отечестве, всегда делается китайской, к какой бы национальности ни принадлежала мать, к сиамской, тагальской или яванской. Как представители высшей цивилизации, отличающиеся, вообще говоря, лучшими манерами, чем туземцы, китайцы почти всегда, если только не в Японии, считаются хорошей партией, и их сватовство встречает благоприятный прием. Китайская кровь везде слывет «крепкой кровью»; дети, родившиеся от брака китайца с иностранкой и даже от брака китаянки с иностранцем, почти всегда имеют китайский тип: смешение крови делается в пользу более сильной расы. Таким то-образом выходцы из Срединного царства основывают прочные общины на чужбине, как бы маленькие «Китаи», несокрушимые, кроме как посредством поголовного избиения. Области, где они всего прочнее водворились,—это речные бассейны, которые спускаются из Юнь-нани и Сы-чуани в Индо-Китай; с этой стороны, как и на другой оконечности империи, в Маньчжурии и внутренней Монголии, они завоевывают страну постепенно, шаг за шагом, посредством земледелия, торговли, распространения гражданственности между туземными племенами. Спускаясь по течению рек, колонисты, пришедшие по суше, неизбежно должны сойтись в Сиамском королевстве со своими соотечественниками, прибывшими морским путем.

В чужих краях, где китайские эмигранты не вступают в конкурренцию с господствующей расой, они скоро делаются необходимыми людьми. Так, например, английская колония Сингапур обязана своим цветущим состоянием, главным образом, китайцам; без них все промышленное и торговое движение этой колонии тотчас же остановилось бы. Но есть другие страны, где они находят соперников в работе и конкуррентов, которые их проклинают. Так, в то время, когда английская колония западной Австралии, очень мало населенная и неимеющая других богатств и рессурсов, кроме лугов и пастбищ, нуждается в китайских колонистах для того, чтобы наблюдать за стадами скота, содержать в порядке сады, ввести и развить в крае кое-какую промышленность и ремесленность, процветающие штаты Квинсленд, Новый Южный Валлис, Виктория, в восточной Австралии, стараются, напротив, избавиться от желтолицых пришельцев, слишком трудолюбивых, слишком воздержанных и умеренных в своих потребностях, слишком бережливых, а главное—слишком легко удовлетворяющихся скудной заработной платой, на взгляд белокожих рабочих. Китайцев упрекают в том, что они мало-по-малу монополизируют некоторые промыслы или ремесла, как женские, каковы, например, мытье полов и стирка белья, так и самые тяжелые мужские работы, эксплоатацию рудников и копей; как ни малы их заработки, они, однако, в конце концов, всегда успевают разбогатеть, тогда как их конкурренты кавказской расы беднеют; при этом они не оставляют в крае никакого следа своего пребывания, и их маленькия сбережения регулярно отсылаются на родину через особых уполномоченных. Подушная подать, налагаемая, вопреки трактатов, стеснительные меры всякого рода, и, во многих случаях, даже прямые гонения и кровавые погромы повели к тому, что уменьшили во многих австралийских калифорнийских графствах число китайских колонистов, или даже совершенно отвратили эмиграционный поток. Пекинское правительство согласилось подписать с Соединенными Штатами трактат, ограничивающий право поселения его подданных на американской почве; точно также власти Филиппинских островов и голландских колоний в Зондском архипелаге противопоставляют препятствия всякого рода прибытию китайцев, не позволяя им селиться иначе, как только в указанных местах, воспрещая им различные профессии, облагая их особенными податями и поборами, подвергая их всевозможным полицейским придиркам и формальностям; но движение, уносящее излишек китайского народонаселения к прибрежным странам Тихого океана, сделалось уже неудержимым; в лучшем разе можно только замедлить его на время или переместить его ход. Даже Аравийский полуостров начинает получать китайских переселенцев: магометане Срединного царства каждый год принимают участие в паломничестве в Мекку, и некоторые из них остаются в стране. Что бы ни делали, взаимные сношения разноплеменных народов все более и более учащаются, и на тысяче точек земного шара зараз встает этот вопрос первостепенной важности, вопрос о примирении между белыми и желтыми представителями человеческого рода, резко различающимися между собой идеалом, характером, традициями и нравами.

Пребывание такого множества сынов Хань в чужих краях имеет, без сомнения, не менее важности для обновления Китая, чем присутствие иностранцев в самой стране. Терпеливые и внимательные наблюдатели, китайцы хорошо сохраняют в памяти все уроки, которые дает им трудная жизненная борьба, и умеют действовать сообразно этим урокам, видоизменяя свои поступки и усвоивая себе чужеземные искусства, не с юношескими увлечением японца, но с решимостью и непобедимой настойчивостью. Гордые длинным прошлым своей многовековой цивилизации, ясно сознающие, в чем именно та или другая из их промышленностей, тот или другой из их обычаев может превосходить иностранные практики, китайцы вовсе не обнаруживают наклонности бросаться зря, без всякого разбора, в подражание английским модам: они не наряжаются в странные европейские костюмы, как японцы, чтобы походить на «рыжеволосых варваров», но они отлично видят, какие выгоды могут извлечь из полезных западных изобретений, и далеки от того, чтобы отвергать эти изобретения единственно по причине их происхождения. За исключением мандаринов, которые заинтересованы в сохранении своих привилегий и употребляют все усилия и средства, чтобы удержать существующий порядок вещей, масса нации очень хорошо понимает, как много она может выиграть от изучения наук и искусств, которые приносят ей западные люди. Больные толпами являются в госпитали и лечебницы, основанные европейцами в Тянь-цзине, Шанхае, Амое, Фу-чжоу, Нин-бо; своеобразная китайская фармакопея, где магические средства играли столь важную роль, приближается мало-по-малу к лекарствоведению западных народов; употребление вакцины (коровьей оспы) заменило опасный способ натурального оспопрививания через ноздри, и там и сям из бесчисленной массы туземных лекарей-эмпириков выступают серьезные врачи практики, изучившие анатомию, физиологию, гигиену. В торговых городах морского прибрежья открылись европейские школы, и воспитанники их не оказались неспособными к изучению какого-либо из предметов, преподаваемых иностранными наставниками; они учатся даже музыке «варваров», к которой прежде их считали совершенно нечувствительными, и, благодаря чрезвычайной тонкости их слуха, они делаются если не тонкими ценителями европейской музыки, то искусными музыкантами. Несмотря на особенные трудности, которые представляют сочинения, переводимые на язык столь отличный от языка, на котором они задуманы и написаны, сокровище книг научного содержания и других, переложенных китайцами на свою речь, простирается уже до нескольких тысяч названий. Им отказывают вообще в способности понимания чисел, а между тем именно математические сочинения всего более требуются китайской публикой: геометрия Евклида или книга «Элементы количества», китайский перевод которой был начат миссионером Риччи в 1608 году, сделалась классическим творением и выдержала множество последовательных изданий. Периодические издания, основанные иностранцами в открытых внешней торговле городах, имеют большое число туземных читателей, даже когда они не трактуют о делах Китая: так издаваемая в Шанхае ежедневная газета Шунь-бао, которая занимается исключительно заморскими нациями, поставив себе задачей описывать их жизнь, нравы, обычаи, этикет, имела еще в 1877 году не менее 8.000 подписчиков все туземцев. Кроме этой газеты весьма большим распространением пользуется Синь-вэнь-бао. Провинции по нижнему течению Голубой реки, то-есть те, которые находятся в наиболее частых сношениях с иностранцами, были и есть самые богатые писателями, несмотря на постигшие этот край бедствия междоусобной войны, и уже некоторые из этих писателей осмеливаются критиковать слова древних авторов, благоговейно передаваемые от поколения к поколению. В одном Шанхае выпускается пять ежедневных газет, из них одна чисто юмористическая. Предметами насмешек служат конечно рыжеволосые варвары. Одну из распространенных шанхайских газет издает «Китайское общество прогресса».

Само правительство должно было уступить давлению общественного мнения и в 1868 г. учредило, при Цзяннанском арсенале, переводное бюро, для издания главнейших произведений иностранных литератур, относящихся к наукам. С 1868 по 1879 год в этом арсенале было переведено 142 сочинения, заключавшие 378 томов, и из них продано публике 83.454 экземпляра; кроме того, издано 27 карт, разошедшихся в количестве 84.774 оттисков. Далее правительство основало в Пекине, под именем Тун-вэнь-гуань, административную коллегию или лицей, где обучают языкам: английскому, французскому, русскому, немецкому, и где курсы физики, химии, медицины, физиологии, астрономии, а также чтения по сравнительному законодательству поручены иностранным профессорам, в помощь которым даны репетиторы из туземцев; большинство лекций читается на английском языке, но постоянные упражнения поддерживают до конца курса учения практику других европейских языков. Административный персонал империи набирается частию в этой школе, которую в 1876 г. посещали около сотни воспитанников. Кроме того, правительство, следуя примеру Франции, учредившей свои высшие училища в Риме и Афинах, основало в городе Гартфорде, в штате Коннектикут, великолепное учебное заведение, где около сотни молодых китайцев, воспитываемых на его счет, должны были проводить около пятнадцати лет, изучая науки и промышленные искусства. Но в 1881 году оно упразднило это заведение, вследствие неблагоприятного отзыва, данного словесником коммиссаром, который с ужасом констатировал тот факт, что молодые китайцы сильно американизировались в нравах и понятиях; отныне образование этих питомцев империи должно доканчиваться в Европе.

*Наконец в июне 1898 года указом богдохана повелено немедленно открыть в Пекине университет для преподавания различных наук практического характера, не исключая и военных. Вместе с тем приказано для подготовления контингента университетских слушателей открыть в главнейших городах особые подготовительные училища. Преподавание наук во вновь открытом высшем учебном заведении будет поручено иностранным профессорам, из которых половина англичан и по два человека французов, немцев, русских и японцев.*

По-китайски слово цзяо применяется одинаково к образованию и к религии: учение рассматривается как своего рода религиозный культ. Уже тысячи лет господствует принцип, признаваемый всеми обитателями Срединного царства, что родители должны стараться дать образование своим детям мужеского пола. Все города и все деревни должны иметь школы, наставники которых получают содержание от общины или от околотка и выбираются свободно советом отцов семейств. Люди состоятельные держат одного или нескольких воспитателей в своих семействах; другие, кто победнее, посылаюсь своих сыновей в дневные школы, внося крайне умеренную плату за ученье; в больших городах существуют вечерние классы, посещаемые мальчиками, которые должны заниматься в продолжение дня, чтобы зарабатывать себе средства к жизни или содержать своих родителей. Дети, от природы любознательные, терпеливые, прилежные, привыкшие к порядку, с истинной страстью учатся читать те несколько сотен слов, которые необходимы им в житейском обиходе; у них нет времени, чтобы достигнуть основательного знания словарей, и сокровищница преданий остается для них закрытой; однако малейший письменный знак, который они разбирают, необходимо пробуждает соответственное понятие в их уме; это не простой звук, лишенный смысла, как слог, складываемый по буквам европейским ребенком; машинальное чтение, в роде того, которое так часто практикуется в школах западных стран, было бы совершенно невозможно в Китае: там нужно подумать слово прежде, чем произнести его. Оттого-то простой народ питает такое глубокое уважение к знанию грамоты: простолюдины рассматривают с некоторого рода благоговением надписи и мудрые изречения хороших писателей, которые украшают аппартаменты, дома, публичные здания, и которые, так сказать, превращают весь Китай в обширную библиотеку. Они почитают даже бумагу, как будто нарисованные на ней слова составляют самую науку, и простирают это благоговение к письменам так далеко, что организуют из себя общества, которые ставят себе задачей—препятствовать профанации разбросанных рукописей и разрозненных книг, сжигая их с уважением.

Так называемые «ученые» или грамотеи и правительство, которое они представляют, также были предметом их суеверного поучения: люди, на долю которых выпало счастие проникнуть в тайны письма, казались им почти полубогами. Но события последнего времени не могут не уменьшить в сильной степени традиционного благоговения толпы к грамотеям. Она поняла, что их наука пуста и бесплодна, и что иностранцы, не изучая «пяти классиков», успели сделать изобретения гораздо более драгоценные, чем тот или другой комментарий на слова Конфуция. В этом сознании заключается целая нравственная революция, которая не преминет проявиться и политическими последствиями. «Престиж» или обаяние власти ослабевает, и мандарины тщетно стараются поддержать его. Известно, к каким страстным спорам и дипломатическим столкновениям подал повод вопрос о тройном повержении ниц, которое прежде чужеземные министры обязаны были совершать перед особой богдыхана, когда Китай, не соглашаясь еще признавать иностранные державы как равных себе, не аккредитовал сам постоянных посланников на Западе и в Новом Свете. Наконец, послы европейских правительств своими угрозами порвать всякия сношения с Пекинским двором или даже вернуться врагами достигли того, что их освободили от этой унизительной церемонии; но мандарины были совершенно правы, смотря как на одно из важнейших событий на этот факт, такой пустячный повидимому, который однако должен был иметь неминуемым следствием умаление императорского величества в глазах его подданных. Оттого они старались просто отрицать самый факт; изданные их иждивением брошюры рассказывали читателям, что чужестранные посланники были точно поражены громом при лицезрении священной особы Сына Неба, и что богдыхан, в своем неисчерпаемом милосердии, соблаговолил возродить их к жизни. Однако отмена обряда падения к стопам императора, по отношению к дипломатическим представителям, является лишь второстепенным случаем, в сравнении с тем унижением, которое должны терпеть китайские ученые по милости западных людей. Простые крестьяне, носильщики тяжестей, которые не употребили лучшую часть своего существования на изучение знаков письма, видят и понимают, как сильно уменьшается расстояние, отделявшее их от грамотного класса: центр тяжести перемещается в Срединной империи в пользу народа и в ущерб власти, и политические перевороты являются как роковое следствие эволюции, совершающейся в умах. *Особенно поразило всех сторонников дореформенного почитания классиков в Китае опубликование в мае месяце 1898 года указа богдыхана, в котором рекомендовалось при экзаменах обращать внимание не на витиеватость и красоту стиля, а на истинную суть дела, и предлагалось задавать темы на вопросы практически важные, а не на объяснения классических текстов или изречений*.

Говорят еще о неподвижности Срединного царства, как это делают многие, совершенно несправедливо: нигде не было более революций, нигде не перепробовано более правительственных систем, как в этом царстве. Китай тоже изменяется и сообразуется с правилом одного из своих древних мудрецов, цитируемого Конфуцием: «Если хочешь усовершенствоваться, ты должен обновляться каждый день!» Но легко понять, почему преобразования совершаются теперь медленнее в Китае, чем в других странах. Жители Срединной империи проникнуты сознанием, что они были долгое время цивилизованной нацией по преимуществу, и даже они могли думать в течение многих веков, что кроме них на земле нет другого образованного народа; они были окружены только варварами, дикарями или населениями, которых они же научили всему, что те знали. Они считали себя единственным народом, летописи которого восходят далеко в глубь веков, единственной нацией, которая пользуется привилегией долговечности. И вот, вдруг они узнают, что за морями, пустынями и плоскими возвышенностями, опоясывающими их обширное государство, существуют другие народы, которые, не будучи им равными по древности истории, превосходят их в знании и в промышленности! Мир раздвигается и заселяется вокруг них: эти внешния пространства, которым они давали также незначительное протяжение на своих старинных картах, показываются такими, какими они суть в действительности, в десять раз более обширными и в два раза более населенными, чем Китай; превосходство, сознание которого так приятно ласкало самолюбие, ускользает от них окончательно. Конечно, не без чувства горечи надменный народ должен был признать относительное умаление своей роли в мире, и не легко ему унизиться до того, чтобы ходит в школу иностранных наций. Он делает это, однако, но не теряя чувства собственного достоинства; он изучает науки и индустрию Европы не как ученик, но скорее как соперник, который хочет усвоить себе рессурсы противника, чтобы с помощью их вести с ним борьбу.

Давно была пора, чтобы какой-нибудь внешний толчек заставил Китай вступить на путь самообновления. Наука в Китае превратилась в простое искусство хорошо владеть кистью, чтобы воспроизводить красивыми знаками классические формулы. Гордые сознанием, что обладают посредством своих идеографических письмен языком поистине всемирным, китайские ученые, которые в то же время и полновластные господа нации, дошли до того, что стали смотреть на чтение и письмо, т.е. простые средства к приобретению знаний, как на самую науку. Учиться читать—такова была главная и единственная задача, которой они посвящали свою жизнь. Они были наверху славы и почета, когда, в конце длинного курса ученья, им удавалось постигнуть все тайны их письменного языка. Жизнь человеческая слишком коротка для этого столь продолжительного усвоения искусства читать древних авторов, и изучившему их не остается времени дли самостоятельного изучения окружающего мира и приобретения каких-либо реальных знаний; невежды относительно явлений настоящего, не умеющие проникать умственным взором сквозь завесу будущего, эти «ученые» занимаются только прошедшим; они сводят все к традиции, к прежде бывшим примерам, которые они находят у классиков; там же ищут они и правила управления государством. Уметь писать и понимать оффициальные бумаги, уметь отыскивать в сокровищнице древней мудрости формулы обрядностей и церемоний, которым должно следовать во всех важных актах жизни общественной и политической,—не есть ли это в самом деле то, что отличает главным образом мандарина от простых смертных, не есть ли это причина его престижа, единственный предлог, на который он может ссылаться, чтобы требовать повиновения?