Северо-западный угол Хорассана принадлежит к бассейну Каспийского моря. Аллея из гор, в которой находится Мешхедская равнина, тянется на северо-запад далеко за истоки Кашаф-руда и продолжается возвышенной долиной Атрека, и раздел между двумя покатостями не обозначен никаким хребтом или рядом высот.

Город Кучан или Кабушан лежит недалеко от порога, но уже на каспийской покатости, на высоте 1.265 метров над уровнем моря. На этой высоте климат представляет среднюю температуру центральной Европы: виноград там созревает, но не утрачивая вполне своего кислого вкуса; однако, город окружен обширным виноградником, имеющим в некоторых местах несколько километров в ширину. Кучан был часто разоряем землетрясениями, и, во избежание новых бедствий этого рода, местные жители отстроили большинство домов по новому образцу: столбы, вбитые косвенно в почву и поддерживающие на верхней оконечности бревнышко конька, составляют весь сруб; слои глины покрывают оба ската этой крыши, поставленной на землю. Хотя издали похожий на груду развалин, Кучан—торговый город. Населенный главным образом курдами, более трудолюбивыми, чем тюрки и персияне, он ведет большую торговлю лошадьми, шерстью, земледельческими произведениями: вся окружающая равнина, плодородная и хорошо защищенная от северных ветров, могла бы сделаться одним необозримым садом. Как стратегический пункт, весьма важный вследствие его положения по соседству порога, между Атреком и Кашаф-рудом, Кучан служит местом пребывания гарнизона и лагерной стоянки; в двух с половиной километрах к северо-востоку показывают холм, где был убит Надир-шах во время осады восставшего против него города,

Прелестный городок Ширван, лежащий ниже в долине Атрека, стоит на половине дороги в Буджнурд, который находится не на берегах реки, но в боковом бассейне, у подошвы гор величественного вида. Город окружен тополями, сквозь которые едва проглядывают там и сям его стены и плоские крыши домов. В Буджнурде есть кое-какая промышленность: там выделывают котлы, а ткачи его приготовляют шелковые материи, нисколько не уступающие в тонкости лучшим хорассанским тканям. Хотя окруженный тройным рядом стен, Буджнурд мог бы оказать сопротивление только неприятелю, не имеющему пушек, каковы были туркменские наездники, производившие прежде набеги на эту страну. До присоединения русскими территорий, лежащих к северу от Атрека, и до постройки железной дороги, идущей вдоль подошвы Копет-дага, Буджнурд был окружен кочевниками: это передовой страж иранского мира в землях Турана.

На западе нет городов в собственном смысле ни в бассейне Атрека, ни в верхней долине Гюргена. Эти области пастбищ принадлежат кочевым населениям; нужно спуститься до берегов Каспийского моря, чтобы найти значительный город. Астрабад, «Город звезды», или Астерабад, «Город мулов», хотя он никогда не принадлежал к числу больших городов, есть одно из тех городских поселений, которые должны, так сказать, выростать из земли, в месте естественного пересечения дорог, служащих путями переселения народов. Астрабад стоит близ юго-восточного угла Каспийского моря и командует местом разделения двух дорог, из которых одна идет вдоль южного берега, а другая вдоль восточного. Кроме того, исторические пути, проложенные в восточном направлении, сходятся к Астрабаду, так как две реки, Гюрген и Атрек, впадают в Каспийское море в небольшом расстоянии от этого города. Наконец, диафрагма гор, отделяющая северную Азию от Азии южной, имеет наименьшую толщину на юг от Астрабада; как раз в этом месте открываются проломы в цепи возвышенностей, где во все времена должен был совершаться переход между двумя половинами азиатского континента, Ираном и Тураном. Астрабад имеет, сверх того, местные выгоды, представляемые обилием вод, плодородием окружающей местности и близостью порта, который, не будучи хорошим, все-таки, один из наименее опасных на Каспийском море. Но Астрабад, город транзита, должен был роковым образом сделаться также военным пунктом. Занимая положение на границах различных рас, имеющих каждая свой образ жизни, свои наследственные инстинкты, свои соперничающие честолюбия, становища или местечки этой узкой территории, заключенной между Каспийским морем, Атреком и Эльбурсом, во все времена видели дефилировавшие перед ними армии, то полчища варваров, устремлявшиеся на завоевание и грабеж, то войска цивилизованных народов, оттесняющие кочевников в их родные степи. Как бы далеко ни спускаться в глубь истории, мы всегда увидим этот прилив и отлив между нациями, и уже ранее века Александра Македонского, ранее царствования Кира персидского, легенды постоянно говорят о воителях, проходивших в ту и другую сторону по этому пути побоищ. В наши дни еще один новый элемент прибавился к тем, которые до сих пор были в борьбе: Россия, завоевав всю северную Азию, стала на место туранских населений, как соседка иранцев, и город Астрабад лежит в точке соприкосновения двух государств.

Тюркское племя каджаров, к которому принадлежит ныне царствующая над Персией фамилия, господствует в Астрабадской равнине. Бывший дворец ханов, расположенный в центре города, и теперь еще самое красивое здание Астрабада; он служит местопребыванием главных должностных лиц администрации. Самый город представляет группу невзрачных домишек, заключенных в ограде, около пяти километров в окружности; но городская стена во многих местах пробита брешами, и дикие кабаны целыми семьями устраивают себе логовища в кустарнике пустопорожних городских земель. Что касается шакалов, то они бродят ночью по улицам, пожирая падаль и смешивая свои крики с воем собак. Промышленность в Астрабаде незначительна: он возделывает мыло на кунжутном масле и в особенности войлочные ковры, где смешиваются три рода шерсти: верблюжья, козья и овечья, валяемые на тростниковых циновках, и которым почти нет сносу. Окружающие равнины, орошаемые водами Кара-су и Гюргеня, дают обильные урожаи, и в садах собирают прекрасные мандарины и гранаты. Из металлоносных залежей, находящихся в окрестностях Астрабада, разрабатываются только свинцовые рудники.

Вывозным портом для вывозимых из Астрабада произведений служит Кенар-Газ (Бандар-Газ или просто Газ), лежащий километрах в сорока к западу от города, на юго-восток от русского острова Ашур-Аде, и на берегу «маленького моря», называемого Астрабадской бухтой. Негоцианты, исключительно армяне, отправляют за границу большое количество хлопка, самшита (букса), вырубаемого в соседних горах, и, между прочими продуктами, болоны или наросты орехового дерева, очень ценимые мебельными фабрикантами в Париже и Вене. Кроме этих предметов вывоза, предназначенных для дальних стран, Газ отправляет также строевой лес туркменам и русским восточных берегов Каспийского моря. Порт, несмотря на его небольшую глубину, может смело рассчитывать на возростание своей торговли, благодаря его счастливому географическому положению в углу внутреннего моря и богатству соседних стран произведениями всякого рода. Но именно по причине торговой будущности, обещаемой этому приморскому местечку его счастливым положением, персидское правительство и отказывает его жителям в разрешении строить гати и улучшать подъездные пути: оно боится привлечь внимание своего могущественного соседа на выгоды Газа, как морской станции.

Астрабадская равнина не заключает других памятников, кроме оборонительных укреплений, да многочисленных могильных курганов, из которых иные расположены таким образом, что представляют три этажа, отступающие на подобие ступенек лестницы. Самые любопытные постройки—это древние сооружения Гюмиш-Тепе или «Серебряного холма», которые находятся еще на персидской территории, в небольшом расстоянии к северу от устья Гюргеня и к югу от большой бухты Гассан-Кале. Известно, что Гюмиш-Тепе, названный так потому, что искатели сокровищ часто находили там серебряные монеты, считается местными жителями делом Александра Великого. Как бы то ни было, этот холм составляет часть целой обширной системы военных сооружений: вал, называемый Кизыль-Алан или «Красная стена», соединяет Гюмиш-Тепе с другим могучим массивом из кирпича, Карасули, и продолжается до г. Буджнурда тройной извилистой линией окопов, обозначенной рядом горок, расположенных на водораздельной линии между Гюргенем и Атреком. Эти стены, защищавшие средневековых персов от нападения опасных соседних населений, известных под именем яджудж и маджудж, имеют общее протяжение слишком в 350 километров. Они проходят близ древнего города Гюргень и оканчиваются около Каспийского моря земляными насыпями или шоссе, по которым переезжаешь или переходишь болота, не замочив ног. Деревня Гюмиш-Тепе, группа кибиток, над которой господствует «Серебряный холм», есть одно из редких постоянных становищ, принадлежащих туркменам-иомудам; жители, почти все рыбаки, имеют сотни барок и ловят в устье Гюргеня, в огромных количествах, рыбу, которая служит им для приготовления икры, отправляемой в Россию армянскими негоциантами. Гюмиш-Тепе, как и другие туркменские становища, отличается от персидских селений отсутствием укреплений. Туркмены рассчитывают на меткость своей стрельбы и на силу своих рук; персияне, напротив, возлагают надежду только на высоту и крепость своих стен.

На запад от Астрабада, несколько городов, очень бедных в сравнении с тем, чем должны бы быть земледельческие рынки столь плодородного края, следуют один за другим в приморской равнине Мазандерана; они соединены лишь плохими тропинками, извивающимися в кустарниках или в болотистых водах. От шоссейной дороги, построенной по повелению Шах-Аббаса в начале семнадцатого столетия, остались только рассеянные камни: погонщики мулов тщательно избегают топей этого бывшего шоссе. Тот же государь построил пышные Ашрефские дворцы, у подошвы и на первых склонах высокого мыса, откуда видна вся Астрабадская бухта и далее, за береговым поясом Потемкина и Ашур-Аде, необозримая гладь Каспийского моря. Эти дворцы, отделенные один от другого стенами и заключенные в общей ограде, пришли в состояние полного разрушения; разграбленные понизовой вольницей Стеньки Разина, опустошенные пожаром, затем предоставленные разрушительному действию времени, эти здания сохранили лишь небольшое число жилых аппартаментов; но сады, которыми они окружены, и которые обратились в чащи растительности,—единственные в Персии по богатству и разнообразию дерев: с холма, на вершине которого Шах-Аббас велел построить обсерваторию, открывается чудный вид на это необозримое море зелени и цветов, разделенное на отдельные массивы ручьями, прудами и развалинами; там и сям вокруг садов показываются дома деревни Ашреф, едва проглядывающие из-под переплетающихся ветвей деревьев.

Сари, лежащий западнее, в равнинах, орошаемых Тедженом и другими речками, очень капризными в своем течении и изменениях уровня воды,—тоже город, пришедший в упадок, как и Ашреф; еще в начале настоящего столетия он имел, по словам Фразера, свыше 30.000 жителей, то-есть вчетверо больше, чем в наши дни. Предание приписывает Сари глубокую древность: это один из тех городов, где, будто-бы, совершились некоторые из баснословных событий, о которых повествуют персидские эпопеи. Д’Анвиль и Реннель пытались отожествить Сари с древним Задра-Карта, самым большим городом Гиркании, где армия Александра Македонского останавливалась, чтобы сделать жертвоприношение богам. В соседстве Сари показывают несколько груд обломков и мусора, которые, будто-бы, представляют остатки доисторических памятников. Феридун, легендарный герой Персии, говорят, погребен под порогом мечети, стоявшей на месте бывшего храма огнепоклонников, а развалины башни, будто-бы, принадлежали к гробнице двух его сыновей. Подобно Ашрефу, Сари окружен необозримым садом, а окрестные равнины покрыты шелковичными деревьями, хлопчатником, сахарным тростником, рисовыми полями. Он имеет порт на Каспийском море, при устье Теджена: это—селение Фарах-Акад «Жилище радости», обитатели которого занимаются рыболовством и приготовлением икры. Во время путешествия итальянского «пилигрима» Пьетро-делла-Валле, в 1618 году, Фарах-Абад (Ферхабад), незадолго перед тем построенный Шах-Аббасом, был «главным городом Мазандерана». Многие его улицы имели целую милю в длину, а пространство, занимаемое городом, равнялось, если не превосходило, площади Рима или Константинополя. Многочисленное население, состоявшее из магометан, христиан, евреев, людей всякой расы и национальности, переселенных из отдаленнейших стран, толпилось в широких проспектах нового города.

Барфруш, Барферуш или Бар-Фурут, то-есть «Большой рынок», не может похвалиться такой древностью основания, как его сосед Сари: триста лет тому назад он был простой деревней. Но занимая положение местности, менее усеянной болотами, чем другие города нижнего Мазандерана и, кроме того, пользуясь выгодами более удобного сообщения с Тегераном через горные проходы Эльбурса, Барфруш сделался в течение настоящего столетия важнейшим городом Персии на прибрежье Каспийского моря: Фразер, в 1822 году, приписывал ему цифру населения, превосходящую число жителей всякого другого города Ирана. Базар Барфруша один из самых богатых на всем Востоке, а порт его, лежащий в Мешед-и-Сер, при устье реки Балуль, впадающей в Каспийское море, километрах в двадцати к северу от города,—самый оживленный на всем этом берегу, несмотря на трудность подходов. Суда, вмещающие 200 тонн груза, становятся на якоре в открытом море в 2-х слишком километрах от берега; негоцианты, почти все армяне, приходят грузить преимущественно хлопок, привозя в обмен русские мануфактурные товары. Один из городов этого округа, Али-абад, лежащий на юго-восток от главного города, важен как земледельческий центр рисовых полей и плантаций хлопчатника и сахарного тростника. На юго-запад от Барфруша, местечко Шейх-Табризи, на легко-защитимом холме, напоминает восстание и избиение бабистов: из тысяч защитников цитадели ни один не остался в живых.

Амуль или Амоль, как и Сари,—город исторический, и предание даже возводит основание его к векам гениев и богов: во времена Якута он был «первым городом Табаристана», как называлась тогда провинция поморья. Нынешний город стоит не на том самом месте, где был древний Амоль, но он весь построен из материалов, найденных в развалинах. Утратив прежнее могущество и промышленность, Амоль не имеет более хлопчатобумажных и ковровых фабрик, которыми славился в старину; но, подобно другим городам «персидской Ломбардии», он обладает богатыми произведениями необозримого сада, который занимает весь пояс, заключающийся между отрогами Эльбурса и морем. В этом же городе оканчивается колесная дорога, построенная из столицы к равнинам Мазандерана через долину Лара на восток от горы Демавенд. На западе несколько деревень этого округа обогатились от эксплоатации рудников железных, медных и свинцовых; но далее свободное пространство у подошвы гор слишком узко, чтобы зачаточное земледелие страны могло прокормить многочисленные населения: нужно идти вдоль морского берега на протяжении около 250 километров, до дельты Сефид-руда, прежде, чем встретить другое деревенское поселение. Этот Кухистан или «Страна гор» заключает в себе только становища цыган и илятов. Около западной оконечности этой области, близ деревни Сахтезар, вытекают из земли обильные серные ключи, называемые «Теплыми водами» (Аб-и-Герм), а далее горцы собирают твердый асфальт, из которого они выделывают разные ценные вещицы.

Маленький Ленгеруд и более значительный город Лахиджан—административные центры округов Гиляна, лежащих к востоку от Сефид-руда, тех округов, где обсохшая почва представляет наиболее благоприятные условия для культуры шелковицы и других дерев, которые составляют, вместе с рисом более низменных земель, богатство этого прибрежья. Однако, главный город Гиляна стоит к западу от реки Сефид-руда, среди болот и грязей, с которых поднимаются заразительные испарения. Потребности торговли вызвали к жизни этот торговый город, Решт, на дороге, которая с плоскогорий Ирана ведет к «Мертвому морю» или заливу Энзели, через долину Сефид-руда. Там находится главный рынок Персии для шелка-сырца и коконов шелковичного червя, рынок, прежде очень важный, пока появившаяся на черве болезнь не опустошила шелковичных заведений в окрестной местности. Решт вывозит ковры, составленные из разноцветных кусочков, образующих мозаику; прибрежные жители залива Энзели посылают ему большое количество икры, камышевых циновок, птичьих крыльев и перьев, употребляемых для украшения женских костюмов. В один только год в Мурд-абе наловили свыше двух миллионов рыбы lucioperca, и даже в один только день сети поймали 300.000 карпов вида cyprinus cephallus, которые достигают в среднем 30 сантиметров длины. Русские, армяне, евреи служат посредниками в торговле Решта, а прежде, еще не так давно, повиндахи из Афганистана, баниахи из Индустана встречались в этом городе с европейскими купцами.

Порт, одна из самых опасных якорных стоянок Каспийского моря, лежит километрах в тридцати к северо-западу от города, перед Энзелийским баром, через который открытое море сообщается с болотистым бассейном Мурд-аба. Перегружаемые товары, бакинская нефть, русские мануфактурные изделия ввозятся в лагуну на мелких плоскодонных судах и складываются под навесами в Пир-и-базаре, откуда их затем опять забирают и переплавляют через болота в склады Решта. Трудности перевозки товаров и опасности якорной стоянки в Энзели составляют главные препятствия к развитию местной торговли, и прорытие судоходного канала, соединяющего город с искусственным портом на морском берегу, без сомнения, удесятерило бы размеры торгового обмена. Но тут к коммерческому вопросу примешивается вопрос политический: персидское правительство боится дать слишком большое значение торговли города, который, силою вещей, становится, в торговом отношении, зависящим от Российской империи, как он был уже таковым с точки зрения административной. Уже много раз европейские капиталисты предлагали постройку железной дороги из Решта в Тегеран, и не может быть сомнения, что в близком будущем первый путь быстрого сообщения между внутренней Персией и остальным миром откроется, в самом деле, через брешь Сефид-руда и Гилянское прибрежье. Как только сеть железных дорог Европейской России соединится с сетью Закавказья, продолжение рельсов в направлении Персии сделается одною из настоятельных потребностей международного торгового обмена.

На запад и на север от Решта, к направлении России, на персидской территории нет больше городов в собственном смысле. Самые большие поселения—не более, как деревни; таковы: Фюмен, бывший административный центр округа; Мазуль или Мазулле, построенный на крутой скале и населенный главным образом кузнецами; Керганруд, береговой порт, куда приходят несколько русских судов за грузами орехового дерева. На юге от Решта долина Сефид-руда дает доступ на Иранское плоскогорье; но естественная область Гиляна останавливается у дефилеев, через которые воды низвергаются с верхнего уровня к бассейну Каспийского моря. Впрочем, дорога не придерживается течения реки: она поднимается круто поворачивающими зигзагами на высоты, которые господствуют над тесниной с западной стороны, и откуда видишь у себя под ногами глубокия ущелья, на дне которых белеют бегущие воды. Город Рудбар, называемый часто «Масличным Рудбаром», тянется, на пространстве по меньшей мере пяти километров, в равнине, наполненной оливковыми и другими фруктовыми деревьями: маслины,—плод, которого не найдешь ни в какой другой части Персии,—употребляются преимущественно для выделки мыла. Выше по реке, Менджигильский мост, построенный в небольшом расстоянии ниже слияния Шах-руда и Кизыль-узеня, которые образуют «Белую реку», принимая за границу между двумя провинциями Гилян и Ирак-Аджеми. Этот мост, устои которого, числом девять, высечены внутри, так что служат каравансараями, слывет у туземцев чудом архитектурного искусства: это тот знаменитый мост, по которому не отваживаются переходить, когда дуют утренние и вечерние ветры.

Города бассейна Атрека, Мазандерана и Гиляна, с их приблизительным населением:

Хорассан: Кучан (Стьюарт)—12.000 жит.; Буджнурд—7.500 жит.; Ширван—2.500 жит.

Мазандеран: Барфруш—50.000 жит.; Амол—10.000 жит.; Астрабад—15.000 жит.; Сари (Мельгунов)—8.000 жит.; Гумиш-Тепе (О’Донаван)—3.500 жит.

Гилян: Решт—41.000 жит.; Лахиджан—8.000 жит.; Рудбар—5.000 жит.; Ленгеруд—3.000 жит.; Энзели—2 500 жит.

Шах-руд, «Царская река»,—так называется город, который охраняет вход дорог через Эльбурс, спускающихся по другую сторону гор в Астрабадскую равнину. Это положение обеспечивает ему некоторое торговое значение, и караваны привозят туда рис и другие произведения Мазандерана. До недавнего времени город имел более оживленный вид, благодаря тому обстоятельству, что пилигримы, отправляющиеся на богомолье в Мешхед, должны были собираться в Шах-руде, чтобы соединиться там в партии, способные оказать сопротивление туркменским грабителям: до этого этапа, находящагося на полдороге между Тегераном и священным городом, они могли путешествовать незначительными группами, но далее малочисленный караван подвергался бы большой опасности. В Шах-руде существует кое-какая промышленность: тамошние сапожники, самые искусные во всей Персии, работают обувь для иранских щеголей, побывавших в Европе. Сотни садов, которые окружают этот город, так же, как и Бостам, лежащий в 6-ти километрах севернее, походят издали на сплошной лес; абрикосовые, тутовые, фиговые деревья переплетаются ветвями в густую чащу, а стены исчезают под фестонами винограда. Бостам, над домами которого высоко поднимается мечеть с трясущимся минаретом, славится обилием производимых его садами яблок; кроме того, в прежнее время воды его слыли во всем Иране самым действительным средством для излечения многих болезней, в том числе даже любви. На пастбищах соседних гор пасутся лошади, порода которых считается одною из самых красивых конских пород в Персии.

На юго-запад от Шах-руда, Дамган, другой этап на дороге из Мешхеда в Тегеран, был когда-то большим городом, и до сих пор еще видны, в окрестностях, развалины, покрывающие обширное пространство. Путешественники безуспешно искали между этими руинами какие-нибудь остатки древности, ибо в Дамгане или Дамагане большинство ученых помещают древнюю столицу парфян, которой греки дали название Гекатонпилос, «город о ста воротах». Дамган, в самом деле, разделяет с Шах-рудом выгоду, представляемую положением в точке схождения «ста» дорог, спускающихся с Эльбурса, и кроме того, там оканчиваются многочисленные дороги, идущие из городов персидского плоскогорья. Если до сих пор не открыли никакого античного здания в этом месте, то по крайней мере предание говорит о «Серебряном городе», который, будто бы, стоял по соседству. На восток от Дамгана высится круглая башня Меймандан, вершина которой украшена арабесками. Своим цветущим состоянием «Стовратный» город обязан был главным образом ирригационным водам, проведенным к нему с Эльбурса подземными каналами, и Якут отмечает в своем путешествии, как «один из прекраснейших памятников, какие он видел в свете», резервуар, откуда вода распределялась в Дамгане, по ста двадцати деревням и по табачным плантациям окрестностей. Эта вода, позволявшая земледельческой культуре постепенно подвигаться все далее в пустыню, была та самая, которая бежит с гор близ прохода Шамшербур через источник Али.

Семнам, лежащий, как и Дамган, на тегеранской дороге, той самой, по которой шла армия Александра Македонского, преследуя Дария, не имел прежде такого важного стратегического значения, как «Стовратный город», но он не уступает последнему в численности населения, и его здания, мечети, каравансараи, общественные бани лучше содержатся. Улицы, обставленные по сторонам тенистыми деревьями, очищаются ручьями проточной воды, спускающимися с гор и орошающими в окрестностях великолепные сады, из которых каждый, окруженный каменной оградой и защищенный круглой башней, мог бы выдержать приступ туркменских хищников. Хотя Семнам отстоит от Тегерана на 250 километров, он, однако, последний город, заслуживающий этого названия, который встречаешь на этом пути, прежде чем достигнуть этой столицы. Многочисленные оборонительные башни и искусственные горки, почти все военного происхождения, которые следуют одна за другой на дороге из Семнама в Тегеран, свидетельствуют о чрезвычайной важности, придаваемой обладанию этим путем, соединяющим две половины Персии. На верху одного из этих холмов, называемого Лазгирд, стоит большая круглая двух-этажная башня, опоясанная галлереями странного вида, без перил, которая служит жилищем целому деревенскому населению. В глазах туземцев, все тепе страны суть остатки башен, воздвигнутых некогда огнепоклонниками: их обыкновенно так и называют Гебр-абад или «Жилищем гвебров»; но более вероятно, что многие из этих бургов не что иное, как остатки возвышенностей, размытых и подточенных кругом со всех сторон во время отступления вод; почти все они служили укрепленными лагерями и опорными точками селениям. В прежнее время огни, зажигаемые на этих горках, служили сигналами, и от одного холма до другого новости быстро передавались через солончаковую пустыню до самого Эльбурса.

Древний Верамин, имя которого осталось за всей окружающей страной, перестал существовать. На месте, где стоял этот город, сменивший Рагес, в качестве столицы Персии и предшествовавший Тегерану, теперь находятся только развалины сильной крепости, уединенные загородные дома и прекрасная мечеть, построенная в половине четырнадцатого столетия и украшенная изящными изразцами с металлическими отливами. Недалеко оттуда, бедная деревушка Айван-и-Каиф охраняет западный вход горного прохода, считаемого большинством историков тем перевалом, который в древности был известен под именем «Каспийских ворот». В этой области главные городские поселения, Демавенд и Фируз-Ку, находятся во внутренних тенистых долинах, между большими горами Эльбурса и его предгориями. Прямая дорога из Тегерана в Астрабад проходит через эти два города и через Шамшербурский перевал, близ источника Али. Разрушенная крепость, которая господствует над почти вертикальной скалой Фируз-Ку или «Гора победы», сплошь изрытой пещерами, была построена, как гласит легенда, Александром Великим. На севере, часто посещаемая дорога пересекает цепь Эльбурса, пробираясь ущельем, очень опасным в зимнее время, по причине снежных буранов.

Нынешняя столица Персии, Тегеран, хотя лежащая на границах пустыни, в равнине, где можно создать сады только при помощи ирригационных каналов, занимает в сущности не такое худое географическое положение, каким оно кажется с первого взгляда. Она находится почти по средине большой дуги, образуемой полумесяцем гор на юг от Каспийского моря, и, следовательно, может наблюдать одинаково хорошо как за восточными, так и за западными провинциями государства. Кроме того, она прилегает к массиву Эльбурса, и перевалы, перерезывающие гребень этого массива, позволяют спускаться в ту и другую сторону, на восток к Мазандерану и Астрабаду, на запад к Гиляну. Тегеран имеет над прежними южными столицами, Ширазом и Испаганью, то стратегическое преимущество, что он обращен фронтом к России, то-есть к наиболее угрожающему врагу; он лежит на равном расстоянии от границы по Атреку и от границы по Араксу. Ныне царствующая династия, происходящая из племени каджаров, живя в Тегеране, имеет резиденцию, не слишком удаленную от её родины, которая могла бы в критических обстоятельствах сделаться для неё местом убежища. Наконец, Тегеран, расположенный на высоте 1.161 метра и потому пользующийся умеренным климатом, располагает произведениями различных поясов, благодаря горам, которые возвышаются в его непосредственном соседстве, и во время жаров дополняется летними виллами и дачами, где воздух свежий и здоровый, где воды струятся в изобилии.

Тегеран или, вернее, Тигран, то-есть «Чистый»—город новый, наследник Рая или Рея арабов, который, в свою очередь, был преемником древнего Рагеса. Стены Рая, общее протяжение которых 36 километров, видны еще в равнине, простирающейся на юг от Тегерана; но пространство, заключенное в этой обширной ограде, теперь уже не имеет даже развалин, кроме двух башен, которые были, вероятно, гробницами. Теперь Рай представляет возделанную равнину с несколькими рассеянными на ней поселками; почва, взрываемая сохой, иногда дает еще старинные серебряные и золотые монеты. Несколько раз завоеванный и разрушенный, Рай не поднялся после прохода монголов в половине тринадцатого века, и жизнь перенеслась в только-что нарождавшийся северный город, Тегеран, который до того времени считался простым пригородом столицы. Тем не менее, как это почти всегда случается, религиозная святыня осталась в павшем городе, который, по словам легенды, был родиной Зороастра: места поклонения не перемещаются так легко, как крепости и дворцы. Одно бывшее предместие Рая, где находится гробница чтимого мусульманами мученика, шаха Абдул-Азима, разрослось в целый городок, под покровительством святого: путешественник находит там базары, бани, большой каравансарай, прекрасные улицы, обсаженные деревьями и расходящиеся в виде радиусов вокруг мечети, заключающей гробницу имама.

Нынешняя столица, подобно Раю, окружена оградой, прерываемой во многих местах проломами. Скопированная с укреплений Парижа, городская стена Тегерана построена из материалов менее прочных; во многих местах, глиняные откосы обрушились во внешние рвы. Не трудно было бы опять привести ее в такое состояние, чтобы она могла оказать сопротивление восстанию, но, в случае осады и бомбардировки, она не противопоставила бы никакого серьезного препятствия неприятелю. Не очень давно возвели несколько новых стен, как начало второй ограды, которая будет охватывать все предместья, удвоивая оффициальное протяжение города; однако, пространство, заключенное внутри первой стены, еще далеко не все покрыто строениями: каменоломни, груды развалин, бесплодные желтоватые пустыри составляют там резкий контраст с густо разросшимися садами. Подъезжая к Тегерану, путешественник не видит за стенами ни башен, ни куполов, которые бы открывали ему соседство столицы, и, даже вступив в городскую ограду, он встречает сначала только убогия землянки. Но городские ворота по истине прекрасны, с их большой аркой, колоннами, которые их обрамляют, эмальированными изразцами, которыми они украшены: блеск и счастливый подбор цветов, изящество и разнообразие линий и фигур доказывают, что персияне, несмотря на свой упадок с точки зрения материальной цивилизации, сохранили свою художественную оригинальность; в этом отношении они нисколько не уступают западным народам.

В самом городе идет борьба двух влияний—привязанности к старине, консервативного духа с одной стороны, и мании подражания всему европейскому—с другой. Большой базар походит на рынки других городов Востока: это отдельный квартал, перерезанный маленькими, узкими улицами, из которых каждая принадлежит ремесленникам одного цеха или купцам, торгующим одинаковым товаром; но в соседстве шахского дворца увидишь уже магазины, устроенные и расположенные на европейский манер. Почти весь город представляет лабиринт неправильных улиц, загроможденных развалинами и кучами мусора, перерезанных топями и болотами, очищаемых только собаками и шакалами; впрочем, аристократические кварталы имеют свой бульвар, обсаженный деревьями и освещаемый газом, где разъезжают элегантные экипажи. Новый Тегеран застроен домами и зданиями на европейский образец; но главную красу его все еще составляет сад в восточном вкусе, окруженный резными ажурными балконами, аркадами, обтянутыми шелковыми занавесами; в этих тихих убежищах, где брызжут фонтаны чистой воды, рассыпаясь хрустальными жемчужинами по благоухающим цветкам, чувствуешь себя как будто за сотни верст от города. Окрестности столицы, особенно на северной стороне, куда искусственные каналы приносят с гор большое обилие воды, покрыты садами, которые почти все сохранили свой прежний вид укрепленных приютов, хотя жителям пригородных поселений теперь уже нечего опасаться нападения туркмен. Замечательно, что в Тегеране и в окрестных деревнях аисты, уважаемые и почти почитаемые народом, совершенно отсутствуют, тогда как в Верамине на каждом доме, на каждой руине есть гнездо этой почтенной птицы.

В начале настоящего столетия иностранец, который попробовал бы остаться на жительство в Тегеране во время летних жаров, неминуемо сделался бы жертвой лихорадок или других болезней, порождаемых городскими нечистотами. Теперь персидская столица, раскинувшись на более обширном пространстве, пообчистилась и ассенизировалась; однако и теперь, как только наступает лето, зажиточное население удаляется на северные высоты, усеянные деревнями и загородными домами, которым дают собирательное имя шемиран или шимран, имеющее, может быть, связь с легендой о царице Семирамиде; кочевые нравы юрков, меняющих свой зимний кишлак на летний яйлак, по счастию, сохранились до наших дней. По крайней мере треть тегеранцев выселяется за город, на дачи в одну и ту же неделю, и тогда обозы лошадей и вьючных животных, везущих мебель, ковры, палатки, провизию, тянутся непрерывной вереницей на пространстве нескольких верст; насчитывают не менее 5.000 верблюдов, употребляемых для перевозки одного только шахского багажа. Поставщики, нищие, солдаты, полиция следуют за двором и посольствами в их летния резиденции, и иная загородная местность, совершенно безлюдная в зимнее время, вдруг превращается в шумное ярмарочное поле. Шахский дворец Ниаверан, вокруг которого группируется население, скоро опоясывается настоящим городом бараков, почва покрывается кучами сора, кухонных отбросов и т.п., и воздух заражается миазмами. Тогда двор во второй раз эмигрирует и отправляется жить в палатках, на высоте более 2.000 метров, на берегу Лара, в живописных цветущих долинах, которые открываются у основания Демавенда. Аск, на склонах вулкана, населяется тегеранцами, и его термальные источники (Аб-и-Герм) принимают тысячи посетителей. Русское и английское посольства имеют каждое свою летнюю деревню, где единственная признаваемая власть есть власть императора всероссийского и королевы великобританской; русский загородный дворец находится в Зергендехе, дворец английского министра—в Гульхеке; французское посольство основало свою летнюю резиденцию в Теджрише, в тени великолепных платанов, из которых один пользовался славой уже двести лет тому назад. Жители Гульхека, освобожденные от всяких податей и налогов, пользуются большим благосостоянием, если судить по хорошему содержанию домов, по деревьям и цветам, украшающим края дорог, по оживлению, царствующему на улицах, где беспрестанно разъезжают европейские экипажи. Все садовники в Гульхеке—гвебры.

Еще не очень давно Тегеран не имел ни одной колесной дороги, кроме той, которая идет от зимнего дворца к летнему. Теперь он соединен с Касвином (Казбином) дорогою, шириной около 12-ти метров, которая будет продолжена до Закавказья через Зенджан и Тавриз: телеги русской конструкции быстро пробегают путь длиной около 150 километров, отделяющий Тегеран от Касвина. Этот город, который тоже был некоторое время столицей государства, и где еще видны многие обломки его прошлого величия, снова получил некоторую важность со второй половины текущего столетия, благодаря движению путешественников и товаров между Ираном и Кавказом. Сады его окрестностей, разведенные на почве, отвоеванной у пустыни, принадлежат к числу «райских уголков» Персии; виднеющиеся сквозь зелень виноградников или плантаций фисташкового дерева, окаймляющих дороги, изразцовые ворота города, осененные платанами, представляют живописную картину.

Султание, также один из главных этапных пунктов на северо-западной дороге, тоже был столицей Персии, до Испагани. Лишившись высокого ранга, он потерял свое, прежде многочисленное, население и теперь не более, как груда руин. Резко выделяясь среди этих развалин и невзрачных домишек, огромная мечеть Султание, воздвигнутая одним монгольским ханом, кажется от действия этого контраста еще более величественной; но её великолепный купол, окруженный поясом разноцветных изразцов, потрескался; шесть угловых минаретов разрушены или покосились; шестиугольная масса здания утратила почти все свои наружные орнаменты, и на окружности внутреннего пространства храма арабески и изречения из корана, отделяющиеся в виде изразцов лазурного цвета или других оттенков, повреждены временем или замалеваны новейшей аляповатой живописью.

Зенджан, на северо-запад от Султание, также на дороге в Россию,—тоже город, пришедший в упадок. Разрушенный в первый раз монголами, затем, в половине настоящего столетия, преданный в жертву пламени после восьмимесячной осады, которую выдержали там бабисты, несчастный город не возродился из своих развалин. Со стороны севера это—последний город провинции Ирак-Аджеми (Ирак-Адшми); здесь еще говорят по-персидски, тогда как по другую сторону хребта Кафлан-кух, в Азербейджане, общеупотребительный язык между жителями Миане уже турецкий. Этот город, «самый бедный во всей Персии», стоит на горном потоке, питаемом снегами хребта Сегенд и впадающем в Кизыл-Узен, главную ветвь Сефид-руда. Из всех этапных мест Миане особенно пугает чужеземцев: там больше, чем во всяком другом городе Персии, кишит страшный «клоп» argas persica, укушение которого не беспокоит туземца, но у приезжих путешественников причиняло многочисленные случаи серьезной болезни и даже смерти. В Миане скончался, в 1667 году, знаменитый путешественник Тевено. В небольшом расстоянии на северо-запад от Миане, в хорошо орошаемой местности, одной из «житниц» Персии, находится большое село Туркменчай, известное по заключенному там трактату 1828 года, которым России были уступлены области Эриванская и Нахичеванская, равно как безусловное господство над Каспийским морем.

Тавриз (Тебриз, Таврис), столица Азербейджана и еще недавно самый многолюдный город Ирана, есть древний Кандсаг армян, основанный в конце четвертого столетия христианской эры. Он лежит в бассейне озера Урмия, и бурая масса его строений покрывает слегка покатую почву, среди равнины, над которой господствуют с северо-восточной и с восточной стороны голые скалы резких очертаний, тогда как на юге высится правильный конус горы Сехенд. Тысячи садов, орошаемых «девятью стами каналов», окружают город со всех сторон, составляя своей густой листвой яркий контраст с соседними холмами, лишенными всякой растительности. Когда смотришь с высот, Тавриз, стена которого имеет не менее 18 километров в окружности и который еще выделяет из себя предместья вдоль расходящихся в разные стороны дорог, кажется одним из больших городов земного шара; но когда вступишь в городскую ограду и пройдешься по лабиринту грязных улиц, без труда убеждаешься, что он далеко не мог бы, как во времена Шардена, сравниться с столичными городами Европы: в ту эпоху, в 1673 году, он имел, будто-бы, 300 каравансараев, базар с 15.000 лавок, 230 мечетей и 550.000 жителей. Тавриз не только должен был, как большинство других персидских городов, переносить бедствия осад и пожаров, он, сверх того, часто подвергался еще опустошительным землетрясениям: история говорит о пяти больших колебаниях почвы, которые разрушили его отчасти, погребая в то же время тысячи жертв; в 1727 году, говорят, до семидесяти тысяч человек были поглощены разверзшейся землей или раздавлены обрушившимися зданиями; в 1780 году число погибших от землетрясения простиралось, будто-бы, до сорока тысяч. Этим и объясняется бедность Тавриза замечательными зданиями, несмотря на его древность, богатство его купечества, могущество государей и губернаторов, имевших там свою резиденцию, красоту и прочность материалов, употребляемых для постройки дворцов и храмов: лав, порфиров, мраморов и разноцветных изразцов. Самый горделивый памятник— цитадель, четыреугольная масса, высотой около 25 метров, которая издали кажется еще нетронутой временем, но, подойдя к ней ближе, видишь, что кронверки её обвалились, стена дала трещины, а рвы засыпаны мусором; во рву этой цитадели был предан смерти Баб в 1848 году. «Голубая» мечеть, некогда чудо архитектурного искусства, которая, вместе со многими религиозными зданиями, доставила этому городу прозвище «Купола ислама», обрушилась в 1780 году: от неё остались только столбы да отрывки портала, утилизируемые соседними жителями, как каменоломня, откуда они добывают материал для постройки своих домишек. Изразцовые мозаики этой мечети, представляющие гирлянды цветов, приложены одна к другой с такой точностью, что не видно пазов.

Торговое значение Тавриза и особенно соседство России заставили избрать столицу Азербейджана резиденцией наследника персидского престола. Благодаря своему положению близ северо-западного угла государства, недалеко от границ русского Закавказья и от Турции, этот город сделался обязательным складочным местом товаров, чем и объясняется тот факт, что он оправлялся после каждого постигавшего его бедствия. В Тавризе существует целая колония иностранных негоциантов, в которой преобладают армяне, но где есть также представители и западных народов; уже в 1832 году общее движение торговых дел между Тавризом и заграничными рынками Фразер исчислял в 25 миллионов франков. Базар, сам по себе составляющий целый город, наполнен материями русскими, английскими и другими произведениями европейских мануфактур. Земледельческие продукты бассейна озера Урмия, окруженного амфитеатром гор, находят выгодный рынок сбыта только в этом городе, лежащем на международном торговом пути. Хотя весьма холодная зимой, страна эта имеет все культуры умеренного пояса, и некоторые из её плодов, особенно миндаль и абрикосы, очень ценятся. Летом все зажиточные жители уезжают отдыхать в тенистые деревни горы Сехенд, на берега минеральных вод, вытекающих в изобилии из вулканических горных пород. Особенно минеральные источники Лала, близ цветущего местечка Сирдаруд, привлекают большое число посетителей. Одна из соседних долин принадлежит к числу трех «раев» Ирана, воспетых персидскими поэтами.

Другие города Азербейджана тоже окружены фруктовыми садами. На северо-восток от Тавриза, в долине одного из притоков Аракса, город Агар обладает очень богатыми железными рудниками. Ардебиль, также в бассейне Аракса, близ северо-западного угла территории, при выходе главных перевалов, идущих через горы Талыш к Каспийскому морю, имеет в окрестностях богатые месторождения медной руды, и его базар в изобилии снабжен русскими товарами. Главная его мечеть, покрывавшая могилу шейха Сефи, обладала драгоценной библиотекой, которая увезена генералом Паскевичем в Петербург; но там и теперь еще есть, хотя в плохом состоянии, коллекция фарфоров китайских и персидских. Маранд, лежащий к северу от Ардебедиля, на большой дороге, ведущей в Россию, посреди становищ илятов племени екенлю,—очень древний город, где мусульмане и армяне показывают могилу жены Ноя. Дома его скрыты за занавесами из тополей и густо разросшихся фруктовых садов. Точно также Хой, город, находящийся близ турецкой границы, на высокой гладкой равнине, около шестидесяти километров в окружности, затерян в настоящем лесу: город замечаешь только тогда, когда пройдешь его правильные укрепления, возведенные генералом Гарданом. Между всеми деревьями господствует шелковица, превосходные ягоды которой нисколько не похожи на безвкусные плоды европейского тутового дерева. На северо-запад от Хоя, на большой дороге из Эрзерума в Требизонд, армянский город Маку стоит на откосе у подошвы утеса, пробитой огромной пещерой: словно раскрылась какая-то чудовищная пасть, чтобы проглотить город. Этот исполинский грот имеет не менее 200 метров в ширину, а длина аркады свода около 400 метров; в начале настоящего столетия внутри пещеры стоял замок, где жил один курдский шейх. Крышу грота образует мощный поток лавы, вылившейся на известковую скалу. В окрестностях видны многочисленные естественные колодцы, свод которых просверлила вода горных потоков, проходя, под твердыми лавами, в нижней, более хрупкой породе.

Большой город Урмия (Урмидж), построенный у подошвы гор, в равнине, спускающейся к «Маленькому морю», тоже окружен садами, которые разделяют его предместья и проникают между различными кварталами почти до самого базара; одна соседняя пещера, как говорит легенда, служила жилищем Зороастру. С миссионерской станции, основанной американскими проповедниками христианства в 1831 году, видна, как на ладони, вся великолепная лесистая долина, с её «тремя стами шестьюдесятью» деревень, утопающих в зелени, которую окаймляет грациозными кривыми линиями синева озерных вод. Одна из этих деревень, Гюжтапа, сплошь населена несторианами, обращенными в протестантство. Деревня Ада, отделенная от селения Супурган рекой Мазлу-чай, также присоединилась к новой вере, принесенной из-за Атлантического океана; другие местечки, населенные несторианами и халдеями, сохранили свои старые обрядности. Хусрава, в долине реки Сельмас, на запад от магометанского города Дильман, есть духовный центр халдеев-католиков. Эти пограничные местечки ведут значительную торговлю с двумя соседними государствами, империями Российской и Оттоманской, но перевозка товаров через границы совершается посредством контрабанды.

В средние века, прелестная Марага, расположенная среди виноградников и фруктовых садов на полуденных склонах Сехенда, была обязана своей славой существовавшим в ней научным учреждениям: там жил, во второй половине тринадцатого столетия, знаменитый астроном Нассир-Эддин. Монгольский хан Хулагу построил ему обсерваторию, рядом с замком, где хранились его сокровища, и целая академия сгруппировалась в маленьком городке, до того времени никому не известном. Нассир-Эддин, определяя положение своей обсерватории, нашел, что она лежит под 37°20' северной широты и под 82 градусом долготы к востоку от Счастливых островов (приблизительное положение этого места, по нынешним картам: долгота 46°9' к востоку от Гринвича, широта 37°22' к северу от экватора). Очаровательный Бинаб, очень чистенький, окруженный богатыми фруктовыми садами и виноградниками,—город новый, сменивший отчасти Марагу. Турецкое местечко Шерх-и-Маяндаб, в нижней долине Джагату, пришло в упадок.

Прежде существовал очень важный город на юго-западе около истоков главной реки Джагату. Развалины его окружают озеро или, вернее сказать, колодезь, вытекающий из горы Тахт-и-Сулейман; там отыскали остатки большого храма Огня, который, вероятно, был,наиболее посещаемым святилищем древней провинции Атропатены. По мнению Раулинсона, это здание и окружающие его строения суть не что иное, как руины индийской Экбатаны. Новейшая легенда сделала из них «Трон Соломона», и на северо-востоке показывают другой холм, покрытый даниями, Тахт-и-Балхис, где восседала царица Саба, беседуя через пространство с своим царственным возлюбленным. Древняя дорога из Ниневии в Рагес проходила через этот священный город; она переходит большую пограничную цепь очень высоким перевалом, через который в зимнее время не отваживается пускаться ни один путник. Порог обозначен «синим столбом»,—откуда и произошло название Кали-Шин, данное этому проходу,—на котором есть клинообразная надпись; на другой, более низкой цепи, лежащей уже на турецкой территории, есть другой «Писанный камень», на который курды смотрят, как на талисман, почти как на волшебника, ибо взывают к нему, как к живому существу. Шульц снял копию с надписей, но был умерщвлен, и его путевой журнал не был отыскан; что касается Раулинсона, прогнанного снежным бураном, то он мог только взглянуть на столбы и убежать. Самое многолюдное местечко на иранском склоне хребта—Судж-Булак или «Холодный источник», главный пункт Микри, курдского племени, почти совершенно оставившего свои кочевые привычки. В соседстве путешественник Монтит открыл жертвенник Огня, наилучше сохранившийся из всех памятников этого рода, существующих в древней Атропатене; он поддерживается восемью колоннами, высеченными в скале.

Города Азербейджана, с их приблизительным населением:

Тавриз—180.000 жителей; Хой—42.000; Урмия—40.000; Марага—15.000; Ардебиль—12.000; Бинаб (Раулинсон)—7.500; Судж-Булак (Раулинсон)—6.000; Шехр-и-Маяндаб (Раулинсон)—5.000; Маку—4.000; Маранд (Дьелафуа)—4.000; Ахар—3.500 жит.

К югу от Азербейджана и бассейна, воды которого утекают через Кизыл-Узен в Каспийское море, ручьи, берущие начало на восточной стороне краевой цепи, иссякают в пустыне прежде, чем успеют образовать общую реку; существовавшее некогда речное разветвление теперь обозначено лишь болотами, да соляными полями. На севере пустыни, Тегеран, Касвин, Султание, и на юге—Гамадан, Кум, Кашан принадлежат к одной и той же гидрографической области, хотя они разделены теперь песками и твердыми глинами.

Гамадан, древняя Агбатана или Экбатана, Хагматана клинообразных надписей, переносит нашу мысль к отдаленным векам, предшествующим истории: она является большим городом с самых первых времен, о которых повествуют писатели Греции и Рима. В эпоху, когда движения войны и торгового обмена передвигали к западу центр тяжести Ирана, Экбатана занимала очень счастливое положение, как столица государства. Расположенная около средины пространства, заключающагося между Каспийским морем и Персидским заливом, как раз на границе мидян и персов, турок и иранцев, она командует, на востоке краевой цепи, водораздельным порогом и входом горных проходов, которые направляются к центральной части Месопотамии, туда, где некогда стоял громадный Вавилон и где в наши дни находится Багдад. От древней Экбатаны остались только груды обломков и мусора, в которых археологи стараются отыскать местоположение упоминаемой Геродотом семерной стены, окрашенной в семь цветов золотой краской и символизировавшей семь известных тогда планет, а также местоположение цитадели, где государи хранили свои богатства, и куда победитель Александр Великий сложил свою несметную добычу. Некоторые имена напоминают древнюю славу Экбатаны: так, близ холма, который венчали центральные укрепления, одна терраса носит название Тахт-Ардешир или «Трон Артаксеркса»; недалеко от города видны остатки льва из звонкого камня, на которого жители смотрят, как на волшебного покровителя города против холода и голода. Один купол, не очень древней конструкции, похожей на архитектуру магометанских зданий того же рода, в большой чести у европейских жителей и привлекает многочисленных пилигримов: это—предполагаемая гробница Эсфири и Мардохея, перед которой евреи рассказывают как о событии, действительно имевшем место, об избиении их предками 70.000 персов, на глазах снисходительно смотревшего на эту резню Артаксеркса. Иудейская община более многочисленна в Гамадане, чем во всяком другом персидском городе: она состоит из тысячи семейств. Знаменитый бухарский медик Авицена (Ибн-Сина) был похоронен в Гамадане.

Расположенный близ подошвы Эльвенда, вершина которого почти всегда убелена снегами, и куда благочестивые дервиши, даже из отдаленной Индии, приходят искать лекарственных трав, город перерезан проточными водами, и в нем брызжут «тысяча шестьсот фонтанов», из которых один льет горячую воду. Водостоки, прорытие которых приписывают государям мифических эпох, приносят воды с расстояния от 50 до 60 километров, а глубина начальных колодцев по менее 100 метров (47 сажен). Значительная высота места (около 1.500 метров), положение горных склонов, обращенных к полярным ветрам, и близость снегов делают зимний климат Гамадана довольно тягостным для персиян; но зато летом, когда здесь царствует живительная прохлада, это одно из приятнейших местопребываний. Гамаданские виноградники дают отличные белые вина, которые Белью сравнивает с мозельскими, и красные, которые, будто бы, походят вкусом на обыкновенные сорта бордоских вин. В промышленном отношении этот город важен только по выделке кож, производству седел и конской сбруи, тканью и окраске ковров, но он ведет значительную торговлю с Месопотамией, и базары его снабжаются в изобилии товарами всякого рода. Гамадан можно рассматривать, как главный город западных туркмен Персии, становища которых рассеяны в окружающих равнинах и долинах. К востоку от Гамадана, на одной из дорог, ведущих в Тегеран, стоит, на границе пустыни, город Савех, заключающий грандиозные остатки средневековой старины.

На восток от области пастбищ, по которой кочуют туркмены, и на окраине песков, город Кум или Ком высоко поднимает свой позлащенный купол над гробницей «Фатимы Непорочной», сестры имама Резы. Женщины приходят туда толпами молиться о даровании плодовитости, красоты, супружеского счастия. Вокруг этого святилища рассеяны «четыреста сорок четыре» гробницы меньшей святости, где, однако, молитвы также богоугодны. Далее, за этими святынями, простирается на несколько километров обширное кладбище, где почивают верующие, сподобившиеся счастия умереть в священном городе или быть перенесенными туда после смерти. После Мешхеда, Кум, который ни гвебры, ни евреи не могут осквернять своим присутствием, есть наиболее чтимое место пилигримства на иранской территории; но, сравнивая теперешнее состояние города с тем, которое нам описывают Шарден и другие путешественники, предшествовавшие девятнадцатому столетию, можно сказать положительно, что благочестие уменьшилось. Кум не имеет теперь двадцати мечетей, как имел в былое время; он потерял свою торговлю и промышленность, кроме разве производства пористых глиняных сосудов: теперь это не более, как большая руина, похожая скорее на обширный некрополь, нежели на город. Пустыня, простирающаяся в необозримую даль, охристые или белые соляные холмы, замыкающие с западной стороны горизонт, образуют печальный ландшафт, вполне подходящий к городу, пришедшему в упадок.

В противоположность Гадаману, Кашан, центральный город провинции Ирак-Аджеми, главный этапный пункт на дороге из Тегерана в Испагань, находится в полном процветании. Расположенный у подошвы гор, которые доставляют ему воду, хотя и не в особенно большом обилии, Кашан окружил себя фруктовыми и обыкновенными садами, виноградниками, дынными и арбузными полями, культурами в виде террас, где умеют утилизировать туки, пренебрегаемые в северной Персии. Но особенно как промышленный город он составил себе громкое имя; в нем существуют фаянсовые фабрики, мастерские для приготовления ювелирных изделий, для тканья золотой и серебряной парчи, красильные и котельные заведения, бархатные ткацкия мануфактуры, произведения которых считаются лучшими в Персии; здесь же сохранилось искусство разрисовывать мозаикой внутренния стены куполов и бань. Кашан, получивший прозвище «невесты между иранскими городами», в самом деле один из самых опрятных городов в Персии, один из тех городов, дома которых построены с наибольшим вкусом и улицы содержатся в чистоте и порядке с наибольшей заботливостью. По своему географическому положению он, кажется, предназначен сделаться центром персидских железных дорог. И теперь уже он обладает лучшими, после тегеранских, обыкновенными дорогами, и некоторые из великолепных каравансараев, находящихся на этапных пунктах этих путей, заботливо поддерживаются, как во времена их строителя, шаха Аббаса. От той же эпохи ведет свое начало одно из величайших общеполезных сооружений, какое существует в Персии: это Банд-и-Кухруд или «Плотина горного потока», которая видна к юго-западу от Катана, на испаганской дороге. Стена, образующая запруду, выше которой воды расстилаются в виде озера, поднимается на 40 метров (почти 19 сажен) высоты между двух утесов. В Кашане боятся скорпионов почти столько же, как персидских клопов в Миане; по счастию, бесчисленные аисты помогают освобождать страну от этих опасных гостей.

Караванная дорога, которая идет прямо из Гамадана в Испагань, следуя вдоль восточного основания краевых гор плоскогорья, гораздо менее посещается, нежели главная дорога из Тегерана в Кашан и Испагань; до недавнего времени купцы должны были опасаться там нападений бахтиаров. Султанабад, обнесенный каменной стеной город, который стоит почти на полпути из Гамадана в Испагань, и гарнизон которого должен бы был отгонять грабителей, представляет скопление убогих домишек; но окружающая местность—один из самых деятельных центров коврового производства: нет ни одной избушки в окрестных селениях, где бы женщины не сидели за ткацким станком, привязывая шерсть различных цветов и пуская челнок. В окрестных горах собирают в изобилии манну или гейзигебин, сахаристый налет, выступающий на листьях и производимый червяком, который живет на одном виде тамариска. На юго-восток от Султанабада, по направлению к Испагани, следуют один за другим: Хюмейн, окруженный обширными руинами, полуразвалившийся город Гюльпайган, питаемый подземным водопроводом, который был вырыт по повелению калифа Гарун-аль-Рашида; затем длинная деревня Хонсар, дома которой с окнами, открывающимися на дорогу, напоминают постройки северной Италии. На пространстве около двенадцати километров идешь между этими прелестными домиками чрез рощи, сады и луга. Деревни, через которые проезжает путешественник, вступая в Испаганскую равнину, тоже окружены фруктовыми садами, зеленеющими чащами дерев, полями, где растут хлопчатник, табак, хлеба. Тигран, Неджефабад и другие селения следуют одно за другим, образуя нескончаемую улицу между стенами садов; затем вступаешь в город по великолепной аллее платанов, которая справедливо слывет одним из чудес Ирана.

Испагань (Исфаган, Исфагун) теперь уж не «полмира», как ее некогда величали ея обитатели, восхваляя блеск её зданий, богатство её промышленности, красоту её садов. Наибольшая часть пространства, заключающагося внутри городской ограды, имеющей 37 километров в окружности, необитаема; дворцы, мечети и базары, где в былые времена теснилась многотысячная толпа, представляют теперь груды руин; шакалы и лисицы устраивают себе логовища среди обломков минувшего величия. Между этими развалинами мысль невольно ищет знаменитую пирамиду из 70.000 человеческих черепов, которую велел воздвигнуть грозный Тамерлан, чтобы напомнить последующим поколениям о мести, совершенной им над непокорным городом. И, однако, Испагань оправилась после Тамерлановского разгрома, и в царствование шаха Аббаса, в семнадцатом столетии, сделалась одним из больших городов земного шара, заключавшим в своих стенах по малой мере полмиллиона жителей. Различные «записки», доставленные Шардену относительно населения Испагани и её предместий, сильно расходились в своих исчислениях показывая цифру жителей от шести сот тысяч до миллиона ста тысяч душ; число домов превышало тридцать две тысячи. Будучи складочным местом торговли Центральной Азии, этот город сделался сборным пунктом негоциантов; голландские и английские торговые дома имели там своих представителей; армяне обладали богатыми мастерскими в предместье, которое носит имя Джульфы, в память сожженного города на берегах Аракса. Промышленность Испагани не знала соперников в остальном Иране, и можно судить по зданиям, сохранившимся от той эпохи, какого знания приемов и способов работы и какой верности вкуса достигли её художники.

Взятие Испагани афганскими бандами, затем войны, опустошившие страну, и, наконец, перенесение столицы государства в Тегеран, следовавшее за воцарением каджарской династии, совершенно разорили город, и с тех пор голодовки много раз прерывали медленное дело реставрации. Однако, испаганский базар все еще ведет очень оживленный торг, и многочисленные станки ткут еще бумажные и шелковые материи и выделывают ковры. Богатая корпорация живописцев не слишком выродилась с той цветущей эпохи, когда тысячи художников украшали произведениями своей кисти дворцы шаха Аббаса. Самые эти дворцы, несмотря на состояние разрушения и запустения, в котором они теперь находятся, все еще представляют замечательнейшие памятники зодчества и живописи в Персии: в этих павильонах, в коллегиях, в мечетях, окружающих главную площадь или майдан, иранский стиль является во всей своей силе и оригинальности. Здесь он всего лучше съумел утилизировать разнообразные иноземные элементы архитектурного искусства, вплоть до китайских крыш, чтобы скомбинировать их в одно гармоническое целое; мы видим в этих памятниках даже большие стенные фрески, которые производят приятное впечатление своим колоритом, не слишком шокируя глаз рисунком и композицией. Однако, новейшее испаганское искусство менее чисто, оно уже не отличается в такой высокой степени изяществом и благородством стиля, как искусство эпохи сельджукской и монгольской, с одиннадцатого по тринадцатое столетие. Большинство садов были преобразованы в поля и огороды, а проточные воды, прежде распределявшиеся по разным частям города в виде фонтанов, водометов, маленьких каскадов, теперь заключены в водопроводы среди табачных плантаций и грядок овощей; но некоторые из аллей существуют еще до сих пор, даже более прекрасные, чем были в старину, благодаря времени и запустению. Широкая аллея, длиной около 4 километров, которая ведет к Зендех-Руду (Заинда-Руд) или «Реке жизни», составляет славу и гордость Испагани, и достойно оканчивается мостом о 34 аркадах, покрытым изящной резной галлереей. Ниже, через Зендех-Руд перекинут другой мост, который также можно назвать чудом строительного искусства. Он продолжается в сторону низовья вымощенною плитами площадью, под которой проходит река, чтобы ниже снова выступить наружу, изливаясь пенистыми массами, по мраморным ступеням. Верхний мост соединяет с городом большое предместье Джульфу, еще населенное потомками гайканов, поселившимися здесь в начале семнадцатого столетии. В этом религиозном центре православных армян Персии, Индии и Крайнего Востока живет не более шести сот семейств гайканской нации; но на северо-западе, в долине Феридун, лежащей на высоте слишком 2.500 метров, на границе с землей бахтиаров, многие деревни сплошь населены армянами. В некоторых общинах, все гайканы, пришедшие из Грузии, обратились в ислам, но говорят еще грузинским языком, а женщины, подобно эриванским армянкам, носят на рту повязку. Покровительствуемые Россией, к тому же более образованные и более деятельные, чем большинство окружающих их персиян, испаганские армяне снова приобрели большое влияние в торговых делах. Евреи также могут смотреть на Испагань, как на свою столицу в иранской территории: здесь община их самая многочисленная, и на базаре им принадлежат сотни лавок. Два французских путешественника кончили жизнь в Испагани—Ошер Элуа и Гоммер-де-Гелль.

Окружающие Испагань сельские местности принадлежат к плодоноснейшим и наилучше орошаемым пространствам иранского плоскогорья: значительная высота равнины, определяемая в 1.432 метра, дает ей умеренный климат, где преуспевают растения субтропического пояса: там возделывают виноград, хлопчатник, табак, мак, фрукты и овощи всякого рода и особенно дыни, которые считаются лучшими в Персии; дикая айва или квит дает необыкновенно душистые плоды, которые, во время оффициальных визитов, переходят из рук в руки, чтобы наслаждаться их чудным ароматом. Многочисленные руины, села и деревни, святилища прерывают зеленеющие пространства, и повсюду высятся живописные голубятни, в одиночку или целыми группами, обыкновенно гораздо лучше содержимые, чем соседние дома. Это круглые башни, украшенные валиками и рубцами из кирпичей, имеющими вид зубцов: на верхней террасе закругляется центральный купол, окруженный другими меньшими куполами, в форме ульев, каждый кирпич которых отделен от другого отверстием; в несколько мгновений тучи голубей, кружащиеся вокруг купола, исчезают во внутренности башни. Между мечетями окрестностей самая любопытная—мечеть в Коладуне, украшенная минаретами, около 5-ти метров высоты, помещенными с правой и с левой стороны купола. Каждая из этих башенок может быть приведена в движение толчками одного человека, и тогда явственно чувствуешь, как вибрирует другая башня, и дрожит все здание, точно колеблемое землетрясением. Это явление «дрожащих минаретов», которое местные верующие приписывают чудодейственной силе святого, погребенного под куполом, происходит, как это констатировал Дьелафуа, от существования связей из бревен или срубов, к которым прикреплены минареты, башенки очень легкой постройки и легко вертящиеся на внутренней оси. То же самое явление качающихся минералов можно наблюдать в одной из мечетей Бостама.

Испаганцы и ширазцы завидуют друг другу и охотно перекидываются обидными кличками и насмешливыми присловьями: первых обзывают жадными, а вторых фальшивыми. Этот антагонизм происходит оттого, что их города, самые важные в южной Персии, часто боролись из-за гегемонии торговой и политической, и как тот, так и другой претендует на титул метрополии артистической и литературной. Уступая размерами Испагани, Шираз имеет над ней то преимущество, что он—столица Фарсистана, то-есть Персии по преимуществу, и население его состоит почти исключительно из иранцев. Кроме того, он—наследник столиц империи, которые сменяли одна другую в соседстве его местоположения, и из которых одна была могущественный Персеполь. Пользуясь доброй славой за свою сметливость, ум, прекрасный язык, ширазцы смотрят на себя, как на представителей национальной цивилизации, и нетерпеливо переносят владычество тегеранских каджарцев: Баб Али-Могамед, проповеди которого подвергли опасности царствующую династию, был уроженец Шираза, и в этом же городе сгруппировались его первые ученики. Чтобы обуздать население Фарсистана, персидское правительство посылает туда солдат-турок, в тех видах, чтобы расовая ненависть помогала гарнизонному воинству держать жителей в повиновении.

Шираз не имеет таких великолепных тенистых садов, аллей и рощ, как его соперница, Испагань, но зато растительность там отличается более южным характером. Когда спускаешься в равнину по персепольской дороге или с северо-востока, город вдруг открывается при повороте ущелья, и вид садов, кипарисовых аллей, блистающих куполов и голубоватой равнины, постепенно поднимающейся к основанию снеговых гор, исторгает у путешественника крик удивления и восторга: «велик Аллах!» Таков буквальный смысл имени «Тенг-и-Аллаху-Акбар», которое дают проходу, откуда взорам открывается великолепная картина. Шираз, «Чрево льва», хотя он находится еще на высоте 1.350 метров, есть уже, относительно городов нагорья, южный город; там начинается для иранцев область «теплых земель»; пальмы, стоящие там и сям в равнине, указывают на переход от одного пояса к другому. Тогда как Испагань лежит на восточной стороне системы краевых цепей, Шираз находится в Целе-Персиде или «Впалой (низменной) Персии», в одном из промежуточных понижений рельефа, которое разделяет две параллельныя цепи, и воды его стекают в маленький замкнутый бассейн, род Каспийского моря в миниатюре. Хотя Шираз лежит уже на одном из внешних уступов, спускающихся с плоскогорья к Персидскому заливу, он совершенно защищен со стороны моря правильно расположенными по прямой линии гребнями Тенгсира или «Страны дефилеев»; нескольким храбрым полкам легко было бы охранять подходы к нему. Но поставленный в такия благоприятные условия во многих отношениях, город имеет также и большие невыгоды. Землетрясения там часты, и история упоминает много катастроф этого рода, которые произвели большие опустошения: таково, например, землетрясение 1855 года, которое опрокинуло больше половины домов, раздавив под упавшими стенами до десяти тысяч человек. Летом воздух нездоров, и лихорадка похищает много жертв среди населения.

Не наполняя даже своей ограды, имеющей в окружности только 6 километров, Шираз походит ныне на большое село и не заключает никаких замечательных зданий, кроме мечетей. Промышленность его не в цветущем состоянии: однако, еврейская колония состоит из искусных ювелиров: персиане фабрикуют превосходные изделия с накладной работой из дерева и слоновой кости, прославленную розовую воду, а армяне, впрочем немногочисленные, занимаются торговлей. Здешнее вино плохого качества; этот нектар поэтов получается из сельских местностей, отстоящих от города километров на пятьдесят: это—хмельной и ароматический напиток, вкус которого европеец находит сначала довольно странным, но к которому он скоро привыкает. Как ширазские розы, которые не могли бы выдержать сравнения с розами садов западного мира, так и вино ширазское обязано своей репутацией стихам, в которых оно воспевалось. Табак и другие земледельческие произведения края составляют предмет незначительного вывоза; но, как транзитная станция, город занимает исключительное положение, так как в нем оканчиваются дороги из портов Персидского залива. Но дороги эти в плохом состоянии, и трудности перевозки обременяют товары такими тяжелыми накладными расходами, что торговля предпочитает другие пути, именно пути, идущие в Керманшах и Тавриз. Уступая в отношении движения торгового обмена другим большим городам Персии, Шираз, по крайней мере, имеет то превосходство, которое ему дает умственное развитие и литературная эрудиция его жителей: он снискал себе лестное имя «Дома знания». Из трех знаменитейших поэтов Ирана: Гафиза, Сади и Фирдуси, два первые были уроженцы Шираза, и каждый персианин, проезжая через этот город, считает священным долгом посетить их могилы. На мраморной плите, покрывающей уже пять веков бренные остатки Гафиза, начертаны золотыми буквами две из его од; недалеко от этого камня был погребен Рич, исследователь Курдистана. Надгробный памятник Сади, стоящий в некотором расстоянии от города, близ деревни, называемой Садие, по имени поэта, не так заботливо поддерживается, без сомнения, потому, что автор Гюлистана не удостоился чести, как Гафиз, быть причисленным к сонму священных писателей, а между тем, как говорит Сади о самом себе в своей эпитафии: «ни один соловей не оглашал воздух более нежными песнями в саду знания!» Вблизи могилы разверзается пропасть, несомненно искусственного происхождения, глубина которой превышает 200 метров.

Ученые единогласно указывают как на местоположение древнего Персеполя, «города персов», на местность, называемую Истахр, лежащую километрах в пятидесяти к северо-востоку от Шираза, на испаганской дороге. В этом месте начинается цепь холмов из серого мрамора, которая продолжается в юго-восточном направлении, господствуя над широкой равниной, ныне болотистой, Мерв-Дашт, в которой Банд-Эмир, приток озера Нерис, извивается под тенью ив; запруда, увенчанная мостом о тринадцати арках, задерживает воды реки и заставляет их течь обратно в тысячи каналов, которыми изрезана эта равнина; три уединенные скалы горы Истахр высятся посреди аллювиальных пространств. Слегка пология земли, незаметно спускающиеся от холмов и скал к береговым равнинам Банд-Эмира и к его притоку Польвару или Пульвару, представляют великолепное местоположение для постройки города, и мысль без усилия восстановляет развертывавшийся здесь некогда амфитеатр дворцов. Впрочем, от него уцелели кое-какие остатки. Эта руина, самая величественная между древностями Персии, состоит из стен и колонн, образующих одно целое, которое туземцы с удивлением, смешанным со страхом, называют «Троном Джемшида». Теперь известно, благодаря дешифровке клинообразных знаков, начертанных на стенах памятника, что главный из шести дворцов был дворец Ксеркса, «царя царей, сына царя Дария, Ахеменида»; но, судя по недоконченности скульптурных украшений и надписей, кажется, что строитель не мог довести своего дела до конца. Если верить преданию, здание было истреблено пожаром, хотя на мраморе не видно никаких следов огня, и колонны даже сохранили свою полировку, «столь гладкую и столь ясную, говорил Герберт в семнадцатом столетии, что никакое зеркало из стали не может сравниться с её блеском». Магометане-иконоборцы посбивали головы крылатым быкам и уничтожили все изображения человеческих фигур. Время также много попортило: повалило стены, разрушило колонны, но и в теперешнем его виде здание представляет еще грандиозное целое. Двойная лестница из черного мрамора, по широким ступеням которой легко взобрался бы человек на лошади, ведет на квадратную террасу, на которой стоит памятник. В 1765 году Нибур насчитал семнадцать колонн, остаток семидесяти двух, многочисленность которых подала повод дать дворцу название «Ста минаретов». В настоящее время, по прошествии ста слишком лет, существует еще двенадцать колонн, сохранивших на верхушке остатки капителей. Далее, за этими колоннами, на трех последовательных площадках террасы, вымощенной мрамором, видны зазубренные стены, двери, столбы, бесформенные развалины, где, тем не менее, археологи, после тщательного исследования, признали расположение публичных зал и собственных царских аппартаментов. Некоторые скульптурные работы и многие детали постройки напоминают влияние египетского стиля, но ансамбль отличается изяществом и грацией, которые свидетельствуют о «родстве», существовавшем в ту эпоху между искусством Персии и искусством Эллады. Зодчие, строившие дворец Ксеркса, без сомнения, видели греческие храмы Ионии и памятники Лидии.

Выше Трона Джемшида, на стене мраморной горы, довольно близко от вершины, обрисовываются три вырубки, сделанные для помещения гробниц государей. Напротив, на горе Накш-и-Рустем, которая высится по другую сторону реки Пульвар, виднеются отверстия других царских усыпальниц, о которых в старину туземцы говорили, что это «темницы ветра». Одна из этих могил заключала бренные остатки Дария, сына Гистаспа, как показывает надпись; Ахемениды, его преемники, за исключением Дария Кодомана, покоились в другом крипте. Эти склепы высечены таким образом, что образуют гигантский крест, поперечная часть которого изображает перистиль храма, тогда как верхняя часть показывает царя, восседающего, как на троне, на большом щите, который несут побежденные народы. У основания скалы, цари из династии Сассанидов тоже хотели оставить памятники своей славы, высекая в камне барельефы, представляющие различные события их царствования: самое любопытное из этих изваяний изображает царя Сапора, великодушно простирающего руку над головой императора Валериана, побежденного врага.

По мнению большинства археологов, могила Кира, государя, все еще живущего в иранских преданиях, находится в той же стране, недалеко от селения Мешед-и-Мургаб, километрах в шестидесяти на северо-восток от Персеполя. Там расстилается, окруженная крутыми горами, доступная только через ущелья, где дорога высечена в скале, обширная равнина, усеянная развалинами и перерезываемая Мург-абом или «Птичьей водой», той самой рекой, которая ниже, под именем Пульвара, соединяется с Банд-Эмиром, близ Джемшидова Трона. В этом месте несомненно стоял большой город в эпоху Кира. Один столб носит еще образ обоготворенного властелина, которого прямо называет надпись: «Я, Кир царь, Ахеменид!» Одна гробница, которую жители того края называют могилой «матери Соломона», и на которой есть арабская надпись, признается большинством путешественников за надгробный памятник Кира, и остатки платформы, похожей по конструкции на площадку Джемшидова Трона, составляли, будто бы, подземное строение древнего храма Огня, где славный царь в большие праздники торжественно возжигал пламя перед собравшимся народом. Сомнительно однако, чтобы равнина Мешед-и-Мургаб была та самая, где находился древний Пасаргад, и с которою еще недавно все ученые отождествляли ее, ибо тексты древних письмен помещают этот священный город гораздо восточнее, в области Кирман, и при том не в равнине или долине, а на вершине горы. Относительно памятников в равнине Мешед-и-Мургаб можно сделать то же замечание, которое высказано выше о памятниках истахрских: они, несомненно, были построены зодчими, знакомыми с эллинским стилем; очевидно, эти строители находили в Лидии и в Ионии свои образцы храмов и мавзолеев.

Город Дараб или Дарабджерд, лежащий в 200 километрах к юго-востоку от Шираза, близ истоков речки, воды которой текут в сезон дождей к Персидскому заливу, есть один из тех городов, которые ученые стараются отождествить с античным Пасаргадом; но там не нашли никаких памятников, никаких развалин, которые напоминали бы имя Кира. Тем не менее, не подлежит сомнению, что это очень древний город: знаменитый поэт Фирдуси сделал его театром многих событий своей мифической эпопеи, и на окружающих скалах видны многочисленные жертвенники Огня. Самое имя города означает, будто-бы, «Городище Дараба или Дария», и одна гладко отшлифованная скала соседней горы украшена барельефом, встречающимся во многих других местах Персии и изображающим коленопреклонение Валериана перед Сапором; изваяния, грандиозного вида, к несчастию, сильно попорчены, и на них не видно никакого следа надписи. Другой древний памятник в окрестностях Дараба—подземный храм, высеченный в скале, но представляющий лишь гладкия стены, без барельефов и статуй. Во время нашествия арабов, в этот город удалился последний Сассанид, Ездиджерд, прежде чем воздвигнуть пустыню между собой и своими победителями. На север от Дараба, город Нирис, давший свое имя самому значительному озеру Фарсистана, был недавно одним из центров бабизма; преследования обезлюдили эту страну.

В северном Фарсистане, то-есть на плоскогорье, вне области дефилеев, существуют только два города, имеющие некоторую важность: Абадех, находящийся на половине дороги между Ширазом и Испаганью, и Кумишех, лежащий почти на 100 километров ближе к старой столице империи. Этот город, обнесенный высокими стенами, вполне заслуживает свое название, которое означает «Злачное место», ибо окружающие равнины, усеянные деревнями и тщательно возделанные, очень производительны. Абадех имеет одну специальную промышленность—резьбу на дереве; жители его необыкновенно искусны в вырезывании из грушевого дерева футляров, письменных приборов, ложек, шкатулок, шахматов. Даже на севере Ирана эти «абадехские изделия» оспаривают рынок у подобных же произведений, привозимых из Европы. К северо-западу от Абахеда, на дороге в Кумишех, другой укрепленный город, Ездихаст, занимает вершину конгломератовой скалы, которая высится уединенно в широкой расселине плоскогорья, точно подводный камень, поднимающийся со дна моря. Дома и башни кажутся как бы продолжением скалы; но вне этих потрескавшихся построек выступают качающиеся деревянные помосты, висящие над пропастью: пестрая толпа женщин и детей толкается на этих мостках, когда появится караван, шествующий внизу скалы. Город доступен только через старый подъемный мост: там и сям кое-какие остатки старинных стен указываются жителями, как жертвенники или замки гвебров, и в самом деле, имя города (Езд-и-Хаст), сходное с названием гвебрского города Езд, повидимому, напоминает о пребывании там огнепоклонников.

Цепь гор, перерезанная широкими проломами, которая тянется с северо-запада на юго-восток, по окраине большой пустыни, окаймлена, как и хребты Фарсистана, городами и местечками, лежащими у выхода небольших долин, там, где разветвляются горные потоки, прежде чем потеряться в равнине. Наин, на большой дороге из Кашана в Езд, почти на половине пути, есть один из этих соседних с пустыней городов, где вода делится на тысячу водопроводов; жители, подобно обитателям Кашана и Испагани, умеют ценить удобрения и собирают их самым тщательным образом. Местный промысел—гончарное производство; но туземные мастера, посланные в Европу для усовершенствования в своем искусстве, вернувшись домой, увидали, говорит Гольдсмит, что им еще надо многому поучиться у своих соотечественников. На юге, противоположный склон горного хребта господствует над Купой, одним из цветущих городов плоскогорья. Наконец в прекрасной аллее гор, которая постепенно поднимается в юго-восточном направлении, следуют один за другим города Агда, Ардаган, Майбут. Из них Ардаган самый многолюдный и самый торговый. Майбут обеднел, как и окрестные деревни, вследствие замены маком почти всех других культур. В видах быстрого обогащения путем продажи опиума, некоторые крупные землевладельцы принуждают своих арендаторов обращать все пахатные земли в одно обширное маковое поле: от этого съестные припасы становятся все более редкими и дорожают, хотя заработная плата не повышается; промышленность останавливается, и жители эмигрируют. Можно даже встретить целые деревни, совершенно покинутые населением.

Иезд, который сообщается с остальным Ираном только посредством караванных дорог, пролегающих через глинистые плоскогорья, скалы или песчаные дюны, уже в полным смысле город пустыни: со всех сторон пустынные пространства окружают оазис шелковичных деревьев, где заперты город и подгорные селения. В некоторых местах пустыня начинается у самых ворот Иезда: песок скопляется против стен, и ветер кружит его и переносит за городскую ограду; таким образом целым кварталам угрожает опасность исчезнуть с лица земли, как исчез первый город того же имени, называвшийся также Аскизар, развалины которого видны в 16 километрах к северо-западу, на дороге в Кашан. Понятно, что в этом городе, частию осаждаемом песками, вода сберегается с величайшей заботливостью: почти все резервуары или аб-амбары находятся под почвой, и в них спускаются по ступенькам, в роде лестниц, ведущих к подземным прудам в Бомбее.

Несмотря на свое изолированное положение посреди плоскогорья, недалеко от геометрического центра Персии, Иезд—один из цветущих городов Ирана; он имеет прядильни, ткацкия мастерские, красильные заведения, фабрики сахара, леденца. По шелковой промышленности это—«персидский Манчестер»: мануфактуры его очень многочисленны, и на некоторых из них работают по нескольку десятков станков. Так как коконов, доставляемых окружающим оазисом, недостаточно для потребления трехсот фабрик, то купцы привозят шелк-сырец из Гиляна, из Хорассана, даже из Герата. Что касается сбыта производимых этими мануфактурами шелковых тканей, то они вывозятся далеко за пределы Персии до Мекки и других городов Аравии, через Маскат. Иезд поддерживает даже косвенные торговые сношения с Китаем посредством отправки ящиков опиума, количество которых увеличивается с каждым годом. Посредниками в торговых делах служат почти исключительно члены гвебрской общины, единственной значительной, существующей еще в Персии: еще недавно конкурренция мусульман воспрещала им мануфактурную и торговую деятельность; огнепоклонники занимались почти исключительно садоводством и культурой хлопчатника, особенно того вида этого растения, которого коричневое волокно употребляется для тканья одежды, обязательной для гвебров. Получив, наконец, право заниматься торговлей, последние в несколько лет завоевали себе монополию торговых дел, и теперь один из этих негоциантов-парсов владеет слишком тысячью верблюдов. Местное население состоит в большей части из сеидов, которые претендуют на происхождение от пророка: присутствие чуждого религиозного элемента, естественно, сильно возбудило фанатизм. Город получил прозвище «Града поклонения», и жители, очень гордящиеся этим эпитетом, стараются оправдать его крайней нетерпимостью в деле веры. Еще недавно убийство гвебра никогда не наказывалось. Километрах в двадцати на юго-запад большое местечко Тафт, где гвебры наиболее пользовались привилегией возжигать публично священный огонь, сохранило кое-какую промышленность, в особенности по фабрикации войлоков и поярка. Соседняя пещера, галлереи которой продолжаются на целые мили во внутренности горы, заключает в себе очень богатые свинцовые рудники, равно как месторождения бирюзы.

Следуя на юго-восток от Иезда, по большой караванной дороге, извивающейся в глинистой равнине, между двух параллельных цепей гор, не видишь, на пространстве слишком 200 километров, ничего, кроме одиноко стоящих каравансараев, да нескольких полуразвалившихся домишек: оттого путешественник приятно удивлен, когда, после этого долгого странствования в пустыне, он примечал, наконец, настоящий город, Бахрамабад, окруженный маковыми полями, чередующимися с садами и плантациями хлопчатника. Благодаря схождению нескольких дорог, Бахрамабад процветает, и из небольшой деревни, какою он был еще недавно, сделался значительным центром населения. Парсы, даже баниахи из Индустана, основали там могущественные торговые дома. На север от этого города, на северном склоне гор Нугата, разработываются очень богатые свинцовые рудники.

Кирман или Керман, главный город одной из больших провинций Персии, сохранил имя карманов или германов, о которых говорят древние писатели, но, как и Иезд, переменил местоположение: остатки обширного древнего города, среди которых незаметно ни одной башни, ни одной мечети, простираются на юг от нынешнего города; на западе также видны груды развалин; наконец, на севере предместье гвебров было почти совершенно разрушено в конце прошлого столетия. Обнесенный стеной неправильной формы и опирающийся на четыреугольную цитадель, теперешний Кирман занимает почти квадратную площадь, по километру в длину и ширину, у западного основания выступа горы, который увенчан старинной разрушенной крепостью, известной под именем «Замка девы»; Кирман лежит на высоте около 2.000 метров над уровнем моря; оттого зимняя температура там очень холодна, но летом стоит жара невыносимая, и дома так же, как в Иезде, Майбуте и других городах центральной Персии, имеют на верху бадгир или вентилятор в форме башни, в которую низвергается воздух, чтобы освежать нижние покои. Еще в конце прошлого столетия двенадцать тысяч семейств гвебров-огнепоклонников жили в Кирмане и в соседних селениях, но преследования и насильственные обращения в ислам сократили их общину до незначительной цифры: теперь едва насчитывают полторы тысячи семейств. Со времени посещения знаменитым итальянским путешественником Марко Поло, Кирман утратил процветавшую в нем тогда оружейную промышленность, но производимые им вышивания и ковры все еще высоко ценятся; кроме того, там выделывают дорогия шали, которые хотя не отличаются такой удивительной нежностью на ощупь, как кашмирские, но не уступают им в тонкости ткани и в изяществе рисунка: для приготовления этих тканей, отправляемых потом во все части Персии и даже за границу, через Байдар-Аббас, употребляется так называемый карк, нежный козий пух, смешанный с шелком. Кирман посылает также этот карк амрицарским фабрикантам, которые смешивают его с тибетским пашмом. Главная станция дороги из Кирмана в Бандар-Аббас-промышленный город Сайдабад или вернее, Сеидабад, «город сеидов», окруженный речками, которые получают воду из снеговых гор, но иссякают уже в небольшом расстоянии от истоков: желтый песок составляет резкий контраст с богатейшей зеленью.

Кирман на юго-востоке Персии, во внутренних странах Ирана,—последняя станция, куда доходят письма и депеши из Европы: путешественник, пускающийся далее, из оазиса в оазис, найдет опять сообщения с цивилизованным миром только спустившись к морскому прибрежью Белуджистана, или достигнув на востоке долины Инда. Почти все население состоит из кочевых белуджей, гоняющих перед собой стада верблюдов, коз, овец; их города и крепости не что иное, как притоны для разбойников. А между тем, нет недостатка в плодородных землях в долинах, которые Марко Поло нашел покрытыми городами, деревнями и загородными домами; некоторые склоны гор даже представляют зрелище обширных лесов, очень редкое в восточной Персии. Один из прелестнейших уголков того края—местность, окружающая мечеть Маган или Магун, в 26 километрах к юго-востоку от Кирмана: это прекрасное здание, изукрашенное эмальированными изразцами, на которых дрожит тень столетних платанов, прикрывает бренные останки Нимет-уллаха, «персидского Нострадамуса». Раин или Раюм, лежащий далее на юго-восток, между горой Джупой и Джамаль-Барисом,—огромное село с домами, рассеянными среди виноградников и ореховых деревьев; каждый сад окружен рядом тополей; в этой живописной, утопающей в зелени деревне, не увидишь ни одной развалины, этой почти неизбежной картины во всяком городском поселении Персии. Еще в половине настоящего столетия все жители Раюма обитали в обширном лесу, совершенно сохранившемся, который венчает соседнюю гору.

Бам, самый многолюдный город восточного Кирмана, мог бы быть назван кочевьем, как и большинство персидских городов. Несколько стен, бесформенные груды развалин, лежащие у подошвы уединенной скалы в равнине, составляют единственные остатки старого Бама; новый выстроился с половины нынешнего столетия, верстой южнее. Это один из самых чистеньких городов Ирана и в то же время один из тех, которые окружены роскошнейшими садами. Он находится уже в Гермсире или «Жаркой стране»; лимонные, апельсинные, пальмовые деревья придают южную физиономию молодому городу, но почти сейчас же за городской чертой опять начинается пустыня. Между станцией Риган или «Песчаное море» и городом Бампур, на пространстве около 200 километров по прямой линии, встречаются только развалины, но ни одного обитаемого дома, и караваны должны запасаться провизией на весь путь. Самый Бампур, главный город персидского Белуджистана, не что иное, как группа около сотни соломенных хижин, скученных в беспорядке у подошвы искусственного пригорка, на котором стоит обрушивающаяся крепость. В 1881 году во всем городе существовал только один дом из битой глины: все остальные жилища были просто грязные лачуги, не защищающие своих обитателей ни от солнца, ни от холода, ветра или дождя. Город не имеет ни школы, ни мечети, ни публичной бани, даже садов очень мало, хотя окружающая равнина очень плодородна, и земледельцы имеют в своем распоряжении обильные воды, которые катит Бампурский поток. Деревня Пура или Техре, лежащая километрах в двадцати к северу от Бампура, представляет гораздо более цветущий вид, чем она обязана своему положению на склоне холма над лесными чащами равнины, относительной здоровости своего климата и в особенности выгодам личной опрятности. Жители обрабатывают каждый свой собственный участок земли, тогда как бампурцы работают в качестве наемников в казенных имениях.

Бампур находится еще в 300 километрах от поста Мешхид, где проходит оффициальная граница между двумя Белуджистанами, персидским и келатским; но во всей этой обширной территории нет ни одного города: встречаются только маленькие поселки, становища, да крепостцы, еще поддерживаемые или пришедшие в состояние развалин. Джалк, т.е. «опустелый», который изображают на карте как главный город обширного округа, в действительности есть просто группа маленьких крепостей, окруженная пашнями и рощицами финиковых пальм. Точно также Пип, Бинт, Ангуран—простые оазисы с рассеянными по ним деревушками. В этих странах, где бродят балучские грабители, мы уже собственно не в Персии, хотя политические разграничения поместили эту территорию в пределах Ирана. Даже Бампур—более индусское, чем персидское местечко: имя его индустанское; жители почти черные, как джаты, исповедуют магометанство суннитского толка, ненавистного шиитам иранского плоскогорья; женщины продевают себе кольца в нос и чернят зубы, жуя орех бетеля.

Города плоскогорья и замкнутых бассейнов Ирана, кроме Каспийского моря и озера Урмия, с их приблизительным населением:

Ирак-Аджеми. Тегеран (Шиндлер)—200.000 ж., Кашан—30.000 ж., Испагань—90.000 ж., Иезд—40.000 ж.. Касвин—40.000, Зенджан—20.000 ж., Кум (Смит)—20.000 ж., Гамадан—35.000 ж., Купа (Стак)—15.000 ж., Неджефабад (Стак)—15.000 ж., Хонсар—14.000 ж., Дамган (Шиндлер)—13.000 ж., Семиан (Гольдсмид)—12.500 ж., Ардаган (Стак)—10.000 ж., Шахруд (Гольдсмит)—8.000 ж., Гульпайган (Стак)—8.000 ж., Бортам (Ханыков)—8.000 ж., Наин (Стак)—5.000 ж., Майбут (Флойер)—5.000 ж, Тафт (Мак-Грегор)—5.000 ж.,

Фарсистан: Шираз—32.000 ж., Абадех—5.000 ж., Кумишех—4.000 ж.

Кирман: Кирман—5.000 ж., Бахрамабад—10.000 ж., Сайдабад (Стак)—8.000 ж., Раин (Смит)—6.000 ж., Магун—5.000 ж., Бам (Сент-Джон)—2.500 ж.

Персидский Белуджистан: Бампур (Флойер)—1.000 ж.

Берега Мекрана, причисляемые политически к Персии, так же малолюдны, как и восточные берега, зависящие от балучского ханства. Несколько оазисов, рассеянных, как острова, среди моря, оживляют от времени до времени бесплодные, пустынные местности внутренности страны, и маленькие порты следуют один за другим вдоль морского прибрежья. Хобар (Чаубар или Чаобар), стоящий на оконечности мыса, при входе в бухту, глубоко вдающуюся внутрь материка, и Джаск, построенный у основания мыса, на берегу открытого рейда, где волна морского прилива умирает между корнями ризофор,—деревни, где сосредоточена главная торговля; они имеют также некоторую важность, как станции континентального телеграфа, соединяющего Лондон с Калькуттой через Кавказ и Персию. В 50 километрах к западу, у Рас-эль-Кух или «Мыса горы», морской берег меняет направление и поворачивает на север, параллельно арабскому острову мыса Мазандам, чтобы образовать соединительный рукав между Оманским морем и Персидским заливом.

Знаменитый порт, некогда известный под именем Гамбруна или Комрона, а со времени царствования шаха Аббаса называемый «портом Аббаса», Бандар-Аббас или Бендер-Аббас, перестал быть гаванью, в которой прежде сосредоточивалась вся внешняя торговля Персии. Трудность единственных путей сообщения с внутренностью страны—троп, ведущих в Шираз через несколько последовательных гряд гор, окаймляющих плоскогорье, а также страшная жара тамошнего лета и нездоровый климат морского прибрежья, наконец, большое удаление от центра Персии,—уменьшили относительную важность этого порта. Шираз сообщается теперь с заграничными рынками через Бушир; Испагань и Гамадан производят свой торговый обмен преимущественно с Багдадом сухим путем, а весь север Ирана ведет сношения с Европой через Тавриз или Энзели; таким образом Бандар-Аббасу осталась только торговля Иезда и Кирмана. Хотя носящий имя порта, Бандар-Аббас на самом деле только рейд, и волны разбиваются пенящимися завитками на песчаном берегу, но суда обыкновенных размеров могут становиться на якорь в 2 километрах на глубине 6 метров; остров Кишм, далее острова Ларек и Ормуз заслоняют порт от ветров открытого моря. Пароходы регулярно пристают в Бандар-Аббасу, чтобы принять грузы кирманских ковров, иездских шелковых материй, опиума, фиников, рыбы; в толпе негоциантов, комми, моряков, встречаешь людей всякого племени, азиатцев, европейцев и негров. Все новые дома снабжены на верху башенками-вентиляторами, куда ветер низвергается, чтобы циркулировать в жилище и понижать его температуру. Но лучшие охладительные приспособления не избавляют от страшной жары, царствующей в летние месяцы, когда воздух кажется словно выходящим из раскаленной печи. В эту пору года, все, кому не безусловно необходимо жить в порте, бегут на дачи. Суру, деревня, лежащая в 15 километров к западу от города, среди финиковых пальм,—одно из главных дачных мест; но большой оазис, Минао или Минаб, находится на востоке в расстоянии 87 километров, и занимает выход долины, над которой господствуют пики причудливых форм и нависшие скалы. Под тенистыми деревьями громадного сада нечего больше бояться жгучего ветра, который проносится над раскаленной песчаной и солончаковой пустыней, прилегающей к Бандар-Аббасу, ни отражения от голых скал массива Джебель-Шиннох. Вода, от которой Минаб получил свое имя, означающее «воду грязей» или «речные наносы», льется со всех сторон среди фруктовых садов, которые производят великолепные плоды, миндаль, лимоны, апельсины, гуявы, манги и гранаты. Здешние финики славятся своим превосходным вкусом, и арабские суда, приходящие в устье речки, вывозят их каждый год около 1.500 тонн. В сезон сбора этих плодов сюда стекаются эмигранты со всех окрестных местностей за 200 километров кругом; отсюда и произошло имя Магистан, или «Страна фиников», данное Минабу. Сбор хлопка тоже весьма значителен, равно как сбор лавзонии (lawsonia alba), кустарника, красноватые корни которого дают краску для крашения материй, а листья употребляются восточными женщинами для окрашивания себе ногтей, ладоней и подошвы ног. Минабская лавзония вывозится в Бомбей, но наибольшая часть сбора посылается в Иезд и в Кирман. Торговое движение Бандар-Аббаса простиралось в 1877 году (по Шиндлеру) до 12.850.000 франков.

В эпоху Марко Поло, на материке находился город Гормос или Ормуз, который был тогда средоточием «обширнейшей» торговли, и куда приходили купцы из Индии с кораблями, нагруженными пряностями, драгоценными каменьями, жемчугом, шелковыми и парчевыми тканями, слоновыми бивнями. Местоположение старого города, частию покрытое развалинами, было отыскано на течении Минаба, километрах в десяти к юго-западу от форта, стоящего в центре оазиса садов. Опустошенный монголами, Ормуз снова отстроился уже на острове, почти круглой формы, лежащем в расстоянии около 6 километров от материка: это тот город, которым Альбукерк овладел в начале шестнадцатого столетия, и где происходил к выгоде португальских мореплавателей обмен драгоценнейших произведений Востока и Запада. Город был расположен в ближайшей к континенту части острова; там и теперь еще находится деревенька, указываемая издалека минаретом и португальской крепостью, хорошо сохранившеюся. Дворцы, церкви были рассеяны в разных частях острова Ормуз, и самый высокий холм, превышающий 200 метров, был увенчан часовней, посвященной пеньянской Божией Матери (Nostra Senhora de la Penha) и служившей в то же время маяком; глубокия цистерны вырыты в скале. Завидуя торговле португальцев, английская Ост-индская компания заключила союз с Персией, и, после продолжительной осады, крепость должна была отворить ворота; город был предан разграблению и разрушен, строительные материалы были увезены и употреблены при постройке зданий Бандар-Аббаса. Немногочисленные ормузские суда вывозят теперь только соленую рыбу, охристую землю, которая употребляется, как красящее вещество, и соль, которую собирают после дождей в блистающих белизной оврагах, которые прорезывают, внутри острова, холмы, состоящие из каменной соли.

Остров Кишм или Тавилах, то-есть «Длинный», который простирается на запад от Ормуза, параллельно берегам Ирана,—значительная по величине земля, некогда, кажется, составлявшая часть материка. Он отделен от твердой земли лишь узким проливом, шириной от 2 до 10 километров, который извивается вокруг горных мысов и низменных берегов, покрытых корнепусками. Даже большие парусные суда, пользуясь морским приливом, могут пускаться в плавание по этому длинному каналу, протянувшемуся на целую сотню верст, потому что на самых высоких порогах лот показывает от 6 до 7 метров глубины. Остров имеет хорошие якорные стоянки, лучшая из которых—гавань Лефт, посредине длины канала. Но, несмотря на свое превосходное положение между двух морей, напротив Аравии и в глубокой вогнутости персидского прибрежья, эта длинная земля не имеет больших складов произведений. Местечко, называемое Кишм, как и самый остров, и построенное на юго-восточной оконечности, близ бывшего португальского форта, напротив Ормуза, может предложить купцам почти только одни плоды: редкие оазисы, где возделывают ячмень, дыни, кое-какие фруктовые деревья, показываются на отлогих пространствах, покрытых тонким слоем растительной земли. В целом, остров каменистый и лишенный растительности, перерезанный холмами, серыми или беловатыми, известковыми или соляными, или покрытый серной эффлорессенцией, изображает картину запустения. Некоторые путешественники сравнивают его с подводными плато, недавно выступившими из волн моря; другие—с землей, опустошенной огнем и представляющей теперь сплошную груду шлаков. Англичане основали-было, на западной оконечности острова, военный пост Басидух (Бассадор), чтобы командовать входом в Персидский залив, но они должны были покинуть эту колонию, по причине недостатка воды и невыносимой жары. Все съестные припасы, твердые и жидкие, необходимые маленькому гарнизону, нужно было привозить из Бомбея. Летом даже большинство туземцев ищут убежища на материке, в рощах Минаба; серные и соляные копи разрабатываются арабами только в продолжение пяти месяцев в году. Однако, один вид антилопы живет на этом каменном и соляном острове.

Генджам, отделенный от южной оконечности большого острова каналом в 2 километра ширины, тоже был намечен, как будущий пост британского флота; но и от этого выбора должны были отказаться по тем же причинам: без исключительных предосторожностей, европеец не мог бы провести там лета, не подвергая себя опасности лишиться рассудка или жизни. А между тем, этот остров когда-то был очень многолюден; тысячи старых каменных домиков рассеяны во впадинах, так же, как многочисленные цистерны, облицованные неразрушимым цементом; на скатах высот видны остатки пашен в виде террас; на северной оконечности можно еще распознать развалины значительного города, где стояли две мечети. В наши дни единственные жители острова—около 200 арабских семейств, пришедших из Шарджаха, что на Оманском берегу; они поселились на юге, чтобы эксплоатировать мели жемчужных раковин; скудный источник доставляет им солоноватую воду. Во внутренности острова есть целые массивы скал, состоящие из соли, которая от примеси посторонних тел испещрена полосами красного, желтого, зеленого цвета; расселина, открывающаяся в холме из известняка и каменной соли, оканчивается пещерой, наполненной пиритом, который блестит, как золото, при колеблющемся свете ламп.

Линджах, первая пароходная пристань на Персидском заливе,—большое село, протянувшееся на 3 или 4 километра вдоль низменного берега, осененного финиковыми пальмами, и над которым господствует с северной стороны гора, поднимающаяся почти на 1.200 метров; якорная стоянка лучше и ближе к берегу, чем в Бандар-Аббасе: в этом порте производится продажа барейнского перламутра ост-индским негоциантам. Линджахские моряки имеют около 150 судов, из которых штук десять употребляются для ловли жемчужных раковин, и строят суда из леса, привозимого из Индии; недавно из здешних верфей были спущены барки вместимостью в 500 и даже в 800 тонн. За Линджахом до Бушира, персидский берег, скалистый, изрезанный высокими мысами, без воды и без растительности, обитаемый только несколькими разбойничьими арабскими племенами, не был еще пройден ни одним европейским исследователем; но и там есть порты, имевшие некогда значительную торговлю. На оконечности болотистой равнины, простирающейся к западу от Линджаха и отделяющей от внутренних горных цепей несколько массивов, некогда островных, находится маленькая деревня Чарак, приютившаяся у подножия крепостцы и окруженная рощами финиковых пальм. В этом месте стоял в девятом столетии нашей эры большой город Сираф, богатства которого прославляет Ибн-Гаукал: там обменивались на привозный товар алоэ, амбра, камфора, жемчуг, слоновая кость, черное дерево; даже китайские корабли приходили туда за грузами драгоценных произведений Персии и Аравии. Попав под власть арабского шейха, владевшего островом Каис, Сираф утратил мало-по-малу свою торговлю в пользу политического центра, лежавшего в тех же водах, в 33 километрах к юго-западу, и Каис сделался главным сборным местом моряков при входе в Персидский залив; затем, в начале четырнадцатого столетия, эта роль выпала на долю острова Ормуз, сделавшагося независимым от шейха. На северном берегу острова Каис еще видны развалины большого арабского города, близ которого англичане основали в этом столетии военный пост, впоследствии покинутый; сады, поля, пальмовые рощи придают этому острову веселый, оживленный вид—чего не имеют другие земли, рассеянные в Персидском заливе. Лежащие далее, за Чараком, маленькия гавани, Бандар-Нахль или «Пальмовый порт», Бандар-Бисайтин, Бандар-Конгун посещаются лишь мелкими судами арабских рыболовов.

Приморская покатость Персии, понижающаяся в юго-западном направления рядом уступов, известна лишь по маршрутам путешественников, которые следовали той или другой дорогой из Шираза в Бендар-Аббас. Северная дорога, перерезывающая верхния долины и переходящая на больших высотах гребни поперечных гор, проходит через древний город Дараб, затем через Форг, окруженный рощами финиковых пальм, и через Тарун, еще более богатый плодами всякого рода, но лежащий уже в низменной местности, подверженной маларии. Другая дорога идет возвышенной долиной Престафа, где находится большой, пришедший в упадок город Фаза или Феза, обратившийся ныне в группу хорошеньких деревень, рассеянных в лесу финиковых пальм. Южная дорога, спускаясь прямо на юг от Шираза по первым ступеням морской покатости, поворачивает затем на юго-восток, доходит до города Джарун (Ярун), где кончается культура винограда; затем переходит через несколько цепей холмов, чтобы достигнуть города Лара: это—бывшая столица Ларистана, царства, которое простиралось некогда по всей прибрежной области, от острова Барейн, на аравийском берегу, до острова Диу, принадлежащего к Индустану. В шестнадцатом столетии, ларская монета, кусок серебра в форме финика, с вычеканенным на ней именем государя Ларистана, была самым распространенным во всей Персии меновым знаком. Овладев приморскими дорогами, шах Аббас разрушил Ларское царство, и город быстро потерял свое значение; теперь он даже не административный центр провинции. Впрочем, он ведет довольно значительную торговлю; жители его хвалятся, что их верблюды самые сильные, а финики самые лучшие в Персии. В Ларе нет никаких древних памятников, но Фирузабад, группа деревень, как Фаза, лежащий на полдороге из Шираза к морю, в «области Проходов», очень богат изваяниями на камне, и изображающими боевые сцены, и постройками, предшествовавшими исламу; на вершине одного горного мыса высится разрушенный храм. Эта область Ирана, красоту которой так восхваляет Страбон, есть, в самом деле, одна из приятнейших стран Персии по прозрачности её вод, блеску растительности, величавой форме гор; в то же время это край, где можно видеть некоторые из памятников чистейшего стиля.

Бушир или Бандар-Бушир, порт Персидского залива, где оканчивается наиболее посещаемая дорога иранского плоскогорья,—город сравнительно недавнего происхождения. Надир-шах, стремившийся к завоеваниям на море, остановил свой выбор на этом рейде, ближайшем к Ширазу, чтобы оттуда пустить флот, и город, который он там основал, получил имя Абу-Шехр или «Отец городов», изменившееся постепенно в Бушир. Этому городу предшествовал другой коммерческий центр, Ришехр, местоположение которого указывается издали старинным португальским фортом; на берегу еще видны нагроможденные развалины; в почве нагорного берега находят во множестве сердолики с резьбой и без резьбы, которыми Ришехр вел некогда большую торговлю с Ратнапуром, что близ Камбейского залива. По словам восточных писателей, до семисот семейств занимались вырезыванием девизов и символических фигур на этих камнях, которые отправлялись отсюда во внутренние города. Бушир, где в настоящее время сосредоточивается почти вся морская торговля Персии, не представляет, однако, ни одного из условий, необходимых для основания хорошего порта. Он стоит на северной оконечности продолговатого острова, который, вследствие возвышения почвы, соединился с материком. Бывший пролив, простирающийся на восток к пустынной равнине, представляет собою еще болото с топкой почвой, тогда как на севере бухта, вдающаяся в виде полукруга внутрь твердой земли, в часы отлива бывает покрыта слоем воды не больше метра толщиной; островки и песчаные отмели выступают вровень с поверхностью вод. Только мелкие суда могут, обогнув мыс, становиться на якорь к востоку от города в яме, имеющей от 4 до 8 метров глубины; большие же суда бросают якорь в открытом море в 7 или 8 километрах от берега. Негоцианты, между которыми преобладают армяне, отправляют вина, табак и особенно опиум, предназначенный для китайских портов; ввозят же из Батавии сахар в значительных количествах, а английские пакетботы привозят им тысячи разнообразных предметов европейской фабрикации. Доход буширской таможни в 1880 году составлял 600.000 франк.; приблизительная ценность торгового обмена простиралась до 18.000.000 франк. Островная земля Бушира, ограниченная нагорным берегом со стороны континента, имеет родники холодной ключевой воды и источники горячей воды, а также рощицы пальм, подле которых иностранные купцы основали свои загородные дома; но главные места дачной жизни находятся внутри материка, на склонах гор Гизакан и Хормудж, господствующих над городом Барасджан и его обширными садами. Возвышенный остров Хараг, лежащий в открытом море между Буширом и устьями Евфрата, был часто занимаем пиратами; он был также, в половине восемнадцатого столетия, голландской колонией, или, вернее сказать, гнездом корсаров, под командой одного бывшего нидерландского консула; остров заключал тогда несколько тысяч жителей. В 1840 году англичане поставили там свой гарнизон.

На дороге, открытой в течение девяти месяцев в году, которая соединяет Бандар-Бушир и Барасджан с Ширазом через высокие горные перевалы «Девушки» и «Старухи» (2.209 метров), главное этапное место—город Казерун, лежащий в одной из тех складок почвы, которые разделяют параллельные цени Тенгсира. Там и начинается Иран в собственном смысле, по климату и населению; ниже, говорят персияне, область морского прибрежья, Даштистан,—это уж Аравия. Казерун, бывший когда-то большим городом, славившимся своей торговлей и промышленностью, теперь незначительный городок, окруженный руинами и имеющий некоторую важность только по табаководству да по конским торгам, куда окрестные бродячия племена приводят на продажу великолепных лошадей. Километрах в тридцати к северу от Казеруна, в другом из этих понижений, направляющихся однообразно с северо-запада на юго-восток, находятся обширные развалины Шапура или Сапора, древней резиденции Сассанидов. Мало встретишь долин в Персии, которые имели бы в таком изобилии проточные воды, такия густые и благоухающие рощи: Шапур—это один из «земных раев» Азии. Несмотря на то, разрушенный город не отстроился; кочевники продолжают пасти свои стада в ограде его дворцов. Ни в какой другой персидской долине не увидишь такого множества высеченных на скале изваяний. На горке, где расположен акрополь, так же, как на стенах скал, запирающих с той и другой стороны долину, большие кессоны, вырезанные в камне, образуют как бы амфитеатр из барельефов, где сами горы рассказывают о подвигах Сапора, об его охотах, победах, торжественных аудиенциях. Типы и костюмы различных персонажей: римлян, арабов, персов, индусов, представленных в этих каменных летописях, придают большой интерес этой истории могущественного царя, который, садясь на коня, ставил ногу на затылок пленного императора. Изваянные стены Шапура, различные фрагменты скульптурных работ, найденные между руинами, и поваленная колоссальная статуя, заграждавшая вход в пещеру, были, очевидно, произведением резца греческих художников, может быть, пленников.

Другие остатки старины: иссеченные скалы, жертвенники огня, цитадели рассеяны по всей области Тенгсира, на юго-восток к Рам-Гормузу и Бабагану или Бебегану, открытому городу, окруженному пальмами; в соседстве, нефтяные источники вытекают из гипсовых скал. В некоторых местах крепкие замки, напоминающие социальное состояние, сходное с феодализмом на Западе, высятся на вершине каждой скалы: один проводник путешественника Оузли исчислял в «пять тысяч» число этих полуразрушенных замков, с которыми по большей части связаны легенды о «Деве»,—имя, под которым сохраняется память о богине Анагиде.

Города приморской покатости Персии, с их приблизительным населением:

Бушир—27.000 жит.; Минаб—10.000; Бандар-Аббас—8.000; Лар—8.000; Казерун (Штак)—8.000; Барасджан (Мак-Грегор)—6.000; Бабаган (Уэльз)—4.500; Джарун—4.000; Фирузабад (Штак)—4.000; Фаза—4.000; Тарун—3.000; Форг—2.000; Хобар (Флойер)—1.000 жит.

Так как Персия, если исключить провинцию Шустер, владеет только верхними долинами притоков Тигра, то города не многочисленны на этой покатости, по которой кочуют пастушеские племена; однако, важность дорог, которыми производится сообщение между иранским плоскогорьем и Месопотамией, вызвала к жизни несколько городов в долинах, лежащих на проходе этих путей. Северная область, где текут первые воды Малого Заба и Диалаха, и которая принадлежит к относительно маловажной провинции Ардилан, перерезанной горными хребтами, имеет лишь мало посещаемые дороги; оттого там существуют только два города: хорошенькая Бана, раскинутая на вершине лесистого холма, между двух возделанных долинок, и новый город Сенна (Сигнах), местопребывание вали или генерал-губернатора иранских курдов, расположенное в плодоносном бассейне, окруженном становищами кочевников. Сенна—город персидский только в политическом отношении: христиане, несториане и халдеи очень многочисленны в том краю; кочевые племена состоят из али-аллахов и других «людей истины». Магометанское население месопотамской покатости сплошь суннитское; краевая горная цепь разделяет две религии—религию Персии и религию Турции.

Историческая дорога из Экбатаны в Вавилон, из Тегерана и Гамадана в Багдад, та, которою следовал Александр Македонский на обратном пути из Ирана, и которую после него избирали бесчисленные военные и торговые экспедиции, огибает южные отроги Массива Эльвенд и его скалы, испещренные вырезанными клинообразными надписями, чтобы спуститься, переходя с отрога на отрог, в долину реки Керхи или Керхера, Кара-су, «Черная вода» турок, Хоаспес древних географов. Конгавер или Генджавер, одно из первых этапных мест на этом пути, расположен у подошвы гор, которые очень походят на горы Аттики отчетливостью профиля и гармонией форм; но конгаверская равнина гораздо богаче афинской проточными водами и чащами зелени. Маленький персидский город тоже имеет свой акрополь, где господствует высоко поднимающееся над другими постройками здание, которое было в одно и то же время храмом и цитаделью, как Парфенон в столице Эллады. Это то самое святилище, о котором Исидор, писатель, живший в первом или втором столетии христианской эры, говорит, что оно было посвящено богине Артемиде, Анагиде персов, той «Деве», в честь которой наименованы столько скал, горных проходов, старых замков в странах Ирана. Храм, часто служивший крепостью шайкам разбойников, представляет теперь лишь груды развалин; однако, там еще видны кое-какие драгоценные остатки архитектуры: стройные изящные колонны, прекрасные изваянные капители, изображающие цветки лотоса. Влияние греческого искусства не менее заметно в памятнике Конгавера, чем в памятнике Персеполя. Посреди равнины возвышается горка, быть может искусственного происхождения, также покрытая руинами, как полагают, развалинами храма Солнца, где жертвоприношения и молитвы чередовались с теми, которые, на другом холме, были возносимы к богине луны Артемиде.

Ниже Конгавера, воды, вытекающие с массива Эльвенд, соединяются в реку Гамас или Гамас-аб, спускающуюся из долины, где находится Негавенд, «город Ноя», прославившийся в летописях ислама «победой побед», которую армия калифа Омара одержала над Ездиджердом, последним государем из национальной династии; пастбища окружающих гор, где шах содержит часть своей кавалерии, считаются лучшими в Иране. Ниже соединения потоков, река вступает в ущелье грозного вида, где стены, громоздясь на стены, пропускают лишь ослабленный свет. Высокая гора, усаженная на гребне остроконечными зубцами скал, заканчивает ущелье на северной стороне Гамас-аба: это—Бизутум, у подошвы которого приютилась деревня, приобревшая большую славу в истории археологии. Ни один памятник древности не имел больше важности, чем бизутунские надписи, для дешифрирования клинообразных письмен, которые открыли широкую перспективу к давно забытым временам: в Бизутуне, можно сказать, совершился, для изучения древней истории, величайший научный переворот нашего века, подобный тому обновлению, которое было внесено в область религиозных и философских исследований открытием санскритского и зендского языков.

Скала Бизутун или Бегистун, название которой мало отличается от древнего наименования, существовавшего в греческую эпоху—Багистан или «Место садов»,—поднимается на 450 метров вертикальной высоты над лугами, где пасутся стада. Обильный источник прозрачной, как хрусталь, воды вытекает у основания скалы, которая увенчана барельефами, почти разрушенными не столько временем, сколько завоевателями, которые велели вырезывать новые фигуры на старых; точно также греческие надписи частию исчезли под арабскими письменами. Другие изваяния, высеченные на большой высоте скалы, тоже сопровождаются несколькими надписями, которые трудно разобрать; но знаменитая доска, изучаемая с таким старанием, существует еще почти неповрежденная. На пространстве около 45 метров в ширину и 30 метров в высоту скала была выровнена и отшлифована, и в этой обширной рамке царь Дарий, сын Гистаспа, велел выгравировать тысячу строк, рассказывающих на трех языках, персидском, индийском и ассирийском, о его победе над Вавилоном и обетах, данных им по возвращении с войны. При основании этого писанного камня видны обломки террасы, по которой посетители подходили к памятнику; но ничего не осталось от изваяний Багистана, о которых говорит Ктезий, и которые он приписывал Семирамиде. Полированные стены, где вырезаны надписи, покрыты легким слоем кремнекислой соли, который предохранял их от разрушительного действия непогод. Из этого видно, что персы уже двадцать четыре века тому назад знали искусство придавать крепость скале.

Те же самые кручи, которые носят на своих стенах бизутунские надписи, продолжаются на запад и принимают на северо-востоке от города Керманшаха имя Так-и-Бостан или «Свод садов», которое напоминает висячие сады, приписываемые легендарной царице. Непосредственно над цветущей равниной и подле обильного источника, бьющего из известняковой скалы, находятся две залы, высеченные в скале, в эпоху Сассанидов, как о том свидетельствуют стиль культурных украшений и надписи на языке пельви, разобранные Сильвестром де-Саси. Малый грот относится к четвертому столетию нашей эры; большой, гораздо богаче украшениями, был высечен или, по крайней мере, получил свои изваяния, как полагают, двумя или тремя веками позднее, накануне завоевания страны арабами. Охотничьи сцены, которыми украшены стены грота, изображены с такой выразительностью и чистотой рисунка, каких другие древние памятники Персии не представляют примера: они, очевидно, принадлежат резцу греческих ваятелей, живших при дворе Сассанидов. Керманшах, лежащий в плодоносной равнине в нескольких километрах от Так-и-Бостан, был маленьким городком в конце прошлого века; но в начале настоящего столетия он сделался одним из первых городов Персии, как столица провинций Курдистана, из которых Али-Мирза, сын шаха Фатх-Аля, сделал настоящее царство: офицеры разных наций, между прочим, знаменитый Раулинсон, один из европейских исследователей, наилучше изучивших географию и историю этой страны, жили тогда в Керманшахе и основали там арсеналы и оружейные заводы; ремесленники стекались туда из Персии, Турции и Арменистана. С той эпохи город снова уменьшился в числе жителей и размерах промышленности. Большинство персидских танцовщиц принадлежат к племени сусмани, кочующему в соседстве Керманшаха.

За Керманшахом большой исторический путь из Ирана в Месопотамию, удаляясь от реки Хоасп, принимающей направление сначала на юг, затем на юго-восток, проходит через город Киринд, главное место многих курдских племен, принадлежащих к различным религиозным сектам, преимущественно к секте али-аллахов. Далее дорога проходит по гористой стране, чтобы затем постепенно подниматься к хребту Загрос или Загрш, естественной стене, которая ограничивает на западе плоскогорье Персии, и откуда спускаешься к Зогабу и к равнинам Месопотамии. Раздельная линия между климатами, между флорами и фаунами, огибает основание горного вала; по ту и другую сторону этой грани живут разные народы, говорящие разными языками, и история приняла иное течение. На отлогости, покатой к Турции, замок, называемый Так-и-Гиррах, то-есть «Арка дороги», обозначал прежде политическую границу: и теперь еще там стоит высокий портал из белого мрамора, остаток, как полагает Кер-Портер «Ворот Загроса» или Загри-Пиле (Zagri-Pylae), название которых (Зарг-пиль), будто-бы, сохранилось до сих пор в наименовании деревни Сарпиль, Сарпуль или Сарипуль. Как бы то ни было, мало найдется естественных границ, лучше начертанных, чем границы Загроса, и если равнины по течению Зогаба принадлежат к Персии, то это единственно по праву завоевания; с тех пор, как этот пашалык был отнят у Турции, в начале текущего столетия, Порта не переставала требовать обратно владения им. Исторически этот край совсем не иранский: это, напротив, одна из классических областей Месопотамии; на месте, занимаемом ныне городком Гольван, стоял некогда один из могущественнейших городов Ассирии, который многие археологи принимали, но ошибочно, за Калаш, временную столицу империи равнин.

На юг от Бизутуна и Керманшаха, река, принимающая ниже название Керхи, не омывает, до самого впадения в Ефрат, ни одного значительного города. В настоящее время на этой реке, длиной около 600 километров, увидишь только развалины, да кое-где деревни; во всем бассейне, занятом почти исключительно курдскими пастухами, из племен луров и бахтиаров, существует только один город, Хоррамабад, лежащий на речке того же имени, восточном подпритоке Керхи. Местоположение Хоррамабада необыкновенно живописно; стена скал, следующая, как и все горные цепи Луристана, нормальному направлению с северо-запада на юго-восток, вдруг прерывается, чтобы дать проход реке, затем снова поднимается за проломом, шириной около 1.200 метров; но посреди свободного пространства остался отрывок естественного вала, уединенная каменная глыба, круто обрывающаяся со всех сторон и дающая начало близ вершины очень обильному источнику. Эта скала, окруженная при основании двойной искусственной стеной, есть цитадель Хоррамабада; изящный дворец, сады, обширный резервуар занимают верхнюю часть горки; внизу раскинулся город, продолжаясь предместьями, заключенными между тенистых садов.

Цепь древних, лежащих в развалинах, городов тянется на западе параллельно краевому хребту, отделяющему гористую страну от равнин Месопотамии. Первый из этих покинутых городов, Сирван, расположен в ущелье, на берегу западного притока Керхи; дома теснятся один к другому, но все окрестные холмы покрыты древними жилищами, среди которых возвышаются там и сям маленькие обелиски, означающие могилы луров. Некоторые здания обширного города, очень хорошо построенные из тесанного камня, совершенно сохранились в своем первоначальном виде: своды, корридоры, галлереи, подземные лабиринты, вся сассанидская архитектура представляется взорам путешественника в этом городе без жителей. Лурийские разбойники основали свой притон в подземельях дворца Нуширвана, основателя города. Раулинсон, который собирался было посетить «талисманный камень», помещенный у входа в склеп, где этот государь покоится на «ложе из золота и серебра», должен был удалиться, не окончив предпринятого исследования. Рудбар, расположенный в месте слияния Керхи и Киринда,—тоже большая руина времен Сассанидов; а далее на юге, в боковой долине Керхи, Сеймарах или город Хозроя, Шехр-и-Хусрау, кажется точным воспроизведением Сирвана в отношении местоположения, общего вида и стиля архитектуры; но он еще обширнее, и над массой его домов господствует дворец более грандиозных размеров. Этот памятник—«Трон Хозроя», названный так по имени врага Ираклия, который сделал его своей зимней резиденцией.

Но из всех руин страны ни одна не оставила по себе более громкого имени, чем развалины Сузы или Шузы, по которым и весь этот край часто называется Сузианой. Географическое положение древней столицы—одно из самых счастливых: в этом месте река Дизфуль, приток Каруна, близко подходит к Керхе; два потока, развертывая свои излучины на встречу друг другу, сближаются так, что расстояние между ними не более 15 километров; и равнина, разделяющая их, настолько гладка, что можно было прорыть многочисленные ирригационные каналы, отведенные из обеих рек. Кроме того, выше Сузы образовался естественный канал истечения, Шаруп или Шахвер, достаточно широкий и глубокий, чтобы принимать торговые суда, и спускающийся на юго-восток к реке Карун, так что равнина вокруг Сузы представляет как бы маленькую Месопотамию, и почва её так же плодородна, как почва берегов Евфрата. Весной лошади с трудом могут пробираться через густую траву, которая покрывает поля, орошаемые Шапуром. Руины или, лучше сказать, поросшие травой пригорки, обозначающие местоположение древнего города, занимают пространство от 10 до 12 километров в окружности, и над ними господствует квадратная платформа, около километра длиной в стороне, где некогда находилась цитадель. Искусственная горка, высотой 50 метров, поднимающая свои крутые откосы на северо-западной стороне террасы, указывает место, где возвышались самые крепкия стены акрополя. Никаких драгоценных обломков не сохранилось от этой некогда столь пышной столицы: несколько разбросанных капителей, стволов колонн, изваянных камней—вот все, что осталось от блестящего города; но археологи могли распознать план большого дворца, начатого Дарием и оконченного Артаксерсом Мненоном; это здание походило на «Трон Джемшида» в Персеполе. Предполагаемая гробница Даниила, осененная несколькими платанами на берегу Шапура, есть простой кирпичный мавзолей, куда мусульмане из окрестных местностей приходят на поклонение; но они уже не видят там камня, на который смотрел, как на талисман—покровитель страны: это была плита черноватого цвета, содержавшая надпись на двух языках иероглифами и клинообразными знаками. Англичане Монтит и Киннир тщетно пытались купить эту плиту; Гордон получил от принца Али-Мирзы, правителя Курдистана, разрешение увезти драгоценный эпиграфический памятник, но жители выкупили это право подарком к 40.000 франков, с придачей двух арабских коней самой дорогой цены. К несчастию, легенда говорила о несметных богатствах, зарытых под священным камнем: один чужеземец взорвал его на воздух, чтобы открыть клад, и как нарочно величайшие общественные бедствия: чума, наводнение, голод следовали одно за другим после этого уничтожения спасительного талисмана, как бы для того, чтобы подтвердить справедливость народных суеверий. По словам Лофтуса, уцелело несколько осколков священного камня, вделанных в столбе.

Река Дизфуль, главный приток Каруна, получает начало, как и Гамас-аб, главная ветвь Керки, в одной из высоких продольных долин, которые разделяют параллельные цепи и образуют закраину плоскогорья. Но в то время как Гамас-аб течет на северо-запад к Негавенду, Дизфуль спускается на юго-восток к Буруджирду, славящемуся своими отличными пастбищами, где пасутся лошади тысячами голов; затем, прорезывая последовательно каждый из скалистых хребтов Луристана, вступает у города Дизфуль в область равнин. Невозможно было бы следовать по течению реки через ущелья, где она пробирается; существует только тропинка из Буруджирда в Дизфуль, и эта дорога, взбирающаяся последовательно на все параллельные цепи скал, не везде проходима даже для неустрашимых персидских лошадей. Буруджирд, стена которого имеет 10 километров в окружности,—очень промышленный город, и со всей окрестной местности, за сто верст кругом, луры приходят туда покупать войлоки и ткани, давая в обмен коз, овец, лошадей и мулов. Дизфуль, лежащий в соседстве древней Сузы, может быть рассматриваем, как наследник этого большого города: мелкие суда поднимаются, но очень нерегулярно, по реке до самого города и грузят шерсть, хлопок, индиго, хлеб, горную смолу, серу, привозимые и приносимые крестьянами окрестных селений. Местная промышленность очень деятельна; болота окрестностей производят тростник, из которого выделываются лучшие перья, отправляемые отсюда во все концы Востока, от Константинополя до Калькутты. В настоящее время Дизфуль, «Манчестер» Хузистана,—самый многолюдный город Персии равнин. На северо-запад от Дизфуля находится знаменитый Кале-Диз или «Замок скалы», получивший такое название от естественной башни, на которую взбираются при помощи приставных лестниц, веревок и ступенек, высеченных в камне: эта естественная крепость, совершенно неприступная и неодолимая, служит резиденцией одному бахтиарскому шейху, который обработывает людьми поля верхнего плоскогорья; он владеет там несколькими стадами овец, некогда диких, но, по невозможности убежать, сделавшихся в конце концов прирученными. Рабочих животных поднимают и спускают на веревках.

Шустер или «Малая Суза», на Каруне или Куране, были первым городом Арабистана до чумы 1832 года; с этого рокового года, который оставил его почти пустынным, он снова вырос. Как и Дизфуль, он имеет ту выгоду, что находится у входа в обширные и плодоносные равнины, на реке, если не вполне судоходной, то во всяком случае доступной судам, и, сверх того, он предназначен сделаться исходным пунктом дороги, которая рано или поздно направится к Испагани через землю бахтиаров. Гидравлические работы, которые превратили бы Шустер в торговую речную пристань, незначительны в сравнении с теми сооружениями, которые производились в третьем столетии христианской эры, в царствование Сапора и, быть может, под руководством его пленника, императора Валериана; одна из этих плотин до сих пор еще носит имя Банд-и-Кайсар или «Запруда императора». Выше города, у крутого изгиба реки, сделали прорез в песчаниковом крутояре левого берега и прорыли канал, в котором отведенная часть течения приняла постепенно, под именем Гергер, вид естественной реки, с её излучинами, отмелями отложенного ила, колебаниями уровня воды. Эти два рукава соединяются верстах в 50 ниже прореза, замыкая остров, который, при помощи ирригационных каналов, превращен в один обширный сад. Чтобы располагать достаточным скатом в верхней части этого островного пространства, принуждены были прорыть траншею под открытым небом, затем туннель через скалу, на которой стоит замок Шустера; другой канал, Дариям или «ров Дария», был вырыт ниже города между двумя реками, с целью совершенно изолировать место. Почти все эти обширные работы канализации сохранились в течение пятнадцати веков и свидетельствует о науке, которой мы, вероятно, не нашли бы уже у современных персидских инженеров, если бы они не довершали своего образования в высших европейских школах.

У города Банд-и-Кира, в том месте, где соединяются Карун и Гергер, впадает также река Дизфуль или Аб-и-Диз, и главная река, окончательно сформировавшаяся, направляется извилистым течением к Шат-эль-Арабу. Аваз, расположенный близ скал и остатков плотины, которые составляют единственное препятствие судоходству по нижнему Каруну, теперь, подобно другим городам, лежащим на реках Джеррахи и Гиндиан, не более, как бедное местечко, дома которого как бы затеряны среди развалин и могил древнего города. Но ниже по реке возник новый город, Могаммерах, построенный на косе между Каруном и нижним Евфратом: это—речной порт Персии, занимающий более выгодное положение, чем Бассора, для большой торговли и, однако, много уступающий последнему размерами торгового движения. Могаммерах имеет ту выгоду, что ближе к Персидскому заливу и, сверх того, сообщается с морем устьем, всецело находящимся на персидской территории, устьем Бамушир, которое было прежде независимым устьем Каруна, когда эта река не соединялась еще с Шат-эль-Арабом: при отливе, суда, сидящие почти до 3 метров в воде, могут свободно входить в этот лиман. Однако, Могаммерах почти не пользуется преимуществами своего положения; редко когда какой-нибудь пароход поднимается вверх по реке до авазской запруды. Низменная область Арабистана, политически принадлежащая к Персии, в действительности отделена от неё параллельными цепями гор, через которые не проложено еще ни одного торгового пути; отпускная торговля этого персидского порта на Шат-эль-Арабе ограничивается произведениями, привозимыми из Дизфуля и Шустера.

Персидские города на покатости Евфрата, с их приблизительным населением:

Ардилан: Керманшах—35.000 жит.; Сенна (Рич)—8.000 жит., Киринд (Флойер)—6.000 жит.; Бана (Кастальди)—3.000 жит.

Луристан: Хоррамабад (Раулинсон)—5.000 жпт.

Ирак-Аджели: Буруджирд (Шиндлер)—20.000 жит.; Негавенд—5.000 жит.

Хузистан или Арабистан: Дизфуль—30.000 жит.; Могаммерах—10.000 жит.; Шустер—27.000 жит.; Бебеган (Уэльз)—4.500 жит.

Нет народа, о котором бы можно было сказать, что он стоит выше персиан в отношении понятливости, быстроты и ясности ума, в отношении способности к всякого рода умственному труду, так же, как в отношении искусства во всех ремеслах, а между тем теперешнее влияние Персии на остальную Азию почти ничтожно: нужно оглянуться далеко назад, в глубь предшествующих веков, чтобы найти начало тех экспансивных движений, которыми персидские идеи проникли в религии и западные философии, и которые доставили языку, литературе, искусству и промышленности Ирана такую огромную долю влияния в Индии и во всем мусульманском мире.

Прежде всего нужно принять в соображение тот важный факт, что персиане в собственном смысле уменьшились в численном отношении, сравнительно с другими жителями иранского плоскогорья, Индустана и Передней Азии. Известно, как сильно возрасло народонаселение Индии; точно также народонаселение Закавказья увеличилось, тогда как население Персии, насколько об этом можно судить при отсутствии всякой точной статистики, уменьшилось с начала настоящего столетия, вследствие чумы, голода и набегов туркмен, курдов и балучей. В Персии число болезней менее велико, чем в западной Европе, и некоторые из недугов, похищающих наибольшее количество жертв на Западе, каковы рахитизм, бугорчатка, довольно редки, но эпидемические болезни всегда смертоносны; там, где они прошли, опустошение распространяется на целые поколения; в этом отношении Иран представляет те же явления, как Европа в средние века. Проказа существует еще в провинции Хамсе, между Касвином и Тавризом; в Ларистане почти все жители, за исключением негров-невольников, страдают от алеппского бутона или мединского червяка (подкожная глиста); а в Дардистане по крайней мере один из трех жителей страдает болезнью глаз. Чума часто свирепствовала в Персии, и даже, кажется, один из её очагов извержения находится в горах курдов Азербейджана; в 1870, в 1878 годах, она появилась в Суджбулакском округе и в окрестностях города Бана, такого прелестного и такого здорового во всех других отношениях. Страшный бич поражает сначала кочевые племена, прежде чем наброситься на оседлые населения; затем из курдской земли распространяется на юг, направляясь постоянно к устьям рек. Но никакая болезнь не страшна так в Иране, как эпидемия голода. Нет сомнения, что во время больших голодовок смертность поражала в особенности персиан, которые живут в городах и в областях плоскогорья, недостаточно орошаемых; она уносила, пропорционально, меньше жертв между другими расами, тюрками, курдами, лурами, бахтиарами, кашкайцами, живущими в гористых странах, на берегу источников и ручьев и между бродячими племенами, перекочевывающими с пастбища на пастбища со своими стадами. Прежде, чем вновь завоевывать себе влияние за пределами своего государства, персидская нация должна сама снова устроиться, затем опять приняться за работу ассимиляции над другими этническими элементами Ирана. Есть еще другое обстоятельство, более значительное в своих результатах, которое должно было уменьшить влияние Персии на нации Передней Азии: это её почти полная изолированность с точки зрения международных сношений. Если бы все пространство, заключенное между Тавризом и Мешедом, вдруг исчезло, число путешественников между западом и востоком Азии едва-ли бы уменьшилось хотя на одного человека. Хотя, по конфигурации континента, иранское плоскогорье, казалось бы, должно быть обязательным местом прохода из Индии в Европу, и хотя, действительно, великия переселения народов и идей совершались некогда чрез этот «Индийский перешеек», съуженный между бассейном Евфрата и Каспийским морем,—но это движение совершенно прекратилось. Походы и завоевания Надир-шаха, затем отлив афганцев и изгнание этих чужеземцев были последними столкновениями, напоминающими о прежней важности этой страны, как проходной земли. В наши дни Персия, вместо того, чтобы служить посредником между Индией и Западом, сама, так сказать, заперта между двумя новыми путями: на севере—тем путем, который русские территориальные присоединения открыли через степи киргизские и туркменские, на юге—морской дорогой, по которой совершают правильные рейсы береговые пакетботы. Капитальный вопрос для Персии—это, если не сделаться снова большой арийской дорогой, то, по крайней мере, связать себя с сетью путей сообщения, которые окружают её территорию. Но этот неизбежный прогресс сам сопровождается серьезными опасностями для нации слабой и окруженной врагами; она не безнаказанно для себя облегчит восхождение на свои горы иностранным армиям.

Число персидских земледельцев исчисляют приблизительно только в две трети всей цифры народонаселения, и общее протяжение почвы, которое они обрабатывают, не составляет, без всякого сомнения, и пятидесятой доли всей территории. Но даже и эта незначительная часть поверхности Ирана принадлежит почти всецело не самим хлебопашцам и садоводам, а другим лицам: мало найдется стран, где бы система крупного землевладения была более распространена,чем в Персии. Обширные пространства земли составляют часть шахских домен, и крестьяне, обрабатывающие их, подчинены режиму, который мало чем разнится от крепостного состояния. Другие земли, совокупность которых еще гораздо более значительна, но которые по большей части лежат невозделанными, составляют достояние короны, которая получила их путем конфискации или завоевания, и обыкновенно жалуются во временное пользование любимцам или кредиторам. Мечети, школы, богоугодные заведения всякого рода принадлежат, как юридические лица, к числу крупных землевладельцев, и имущества их возрастают из году в год, не только путем пожертвований по духовным завещаниям и получения наследств, но также посредством секретных договоров чиновников-казнокрадов и лихоимцев, которые, опасаясь полной конфискации их имущества государем, отказывают свои поля на церковь, с обязательством со стороны последней уплачивать им пожизненную ренту. Вся страна чуть-было не превратилась в один громадный вакуф (вакф) или неотчуждаемое церковное имение, когда Надир-шах взял обратно у мечетей значительную часть их недвижимых имуществ; но так как теперешнее экономическое положение опять сделалось таким же, каким оно было в эпоху этого завоевателя, то является вопрос: не представится ли в близком будущем необходимость снова принять подобную меру, в видах общественного блага. Что касается частных имений довольно значительного протяжения, то они вообще сдаются в аренду, при чем арендатору дают ирригационную воду, семена для посева и скот, в обмен за две трети или три четверти получаемого продукта. Случается, что землевладельцы отягчают невыносимым образом условия арендного договора; тогда арендаторы предают пламени свои хижины, срубают деревья, которые они насадили, навьючивают свои пожитки на животных и отправляются в дальние места искать менее жестокого хозяина. По словам Стака, в Персии, будто бы, не существует никакого следа сельских общин, подобных тем, какие мы видим в Индии, а между тем сам же он говорит о деревнях, жители которых каждый год делят прилегающую к селению равнину или сахру на столько продольных полос, сколько в общине «сох». Каждой сохе, то-есть каждому домохозяину, отводится одна из этих полос земли.

Постоянный налог, которым обложена земледельческая собственность, состоит из двойной десятины; но это взимание одной пятой дохода увеличивается еще добавочными поборами, которые вымогают сборщики податей, чтобы и самим обогатиться, да и ублаготворить высокопоставленных лиц, которым они обязаны своей должностью. Если саранча опустошит поля, если засуха выжжет посевы, крестьянин, не будучи в состоянии уплатить подати, в конец разорен; тогда-то и наступают те страшные голодовки, которые обезлюживают целые деревни и обращают в пустыни цветущие города. Когда зимний снег не покрывает толстым слоем вершин и склонов гор, можно сказать заранее, что будет неурожай: горные потоки остановятся, иссякшие при выходе высоких долин, и подземные галлереи каналов или водопроводов останутся без воды. Однако, некоторые области пользуются достаточно благоприятным климатом, чтобы можно было возделывать их даже без искусственного орошения: таковы северо-западные провинции и провинции каспийского прибережья. Орудия, которыми располагает земледелец—самые первобытные: соха состоит просто из кола с острым железным наконечником, а борону часто заменяет пучек прутьев или соединение досок, усаженных на нижней поверхности острыми кремнями; но крестьянин отлично владеет лопатой, и свою сметливость и трудолюбие он доказывает именно тщательными культурами садоводства и огородничества, гораздо более, чем полевыми работами. На юге он умеет также утилизировать туки и даже фабриковать их для различных видов растений. Как в европейских городах, в Испагани приготовляют искусственные удобрения и очень сильно действующие гуано, смешанные с голубиным пометом, собираемым на голубятнях. С тех пор, как в Тегеране существует маленькая колония европейцев, в стране были введены многие новые виды полезных и декоративных растений; картофель получил повсеместное распространение в Азербейджане.

Культура хлебных злаков производится преимущественно в западных провинциях, от Тавриза до Гамадана и Керманшаха; в хорошие годы, некоторое движение по вывозу хлеба направляется к Буширу, Багдаду и русской границе по Араксу, но наибольшая часть избытка урожаев остается непроданной, по причине трудности перевозки. Англичанин Нэпир, во время посещения им провинции Ардилан, констатировал, что этот бесполезный излишек, для одного только керманшахского округа, составлял около 80.000 тон. (4.800.000 пудов); разность цен на хлеб была тогда так велика, что вьюк пшеницы стоил в Тегеране впятеро дороже, чем в Керманшахе. Еще более значительна разница цен для риса, составляющего главную пищу достаточных классов, и который возделывается только в провинциях каспийского прибрежья. Кроме пшеницы, риса и одного вида проса, употребляемого для приготовления хлеба низшего качества, из других хлебных растений сеют только ячмень, который идет в корм лошадям; овса нигде не сеют. Все европейские овощи известны персианам, и некоторые виды, именно бадиджан (армянские огурцы), лук, огурцы, потребление которых громадно—лучше, чем те же продукты огородничества на Западе. Плоды также составляют одно из главных богатств Ирана; тамошние арбузы и дыни превосходного вкуса. Виноград, который культивируют в долинах, лежащих на высоте от 600 до 1.500 метров, дает плоды, очень ценимые даже за границей, в Индии и в России, и куда их отправляют, после высушки, под именем кишмиша. В северных областях нужно закапывать виноградную лозу, чтобы предохранить ее от холода; в южных провинциях ее закрывают, чтобы защитить от жаров; наконец, в некоторых округах Хорассана она может произрастать только под защитой высоких стен, которые охраняют ее от полярных ветров. Абрикосы и другие фрукты, сушеные или вареные в сахаре, тоже вывозятся в Россию, и с каждым годом возрастает их торговая важность. Фруктовые деревья умеренной северной Европы, яблони, груши, вишни и сливы, растут в низменных областях плоскогорья, рядом с персиками и абрикосами, но их плоды не очень вкусны; только в горах, где на деревьях, переносящих зимние холода, медленно вызревают плоды, эти последние могут сравниться с хорошими западными сортами. Известно, что иранские персики славятся своим великолепным вкусом, и долгое время думали, что их первоначальная родина Персия, имя которой они и носят в западных языках; но исследования де-Кандолля показали, что персиковое дерево происходит из Китая.

Земледелие заключает в себе также культуру многочисленных промысловых растений. Тутовое дерево возделывается не исключительно ради его ягод, очень ценимых в сельских местностях вокруг Тегерана: листья его собирают для воспитания шелковичных червей, коконы которых утилизируются на фабриках Тавриза, Кашана, Иезда; кроме того, некоторая торговля шелком-сырцом производится с Европой через Закавказье; но болезнь шелковичного червя, появившаяся в провинции Гилян в 1864 году, уменьшила сбор коконов на две трети. Из ткацких растений льна почти нигде не сеют, а конопля служит только для приготовления гашиша; но хлопчатник одна из обыкновенных культур во всей западной Персии, даже в холодных областях Азербейджана, вокруг Хоя и Урмии, где температура не достаточно высока для американских разновидностей этого растения. Клещевина доставляет почти все осветительные масла, употребляемые в крае; листья лавзонии (lawsonia) и испаганская манна вывозятся, измельченные в порошок, во все страны Востока. Южные провинции, особенно Луристан, производящие лавзонию, дают также лучший в Персии табак, хорошо известный во всем Востоке, и даже за пределами мусульманского мира со времен крымской войны; он очень крепок, менее ароматичен, чем испаганский, и употребляется преимущественно курильщиками наргиле: магометане, за исключением вагабитов, курят тем больше, чем меньше пьют. Из наркотических средств в эти последние годы всего более увеличилась культура мака, употребление которого, в виде опиума, китайцы переняли у иранцев. Испаганский и иездский опиум делает все более и более опасною конкурренцию ост-индскому продукту на рынках Срединной империи; почти все персиане имеют привычку принимать это зелье по крайней мере по одной пилюле в день; они дают его даже своим лошадям. Но очень редко употребление опиума доходит до злоупотребления, как это часто случается с гашишем, приготовляемым из конопли: «бедняк, когда он примет его хотя бы только одну драхму, высоко поднимает голову и гордо смотрит на эмиров».

Вывоз опиума через Персидский залив:

Фискальн. год 1871—1872: 870 ящиков, ценностью 1.522.000 франк.; фискальн. год 1880—1881: 7.700 ящиков, ценностью 21.175.000 франк.

В то время, как маковые поля расширяются, плантации сахарного тростника уменьшаются в протяжении. Не видно более, на берегах Каруна и рек Фарсистана, тех лесов сахарного тростника, которые прежде окружали Аваз, Шапур и другие города. Персия, где арабские врачи изобрели в десятом столетии, по всей вероятности, искусство рафинировать сахар, покупает в настоящее время этот продукт у марсельских купцов и у голландских негоциантов острова Явы.

Кочевые населения теперь пропорционально более многочисленны, чем в эпоху, предшествовавшую обращению иранцев в ислам. Один только факт арабского завоевания ввел в страну сильные числом племена, которые сохранили на плоскогорье бродячие нравы, усвоенные ими в равнине на окраинах пустыни. Затем внутренния войны, ослабление цивилизованных общин, обезлюднение городов привлекли других чужеземцев, турок и туркмен, курдов и балучей, и территория, занимаемая этими номадами, увеличилась в ущерб земледельцам. Перемещения целых населений, переводимых насильственно из одной провинции в другую, имели то следствие, что в кочевую жизнь бросилось не малое число семейств, которые до того времени, из поколения в поколение, вели оседлое существование. Наконец притеснения и вымогательства губернаторов и других правителей часто не оставляли поселянам иного исхода, как бросать поля и хижины и идти жить ниществом, приключениями и грабежом. Взятые в массе, кочевники способствуют совокупности национальных богатств только скотоводством. Они имеют стада овец довольно многочисленные, чтобы удовлетворять потреблению иранцев, которые едят почти исключительно баранину; у кочующих племен нет другой монеты, другого менового средства, кроме овец. Они продают также шерсть, но не давая себе труда очищать ее, и ни мало не заботятся об улучшении породы. Козы, которых редко воспитывают на мясо, доставляют кирманским промышленникам ту шерсть или козий пух, который служит для тканья тончайших шалей. Собирают также, для выделки войлоков, верблюжью шерсть, которая падает толстыми пучками весной, во время линяния животных. Лошадей у кочевников мало, но за то много ослов и мулов, которые употребляются для перевозки запасов провизии и палаток. В становищах мужчины не занимаются никаким промышленным трудом; женщины, более деятельные, ткут для городских рынков циновки, грубые ковры, шерстяные одеяла.

Со времен отдаленных веков персидские ремесленники почти нисколько не изменили способов производства, и тщетны были все попытки основать, в окрестностях Тегерана и других больших городов, фабрики, подобные европейским мануфактурам: недостаток опытности у рабочих, дороговизна топлива, бесчестность начальников, высокая цена стоимости производства, всегда приводили в конце концов к разорению этих промышленных заведений, построенных с большими издержками. Вкус к предметам иностранной фабрикации, распространяющийся с каждым днем все более и более в персидском обществе, легко удовлетворяется путем торговли; многие плохие товары, привозимые из Европы, продаются вдвое или втрое дешевле, чем подобные же произведения, обязанные своим происхождением туземному труду. Наибольшую выгоду от этого обмена получают русские промышленники. Около половины текущего столетия почти все товары, продававшиеся на базарах Ирана, происходили из Англии; но конкурренция России, в начале робкая, оспаривала, затем завоевала север Персии у британских рынков, и в настоящее время этим последним остался лишь узкий пояс сбыта вокруг порта Бушир. Как в Афганистане и в Малой Азии, русское преобладание в Иране в торговом отношении, так же, как и в политическом, становится все более и более очевидным. Географические условия слишком благоприятны для России, чтобы английские негоцианты могли надеяться снова завоевать потерянный рынок. Через Закавказье, степи Даман-и-Кох и прибрежье Каспийского моря русские владения соприкасаются с персидским государством; подходные дороги, через Тавриз, Решт, Барфрушт, Астрабад, позволяющие русским отправлять свои товары в города иранского плоскогорья и получать в обмен произведения этой страны, гораздо более доступны, чем пути, открытые англичанам через порты Персидского залива: на пространстве 310 километров дикая тропинка, поднимающаяся из Бушира в Шираз, имеет не менее шести трудно переходных горных перевалов.

Роковым следствием этого наводнения персидских рынков произведениями иностранной фабрикации было если не разорение, то, по крайней мере, упадок отечественной промышленности. Конечно, Персия не имеет теперь столько искусных рабочих, как в ту эпоху, когда Шарден посетил испаганские базары; особенно приготовление тонких фаянсовых и фарфоровых изделий не встречается более в мануфактурных городах. Однако, и теперь еще есть цветущие отрасли промышленности, и ни в одной из них не утратились совершенно традиции искусства. Персиане—большие мастера в искусстве дамаскинировать (насекать золотом или серебром) металлы, и их стальные и медные изделия с серебряной насечкой и резьбой в виде кружев и различных узоров по справедливости возбуждают удивление иностранцев. В Хорассане фабрикуют сабли великолепной закалки, и в арсеналах мастера научились, под руководством европейцев, делать превосходное огнестрельное оружие. Изобретатели наргиле, арабское название которого происходит от слова нарджиль или кокосовый орех, потому что прежде употребляли эти орехи, как резервуары для воды, через которую проходит дым,—персиане, особенно испаганцы и ширазцы,—все еще лучшие фабриканты прекрасных кальянов, которые они украшают чеканным золотом или серебром, осыпанным драгоценными каменьями. Хотя почти все бумажные материи, одноцветные или набивные, приходят из Европы, многие персиане, почитая старину, предпочитают им прочный кербас или калемкир отечественного изделия, расписанный цветами и арабесками, отпечатанными ручным способом; грубые шерстяные ткани туркмен и курдов тоже не вполне еще вытеснены сукнами, привозимыми из Германии или из Польши. Войлоки, украшенные фигурами и надписями, также составляют производство, в котором персиане не имеют себе соперников. Кашанские бархаты и парчи высоко ценятся, так же, как некоторые шелковые материи, выделываемые в Иезде; кирманские ковры известны во всем свете и пользуются заслуженной славой за прочность и легкость ткани, за прелесть рисунка и гармоническое сочетание цветов. В этой отрасли промышленности, персидские рабочие не имеют надобности делаться подражателями Европы; напротив, на Западе лучшие мастера только копируют их работу, не достигая, однако, того разнообразия и изящной симметрии фигур и узоров, какими отличаются персидские ковры. Северные персиане и теперь, как прежде, покупают исключительно в Фарсистане свои ковры, цвета которых никогда не блекнут, как это бывает с красками на ковровых изделиях европейского происхождения. К сожалению, тканье материй производится в Иезде, в Катане, в Кирмане в условиях, особенно неблагоприятных для здоровья рабочих. По причине крайней сухости воздуха, ткачи должны работать в подвалах или в погребах, где бассейны, наполненные водой, поддерживают постоянную влажность, необходимую для того, чтобы нити всегда оставались упругими и гибкими. А между тем заработная плата самая ничтожная: чтобы соткать шаль ценой в тысячу франков, которая принесет им всего только четыреста франков, три ткача работают вместе в продолжение целого года; тридцать пять сантимов в день—вот обыкновенный заработок ткача в Иезде и в Кирмане.

Так как столица лежит в соседстве Каспийского моря и получает этим путем и через Закавказье наибольшую часть нужных ей предметов продовольствия и товаров, так же, как и своих посетителей, то, естественно, проекты новых дорог—а они очень многочисленны—почти все относятся к северо-западной части государства, между Тегераном и русской границей. Уже были даже выданы формальные концессии на постройку железнодорожных линий, но потом взяты обратно и, быть может, отчасти из опасения возможных в будущем неприятельских нашествий. Тем не менее, однако, эти проекты тщетно будут устраняемы: все равно, настанет день, когда воля могущественного соседа будет высказана решительно и окончательно: когда железные дороги Закавказья соединятся с рельсовой сетью Европейской России и будут продолжены до персидской границы, эта черта не замедлит быть перейденной, и локомотивы взберутся по скатам иранского плоскогорья. Без сомнения, материальные препятствия значительны, и чтобы достигнуть Тегерана, высота положения которого превосходит высоту всех французских городов, за исключением Монлуи и Бриансона, нужно будет перейти через высокие пороги; но это трудности такого рода, перед которыми не отступают современные инженеры. Как только ровная поверхность плоскогорья будет завоевана паровозами, легко будет провести от магистральной линии побочные ветви к важнейшим городам Ирана. Даже не было бы ничего невозможного продолжить железную дорогу до английской Индии, проведя ее на всем протяжении через населенные местности: такия значительные станции, как Шахруд, Нишапур, Герат, Фарах, Кандахар, обеспечили бы этому рельсовому пути местную торговлю,—выгода, которой будет совершенно лишена всякая дорога, проведенная севернее, по степям и пескам русской Азии.

Была также проектирована постройка другой линии, открывающей доступ в пределы Персии. Отправляясь из Багдада, эта линия должна была подниматься по течению реки Диалах до Хиникина, последнего турецкого города, затем пошла бы долиной Гальвана по древней «царской дороге» Александра Македонского; но предстоящие работы по проведению дороги через краевые горные цепи и подъему по скатам плоскогорья потребовали бы огромных расходов, и, вероятно, еще долго придется отступать перед осуществлением этого громадного предприятия. Пока самое нужное и безотлагательное дело—это заменить хорошими колесными дорогами плохия тропинки, поднимающиеся с равнины и с берегов моря к внутренним плоскогорьям. Четыре дороги особенно необходимы: дорога из Багдада в Гамадан, по направлению «царского пути», затем дорога из Шустера в Испагань, продолжающая линию судоходства по Каруну, и наконец, два подъемных пути из Бушира и Бандар-Аббаса в Шираз и Кирман. Но персиане говорят, что «европейцы не имели бы дорог, если бы у них были такия лошади, как наши», и нисколько не заботятся об улучшении своих путей сообщения. В настоящее время единственная колесная дорога, не считая тех, которые представляет ровная поверхность глинистых или солончаковых пустынь,—это дорога из Тегерана в Касвин, по которой ездят на русских телегах. Вокруг больших городов, как Испагань, не увидишь ни одной телеги, тогда как близ Хонсара они в общем употреблении.

Вся торговля Ирана производится посредством караванов, которые составляются в городах плоскогорья, чтобы отправиться либо до другого значительного города Персии, либо в заграничный город, как Эрзерум или Багдад. В западных областях, где дороги проложены по бокам крутых гор, товары перевозятся на спинах мулов: верблюдов употребляют только для дорог относительно ровных, плоскогорья и западных провинций. Часто караван состоит из нескольких сотен вьючных животных, которые двигаются нескончаемой вереницей, одно за другим, под предводительством испытанной лошади, гордящейся своим шумным колокольчиком, звон которого разносится на далекое пространство в безмолвии ночи. Редко случается, чтобы путешествие совершалось днем под знойными лучами солнца; обыкновенно переходы от этапа до этапа, среднее расстояние между которыми от 30 до 36 километров, делаются по ночам, при ярком свете звезд; днем отдыхают подле колодцев или луж, а в местностях, где есть проточные воды и зелень—на тенистых берегах ручьев. На шестнадцати главных дорогах, называемых «шахскими», учреждены, на известном расстоянии одна от другой, станции для почтовой службы, и путешественники и их животные находят кров в обширных каравансараях. Почти все эти здания, из которых иные отличаются обширными размерами и даже архитектурной пропорциональностью частей, восходят, по времени постройки, к царствованию шаха Аббаса; но с той эпохи их никогда не ремонтировали, и подходы к ним завалены мусором и обломками. Большинство мостов, воздвигнутых по повелению того же государя, сделались дотого опасными, что по ним уже не отваживаются проходить; точно также тщательно избегают пришедших в разрушение мостовых, рассеянных среди топей и трясин. Правда, что время мало ценится в Персии, и если дорога трудная, то ничего не стоит идти медленно: часто видишь стариков, предпринимающих, без спутника, отдаленные путешествия в несколько сот миль с такой беззаботностью, как будто они идут в гости в соседнюю деревню. На самой оживленной, наиболее посещаемой дороге, ведущей из Тегерана в Решт, употребляют семь дней, чтобы пройти весь путь длиной около 300 километров. Нужно целый месяц, чтобы достигнуть Бушира, сорок дней, чтобы добраться до Бандар-Аббаса, два месяца—чтобы дойти до белуджистанской границы, лежащей за городом Бампур.

Совокупность внешней торговли Персии исчисляется приблизительно в 60 миллионов рублей; определенная таможенная пошлина в размере 5 процентов взимается со всех товаров при ввозе и вывозе (ценность заграничной торговли в 1893 г. простиралась до 62 миллионов рублей, из которых 29 миллионов приходились на вывоз, а 33 миллиона на ввоз; таможенных пошлин собрано 1.200.000 рублей). Но к этому налогу, единственному, который приходится платить иностранцам, прибавляется для туземцев акциз и сборы на заставах или внутренних таможнях: таким образом этой странной фискальной системой европейским негоциантам оказывается «покровительство» против их персидских конкуррентов. Внутри государства торговые сношения увеличиваются из году в год, как о том свидетельствует постоянное возрастание числа телеграм, посылаемых туземцами. Кроме англо-индийского телеграфа, захватывающего персидскую территорию на протяжении от Тавриза до Бушира, иранское правительство соединило сетью проволок все большие города империи. В 1893 году общая длина телеграфных линий равнялась 6.000 верстам. Большинство начальствующих лиц в телеграфных бюро—члены царской фамилии.

Понятно, что общественная нравственность мало развита в стране, где развод практикуется так часто, где временные брачные союзы, заключаемые на двадцатипяти-дневный срок или даже на менее продолжительный период времени, совершаются формально и освящаются муллами; мало встретишь женщин, которые бы достигли двадцати-четырех-летнего возраста, не имев уже двух или трех мужей; всего реже развод постигает тех супруг, которые уже до брака были родственницами супруга: такия командуют всем семейством и часто пользуются значительным влиянием, даже вне эндеруна. Рабство еще существует, и арабы из Маската все еще привозят в Иран негров и сомальцев, которых они продают открыто, как товар, тому, кто предложит большую цену; балучские и туркменские пленники—единственные белой расы, которые обращаются в рабство. Впрочем, с невольниками вообще обращаются, как с членами семьи, и самое обыкновенное имя, которое им дают—бача или «дети». Они могут делаться собственниками, хотя по закону, все, что они приобретают, считается принадлежащим их господину.

Элементарное образование более распространено в Персии, чем в некоторых провинциях Европы. Почти при каждой мечети есть школа или медресе; все дети в городах и в большинстве деревень учатся декламировать стихи корана, строфы знаменитых персидских поэтов. Их поэтический вкус настолько развит, что каждый персианин, на базарах, в лавках, в становищах караванов, находит удовольствие в декламировании идиллий Гафиза или стихотворений Фирдуси. Тысячи из них и сами большие мастера слагать стихи, писать сочинения по какому-нибудь научному вопросу, богословскому догмату или проблеме из алхимии. С половины настоящего столетия стали переводить на персидский язык, под руководством г. де-Гобино, произведения европейских литератур, как, например, «Discours sur lа Methode». Титул мирза, помещаемый, правда, в начале или в конце имени, смотря по смыслу, который ему придают, означает равно «принца, князя» или «грамотея, книжника». «Чернила ученых более драгоценны, чем кровь мучеников», повторяют персиане вместе с пророком. Однако, книгопечатание, введенное в Тавризе с начала текущего столетия, еще мало утилизируется: рукописи воспроизводятся преимущественно посредством литографии; как красивый почерк считается одним из драгоценнейших приобретений образования, то естественно оказывают предпочтение тому способу воспроизведения, при котором наиболее сохраняется изящная форма рукописных букв. У персиан существует также несколько периодических изданий в Тавризе, Тегеране, Испагани; но эти листки, редактируемые под наблюдением губернаторов, далеко не представляют собой, как в европейских странах, одной «из властей государства».

Персия—царство, пришедшее в упадок, как по территориальному протяжению и численности народонаселения, так и по относительной важности своей торговли и деятельности своей промышленности. Но государь этой страны не испытал оффициального умаления своей власти, и речь, которую он держит подвластным ему народам, не менее высокомерна, чем речь Артаксеркса или Дария, когда они торжествовали и увековечивали свою славу посредством вырезанных на скале надписей, на языках своих бесчисленных подданных. Что значат европейские «величества», «короли Божиею милостию» в сравнении с этим «царем царей, превознесенным как планета Сатурн, Полюсом вселенной, Кладезем мудрости, Подножием неба, блистательным самодержцем, которому солнце служит штандартом и великолепие котораго подобно великолепию небес, монархом, армии которого многочисленны, как звезды на небесном своде?» Между властелинами народов есть ли хоть один, более законный чем это, «Исхождение самого Бога»? Каждый в Персии повторяет стихи Сади: «Всякий порок, одобряемый царем, становится добродетелью». «Искать мнения, противного царскому, значит омыть руки в собственной крови!» Но всемогуществу шаха грозит серьезная опасность. В глазах всех, шах есть не более, как государь de facto, но не законный монарх, ибо он не Алид, а по неоспоримой доктрине, потомки Али, которые в то же время по женской линии и потомки Ездиджерда, одни имеют право на трон Ирана. Несмотря на грандиозные титулы, которыми обладает хан бедного тюркского племени каджарцев, сделавшийся шахом персидским, власть его теперь очень ограничена. Последнее его столкновение с европейской державой имело место в 1857 г., когда англичане высадили маленькую армию в Бушире и бомбардировали город Могаммерах. С той поры ему не остается ничего более, в своей внешней политике, как сообразоваться с указаниями, которые ему дают иностранные министры, резидирующие при его дворе. В особенности он должен принимать советы русского посланника, ибо ему нельзя забывать, что сохранение его власти зависит единственно от воли могущественного соседа. В 1829 году, когда знаменитый писатель Грибоедов, чрезвычайный посланник и полномочный министр при тегеранском дворе, был убит разъяренной чернью, и император Николай оставил это дело без отмщения, правительство Персии поняло, какое было единственное средство получить его прощение; с той эпохи оно сделалось вассалом Петербурга. Персидское государство превращается постепенно, но верно в русскую провинцию: новые господа не несут на себе ни издержек, ни ответственности завоевания, но выгоды господства, тем не менее, принадлежат им.

Даже в делах внутреннего управления власть шаха ограничена предписаниями корана, обычаем, влиянием муштегида и других духовных особ, которых общее уважение облекает авторитетом; они должны также принимать во внимание советы и указания иностранных посольств, опасаться даже силы некоторого общественного мнения; еще больше боятся они неблагоприятных суждений европейской печати. Но в Персии нет никакого представительного собрания или учреждения, заседающего у ступеней трона: власть шаха ограничена только духовным законом, основанным на Коране. Министры, которых выбирает шах, и которых он определяет, по своему усмотрению, число и ранг, суть не более, как царские слуги, которых он осыпает почестями или велит удавить, смотря по капризу. Главные визири—министры иностранных дел, внутренних дел, финансов, юстиции, военный, богоугодных заведений. К числу наименее влиятельных визирей принадлежит министр народного просвещения. Один серьезный автор рассказывает, что какой-то из этих министров был обязан своим назначением на высший государственный пост счастливой идее—посылке депеши, возвещавшей о том, что дыни благополучно созрели.

Административный режим—тот самый, который господствовал в древних сатрапиях. Провинции подчинены хакимам или губернаторам, этим «столпам и опорам государства», которые, будучи избираемы по большей части из членов царской фамилии и имея постоянное местопребывание в Тегеране, заменяются в провинциях второстепенными визирями. Власть их, исходящая из царской власти и безапелляционная, заключает в себе право жизни, пытки и смерти. «Царь улыбается только для того, чтобы показать свои львиные зубы», говорит персидская пословица, передаваемая Шарденом. Бывали примеры, и даже в недавнее время, что владыка, покрываясь красным плащем, «мантией гнева», повелевал замуровывать человека живым в постройки какого-нибудь дворца, засекать до смерти ударами кнута или сжигать на медленном огне. Тюремное заключение, дорого стоющее казне, есть одно из наказаний, наименее применяемых; редко случается, чтобы заточение осужденного продолжалось целые месяцы: день нового года раскрывает настежь двери всех тюрем. Уездные начальники—это сущие царьки в своем округе, так же, как келантеры или начальники полиции, поставленные во главе управления городов. Как и в других мусульманских странах, юриспруденция и отправление правосудия смешивается с религией; шейх-уль-исламы заседают, в качестве судей, в главных городах провинций и назначают второстепенные трибуналы, судей низшей инстанции, на обязанности которых лежит разбирательство исковых и тяжебных дел и суждений проступков, и которые в своих приговорах руководствуются, как им заблагоразсудится, либо решениями корана, либо прежде бывшими примерами, прецедентами, даваемыми обычаем. Однако, мы находим в каждом городе и во многих деревнях начатки народного суда и вместе с тем народного представительства: все купцы соединяются для избрания из своей среды старшины, на обязанность которого возлагается примирять приходящие в столкновение интересы и защищать общину перед судьями и губернаторами; но, кроме того, этот выборный старшина несет ответственность за всякий беспорядок, могущий произойти в районе его ведомства. В случае причиненного кому-либо убытка, он обязан вознаградить потерпевшего; оттого полиция, благодаря деятельному наблюдению выборного представителя, заинтересованного в охранении порядка, гораздо лучше устроена в Персии, чем в Азиатской Турции; жители деревень не носят оружия, и несогласия редко переходят у них в ссоры и драки. Кочевые населения имеют свое особое устройство, но, как и провинции, они составляют группы строго монархические. Глава племени или ильхани зависит непосредственно от шаха или от хакима, и, принимая тоже титул «столпа государства», есть единственный полновластный господин и повелитель народца, повиновение которого он гарантирует.

Армия состоит главным образом из турок и туркмен, набираемых в северо-западных провинциях, где воинственные инстинкты гораздо более развиты, чем в областях, обитаемых собственно персиянами; кашкайские начальники племени, бахтиарские ильханы, шейхи Арабистана поставляют банды грозных наездников. Каждое большое племя илята должно снарядить на свой счет фудж, то-есть отряд из 800 конных людей, для исполнения пограничной службы. Христиане и гвебры освобождены от несения воинской повинности, так же, как и жители Кашана, искони пользующиеся репутацией трусов; солдат или сербаз, то-есть «человек, не дорожащий своей головой», берется не иначе, как из воинственных рас. В целом, это войско, отличное по происхождению от народа, который оно должно держать в повиновении, слишком склонно третировать жителей в качестве побежденных, и нередко само выплачивало себе недоплаты жалованья, предавая разграблению целый округ. До 1875 года солдаты принадлежали шаху, в продолжение всей жизни и возвращались к домашнему очагу лишь в качестве временно-отпускных; в настоящее время, если бы мы поверили оффициальным документам, срок военной службы сокращен до двенадцати лет, и набор рекрут производится посредством вынутия жеребья, с правом представления заместителя; но эти реформы существуют пока лишь на бумаге. В действительности, старая система остается в полной силе: в солдаты берут того, кто не в состоянии откупиться от этой повинности. Регулярная армия, или низам, экипирована и дисциплинирована на европейский манер, под руководством иностранных инструкторов. С начала нынешнего столетия офицеры французские, английские, австрийские работали над организацией войск, постройкой крепостей и снабжением арсеналов боевыми припасами; в наши дни военным обучением занимаются преимущественно русские и австро-венгерцы; за исключением нескольких эскадронов кавалерии, одетых по-казацки, персидские солдаты облечены в австрийский мундир. По оффициальным штатам, армия заключает в себе 77 батальонов пехоты, по 800 человек, 79 полков кавалерии, 20 полков артиллерии, 1 батальон саперов. Совокупность армии превышает, следовательно, 100.000 человек, при 200 артиллерийских орудиях, но в среднем она не достигает и половины этого личного состава: около десяти тысяч человек составляют специальный корпус, отправляющий службу жандармерии и полиции. Правительство экономно и даже для содержания армии не выходит из пределов своего бюджета, определяемого в год в 14.000.000 руб. Что касается военного флота, то он ограничивается несколькими таможенными барками и шахской яхтой, стоящей на якоре в Энзелийском рейде и командуемой адмиралом; в силу трактатов, Каспий—исключительно русское море.

Персия—одно из редких государств, которые не имеют государственного долга и не обогащают европейских капиталистов займами, заключаемыми за ростовщические проценты. Корона владеет даже собственной казной, где скопляются благородные металлы, самоцветные камни, драгоценности, представляющие, говорят, ценность в сотню миллионов. Быть может, и теперь еще не решаются, как это было во времена Шардена, сделать общее исчисление ценности сокровищ, из опасения накликать тем беду на шахскую казну. Два главных источника государственных доходов—поземельный налог, установленный в размере одной пятой получаемых произведений, не включая сюда добавочных, произвольных налогов, и таможенный сбор, снимаемый у правительства на откуп за 5 или 6 миллионов в год; Бендар-Аббас, некоторые другие порты и острова у южных берегов сдаются в аренду Маскатскому имаму. Кроме того, правительство декретирует, когда ему вздумается, дополнительные налоги, либо во всей империи, либо в каком-либо отдельном округе, что позволяет губернаторам предаваться самым вопиющим вымогательствам и влечет за собой разорение населений на долгие годы. Приезд хакима в город, так же, как и отъезд его, обязывает городское общество представить ему уплату за путевые расходы, состоящую из червонцев, подносимых на золотом или серебряном блюде, из драгоценных кашемиров, из лошадей и мулов; в прежнее время совершали заклание баранов и даже быков при приближении губернатора. Каждый чиновник прибавляет к своему оффициальному окладу жалованья продукт добровольных приношений или принудительных поборов, которые ложатся тяжелым бременем на его подчиненных: этот дополнительный доход известен под именем мокатель. Нынешний шах Музаффер-Эддин, вступивший на престол в 1896 г., проявил намерение упорядочить администрацию, искоренив подкупы и продажность должностей.

Денежные знаки Персии, золотые, серебряные и медные монеты, выделываемые из привозимых из России слитков металла, чеканятся почти во всех больших городах, даже в Сикогахе, в Сеистане; символы царского могущества, золотые и серебряные монеты, носят на себе имя шаха, а на некоторых имеется даже его изображение, несмотря на запрещение корана. Прежде томаны чеканились из чистого золота; теперь же они содержат значительную пропорцию лигатуры и по большей части обрезаны: купцы принимают их не иначе, как на вес. Оффициально, монетная система, с 1879 года, та же, как и во Франции. Томан состоит из десяти кранов или франков, которые, в свою очередь, подразделяются на десять двойных шаев (шагис) или децимов; другие деления те же самые, как и во французской монетной системе.

Нижеследующая таблица дает список провинций и губерний с их главными городами и приблизительной цифрой населения. Границы губерний, их округов или уездов и булуков или кантонов часто меняются, смотря по степени милости, какою пользуются шах-задехи или царские сыновья и другие высокопоставленные особы, которым вверено управление краем, ибо их доходы возрастают или уменьшаются пропорционально пространству провинции.

Провинции	Губернии	Главные города	Другие важные города	Народонаселение
Азербейджан	Азербейджан	Тавриз	Урмия, Хой, Марага	1.400.000
Ирак-Аджеми	Хамсе	Зенджан	Дамган, Семнан, Шахруд, Бостам, Савех, Гульнайган, Хонсар, Неджефабад, Купа, Найн, Тафт, Ардаган, Майбут	1.320.000
	Касвин	Касвин
	Тегеран	Тегеран
	Гамадан	Гамадан.
	Кум	Кум
	Кашан	Кашан
	Испагань	Испагань
Курдистан	Ардилан	Сенна		260.000
	Керманшах	Керманшах
Луристан	Буруджирд	Буруджирд	Хорремабад	300.000
Фарсистан	Шираз	Шираз	Бушир, Казерун, Фирузабад	1.200.000
Арабистан или Хузистан	Шустер	Шустер	Дизфуль, Бебехан	600.000
Кирман	Кирман	Кирман	Бахрамабад	600.000
Малаир Турсикан	Бампур	Бампур		100.060
Гилян	Гилян	Решт	Ленгеруд, Энзели	400.000
Мазандеран	Мазандеран	Сари	Барфруш, Амоль	250.000
Астрабад	Астрабад	Астрабад		150.000
Хорассан	Хорассан	Мешед	Нишапур, Кучан, Ширван	1.000.000