V. Бассейн Менама

Западный Сиам, земли шанов и лаосов

В сравнении с другими речными бассейнами полуострова, покатость Индо-Китая, пробегаемая Менамом, или «Матерью Вод», не очень обширна, но она занимает центральное положение, которое должно было обеспечить ей первостепенную важность в истории Индии по ту сторону Ганга. Менам и многие другие, менее значительные, реки, соединяющие свои устья в одной и той же дельте, изливаются в море у северной оконечности залива, далеко вдающагося внутрь материка, и окружность которого имеет не менее 1.500 километров протяжения. Вход в Менам образует как бы центр обширного круга, к которому сходятся, с одной стороны, морские пути кораблей, с другой—дороги речных долин. На пространстве от Бенгальского залива до залива Тонкинского, сиамское прибрежье составляет географическую середину Индо-Китая. Пользуясь исключительными выгодами своего географического положения, нация, которую иностранцы называют «сиамскою», но которая дает себе имя Тай, т.е. «Вольные люди», играла, на восточном полуострове двух Индий, первенствующую роль и оказывала наибольшее цивилизующее влияние на дикия населения внутренности материка; равным образом, в течение своей исторической жизни страна Сиам, вообще говоря, владела наиболее обширным пространством территории за чертой естественных границ бассейна реки Менам. И теперь еще, хотя стесненное с одной стороны английскими владениями, с другой—Камбоджей, вассальным государством, подвластным Франции, Сиамское королевство обнимает, вне бассейна Менама, значительную часть Малайского полуострова и собирает дань с многочисленных народцев, живущих в бассейне Меконга и в бассейне Салуэна. Но ни действительные размеры сиамской территории, ни число находящихся на ней жителей неизвестны точным образом: приблизительно исчисляют пространство королевства Сиам в 633.000 квадр. километров, а население в 10.000.000 душ.

Река Менам берет свое начало в земле лаосов, там, где остается уже лишь узкий пояс гористых местностей между двумя параллельными течениями Салуэна и верхнего Меконга. При вступлении в шанское государство Ксиен-май, река носит уже барки, и во всей сиамской стране в собственном смысле она судоходна для небольших судов; пароходы поднимаются по реке в нижнем её течении, оживляемом волною прилива. Растительность так густа на берегах Менама, что во многих местах вода не имеет видимых берегов: чащи лиан и листьев кажутся выходящими прямо из реки, и над этими чащами высоко поднимаются стройные стволы пальм, толстые стебли бамбуков и растения габби-габбе. Прежде чем излиться в залив, река выделяет из себя боковые разветвления и соединяется с различными второстепенными реками, которые походят на нее своим гидрологическим режимом. Во время годового периода разливов, т.е. с июня до ноября, выступающие из берегов потоки превращают в обширное, но неглубокое море наибольшую часть нижних равнин. На затопленной почве, по которой реки и речки разносят свой плодотворный ил, пышно растет рис, и по всем направлениям снуют барки, проходя над рвами и канавами, вырытыми через необозримую шахматную доску рисовых полей. Некоторые из потоков низменной области не возвращаются вполне в свое русло, и постоянные, не просыхающие болота, скрытые под высокой травой, тянутся на далекое пространство. Река Хорайок, которая соединяется с Менамом, недалеко от его устья, посредством искусственного канала, есть один из этих ленивых потоков, окаймленных болотами. Слоны бродят стаями по берегу Менама, вытягивая свои хоботы, чтобы обнюхать издали мимо идущие барки, но они не опасны, благодаря глубине воды.

Различные реки равнины, центр которой занимает город Банкок, не соединяются в один поток, чтобы излиться в море; но вся северная часть залива, куда впадают пресные воды, отделена от открытого моря подводной косой в форме полумесяца, которая тянется на пространстве около сотни километров между восточным и западным берегами бухты. Большие суда не могут перейти через порог и останавливаются километрах в пятнадцати от устья; в часы отлива только плоскодонные барки отваживаются переходить бар, суда же, вмещающие от ста до пятисот тонн, рискуют пускаться между волнами прибоя только при высоком стоянии воды. Ил, приносимый реками, отлагается в ограниченном песками бассейне, где разбиваются волны, набегающие с открытого моря. Вся низменная равнина, в соседстве моря, состоит из тонких слоев песка и глины, залегающих на нижнем пласте, в котором содержатся морские раковины. Колодец, выкопанный в городе Банкоке, на глубине всего только 6 метров, уже проходит через этот пласт, отложенный морем. Таким образом геологическое свойство почвы представляет очевидное доказательство постепенного распространения суши в область океана.

Страна Сиам не имеет других многоводных рек, кроме Менама и соседних потоков; повсюду в других местах, как на востоке, по направлению к Камбодже, так и на юге, на Малайском полуострове, морская покатость слишком узка, чтобы давать начало значительным рекам. Вся восточная область Сиамского королевства изливает свои воды в обширный бассейн Меконга, главной реки Кохинхины. Водораздельные горные цепи, почти сплошь покрытые лесами, были перейдены лишь на небольшом числе пунктов европейскими исследователями: Шомбурком, Мак-Леодом, Спраем, О'Рили, Бастианом, Муготом. Дорога из Мульмейна в Банкок через Рагейн, так же, как дороги из Мульмейна в Киен-Май, из Тонгу в Моне и в Киен-Тонг, были исследованы европейцами; но некоторые области, именно около истоков Менама, едва известны. На востоке, между Менамом и Меконгом, земля даосов гориста: путешественник Мугот, который прошел ее с юга на север, между городом Аютиа на Менаме и городом Люанг-Прабангом на Меконге, говорит о величественном виде горной цепи, которая господствует на востоке над долиной Менама и южная оконечность которой тянется к востоку до границ Камбоджи. С уединенного пригорка Патави, возвышающагося в 60 километрах к северо-востоку от города Аютия, обширный амфитеатр этих гор, занимающий весь горизонт севера и востока, представляет грандиозное зрелище.

Впереди этой цепи, напротив холма Патави, высится Прабат, священная гора сиамцев, которые ходят туда поклониться следу, оставленному ногой Самона-Кодома, «святого пастыря». Вокруг божественного отпечатка, нагроможденные в беспорядке скалы носят на себе другие знаки, похожие на шаги тигров, слонов и других животных; по словам сиамской легенды, Будда переходил через гору в сопровождении бесконечного кортежа лесных зверей; эти следы ног животных, неизследованные еще ни одним геологом, глубоки, хорошо моделированы и отчетливы, как будто они были сделаны в мягкой глине. На востоке, близ гор, которые покрывает обширный «лес Огненного короля», Донг-Пайа-Пай, поверхность скал покрыта, на протяжении около 15 километров по ширине, железной рудой, разбросанной глыбами, похожими на аэролиты. В формациях, окружающих холм Патави, видны также окаменелые стволы деревьев, принадлежащих к ныне растущим в крае породам, а самая горка испещрена, от действия теплых минеральных ключей, различно окрашенными полосами, представляющими, в глазах туземцев, «тени и лучи Будды». Далее на север, за Коратскими горами, страна чрезвычайно богата металлоносными залежами, медью, оловом, сурьмой, магнитным железняком. Жители разработывают почти только эту последнюю руду; в некоторых местах они промывают песок ручьев, чтобы собирать содержащийся в нем золотой порошок.

Область Сиама и Камбоджи, которую озеро Танле и продолжение его бассейна отделяют от остального Индо-Китая, гориста в одной части своего протяжения; над равнинами возвышаются острововидные массивы, которые, при незначительном понижении уровня почвы, превратились бы в настоящие острова; одна гора, к северу от Шантабуна, достигает даже высоты 1.912 метров. Другая, менее высокая вершина, стоящая непосредственно на восток от Шантабуна, носит название Кох-Сабап, что значит «гора драгоценных камней» (637 метров); временные ручьи, бороздящие её бока, приносят в окружающие земли рубины, яхонты и другие ценные кристаллы, которые плантаторы продают китайским торговцам галантерейными товарами.

Климат Сиама отличается физически от климата Бармании и Передней Индии, под теми же широтами, только местными явлениями, происходящими от положения покатостей относительно стран света и от формы морских берегов. Во всем своем составе, страна Мюанг-Тай, на протяжении 2.000 километров. которое ей приписывают по направлению с севера на юг, находится в поясе попеременных муссонов, юго-западного, приносящего дожди и грозы, и северо-восточного, восстановляющего сухую погоду. В Банкокской равнине, географическом центре страны, годовой круговорот ветров воспроизводит, в больших размерах, явления вращения, представляемые суточной бризой. Дождливый юго-западный муссон, начинающийся вообще в мае месяце, поворачивает постепенно к западу, чтобы уступить место, в конце сентября, северным и северо-восточным ветрам, которые, в свою очередь, мало-по-малу отклоняются к юго-востоку и к югу, прежде чем воздушные токи возобновят свое круговращательное движение по циферблату небес. Обыкновенные колебания термометра в течение дня, в Банкоке, составляют от 27 до 30 градусов Цельсия; в самые жаркие дни температура не превышает 35 градусов; но в сухое время года, которое соответствует зиме, термометрический столб ртути иногда опускался до 12 градусов по ночам. Жара действительно тягостна только перед наступлением сезона дождей, в марте и апреле, когда северо-восточный ветер перестал дуть, а дождливый муссон еще не установился. Дожди, выпадающие на Сиамское государство, должны быть менее обильны, нежели атмосферные осадки в Бармании, так как между этими двумя странами возвышается горная цепь, задерживающая облака при проходе; тем не менее, толщину годового слоя дождей, выпадающих в бассейне Менама, исчисляют, приблизительно, в полтора метра, следовательно, количество дождевой воды там вдвое больше, чем во Франции. Иностранцы акклиматизируются только после того, как перенесут сильный катарр; однако, малария там менее опасна, чем в Бенгалии, Бармании, на Яве и Суматре.

Большинство растительных видов те же самые, что и в Бармании; однако, китайская флора там очень сильно представлена: физиономия растительного мира нечувствительными переходами постепенно изменяется от Китая к Индо-Китаю. То же самое нужно сказать и о животном царстве. Слоны очень многочисленны в лесах Лаоса и в некоторых частях бассейна Менама; в окрестностях бывшей столицы Аютиа еще устраиваются большие королевские охоты, и иногда сотни этих животных излавливаются в одну облаву. Лаосские слоны, как говорят, самые умные во всем Индо-Китае, но сиамцы не умеют их так искусно дрессировать, как индусы. Известно, что таи, так же, как их соседи барманцы, питают особенное почтение к животным альбиносам и преимущественно к слонам, называемым «белыми», хотя они не всегда имеют право на такое название: светлый цвет глаз и шерсти на висках считается достаточным для того, чтобы эти животные могли быть причислены к священным существам. Слон, у которого глаза в точности имеют желаемую окраску, получает титул царя; другие, смотря по степени достигаемого ими совершенства, принимают почетные имена, присвоенные министрам, губернаторам и другим высокопоставленным особам; белые обезьяны тоже пользуются титулом «высших чинов», и к их услугам сановники государства. Сиамцы—самые ревностные буддисты после тибетцев: они не убивают ни одного животного, не разбивают ни одного яйца, не едят мяса иначе, как в том случае, если животное было убито другими, обыкновенно китайцами; но есть множество животных, умерщвление которых было бы делом преступным. Ворон—одна из птиц, наиболее уважаемых сиамцами, которые видят в нем сверхъестественное существо. На кровле каждой хижины обитает зверек тук-гай, род ящерицы игуаны, покрытый красными крапинками, похожими на гноевые прыщики; на него смотрят как на покровителя дома, который он избавляет от насекомых и крыс; через равные промежутки времени он испускает крики или, вернее сказать, резкия ноты, в роде звуков, издаваемых сверчком: это домашние часы. Высокие муравейники термитов считаются священными у лаосов и даже у сиамских буддистов, по причине их сходства с пагодами, и во многих местах нарочно ставят хижины рядом с этими муравьиными пирамидами, вид которых приносит благополучие; правда, что это соседство может быть гибельно дому, но когда все дерево избы съедено муравьями, то, при тамошнем обилии леса, легко построить новые хижины. Миссионер Брюгьер рассказывает, что в его время талапуаны строили свои библиотеки посреди прудов и озер, дабы не иметь надобности воевать с термитами; они должны были распускать паруса, чтобы идти изучать книжную мудрость. Мир насекомых представлен в стране Мюанг-Тай бесконечным числом видов. По вечерам светляки кружатся светящимися тучами вокруг деревьев; иногда они как будто составляют одно существо, и блеск их попеременно то угасает, то снова вспыхивает; атмосфера помрачается и озаряется через правильные промежутки времени. Воды реки, как и воды залива, очень населены, и прибрежные жители ходят на барках собирать рыбу, которая ловится, как в огромный невод, в сети корней ризофор или корнепусков. Один вид ската, «луна», или круглянка, tetraodon, которая прицепляется к килю кораблей, издает время от времени жалобный крик. Различные породы китообразных, маленькие киты, дельфины, морские свиньи резвятся стаями вокруг плывущих судов; акулы поднимаются, с приливом, по реке до самого Банкока и даже выше этого города. Сиамцы, как и барманцы, употребляют икру маленьких морских раков (креветок) и рыбу, уже испортившиеся, для приготовления нгапи, этой неизбежной приправы их трапезы.

Жители Сиама почти все принадлежат к одной и той же расе: шаны, лаосы, или лаонцы, и сиамцы представляют лишь различные подразделения народа таи, более или менее цивилизованные, и одни из них еще независимы, другие состоят под властью королевской Бармании, английского правительства или государя, царствующего в Банкоке; многие племена Ассама, Манипура и Китая того же происхождения и приближаются к сиамцам наречиями и физическими чертами. Шаны в собственном смысле очень многочисленны в области барманского верховья Иравадди и её китайских притоков, на берегах Салуэна; кроме того, они переселились массами в ту часть бассейна Ситтанга, которая сделалась английской территорией. В верхней Бармании шаны называют себя тем же именем, как и их единоплеменники в Южном Юннане: это пеи, или паи (пайи, паю); на берегах Иравадди они до такой степени смешались с барманцами. что их первоначальный тип и язык почти совсем исчезли; в соседстве с Китайской империей есть также много таких, которые походят на китайцев желтоватым цветом кожи и тонкими чертами лица; но главная масса сохранила свои отличительные черты. Некогда они были настолько многочисленны, что образовали значительную империю, но затем разделились на несколько мелких государств, управляемых патриархально главарями, или цобуа, которые платят дань одному из соседних королевств. Пеи, или северные шаны, почти все малорослы, а цвет кожи у них немного темнее, чем у европейцев; скошенность их глаз почти незаметна, но лицо у них широкое, с большими челюстями и выдающимися скулами, обрамленное черными, гладкими волосами. Выражение физиономии вообще кроткое и задумчивое, почти меланхолическое; однако, они общительны, веселы в разговоре и очень любят музыку; они играют на струнных и духовых инструментах, на гитарах, барабанах, флейтах и трубах. Обыкновенный цвет их одежды—темно-синий, почти черный, извлекаемый из дикого индигового дерева; широкий тюрбан, длиною около пятнадцати метров (21 аршин), обвивается вокруг головы, ниспадая на затылок золотыми и шелковыми бахромами. Женщины носят различные серебряные украшения, диадемы, серьги, пуговицы, очень тонкой и отчетливой работы, которые выделываются в самом крае. В некоторых долинах этою деликатною работою занимаются миряне, в других местах духовные; хозяйки почти все занимаются тканьем материй, окраской их и вышиваньем, и плетут из соломы разные изделия с таким же искусством, как тосканки. Из этого видно, как мало заслуживают шаны обидного имени «белых варваров», которым их награждают китайцы: отличные земледельцы, они умеют орошать свои поля при помощи каналов, остроумно снабженных шлюзами и водоспусками. В то же время шаны очень искусные торговцы и пускаются очень далеко из своего родимого края, развозя различные товары. Они имеют собственную азбуку, и между их буддийскими жрецами или ламами число ученых довольно значительно.

Лова, более известные под именем лаосов, или лаонцев, родственны шанам и живут в северных областях страны Сиам, в особенности между Салуэном и Меконгом. Более или менее смешанные с дикими населениями, они представляют большое разнообразие типов, так что во многих местах путешественник лишь с трудом может распознать, среди какой расы он находится в действительности. Во все времена, полководцы победители имели привычку забирать массами всех жителей покоренной провинции и уводить их далеко от родины, вновь заселяя край пленными из других опустошенных областей; таким образом народы распределялись по разным местностям в величайшем беспорядке. Земля Лаос делится на королевства, начальники которых, вассалы сиамского короля, обязаны присылать последнему через каждые три года дань, состоящую из цветков, серебра, золота и различных произведений своего края. Жители группируются в три обособленные разновидности: «белые», которые не татуируются, «черные» и «зеленые», которые употребляют эти цвета для окраски себе лица; их делят также на «белобрюхих» и «чернобрюхих». Эти последние, которые татуируются, разрисовывая себе живот и бедра цветущими ветками, живут преимущественно около верховьев Менама; это наименее цивилизованные, и селения их очень редко посещаются китайскими торговцами. По направлению к югу замечается постепенный переход от лаонцев к сиамцам, но в округах, где первые сохранили чистоту своей расы, они превосходят южных таев ростом, физической силой, правильностью черт лица. В долинах, спускающихся к Меконгу, пропорция зобатых весьма значительна; есть деревни, где все женщины имеют зоб и даже тщеславятся этим. Путешественник Мугот говорит, что лаосы более скромны, чем их соседи сиамцы, менее докучливы, но зато менее вежливы и мало расположены оказывать гостеприимство; они охотно предаются торговле, и каждое селение обладает большим числом вьючных слонов, до пятидесяти и даже до сотни голов. Язык лаонцев, так же, как и язык шанов, едва разнится от сиамского диалекта словарем, но выговор его мягче, так что его сравнивают с щебетаньем птиц; письменные знаки отличаются от сиамских. Буддийские жрецы чрезвычайно многочисленны; в долине Меконга они, говорят, составляют восьмую часть населения.

Кемпфер рассказывает, что в его время лаонцы хвастались, что они научили сиамцев письму и языку священных книг; но они сами признают преобладающее влияние цивилизации, пришедшей из центрального царства, т.е. из Китая. Почти все предметы меблировки, находящиеся в лаонских домах прибрежных деревень Меконга, китайского изделия, равно как и этикет, соблюдаемый придворными мелких государей Лаоса, заимствован у китайцев; гражданский порядок семейства регулируется законами Срединной империи, так же, как в наибольшей часта Полуострова. Только богатые люди имеют по нескольку жен, из которых первая носит титул законной супруги и командует другими сожительницами своего мужа; знатные особы придают большую цену чистоте благородной крови, и дети от жены низкого происхождения не могли бы наследовать главе лаонского государства. В прежнее время, до оффициальной отмены рабства на всем пространстве Сиама, богатые лаонцы владели многочисленными невольниками, военнопленными, несостоятельными должниками или уголовными преступниками, и употребление порабощенных рук делало труд позорным занятием. На Меконге, там, где мандарины имеют еще целые полчища слуг, с которыми они, впрочем, обращаются хорошо, леность составляет национальный порок, тогда как во внутренних округах, где каждый трудится для самого себя, население вообще очень деятельно и не менее шанов трудолюбиво в земледельческих работах и различных ремеслах. Подобно шанам и барманцам, лаосы очень искусно делают музыкальные инструменты, и их национальные арии отличаются трогательною нежностью.

Сиамцы в собственном смысле населяют область морского прибрежья; это самые цивилизованные из таев, но не самые чистокровные, ибо к ним примешались весьма различные этнические элементы, постоянно привлекаемые в край торговыми сношениями; всего более способствовали видоизменению тайского типа китайцы, барманцы, малайцы. По этимологии, предлагаемой в самой стране, имя Саям или Сиам означает, будто бы, «Три», потому что некогда край был населен тремя расами, которые с течением времени слились в одну нацию; другие производят это название от слов сая, сама, само, означающих соответственно: «самобытные», «смуглые», «темнокожие». Но не существует ни малейшего сомнения относительно смысла наименования таи, которым сиамцы всего чаще обозначают себя: слово это значит «свободные люди», так сказать, «франки» Индокитая.

Взятые в массе, сиамцы—среднего роста и пропорционально сложены, цвет кожи у них смуглый, желтоватый, глаза черные и широко раскрытые, лицо несколько широкое, но не на столько плоское, чтобы их можно было причислить к так называемому «монгольскому» типу. Мужчины имеют редкую бороду, которую они очень тщательно выщипывают, а из волос сохраняют только круглую щетку на вершине головы; женщины тоже сбривают свою шевелюру, оставляя только пучек, менее широкий и менее высокий, чем у мужчин, но закругленный в виде пламени и проткнутый золотою или серебряною булавкой. Большинство детей, с их живыми глазами, жизнерадостными, улыбающимися лицами, гибкими, свежими членами, с черным пучком волос на голове, убранным цветами и драгоценными украшениями, так милы и прелестны, что ими просто залюбуешься; но, выростая, они много теряют своей грации и красоты: в глазах европейца, сиамцы—народ крайне непригожий, «обезьяноподобный», и заботливость, с которою они чернят себе зубы, еще более усиливает их безобразие. Что касается костюма, то он прост и красив: он состоит из передника лангути и из куска материи, драпировки, которую мужчины закидывают через плечо, а женщины обвивают вокруг бюста, на манер сари, носимого индусками. В целом, таи гораздо более походят на китайцев, нежели на индусов и малайцев, и однако, их физиономия, их нравы и образ мыслей представляют индийские черты, так ясно охарактеризованные, что сиамская нация оправдывает до известной степени свои притязания на происхождение от браманов. Сиамцы очень метко и справедливо называются «индо-китайцами»: все у них, манеры, обычаи, учреждения гражданские и духовные, носит на себе этот двоякий характер. Празднества их—браманического происхождения, тогда как образ правления и законы, очевидно, составляют заимствования, сделанные когда-то из китайских учреждений. Язык, как и другие главные идиомы Индо-Китая, моносиллабический и не содержит многосложных слов, кроме тех, которые заимствованы из чужих говоров: оттого речь понимается только посредством пения слов, произносимых с различной интонацией, сообразно их значению; тонов, аналогичных китайскому шину, которые употребляются в разговоре, в сиамском языке пять, включая сюда и прямой тон.

Но если этот язык имеет сродство с китайским по происхождению и произношению, то азбука, где каждый звук, гласный и согласный, изображается соответственным знаком,—несомненно индийского происхождения; правда, эти знаки могут разнообразно комбинироваться и представлять все слова, так что алфавит превращается в словарь. Но образованному сиамцу недостаточно знать свой собственный язык; он должен также пользоваться выражениями языка пали (бали) в возвышенном стиле, когда он обращает свою речь к талапуанам и к жрецам; в важных обстоятельствах он старается, так сказать, сделаться индусом по языку, как бы для того, чтобы напомнить о своем браманическом происхождении.

Сиамцы, по большей части, отличаются необыкновенною кротостью и замечательным терпением, но, вместе с тем, и недостатком инициативы; они хорошо и регулярно делают привычную работу, но не настолько изобретательны, чтобы придумывать новые приемы и способы труда. Нет народа более гостеприимного, более человеколюбивого, чем сиамцы; бедным везде оказывается помощь, а путники находят на дорогах пристанища, где они могут сварить себе кушанье и переночевать; рекомендуемое буддистами правило ставить вдоль дороги сосуды с свежей водой для того, чтобы прохожие могли утолять жажду, нигде не соблюдается лучше, чем в Сиаме. Преступления против личности чрезвычайно редки, и ссоры гораздо менее часты, нежели в городах Запада; в этом отношении истинная цивилизация находится скорее в старой Азии, чем в юной Европе; врожденная вежливость и любезность, происходящая от взаимного доброжелательства, составляет общую черту сиамцев. К сожалению, к естественной учтивости между равными примешиваются разные приторно-вежливые, раболепно-льстивые формулы, предписываемые режимом неограниченной власти: нравы испорчены лживостью, единственным оружием слабых против произвола высших. По природе склонные к повиновению, проникнутые тем духом сыновней любви и почтения к родителям, который сделался основой китайской морали, сиамцы не чувствуют себя солидарными с угнетаемыми: они преклоняются перед несправедливостью, перед кривдою, как перед велением неотвратимого рока. Впрочем, большая часть их существования проходит в празднествах; мало найдется стран, где бы правильное течение обыденных работ прерывалось более многочисленными общественными увеселениями. Может быть, единственные между народами земного шара, сиамцы имеют специальный праздник, посвященный заботам о чистоплотности: в этот день дети обмывают своих родителей, ученики своих учителей, а прохожих обливают целыми ведрами воды. В Сиаме, так же, как и в Бармании, на браманах лежит обязанность составлять календарь и вычислять дату пятнадцати больших годовых праздников. Это единственный остаток власти, присвоенной некогда просветителям страны.

Сиам есть та страна Индо-Китая, где буддизм наименее подвергался примеси чуждых религиозных элементов; он не выродился там в грубое шаманство, как в долинах Гималаев, на плоскогорьях Тибета и особенно в степях монголов и в лесах сибирских инородцев; равным образом он держался в стороне и от индусского идолопоклонства, по крайней мере, в новейшую эпоху, ибо в изваяниях многих храмов Лаоса замечается, как и в религиозных зданиях Камбоджи, беспорядочное смешение буддийских и браманических мотивов. В это последнее время сиамский король даже стал придавать серьезное значение своей роли «защитника веры», и теперь поддерживается постоянная корреспонденция между банкокским двором, другими азиатскими правительствами и историками «Великого учения», которые деятельно ведут свои исследования, посещая для этой цели даже европейския библиотеки. Каждый сын семейства должен пройти через монашеское состояние; в возрасте от двадцати до двадцати одного года молодые люди поступают в монастырь, совлекают там с себя городскую одежду и отрекаются, на время затворничества, от своего ранга и достоинств. Сами короли подчинены этому правилу и по выходе из монастыря они должны снова короноваться; но и после того они остаются великими жрецами и должны пещись о благосостоянии монастырей. Сиамская нация расходует ежегодно свыше 100 миллионов франков на содержание жрецов и монахов; пропорционально, это бюджет вероисповеданий, далеко превосходящий тот же бюджет Франции. Так называемые ват-луан, или «королевские монастыри», построенные на средства короля, т.е. нации, составляют совокупность зданий, высоко поднимающих над деревьями или домами свой двойной или тройной этаж пирамид и шпицев, покрытых изразцами и увешанных колокольчиками, которые мерно звонят, покачиваемые дуновением бризы; рядом с пагодой, монастыри, дворы, сады, пруды, часовни и поля составляют целую область: это виган, подобный вигаре (вигар, бигар) древней Индии, священное пространство, место убежища, где могут безопасно укрываться самые тяжкие преступники; впрочем, то же самое допускается в католических церквах. Другие монастыри, менее обширные, это, во-первых, ват-хуннан, или дворянские монастыри, и ратсадон, или монастыри для простого народа, которые сооружаются на средства, собираемые путем добровольной подписки; большинство их меньше размерами, но богаче украшениями, чем подобные же здания в Бармании, а в сравнении с мизерными пагодами Китайской империи, это великолепные памятники религиозного зодчества; заключающиеся в них сокровища составляют наибольшую долю национального сбережения. Золотые статуи, блистающие драгоценными каменьями, не редки в храмах, но между скульптурными произведениями, украшающими внутренность святилищ и их перистили, есть не мало таких, которые вовсе не имеют религиозного характера; отличаясь полнейшею веротерпимостью, буддийские монахи дали у себя убежище многим изображениям чужеземного происхождения. Так, Бастиан видел там статую Наполеона рядом с идолом Будды, а между гравюрами, развешанными по стенам, попадаются такия, которые представляют европейские парады и сражения.

Правила, которые обязаны соблюдать сиамские монахи, так многочисленны, что если бы им не помогали монастырские служители и послушники, то жизнь их была бы невозможна. Им воспрещено копать землю, из уважения к этой стихии, и следовательно, они не могут ни сажать, ни сеять. Талапуан, варящий рис, грешит, потому что умерщвляет семена растения; равным образом ему запрещено есть зерна, которые могли бы еще пустить ростки; не дозволяется влезать на дерево, ибо он мог бы поломать ветки. Зажигая огонь, он совершает грех, потому что уничтожает топливо; но и когда гасит пламя, тоже грешит; равным образом и ковать железо считается грехом, так как при ковке летят искры. Главное предписание буддийского закона—уважать жизнь животных, и эту заповедь талапуаны соблюдают с величайшею скрупулезностью. Даже миряне считают грехом раздавить муравья или муху; с их принципами, они не имеют другой защиты против паразитов, кроме частых ванн и изысканной чистоплотности. В известные эпохи богатые люди покупают целые барки, наполненные рыбой, чтобы сделать доброе дело, пуская пойманную рыбу обратно в реку; два раза в год охота и рыбная ловля безусловно воспрещены. Но внешния формы составляют почти всю религию. При виде храмов, так богато украшенных, можно подумать, что население проникнуто горячею ревностью к вере: но ничего подобного нет в действительности; индифферентизм в религиозных делах составляет общее явление. Храмы и святыни мало посещаются, и если жрецы разделяют с царствующими особами эпитет прах, или «великих», то это не более, как условная общепринятая форма речи; они вообще не пользуются большим уважением; их обвиняют в том, что они преступают большую часть статей своего кодекса. Если бы их не считали за чародеев, они потеряли бы всех своих клиентов, и их постоянные призывы к благочестивым пожертвованиям, призывы, на которые еще недавно все охотно откликались, оставались бы без всякого ответа.

Как и в Индии, молодые люди женятся и выходят замуж очень рано. С двенадцатилетнего возраста девушка считается уже возмужалою, и ей ищут мужа; в случае, если такового не находится, родители прибегают к простому средству—к продаже дочери тому, кто больше предложит. Редко бывает, чтобы бракосочетание сопровождалось какими-либо религиозными церемониями; только в тех случаях, когда брачные союзы заключаются между лицами, принадлежащими к богатому обществу, приглашают талапуанов прочитать известные молитвы за молодую чету и окропить ее святою водой. Разводы устроиваются так же просто, как и свадьбы: достаточно, чтобы один из супругов потребовал разлучения. Когда чета имеет детей, их делят поровну между разводящимися родителями, но первый выбор предоставлен матери; когда от брачного союза произошел только один ребенок, мать берет его себе. Женщины вообще пользуются свободой и почетом; они принимают участие в управлении общих дел, выходят из дому совершенно свободно; как европейки, ходят на рынок и в гости без всякого надзора со стороны мужа; но недавно те из супруг, которые, вместо того, чтобы принести за собою приданое, были куплены мужем, могли быть перепроданы им другому лицу. Каждый год таким образом много жен попадало в рабство. В половине настоящего столетия число невольников всякого рода, жен, проданных мужьями, должников, отданных в кабалу кредиторам, преступников, лишенных свободы за содеянную вину, было так велико, что составляло, приблизительно, около четверти всего населения. Королевским декретом рабство отменено, начиная с 1872 года. Медленный прирост народонаселения, замечаемый прежде в Сиаме, происходил именно от существования рабства: толпа невольников не могла вступать в брак, а в полигамических брачных союзах мандаринов большая часть жен оставались бездетными.

Число жителей увеличивается, главным образом, вследствие иммиграции китайцев из Фокиена, Куан-туна, Сингапура. Точной статистики относительно этих пришельцев еще не составлено, и различные приблизительные исчисления определяют цифру их от 400.000 до 1.500.000 душ; но нужно заметить, что вообще склонны преувеличивать численность их колоний, по причине значительной роли, которую играют эти переселенцы, как купцы, банкиры, концессионеры монополий, промышленники всякого рода; некоторые профессии совершенно сосредоточены в их руках. В некоторых внутренних областях государства все торговые сделки совершаются через их посредство, а между жителями многих городов морского прибрежья меньше сиамцев, нежели китайцев и метисов китайского происхождения. Гораздо более деятельные и предприимчивые, чем туземцы, желтолицые «сыны Гана» употребляют в дело громадные естественные источники страны и извлекают наиболее выгод из их эксплоатации; но, с другой стороны, эти же пришлые обитатели Мюан-Тая создают правительству наибольшие затруднения: среди этих переселенцев часто вспыхивали местные возмущения, и правительству приходилось посылать многочисленные военные экспедиции на берега полуострова Малакки, где китайские колонии отличаются стремлением к политической независимости. Китайцы вообще гораздо менее привязаны к своей религии, чем сиамцы, и между ними миссионеры, католические и протестантские, делают всего более обращений в христианскую веру; но «сыны Гана» и сами тоже обращают жителей края на свой лад:, они научили туземцев употреблению опиума, и теперь этот порок сделался общим. Что касается японцев, прежде многочисленных в королевстве и населявших целые деревни, то они по большей части слились с коренным населением; лучшие солдаты государей Мюан-Тая принадлежали некогда к этой нации. Колонии талайнов, или пегуанцев, значительны; эти иммигранты доставляют преимущественно плясунов для больших местных праздников. Сиамские актеры считаются лучшими во всем Индо-Китае. На их театрах женские роли исполняются лицами женского пола, тогда как на китайских сценах они всегда поручаются молодым мальчикам.

Между различными народностями, населяющими Сиамскую империю, следует также упомянуть те, которые получили общие наименования ха и хет. Имя ха применяется сиамцами к многочисленным диким племенам страны за Меконгом, к тем недисциплинированным народцам, которых камбоджане называют пном илп пнонг, кохинхинцы—мой, жители Тонкина—мьон или мюонг. Этот термин ха, составляющий теперь этническое название, первоначально имел смысл «невольника», ибо именно эти племена, живущие в постоянной войне, снабжают пленниками рынки Камбоджи и пополняют собою ряды класса рабов, которым прежде давали также прозвище «собак». Однако, имя ха постепенно утрачивает смысл обидной клички, с тех пор как многие невольники, уроженцы этих племен, возвысились до высших должностей в государстве. Что касается барманцев, то они тоже сделали слово «ха» приставкой к имени многих народцев, между прочим, к имени народца кьен (ха-кьен, ка-кьен), обитающего на границе Юннана, не в смысле рабов, а в смысле варваров. В их глазах ха—это люди, происшедшие не от божественного Брамы, а родившиеся из корней или камней. Имя хек, применяемое преимущественно к малайцам и особенно к тем, которые живут в пределах Сиамского государства, значит просто «чужеземцы»; так, говорят о хек-гинду (индусы), хек-малаю (малайцы), хек-ява, кшава или чвеа, т.е. яванцы. Так как почти все эти иностранцы—магометане, то ислам тоже понимается под общим именем хек, и те из последователей пророка, которые пришли из Аравии или Турции и которых их ортодоксальность ставит в мнении единоверцев гораздо выше мусульман голландской Индии, хвастаются своей страной «Рум» (т.е. Рим, так как Константинополь называли «Новым Римом»). Таким образом, то же самое имя Рим, принимаемое в стольких различных значениях и употребляемое на Западе для обозначения антагонизма с исламом, составляет, напротив, предмет гордости для магометан крайнего Востока, которые тоже предъявляют на него свои права.

Население Сиама, исчисляемое, приблизительно, по расам: сиамцы—2.000.000; китайцы—1.500.000; лаосы—1.000.000; малайцы—500.000; камбоджане—300.000: карены, ха и пр.—200.000; пегуанцы—50.000.

«Властелин земли» или «властелин жизни», как величают короля сиамского, пользуется неограниченною самодержавною властью; он владеет землями своего государства на полном праве собственности и может во всякое время прогнать с них жителей; если «вольные люди», как называют себя сиамцы, пользуются деревьями и растениями, водой, камнями и всем, что находится в пределах империи, то единственно потому, что государь соблаговолил дозволить им это пользование в день своего венчания на царство. Он располагает также жизнью своих подданных, и если ему угодно назначить судей для наложения наказаний, вместо того, чтобы просто отрубать головы, то это чистая милость, проистекающая из его неизреченного благодушие. Сумма всех налогов и податей, таможенных сборов, пошлин на товары, доходов от монополий или регалий, даней от вассальных королевств поступает полностью в королевскую казну, и государь распоряжается ею по своему усмотрению, или для целей общественного блага, или для собственного удовольствия. Король может назначить себе преемника, даже вне своей фамилии; но если он не определил порядок престолонаследия, то корона переходит к старшему сыну. Все чиновники государственной службы должны присягать ему в верности, выпив клятвенной воды, в которую был обмокнут королевский меч и которая должна превратиться в отраву для того, кто не сдержит обещанной веры и правды. Торжество коронации сопровождается многочисленными празднествами, все церемонии которых символизируют вступление государя во владение землей, водой и воздухом. Особенно процессия принятия во владение водной стихии представляет необыкновенно оригинальное зрелище: королевский кортеж состоит, по малой мере, из пятидесяти тысяч человек, плывущих на барках всевозможных форм и цветов, представляющих разных животных, реальных или фантастических. Но как ни властен самодержавный повелитель Сиамской империи, окружающий себя, наравне с богами, «сонмом ангелов», власть его, однако, ограничена книгой церемониала. Так же, как китайский император, который служил примером всем монархам крайнего Востока, и которому Сиам прежде платил дань, король Мюан-Тая должен согласовать свою жизнь с предписаниями книги, которая наперед определяет все его поведение, указывает момент каждого из его ежедневных действий, диктует ему слова, которые он должен произносить во время больших празднеств, как, например, на празднике земледелия. Не давая себя ослеплять блеском всего окружающего его трон, самодержец должен понимать суетность своей власти. Когда его министры вручат ему последовательно все знаки царского достоинства, он встает и произносит проповедь о смерти и ничтожестве всего человеческого.

Второй король, всегда близкий родственник первого, пользуется титулом и некоторыми аттрибутами королевского достоинства, но не властью, и придворные его назначаются истинным государем; главная его роль в правительственном организме состоит в том, чтобы быть отцом королевы, ибо «властелин земли» не может вступать в неравный брак с женщинами не царской крови. Недавно существовало еще третье лицо, носившее также титул короля. Эта двойственность или тройственность королевского достоинства не есть учреждение исключительно сиамское; во многих других государствах Индо-Китая короли тоже разделяли между собою власть и претендовали на господство над стихиями: первый властвовал над огнем, второй—над водой. Можно бы подумать, что совместное существование двух королей должно подавать повод к частым дворцовым революциям, но сила предания так велика, так непоколебима, что уже целые века не бывало примера, чтобы мир был нарушен между двумя государями. Приняты предосторожности, чтобы первый король не имел причин опасаться своего зятя: дочерям его запрещено выходить замуж; они заключаются в ограду, сады которой—настоящий «рай земной», представляющий все чудеса и достопримечательности внешней природы, но, тем не менее, жизнь в этом раю походит на жизнь монастыря. В случае нарушения устава затворничества, принцессу зашивают в кожаный мешок и бросают в реку. Когда принцы осуждаются на смерть, их убивают палками из сандального дерева; уважение к царской крови пе позволяет проливать ее, как кровь простых смертных.

Королевский совет состоит из четырех министров: внутренних дел, иностранных дел, военного и морского; кроме того, существует род сената, в котором заседают десятка два главных мандаринов. Некоторые из принцев возводятся на высшие должности в государстве, но большинство, содержимое на средства их родственника государя, ведет праздную и разгульную жизнь, некоторые, однако, занимаются торговлей или даже избирают себе какую-нибудь профессию или ремесло. Вообще, высшие государственные должности наследственны, но дворянство не наследственно; титулы, жалуемые королем, всегда имеют личный характер. Оклады жалованья, платимые казной, очень скудны, недостаточны даже в этой богатой стране, где все продукты так дешевы; но мандарины вознаграждают себя кормленьем; они, по местному выражению, имеют привычку «создавать себе тучные нивы на спине народа», обращая в свою пользу тяжелый барщинный труд, налагаемый на подданных. Чиновники могут все позволять себе в стране, где подданные клеймятся, как домашний скот, татуировкой на предплечьи, чтобы установить оффициально их социальное состояние, и где китайские иммигранты носили на кисти руки королевскую печать, заменявшую квитанцию в уплате податей. Недавно было в обычае в Сиамском королевстве, как в Бармании, в Палестине в эпоху судей и в Западной Европе в первые времена средних веков, класть фундамент памятников и особенно городских ворот на телах уголовных преступников или военнопленных. Законы применяются с большою строгостью, и принцип китайской юриспруденции, возлагающий на семью, деревню, целую часть города, на все население коллективную ответственность за всякий проступок, преступление или несчастный случай, соблюдается сиамскими мандаринами с неумолимою суровостью. Сограждане зорко наблюдают друг за другом, из опасения, чтобы из-за провинности одного всем не попасть в какую-нибудь беду.

Так как все сиамцы, жители королевства, рассматриваются как рабы государя, то последний может забирать их по своему произволу в ряды армии, какова бы ни была их профессия; однако, и в этом отношении установились некоторые традиции, в силу которых воинская повинность падает специально на известные классы общества. Так, плотники по обязанности идут в военную службу, равно как и переселенцы из Пегу. Королю требуются, главным образом, работники для постройки его дворцов и пагод, более чем бойцы, чтобы нести пламя войны в чужия страны; оттого солдаты набираются между искусными рабочими. Искусные ремесленники всего более подвергаются риску быть призванными в ряды войска или во главу рот, в качестве инструкторов; впрочем, отпуски даются через каждые две недели или через каждые два месяца. Недавно королевская гвардия состояла из «неуязвимых», т.е. из солдат, которых амулеты и пластинки драгоценного металла, введенные под верхнюю кожицу, должны были делать невредимыми и предохранять от ударов сабель и ножей; если один из таких «неуязвимых» был осуждаем на смерть, то отдавался приказ талапуанам уничтожить своими заговорами силу предохраняющей чары. Батальон женщин отправляет караульную службу во внутренних аппартаментах королевского дворца и парадирует на больших церемониях. Серьезная армия, состоящая из пехоты и артиллерии, организуется в настоящее время под руководством европейских офицеров, и целый флот вооруженных пароходов защищает теперь вход в реку и подходы к берегам. Большинство иностранцев, которых сиамское правительство употребляет для управления своими сухопутными и морскими военными силами, состоит из англичан; британское влияние сменило влияние Китая. Это англичане ввели в Мюан-Тае систему монополий, устроив ее по образцу системы, господствующей в Индии; это они побуждают правительство преобразовывать, к их выгоде, таможенные порядки. По их почину, тяжелые натуральные повинности мало-по-малу перелагаются в денежные, и благодаря им же в особенности, учреждение рабства было оффициально отменено. Наконец, они успевают даже изменять церемонии вежливости, и под их влиянием пожатие руки сменило прежний обычай повержения к стопам. Оффициальная газета, «The Bangkok Recorder», издается на двух языках—сиамском и английском, и молодые принцы посылаются, для воспитания, в Англию.

Вне пределов Сиамского королевства в собственном смысле, которое делится на сорок одну провинцию, различные вассальные королевства, не считая территорий, занятых дикими племенами, имеют, каждое, свое специальное правительство, устроенное по образцу банкокского. В северной области, платящие дань государства Ксиен-Май, Лабонг, Лахон, Пре, Нан, Мюанг-Лом разделяют между собою территорию верхних долин Менама; Меконг протекает через большое государство Люанг-Прабанг, а на полуострове Малакка следуют одно за другим, по направлению с севера на юг, королевства Лигор, Сонхла, Патани, Калантан, Трингану. Королевство Кедах прилегает к западному морю, на севере от английской провинции Уэллеслей.

Город Ксиен-Май (по бармански Зимме), столица одноименного государства, население которого суммарные исчисления определяют в 300.000 душ, принадлежит сиамцам лишь с последней половины восемнадцатого столетия. Хотя он находится в стране лаонцев, которые слывут варварами у своих южных соседей, Ксиен-Май, или «Новый город», имеет вид настоящего города, с правильными широкими улицами, и лавки его наполнены товарами, привозимыми китайцами и банкокскими негоциантами; при каждом доме есть сад из пальм-арек и других тропических деревьев; несмотря на двойную ограду, некоторые кварталы походят на парк. Город расположен среди обширной зеленеющей равнины, орошаемой водами Мепинга, верхней реки Менама, а с западной стороны над ним господствует высокая гора, носящая на себе, как многие другие горы и скалы тех стран, отпечаток ноги Будды, к которому пилигримы приходят толпами прикладываться. Хотя построенный при реке, которая впадает в Сиамский залив, Ксиен-Май имеет более удобное и более быстрое сообщение с морем через Мартабанский залив; Мульмейн, отстоящий на половину ближе, чем Банкок, есть его естественный порт, и дорога к этому порту проходит через тековые леса, частью эксплоатируемые за счет негоциантов английских и китайских. Ксиен-Май—один из городов, о которых всего чаще заходит речь в оффициальных докладах, касающихся будущих дорог Индии и Китая; в самом деле, прямой путь из Рангуна и Мульмейна в Юннан-Фу (главный город провинции Юннан) через Семао (Эсмок на старых картах) проходит в соседстве Ксиен-Мая, и уже с незапамятных времен китайцы пользуются этой дорогой для привоза в край своих произведении, шелковых тканей и металлических изделий, в обмен на рис, хлопок, слоновую кость, лак, воск и ладон; путешествие всегда продолжается более месяца для расстояния в 600 километров через леса и горы. Лабонг, лежащий в 30 километрах к юго-востоку, в той же долине, как и Ксиен-Май,—тоже столица вассального государства, хотя гораздо менее важный сравнительно с предыдущим. Другой главный город подвластного Сиаму королевства, Лахон, находится в боковой долине Меванга; эта река соединяется с Менамом, выше Рахейна, торгового города, верфи которого каждый год спускают в реку большое число барок, построенных из текового дерева.

К востоку от Лахона, столицы королевств Пре и Нан, Мюанг-Пре и Мюанг-Нан, лежат та и другая на притоках Менама, в богатых долинах, откуда отправляют тековое дерево в сезон сплавки леса. Эти две реки, Пре и Нан, соединяются в пределах королевства выше Пицанулока или Пицилука (Пицалок), который некогда был главным городом всего Мюанг-Тая, но который теперь совершенно пришел в упадок. Нахон-Саван, или «Небесный город», улицы которого тянутся вдоль обоих берегов Менама ниже слияния, получил более важное значение. Нынешний город сменил другой Пахон-Саван, развалившиеся стены которого до сих пор видны еще в джунглях внутренности страны. Между Рахейном и Нахон-Саваном, другие развалины, еще непосещенные европейскими путешественниками, принадлежат «городу с алмазными стенами», который играл некогда, как столица Сиама, значительную историческую роль. Новый город Кампенгпет, построенный у самой реки, на левом берегу, занял места древней столицы.

Королевские резиденции Сиама почти так же часто менялись, как резиденции Бармании. Город, который европейцы знали специально под именем Сиама, как и все королевство, перестал, в свою очередь, быть местопребыванием правительства; он остался, впрочем, многолюдным центром населения. Сиам или Аютиа (Си-Айо-Тая), обозначаемый теперь под именем Крунг-Као, был столицей в течение четырех слишком столетий, с 1350 до 1767 года, эпохи, в которую барманская армия взяла его приступом и опустошила; он имел тогда в числе своих жителей около 5.000 христиан, которые были уведены в плен. Каждая колония иностранцев, китайцев, аннамитов, малайцев, пегуанцев, «малабарцев», японцев, португальцев, имела свой особенный квартал, вокруг овального острова, заключавшего собственно сиамский город. Обширные пространства покрыты развалинами и низким кустарником, над которым там и сям возвышаются стены, и куполы пагод, похожих, по архитектуре, на индусские храмы. В окрестностях города, на северной стороне, одно из древнейших зданий страны, Золотая Гора, еще вздымает свою пирамиду на 120 метров над равниной; другие памятники, менее высокие, не менее прекрасны; цветы, обвивающиеся косынками вокруг статуй, скатерти листвы, ниспадающие каскадами на изваяниях и резьбе, лианы, протягивающие свою сеть от колонны к колонне, пальмы и бамбуки, соперничающие высотой с куполами храмов, придают руинам необыкновенно живописный и величественный вид. Раскопки, производимые во многих местах искателями кладов, перевернули всю почву, изрезав ее бесчисленными рытвинами. Новый город, расположенный на берегу реки и каналов, окружает старую Аютию; но он продолжается далеко в русле Менама плавучими домами и магазинами, между которыми снуют суда всякой формы, от простой барки до канонирки; даже морские джонки поднимаются вверх по реке до берегов Крунг-Као. Король имеет богатые дворцы в древней резиденции своих предков и в окрестностях. На севере простираются джунгли, где живут в диком состоянии, как дикие быки в las Marismas или в Камарге, слоны, на которых охотится сам король, выезжая в сопровождении целой армии егерей, загоняющих этих великанов животного царства в загородь из толстых бревен, которая делается их временною тюрьмой. Тысячи рыболовов приходят также каждый год из Банкока бросать свои сети в воды Аютии. Занимая выгодное местоположение при слиянии Менама и рек, которые проходят одна мимо Лопбури (Нопбури), другая через Мюанг-Гом, или «королевство ветра», и перед городом Петксабун, бывшая столица сделалась необходимым складочным местом произведений, происходящих из полуденной области Лаоса. В то же время этот город служит главным этапом для пилигримов, отправляющихся на богомолье в храмы горы Прабат и в святилища холма Патави. Прабатский настоятель есть неограниченный владетель территории, которая простирается вокруг монастыря на расстояние четырех часов ходьбы.

Нынешняя столица Сиамского королевства существует всего только около ста лет, и, однако, уже более полумиллиона жителей толпятся внутри стен и каналов, образующих городскую ограду. Хотя носящий еще то же имя, какое носил, как рыбачья деревушка, Банкок, или «деревня оливковых деревьев», есть теперь самый большой город Азии между Калькуттой и Кантоном на береговом протяжении около 8.000 километров; нет города в Европе, который представлял бы такой быстрый рост. Унаследовав могущество Аютии, Банкок принял также и оффициальное наименование бывшей столицы: Си-Аютиа-мага или «Великий королевский город ангелов». Все города Индо-Китая имеют два или несколько имен, из которых одно употребляется профанами, а другое—жрецами и учеными.

Собственно город, имеющий около 14 километров в окружности, расположен километрах в тридцати от моря, по левому берегу Менама, который в этом месте описывает дугу, обращенную выпуклою стороной к западу. Обширные предместья продолжают столицу выше и ниже по реке, и на правом берегу острова тоже застроены домами; все это городское поселение раскинулось на пространстве, по меньшей мере, 40 квадр. километров. Многочисленные каналы перерезывают город во всех направлениях, и только в эти последние годы были открыты улицы, подобные улицам европейских городов, вдоль реки и в соседстве; до того времени сообщения внутри города производились не иначе, как на лодке. Издали эта «сиамская Венеция», более обширная и более грандиозная по виду, чем итальянская, представляет чудную картину: над водами, бесчисленными судами и густыми чащами листвы высоко поднимаются резные пирамиды пагод, сплошь покрытые мозаиками, блистающими, как золото, под лучами яркого солнца. На самой реке вид сиамской столицы не менее восхитителен: тысячи шаровидных судов, или «балонов», барок, кораблей стоят на якоре или рассекают волны, уносимые приливом, увлекаемые бризой, приводимые в движение паром или веслами. На обеих сторонах Менама крутые берега скрыты за непрерывным рядом плотов и плавучих домов: не знаешь, где начинается твердая земля. Эти живописные жилища речного города, почти все украшенные резьбой, живописью и золотыми листами, стоят на бамбуковых постилках, свободно передвигающихся, при помощи колец, по длине четырех свай, вбитых в ложе реки; они поднимаются и опускаются, сообразно изменению уровня воды во время прилива и отлива. Когда вспыхнет пожар, каждый спешит перерезать прикрепленные к берегу канаты и перевести свой дом на приличное расстояние; когда опасность миновала, речное население возвращается на обычные места якорной стоянки; в этой подвижной части города торговые места отдаются в наем за очень дорогую плату, как места этого рода на людных улицах, в европейских городах.

Кварталы Банкока, находящиеся на твердой земле, не представляют уже, как это было еще в половине настоящего столетия, кучек лачуг, приютившихся кругом пагод; теперь в соседстве порта выстроились дома европейской конструкции, да и самый дворец королевский—очень красивое здание в итальянском стиле, с галлереей, перистилем и попарно стоящими колоннами, не имеющее в своей архитектуре ничего сиамского, кроме деталей орнаментации да тропических растений, сгруппированных массивами на террасах и балконах. Главную достопримечательность Банкока все еще составляют его богатые пагоды: одна из них, храм Ксетюфона, заключает в себе позолоченное изваяние Будды, которое одно наполняет собою внутреннее пространство святилища длиной слишком 50 метров (70 аршин); в другой красуется статуя из массивного золота; третья содержит изображение Будды из нефрита; все храмы имеют свои сокровища, драгоценные каменья, благородные металлы в изделиях, тонкия резные работы. В соседстве пагод находятся погребальницы, из которых одна предназначена для тел покойников, не имеющих друзей, которые приняли бы на себя заботу о их погребении; эти трупы выставляются на съедение собакам и коршунам. Даже богатые сиамцы завещают одну руку или ногу животным, во исполнение правил всеобщей любви и благотворительности, проповеданных «великим учителем» Буддой.

Почти все движение торгового обмена Сиама, обложенное таможенными пошлинами в размере 3 процентов со стоимости привозных товаров, сосредоточено на банкокском рынке, и китайцы, после короля и принцев, владельцев монополий, извлекают наибольшие барыши из этого обмена. Составляя едва-ли не половину населения сиамской столицы, желтолицые «сыны Гана» не имеют себе соперников в различных отраслях промышленности и торговли; они захватили в свои руки даже всю розничную и мелочную торговлю. Их лавки и базары всегда снабжены в изобилии фаянсовою и фарфоровою посудой, шелковыми материями, металлическими изделиями и всякого рода китайским и европейским товаром, который они скупают по дешевой цене на публичных торгах в Гонконге и Сингапуре, портах, с которыми почти исключительно ведется внешняя торговля Банкока. Рис представляет, средним числом, две трети всего вывоза; в обыкновенное время производство этого продукта много превышает нужды местного потребления и позволяет снабжать им рынки Гонконга, Сингапура, Батавии, даже поставлять часть европейского ввоза; многочисленные паровые мельницы в городе и его окрестностях очищают зерно, и для перевозки его организована правильная служба судов. Банкок отправляет заграницу также соленую рыбу, особенный род росного ладана, тек и другое строевое и столярное дерево, перец, кунжут, скот. Британский флаг развевается на наибольшем числе судов, плавающих по Менаму; затем следуют флаги сиамский и германский; непосредственная торговля Франции с страной Сиам совершенно ничтожна.

Движение банкокского порта в 1890 году: в приходе 477 судов, вместимостью 380.554 тонны, в том числе 425 пароходов с 341.555 тонн.

Внешняя торговля Банкока в 1890 году:

Привоз—на 73.275.500 франк.; вывоз—на 80.428.000 франк.

Благодаря превосходству торговли Великобритании, английский консул в Банкоке не уступает государю в действительной власти; он считает между подчиненными его ведению не только своих соотечественников, но также уроженцев Индустана и Бармании, китайцев из Гонконга и Сингапура, малайцев из других британских владений.

Ниже Банкока по течению Менама, город Паклат, населенный, главным образом, пегуанцами, и город Пакнам, где находится таможня, служат аванпортами столицы и командуют над проходом судов своими крепостями и настильными батареями. Некогда голландцы, владевшие устьем реки, тоже построили там укрепления, которым дали название Нового Амстердама: и теперь еще видны кое-какие остатки этих старинных укреплений, которые английские моряки окрестили именем Dutch Folly, что значит «голландская глупость». Посредством судоходных каналов вход Менама сообщается со всеми портами области дельты, каковы Ташин и Меклонг. Этот последний порт, лежащий при устье реки того же имени, населен китайскими купцами и солепромышленниками, огородниками, рыбаками, которые снабжают своими продуктами рынки столицы; выше на той же реке город Прапри (Рапри, Раджабури), расположенный у подошвы холмов, изобилующих оловянной рудой, населен, главным образом, потомками пленников, приведенных из Камбоджи. На востоке дельты, река Хорайок, которая также соединена с Менамом каналами естественными и искусственными, орошает, в своем нижнем течении, близ города Петриу, плантации сахарного тростника, возделываемые китайцами, и впадает в Сиамский залив, на севере от города Бангпласой, одного из портов морского прибрежья,, где рыбаки находят самый обильный улов рыбы. Шантабун лежащий близ границ Камбоджи, на юг от земли дикарей ксонг,—тоже очень оживленный рыболовный порт; его жители, китайцы, аннамиты, барманцы, отправляют заграницу лес, перец, драгоценные камни. В 1878 и 1879 годах горячка добывания драгоценных камней привлекла в Шантабунский округ около 10.000 чужеземцев, почти исключительно барманцев, которые продавали свои сапфиры (синие яхонты) и другие самоцветные камни негоциантам Рангуна, Пинанга, Калькутты; особый пароход совершал правильные рейсы между Банкоком и Шантабуном, для перевозки рудокопов и продовольствия. Морской берег, с его лесистыми островками, горами, бухточками и мысами, есть один из самых живописных берегов Индо-Китая: высокая скала охраняет вход в Шантабунскую бухту, словно лежащий лев, более грозный, чем львы Бастии и Сан-Рафаеля в Средиземном море.

К востоку от Сиамского залива, у основания полуострова Малакки, первый город, показывающийся среди плантаций сахарного тростника, есть Печибури (Пексабури), лежащий в некотором расстоянии от берега моря, у подошвы холмов, имеющих от 400 до 600 метров высоты: это главный город провинции, перестроенный почти весь одним мандарином, по планам, привезенным из Англии; дома мещан и ремесленников—чисто английские коттеджи, сплошь покрытые ползучими растениями, а на соседнем холме, в пяти километрах от города, стоит королевский дворец, построенный по образцу Виндзорского замка. По словам Шомбурка, пегуанцы более многочисленны в этом округе, чем во всякой другой части Мюанг-Тая.

Города континентального Сиама, население которых указано приблизительно путешественниками:

Государства Лаоса: Ксиен-Май, по Шомбурку—50.000 жит.; Лахон, по Пальгуа—25.000 жит.; Пре, по Пальгуа—15.000 жит.; Лабонг, по Пальгуа—12.000 жит.

Собственно Сиам: Банкок—200.000 жит.; Аютиа (Крунг-Као)—50.000 жит.; Нахон-Саван, по Бастиану—12.000 жит.; Петриу, по Пальгуа—10.000 жит.; Меклонг, по Пальгуа—10.000 жит.; Паклат, по Пальгуа—7.000 ж.; Пакнам, по Пальгуа—7.000 жит.; Корат, по Пальгуа—7.000 жит.; Шантабун, по Пальгуа—6.000 жит.; Бангиласой, по Пальгуа—6.500 жит.; Прапри (Раджабури)—6.000 жит.; Пицилук—5.000 жит.