IV. Берега большого Сирта и Триполи

Область триполийского побережья, ограничиваемая на востоке крайней вогнутостью Большого Сирта, на западе южными мысами тунисских берегов, составляет особую территорию в административном отношении, и при том ясно очерченную рельефом почвы. Пояс неравной ширины, уади которого, с их бесчисленными притоками, почти всегда сухими, наклонены к Средиземному морю, обставлен на юге и юго-западе цепями скал и гор или изрытыми краями плоскогорья, которое, в целом, тянется почти параллельно берегу Сиртов. Этот пояс и есть Триполи в собственном смысле. Вилайет того же имени обнимает, сверх того, часть плоскогорья, простирающуюся на юго-запад через Гадамес до алжирской границы, но то уже особая область, почва которой имеет скат в западном направлении, к Сахаре. На юге, разбросанные оазисы Феццана, отделенные от средиземной покатости горами, плоскими возвышенностями, обширными пустынными пространствами, составляют другую естественную область. Не включая Киренаики, Феццана, Гадамеса и Рата, но пренебрегая административными разграничениями и принимая во внимание только водораздельные возвышенности между бассейнами, пространство Триполитании можно считать приблизительно в 260.000 кв. километров, а общее число жителей этой обширной страны около 650.000, что составит, в среднем, от 2 до 3 человек на 1 квадр. километр.

Более удаленные от Европы, чем Мавритания, и имеющие в соседстве лишь небольшую полосу годных к культуре земель, берега Триполитании мало привлекали торговлю во все продолжение исторического периода; корабли, огибавшие выдвинутые мысы Нумидии или Киренаики и пускавшиеся в южном направлении, находили во многих местах пустыню у самого края морских вод; на пространстве нескольких сотен верст тянутся низкие песчаные берега; другие части прибрежья усеяны подводными камнями, а внутри материка расстилаются болота и лагуны, отделенные от моря узкими береговыми поясами суши; даже подходя близко к берегу, с трудом отличаешь его от поверхности моря. Особенно боялись древние мореплаватели залива Большого и Малого Сиртов, по причине его бурунов, бесплодия его берегов, вредных испарений его болот и дикости прибрежных племен. Слабая населенность Триполитании, маловажность её торговли в совокупности обмена, происходящего на Средиземном море, скромная цифра доходов, получаемых с неё политическими её владетелями, доказывают, что за последние две тысячи лет знание страны очень мало увеличилось; значение это несомненно уменьшилось на побережье, где некогда стояли большие города, и в областях, через которые проходили морские пути. Теперь остается докончить исследование—или, пожалуй, можно сказать—открытие Триполитании. Хотя со времени путешествия Горнемана, в прошлом столетии, она была посещена многими путешественниками-изследователями, как Лайон и Ритчи, Денгам, Оудней и Клаппертон, Ленг, Ричардсон, Барт, Фогель, Бейерман, Дюверье, Мирчер и Ваттоне, Рольфс, Нахтигаль, фон Бари, Крафт, однако пройденные ими пути, исходя по большей части из г. Триполи, оставили в стороне многие любопытные местности внутренней части, и изучение страны в геологическом, метеорологическом, этнологическом и археологическом отношении ожидает еще новых исследователей.

В наши дни земля сделалась маленькою под сетью опоясывающих ее дорог, и некоторые географические условия, которыми древние, вынужденные следовать морскими путями, вовсе не интересовались, получили совершенно новое значение. Именно эта глубокая вырезка берегов, отдаляющая Европу от равнин Триполи, оказывается выгодной для сообщений с внутренностью материка. Гавани Триполитании, как они ни маловажны, являются естественными исходными пунктами для караванов, отправляющихся в западный Судан. Благодаря заливу Сиртов, образующему в массе африканского континента вырезку, средняя ширина которой около 500 километров, путешествие через пустыню до внутренних плодородных областей сокращается на целую четверть; кроме того, дорога из Триполи к озеру Цаде, находящемуся прямо на юг от этого города, относительно легка, так как караваны время от времени встречают на пути следования оазисы, феццанские и другие; ни горы, ни дюны не представляют инженерам трудно-одолимых препятствий, и редкия населения оазисов, с давних пор посещаемые иноземными исследователями, конечно, не воспротивятся строительным работам. «Кто овладеет Триполи, тому будет принадлежать и Судан!» восклицает путешественник Рольфс, советуя Италии завоевать Триполитанию. Железную дорогу он предлагает провести из порта Триполи или из глубины Большого Сирта, именно из гавани Брайга, к городу Кука, у западного берега озера Цаде. Может-быть даже, если бы решились устроить достаточно глубокий порт на западном берегу Большого Сирта, например, в бухточке Зафран (Марса-Зафран), можно бы еще укоротить этот рельсовый путь на 200 километров. И не только этот план самый короткий, какой можно начертать для дороги, долженствующей соединить бассейн Средиземного моря с бассейном большого внутреннего озера Африки, но он в то же время, кажется, был бы наиболее подходящим для трансконтинентального пути, который дойдет до крайней вогнутости Гвинейского залива, между Нигером и Конго. Поэтому бесспорно, что железнодорожная линия, которая направится из Триполи к югу, будет рано или поздно одним из главных путей для всемирной торговли; но едва-ли она может превзойти в важности более западное направление, именно дорогу, которая, исходя из сети, уже действующей, алжирского поморья, достигнет через уэд Мессаура, большой дуги, описываемой Нигером ниже Томбукту. С этой стороны представляется громадная выгода в обоих исходных пунктах, как по многочисленности населения, так по обилию произведений и размерам торговой деятельности. При том же, в случае выбора более западного направления, нужно бы было только продолжить, на юге Алжира, линии уже открытые или концессионированные до более южной широты, чем Триполи.

Горы Триполитании начинаются на востоке, в неизследованной еще области пустыни, цепью вулканического происхождения, среднее направление которой с юго-востока на северо-запад: это Гарудж-эль-Асуад или «Гарудж Черный», названный так по причине его лав. До сих пор только один путешественник, Горнеман, прошел эту цепь в восточной её части, и со времени его посещения протекло около ста лет; позднейшие исследователи только видели эти горы издали или познакомились с ними лишь по рассказам туземцев. Гарудж Черный, поверхность которого покрыта также во многих местах красноватыми шлаками, более легкими, нежели черные лавы, состоит из маленьких низких цепей и уединенных вершин с крутыми откосами, изрезанных глубокими расселинами и трещинами: эти крутые горы, около 200 метров средней высоты над плато, на котором они стоят, и которое само возвышается на 600 метров (в среднем) над уровнем океана, суть, может-быть, вулканы, горевшие некогда на берегах Средиземного моря или озер, расстилающихся у их основания; но песчаниковые и известковые формации, которые лавы пробили трещинами извержения, тоже составляют значительную часть этой горной системы. На юг от Гаруджа Черного продолжается далеко известковая гамада, плато, оканчивающееся на северо-востоке Мурзукской низменности утесами и холмами, называемыми Гарудж-эль-Абиад, то-есть «Гарудж Белый»; арабы говорят, что там находят целые скелеты больших морских животных.

Западное продолжение Гаруджа Черного за перевалом, через который можно пройти из оазиса Зелла, на северном склоне, в оазис Фога, на южном, составляет Джебель-эс-Сода или «Черная гора», упоминаемая уже Плинием под именем Mons Ater. По объяснению римского энциклопедиста, это название, сохранившееся в течение по крайней мере двух тысяч лет, происходит оттого, что горы кажутся почернелыми от действия огня, но, освещенные лучами солнца, они имеют вид объятых пламенем. Черная гора, самая высокая цепь южной Триполитании, развивает свой гребень в общем направлении от востока к западу, так что описывает дугу, слегка выпуклую к северу. Она делится на две части различного вида широкой брешью или вернее, говорит Дюверье, «последовательным рядом оврагов», где проходит дорога (на высоте 736 метр. по Дюверье, 750 метр. по Нахтигалю), которою следуют торговые караваны между Мурзуком и оазисом Джофра; самые имена, данные каждой из половин цепи, Сода-Шеркиях и Сода-Гарбиях, указывают их относительное положение на восточной и западной стороне этой дороги. Сода-Шеркиях, или «Восточная», образует лишь небольшой выступ над поверхностью плоскогорья, тогда как «Западная» Сода вздымается на значительную высоту; одна вершина, Кальб-Варкау, возвышается на 900 метр.; на западной оконечности хребта, там, где он примыкает к большой каменистой гамаде, называемой Гамада-эль-Гомра или «Красное плато», другая вершина, Набер-эль-Джруг, достигает, будто-бы, 1.300 метр.; по Рольфсу, который, впрочем, не делал точных измерений в массиве Джебель-эль-Сода, есть также и в восточной цепи вершины в полтора километра. Как это было уже константировано Горнеманом и подтверждено Дюверье, Джебель-эс-Сода в большей части вулканического происхождения. Этот последний путешественник привез оттуда куски базальтовой лавы, которая, как полагает Деклуазо, произошла, по всей вероятности, путем подводного извержения.

На севере главная цепь выделяет из себя несколько ветвей или отрогов, которые теряются в равнинах прибрежья. Многие предгорья являются также совершенно уединенными: таковы, например, предгорья в соседстве оазиса Джорфа, поднимающиеся на 200 и 250 метров над уровнем уади, средняя высота которого около 200 метр.; одна из этих уединенных скал, Лохмани, поросла пальмами до половины её высоты. На севере оазиса возвышается, среди равнины, горный массив, совершенно отдельный от цепи Сода: это Джебель-Тар, совокупность скал третичной формации, содержащих толстые слои ископаемых. Высота этого массива—всего только 400 метр.—недостаточна для того, чтобы облака задерживались на нем и оставляли свою ношу влажности; оттого в этих горах находят лишь горькие ключи. В память своего друга Нахтигаля (Nachtigal—соловей), исследователя, так много сделавшего для изучения Сахары и Судана, Рольфс дал самой высокой вершине Тара название Джебель-Бульбуль, или «Гора Соловья».

На западе и северо-западе Черной Горы простирается бесконечное «Красное плоскогорье», поверхность которого исчисляется в 100.000 квадр. километр.: с севера на юг, там, где его перешел Барт, в 1850 году, от пустынного берега Триполи до Мурзука, протяжение его слишком 200 километр., а с востока на запад оно продолжается, плоскогорьем Тингерт, почти на 700 километр., на юге от оазиса Гадамес и области алжирских дюн. Красная Гамада, между всеми африканскими возвышенностями этого рода, есть «гамада» по преимуществу, «спаленая» область, самая опасная для караванов по причине её безводности; на краю утеса, по которому вступают в нее, каждый человек набожно кладет камень на бусафар («отец путешествия»), пирамиду «умилостивления», возводимую из века в век поколениями торговцев. Трава, кустарник и звери редки на этом безжизненном плато; даже птицы избегают его, боясь перелетать его страшные пустыни, как пустыни океана. Однако, верблюды находят себе там и сям кое-какой корм; по сторонам тропы на гамаде кое-где попадаются впадины, покрытые легкой зеленью; Барт видел даже в одной лощине малорослые пальмы; вода, приносимая редкими дождями, скопляется в этих низинах, но, быстро испаряясь, оставляет после себя лишь тонкую соляную кору. Во многих местах образовались овраги уади, но воды было недостаточно, чтобы вырыть в скале целое речное ложе, и за последним цирком, происшедшим путем размывания, долина снова замыкается. В целом, плоскогорье это представляет замечательно ровную поверхность, где нет ни камней, ни дюн; высота его очень мало изменяется, именно от 450 до 500 метров; высшая точка дороги, которою следовал Барт, лежит на высоте 511 метров, и указывается издали сложенною на ней кучей камней. На первый взгляд можно подумать, что почва гамады образована из базальтовых площадей,—дотого она кажется черной и обгорелой; но на самом деле она состоит из пластов песчаника, прикрытых глиной и гипсом, еще чаще мергелем, известняком, кремнистыми слоями: там собрано множество ископаемых раковин. С южной стороны почва понижается рядом террас и утесами, изрезанными глубокими ущельями; обильный источник Гасси и другие ключи, бьющие на высоте 230 метров ниже поверхности плоскогорья, обозначают границу северной пустыни; на юге начинается область оазисов, населенных «эфиопскими» расами. Невольно задаешь себе вопрос: как могли римские легионы, не имевшие в своем распоряжении верблюдов, как нынешние караваны, переходить Красную гамаду, о чем свидетельствуют древние писатели и что доказывают богато изваянные гробницы, стоящие через известные промежутки вдоль дороги, особенно на вершинах или утесах, господствующих над обширным пространством? Некоторые из этих надгробных памятников, называемых арабами санем, представляют собою маленькия здания необыкновенно изящного стиля, и показывают, что зодчие и ваятели этих отдаленных захолустий не уступали в искусстве художникам метрополии. Из путешественников нового времени Барт, Овервег, Ричардсон первые исследовали прямой переход через гамаду; другие европейские путешественники следовали более восточной дорогой, идущей через цепь Черных гор. Не может быть сомнения, что эта область обсохла в течение последних двадцати веков: только этим и объясняется относительная доступность, в древности, западной дороги, praeter caput saxi, через вершину скалы.

На северо-востоке Красное плато окаймлено бахрамой узких выступов, разрезанных на второстепенные мысы. Некоторые из этих фрагментов громадного каменного стола даже совершенно отделились от гамады и образовали самостоятельные маленькия цепи, ограниченные с каждой стороны оврагами уади. Таковы Каф-Мужелад, Джебель-Хадамия, Джебель-Эргенн, средняя высота которых почти та же, что и высота плоскогорья. С высоты перерезывающих их проходов открывается вид в даль на сеть широких оврагов, покатых на восток и северо-восток, к Средиземному морю; каждый выступ или мыс этой горной страны увенчан, подобно вершинам гамады, руинами гробниц и других римских зданий, украшенных колоннами и изваяниями. Необходимо, говорит Рольфс, исследовать методически всю эту часть Триполитании, чтобы изучить находящиеся там драгоценные надписи и собрать лучшие барельефы. Основание музея древностей в Триполи могло бы сохранить любопытные памятники старины, которым иначе грозит опасность обратиться скоро в груды камня, в роде аллемов или куч, складываемых арабами среди песков и служащих указателями пути.

На севере Красной гамады следуют одна за другой несколько цепей или, вернее, выступов плоскогорья, имеющих по большей части общее направление от востока к западу, следовательно, параллельное и к окраине гамады, и к морскому побережью. Эти-то ряды высот, поднимающихся, в среднем, выше главного песчаникового стола, и задерживающих на проходе приносимые ветрами дождевые облака, лишают влаги обширную поверхность плоскогорья, простирающагося на юге. В целом, вся эта гористая область севера, известная под общим именем «Джебель», Cilius Mons древних, должна быть рассматриваема как терраса более высокого уровня, чем Гамада-эль-Гомра, но гораздо более неровная и изрезанная по всей толще глубокими уади. Средняя высота этой северной террасы около 600 метров. Джебель-Гуриан, массив, образующий северо-восточный бастион этой горной страны, синия главы которого, поднимающиеся над коронами пальм, видны из Триполи, имеет вершины в 675 метров, а Барт упоминает об одной «очень высокой горе», по имени Бибель, не давая, однако, её приблизительного возвышения. Со стороны холмов и низменностей, покатых к морю и называемых Эль-Джефарах или «Низкими», терраса Гуриан во многих местах круто обрывается утесами; овраги основания, наполненные зеленью фруктовых деревьев, обставлены с той и другой стороны голыми стенами, где из белого известняка, где из черного базальта. На краю одной из этих пропастей, почти вертикальной, стоит крепость Каср-Гуриан, с четырьмя круглыми башнями по углам. Из этого орлиного гнезда турецкий гарнизон может обозревать значительное пространство вверенной его охранению страны.

На западе Джебель-Гуриана край большой террасы, который Барт называет истинным «континентальным берегом», продолжается далее, представляя почти на всем своем протяжении такой же крутой скат: на берегу Уади-Серта, в Джебель-Иефрене, один утес вздымается вертикально на высоту 500 метр. Одна из вершин, стоящих на внешнем ребре террасы, приютила на своей кульминационной точке, на высоте 655 метр., цитадель, еще более грозную, чем форт Гуриан, и которой по преимуществу дают имя Каср-эль-Джебель, «Замок горы». Стены цирка, открывающагося у подножия этой крепости, представляют удивительную правильность наслоения: различно окрашенные слои гипса и известняка, из которых последние образуют выступающие карнизы между мягкими пластами гипса, изгрызенными зубом времени, чередуются с верху до низу утеса в замечательном порядке, как будто по плану архитектора. Высшая вершина этой области, приметная издалека по стоящей на ней руине римского мавзолея, достигает 850 метр. На западе Джебель-Иефрена следуют другие джебели, еще очень мало известные,—Нефуса, затем Дуират, который тянется параллельно морскому берегу, на расстоянии около 100 километров, потом, приближаясь к нему, сливается с равниной в Тунисе, близ залива Габес. Почти везде передовые горы Триполи покрыты растительной землей, как высоты алжирской Кабилии, и плодовые деревья, культивируемые берберами той и другой страны с одинаковой любовью, произрастают там тоже с успехом: нет ни одной деревни, которая бы не имела своих рощ финиковых пальм, своих лесов маслины и других фруктовых дерев: гранатового, абрикосового, смоковницы.

Впереди Джебеля в собственном смысле, то-есть изрезанной оврагами окраины плоскогорий, стоят уединенно несколько потухших вулканов; даже среди возвышенностей известковые породы местами разорваны и представляют трещины, через которые вылились потоки базальтовых лав. Некоторые из этих конусов выдвинулись наружу через осадочные породы Джебель-Дуирата. На северо-западе Джебель-Гуриана высится двуглавый вулкан Мантерус; восточнее, гора Текут, может-быть, самая высокая из гор северной Триполитании (853 метр.), наклоняет в южном направлении свой кратер с выбитым краем. На северо-восток от конечного бастиона, образуемого Джебель-Гурианом, простирается нижняя терраса, усеянная шабами или шабатами, то-есть жерлами извержения, окруженными потоками лавы, которые теперь покрыты пучками альфы. Далее, святая гора Джебель-Мсид, с арабским замком ХIII столетия на вершине, вздымает свой зеленеющий, покрытый дерном, купол высоко над всеми окружающими холмами. За этой горой, по направлению к морю, простирается высокая равнина Тар-Гона (300 метров), глинистая поверхность которой представляет там и сям несколько вулканических пузырей, но которая вовсе не цепь гор, как ее обыкновенно изображают на картах. На северо-востоке, другой Джебель-Мсид, тоже почитаемый как священная гора и увенчанный зауйей, или магометанским монастырем, граничит с одной стороны с равниной Тар-Гона, с другой—с холмами Бондара и Меселлата, массивы которых продолжаются до самого берега Средиземного моря. В одной из этих передовых высот, вершина которой делится на три гребня, путешественник Барт признал гору Трех Граций, о которой говорит Геродот; одного, греческий историк помещает ее гораздо далее внутри материка.

Превосходя пространством половину Франции, Триполитания в собственном смысле не имеет ни одной постоянной реки; но в сезон дождей внушительные водопады низвергаются с высоты утесов Гуриана и Иефрена в нижние овраги, и часто грязные воды пролагают себе через пески, скопившиеся в их ложе, дорогу к морю. Барт рассказывает, со слов туземцев, что в 1806 г. Уади-эль-Газас, спустившийся с Джебель-Иефрена, соединился с другими потоками долины в могучую реку, которая открыла себе устье через пальмовые рощи Зензура, на западе от Триполи, и окрасила море своими наносами до острова Джерба, на расстоянии 200 километров. Большая часть уиданов, или лож уади, очень широки и имеют высокие берега, что доказывает обилие временно протекающих вод; тем не менее, путешественники почти всегда избирают извилистое дно этих ручьев, когда их направление совпадает с направлением долины, и, за исключением дождливого времени года, не имеют повода сожалеть о разрушении римских мостов, которые встречаются там и сям на часто посещаемых дорогах.

Еще полезнее, чем реставрация древних мостов, было бы исправление запруд, задерживающих, при выходе из высоких долин, скоро преходящую воду ливней. У основания Джебель-Гуриана Барт видел один из этих резервуаров, арабской постройки, через проломы которого теперь пролегает тропинка караванов. Единственные водохранилища, известные ныне триполитанцам—это каменные цистерны или майены, ворота которых тщательно запираются на замок, чтобы сберечь воду на время засухи. Во многих округах страны умеют также выкапывать фоггараты, то-есть подземные галлереи, в которых скопляются воды, и которые сообщаются с поверхностью земли посредством колодцев, вырытых через известные промежутки: это то же самое, что канаты Иранского плоскогорья. Между «угасшими» реками, которые некогда катили значительные массы воды, и в которых теперь, впродолжении большей части года, надо раскапывать ложе, чтобы увидеть сочащуюся по каплям жидкость, да и то часто солоноватую,—есть много таких уади, которые совершенно теряются, прежде чем достигнут морской покатости. Таковы ложа ручьев, которые берут начало в западной области плоскогорий и змеятся в западном направлении.

На средиземноморской покатости Триполитании все уади, каков бы ни был объем воды, протекающей в их русле после ливней или продолжительных дождей, тянутся до самого моря или, по крайней мере, до прибрежных себх, и некоторые из них имеют очень обширный бассейн, в сравнении с которым бассейны итальянских рек, текущих напротив, по другую сторону Средиземного моря, кажутся незначительными. Так, уади впадающий в море у Мухтара, то-есть на границе территории Барки и собственно Триполитании, имеет, на северных скатах Гаруджа и Черных гор, целое разветвление второстепенных уади, собирающих воду с пространства шириной около 200 километров; западнее, уади-эш-Шегга тоже получает воды обширной территории, в состав которой входит и оазис Джофра; уади Ум-эш-Шейль берет свое начало в самом сердце плоскогорий, между Черной горой и Красной гамадой. и впадает в западную бухту большого Сирта: длина его течения не менее 500 километр. Уади-Земзем, хотя короче предыдущего, пользуется большей славой, как показывает уже его имя, заимствованное от священного фонтана в храме Каабы; вода, которую дают ямы, вырытые в его ложе, ценится так высоко, что ее сравнивают с водой Меккского источника, впрочем, оказывающагося далеко ниже своей репутации. Суфаджин (Суф-эль-Джин), более обильный, чем другие временные ручьи, питается всеми оврагами плоскогорья, заключающагося между массивами Джебель-Гуриан и Джебель-Хадамия: бассейн его—последний, в западном направлении, бассейн Триполи, имеющий значительную площадь (около 20.000 квадр. километров). Уади-эль-Каан, который переходят в соседстве Лептийских рудников, имеет только несколько километров течения; но это Цинипс, пользовавшийся такой громкой славой в древности благодаря плодородию орошаемой территории; его называют также Уади-эль-Мгар-эль-Грин, или «рекой с пропастями». Вода его, некогда очень хорошая (так что ею пользовались, при помощи водопровода, жители Лептиса), теперь испортилась, неизвестно по какой причине, и путешественники остерегаются пить ее. На западе от Триполи, единственные, сколько-нибудь значительные по длине, временные ручьи—Уади-Гаэра, Уади-эль-Этель, Бейдха, Сегсао; все они выходят из гор «континентального берега».

Весьма значительная часть триполийского побережья, на востоке и западе от гористой области, оканчивающейся мысом Мисрата, раздельным углом между Большим Сиртом и Хомским берегом, занята себхами, плоскодонными углублениями почвы, в которых теряются воды временных ручьев; иногда и воды моря проникают в эти впадины через береговой пояс суши или по временным каналам, открывающимся во время бурь; но большинство себх впродолжении большей части года представляют собою только естественные салины; тогда болотистые берега, где растут солянки, окружают соляные площади, занимающие центр котловины. Самая длинная из этих себх морского прибрежья начинается у мыса Мисрата и продолжается на юго-восток и на восток параллельно берегу Сирта, от которого она отделена поясом дюн: это себха Тауага, в которую, в сезон дождей, изливаются внутренния уади. Озеро это, некогда сообщавшееся с морем, было судоходно, как о том свидетельствуют остатки канала, известного под именем «Римскаго». В некоторых местах, очертания себхи, также как и контуры возделанных земель и оазисов, изменяются вследствие вторжения береговых песков, которые ветер с моря гонит на некоторое расстояние внутрь материка и которые являются в виде следующих один за другим рядов дюн; таковы пески, окружающие пальмовый лес около Триполи, и о которых путешественники часто говорят как о принадлежащих уже к «большой пустыне», которая, однако, находится в сотнях километрах оттуда, по ту сторону Джебель-Гуриана. Морские приливы очень незначительны на берегах Большого Сирта и западного Триполи; многие путешественники—делла-Челла, Пизант, даже моряк Бичи—отрицали их существование; во время штиля высота прилива около 60 сантиметров; но иногда вода, гонимая сильным северным ветром, поднимается на полтора метра. Трудно составить себе понятие об изумительной силе, проявляемой волнами на плоских песчаных берегах изгибающагося в виде полумесяца залива Большой Сирт, который во все времена внушал страх мореплавателям, так что они считали его оказывающим своего рода притяжение на корабли, чтобы вести их на верную гибель. По Саллюстию, имя Сирт указывает именно на эту притягательную силу волн; может-быть, даже страшная Ламия, это прожорливое чудовище, которое, по мифологии древних греков, обитало в пещере на берегах Сирта, была в их глазах не что иное, как дух вихрей и бурь. В Зафране, близ древнего Мединет-эс-Султан, побережье окаймлено громадными камнями, приподнятыми и сложенными действием волн в форме волноразбивателей. В самом деле, при первом взгляде можно подумать, что это остатки гигантских набережных, но большое протяжение этой колоссальной каменной стены скоро убеждает, что тут имеешь перед глазами дело самой природы. Однако, этим естественным путем жители воспользовались как точкой опоры для искусственного мола, защищающего гавань Зафран. Триполийский берег—один из тех, где, как полагают—верно или ошибочно,—наблюдали медленное понижение почвы или, может-быть, повышение моря. У Триполи в последние пятьдесят лет это движение составляло, будто бы, около 1 сантиметра в год. Таким образом, если эти наблюдения верны, Средиземное море работает над постепенным обратным завоеванием своих бывших заливов, когда-то высохших и лежащих ныне ниже его уровня.

Климат в Триполи такой же, как и в других странах, занимающих северную окраину Африки, с той только разницей, что отступление морского берега в южном направлении сообщает триполийскому климату более высокую среднюю температуру и в целом более континентальный характер. Область побережья заключается между изотерами 20 и 22 градусов по Цельсию, тогда как внутри страны жар выше в низменностях, меньше на высотах; на песках, при ярком свете солнца, он превосходит 50 и 60 градусов; собака Рольфса не могла следовать за ним по раскаленному песку, так что он принужден был надеть ей на лапы сандалии. По словам того же путешественника, нормальная температура года в оазисе Джофра, у подошвы Черной горы, достигает почти 30 градусов; но надо сказать, что эти большие жары далеко не так трудно переносимы во внутренних, сухих местностях, как были бы на берегу моря, где обильная влажность воздуха препятствует транспирации; ощущение, производимое жарами на побережье, можно сравнить с тем, которое испытываешь в турецкой бане. Между сильными жарами, превышающими 40 и 45 градусов Цельсия, и большими холодами, разность температуры громадная, так как на плоскогорьях часто бывает мороз; говорят даже, что выпадал снег в оазисе Джофра, также как на соседних горах.

На прибережье жар и сухость воздуха умеряются днем, по крайней мере, в период с апреля до октября, морской бризой, дующей правильно с северо-востока, в том же направлении, как и нормальный ветер пассатов. Она поворачивает постепенно к востоку, затем, после периода затишья, появляется сухопутная бриза, продолжающаяся всю ночь и под утро немного изменяющая направление; она тогда кажется дующей с запада. Иногда в это время года бывают бури, но в таких случаях ветер есть та же морская бриза, только дующая с удвоенной или утроенной силой: в такую ненастную погоду плавание опасно в соседстве берегов, где волны разбиваются с страшной силой. Впродолжении зимних месяцев, составляющих вместе с тем сезон дождей, ветры дуют обыкновенно с запада, северо-запада или севера, принося с собой бури; но внезапные скачки ветра, происходящие по направлению с северо-востока на юго-запад и вообще сопровождаемые громом и дождем, гораздо более опасны по причине их неожиданного появления. Штили здесь часты, и тогда пары скопляются в воздухе в таком обилии, что затмевают солнце; белая завеса скрывает все небо. На окружности Средиземного моря мало найдется стран, где бы серый цвет атмосферы был таким обыкновенным явлением: чтобы снова увидеть синеву воздушных пространств, надо проникнуть далеко внутрь материка. Там пары, вместо того, чтобы расстилаться по небу однообразной завесой, сгущаются в виде слоев, свертков, мелких облачков; однако, чистота небесной лазури никогда не может сравниться в Триполи с тою, которою мы восхищаемся в умеренных странах Европы; пыль, поднимаемая ветром пустыни, имеющим характер симуна или самума, носится в воздухе целые недели и месяцы и всегда сообщает небу слегка свинцовый колорит. Часто на кораблях, стоящих на якоре в гавани Триполи, палуба покрывается слоем песку: берег и город скрыты тогда как бы в тумане, облаке, которое сушит, вместо того, чтобы мочить. Под дуновением пыльного ветра, называемого обыкновенно гебли, или «южным ветром», электричество освобождается в изобилии. Однажды, путешественник Штеккер, сидя в палатке, мог написать свое имя огненными чертами на холщовой стене.

Среднее годовое количество дождевой воды, выпадающее в области Триполи, не достигает даже 20 сантиметров, следовательно, гораздо меньше, чем в Мавритании и Киренаике, т.е. двух странах, выдвинутых к северу, с той и другой стороны глубокой выемки материка, образуемой заливом Сиртов: по своим одометрическим условиям, т.е. по количеству дождей, Триполитания принадлежит более к поясу пустыни, чем к зоне морского прибрежья. Местность, где дожди выпадают всего чаще и в наибольшем обилии,—это северные скаты Джебель-Гуриана и других цепей, образующих окраину плоскогорья: оттого, по богатству растительности, эта область не уступит Кабилии, и сотни тысяч жителей могли бы легко находить там безбедное существование. Но в оазисах равнины случается, что полевые работы приостанавливаются впродолжении нескольких лет по недостатку дождей. Сырые туманы тоже редки; тем не менее, они образуются там и сям на возделанных плоскогорьях, до восхода солнца, и иногда их видели ползущими по оазисам и протягивающими свои завесы над коронами пальм. Впрочем, как ни велика обыкновенно сухость воздуха, растения всегда могут поглощать часть скрытой влажности, судя по тому, что они живут даже многие годы, не получая дождевой воды. Так, один из крестоцветных, гельгелан (mathiola livida), имеет почти всегда утром несколько капелек на кончике своих листьев, хотя нигде вокруг него не заметно росы. Да и самые камни не притягивают ли влажность из воздуха? Если бы этого не было, как могли бы постоянные источники, как, например, неизсякаемый фонтан Гадамеса, всегда изливать свою прозрачную влагу в оазисах, когда десять или даже двадцать лет проходят без того, чтобы дождь хоть раз обмочил скалу, где сгущается бьющая из земли вода?

Хотя ботаническое исследование Триполитании далеко еще не окончено, однако, можно утверждать, что флора её относительно очень бедна, причины чего, конечно, следует искать в незначительности рельефа страны и редкости дождей. За исключением тринадцати новых видов или разновидностей, все растения берегов залива Сирт и внутренних областей вплоть до Феццана принадлежат к флорам Мавритании, Египта или Сицилии; некоторые растительные формы итальянской области, неизвестные в Тунисе, встречаются в Триполи, переходной стране между пустыней и бассейном Средиземного моря. Почти все фруктовые деревья умеренной Европы произрастают в Триполи, но не все дают там хорошие плоды. Миндальное дерево прекрасно развивается в этой части африканского побережья, и даже в Гадамесе, на границах пустыни, образует великолепные сады; квитовое, гранатовое, фиговое деревья также отлично растут в оазисах, виноградная лоза везде приносит превосходный плод, который, впрочем, не утилизируется для приготовления вина. Абрикосовые деревья достигают величественных размеров, но дают лишь посредственные плоды в южных областях; точно также персики, сливы, яблони, живущие в оазисах под благодетельной тенью финиковых пальм, здесь не более как декоративные деревья; яблоки, собираемые в оазисах, величиной не больше грецкого ореха и без всякого вкуса. В этих жарких широтах апельсин тоже один из самых посредственных плодов, хотя понятие «золотых яблок» приурочивается легендой к понятию «Гесперидских садов», из которых многие были помещаемы древними в соседстве собственного Триполи. Что касается лимонного дерева, то оно с трудом акклиматизируется вдали от морского побережья; в оазисе Гадамесе существует только одно такое дерево.

Главные плодовые деревья Триполитании—маслина и финиковая пальма. По первому из этих дерев, прибрежные равнины Большого и Малого Сирта принадлежат к тому же поясу, как Сицилия и южная Италия, тогда как по финиковой пальме они составляют часть области оазисов. На морском берегу, вокруг многих селений, пальмы и оливковые деревья растут смешанно целыми лесками, которые представляют прелестнейшие картины по разнообразию группировки, бесчисленным деталям кустарников и трав подлесья и живописному виду домиков или развалин, рассеянных в зелени. Но триполитанцы мало искусны в извлечении масла из своих оливок, и в их торговле эти плоды играют весьма незначительную роль. Главное богатство жителей составляют финики; однако, некоторые оазисы на юге Большого Сирта имеют лишь дикия финиковые пальмы, которые растут кустами ваий и производят посредственные плоды, идущие преимущественно в корм скоту; в этих областях попадаются также финиковые пальмы с раздвоенным стволом, как у пальмы дум—дерево, которое тоже представлено в флоре южной Триполитании. Лучшими финиками этой страны считаются финики, производимые пальмовыми плантациями Гариа, в возвышенной долине Уади-Земзем, но они уступают достоинством как финикам из Суфа в Алжирии, так и финикам из Уади-Драа на юге Марокко. Общее число финиковых пальм, культивируемых в Триполитании, можно считать приблизительно в два миллиона дерев.

Пальмовые насаждения (по Барту и Рольфсу):

Мешия в Триполи около 1.000.000 дерев; плантации в Зауйя—130.000; плантации в Зензуре—100.000; плантации в Таджуре—200.000; оазис Зелла—100.000; оазис Джофра—15.000; оазис Мисда и Гариа—1.000; другие плантации—100.000 (?) дерев.

Как в оазисах, прилегающих к Черной горе или к Красной Гамаде, так и в степях, окаймляющих побережья Средиземного моря, плантации финиковых пальм везде состоят из дерев, посаженных близко одно от другого и придающих целому лесу вид островка зелени: потребности орошения, потребности оплодотворения женских пальм цветочной пылью мужских пальм, во многих местах также необходимость защиты от бродячих племен заставили сгруппировать все финиковые пальмы данного округа в одну сплошную чащу; выйдя из такого пальмового леса, где скучена сотня тысяч дерев, не встречаешь более ни одного дерева вовремя перехода в несколько часов или даже дней. Во время путешествия братьев Бичи существовала одна единственная пальма на побережье Большого Сирта, недалеко от мыса Мисрата; когда Барт проходил те же берега, пятнадцать лет спустя, дерево это было срублено.

Триполи имеет также, особенно в долинах своих временных ручьев, обширные леса тальх или аравийских акаций, которые растут всегда очень редко, но тем не менее представляют чрезвычайно приятное зрелище путешественникам, совершившим перед тем переход через голые каменистые гамады. Некоторые тальхи достигают величины миндального дерева, но по опушке лесов, и особенно в местах, обращенных на север, эти растения стелются кустами. Тальха дает превосходную камедь, качеством по меньшей мере равную сенегальской, но этот продукт не утилизируется в крае. Содр, или zizyphus lotus,—растение дотого обыкновенное, что от него получил название Содриа целый округ западной Триполитании; мастиковое дерево, батум, или фисташковое дерево, и большая часть кустарников, свойственных лесам южной Италии, принадлежат также к самобытной флоре Триполи и покрывают чащами скаты холмов. Тамариск и ртем, или ретама, растут в низменностях, имеющих немного солончаковый характер; чернобыльник или ши, одно из любимых верблюдами растений, растет пучками в каменистых степях; съедобный лишай, lecanora desertorum, покрывает там и сям плоскогорья пустыни. На возвышенных площадях растительность состоит из бешны, вида, ничем не отличающагося от алжирской альфы, и который тоже начинают употреблять на выделку писчей бумаги. Туземцы верят, что можно избавиться от всяких болезней, заставляя их переходить в стебель альфы: путешественникам не раз случалось видеть, как погонщики верблюдов нарочно слезали с своего верхового животного и, став на колени перед пучками альфы, начинали тщательно завязывать его, в надежде привязать к нему свои недуги.

Фауна Триполи не отличается от фауны сопредельных стран, кроме того только, что она менее богата: животные, дикия и домашния, там менее многочисленны, чем в Мавритании. Ни львы, ни пантеры не рыскают в тамошних горах, недостаток постоянных рек повел к исчезновению крокодила, так же, как внутри страны истребление лесов было фатальным для слона. Степи представляли бы благоприятные условия для страусоводства, но нельзя сказать наверно, существует ли еще эта птица в стране, и если несколько особей сохранилось, то это, может-быть, только в наименее доступных местностях Красной Гамады. Недавно несколько страусов были привезены из Бурну в Триполи, и проживающие там итальянцы занялись, но без большого успеха, разведением этой бегающей птицы, которое, конечно, нигде бы так хорошо не удалось, как в обширных Джефарских равнинах. В некоторых округах, именно в оазисе Джофра и на берегах Большого Сирта, плотоядные не представлены ни гиеной, ни даже шакалом: единственные дикие звери этого класса—феннек (canis cerdas, megalotis) и лисица. Зайцы, кролики, тушканчики, которые прыгают вокруг норки, волоча по земле свой длинный хвост с белым хохолком, несколько видов газелей и антилоп, наконец, африканский муфлон (дикий баран),—единственная дичь, которую встречают охотники в Триполитании; каменистые гамады пересекаются по всем направлениям дорожками газелей, следами гораздо более узкими, чем тропинки, проложенные человеком, и совершенно освобожденными, благодаря безустанной ходьбе, от камней, которые могли бы поранить нежные ноги этих грациозных животных. Некоторые пресмыкающиеся довольно обыкновенны: таков, например, геккон песков (ящерица), которого туземцы беспощадно преследуют, считая его не только ядовитым, но еще и одаренным волшебной силой. Гадюка рогатая (vipera cerastes) тоже внушает страх жителям, хотя она никогда не бывает опасна зимой и вообще во все время, когда солнце не в полной своей силе: это очень пугливое животное, зарывающееся в песок, на который оно походит цветом, и впадающее в оцепенение при малейшем понижении температуры. Скорпионы прячутся под камнями. Птиц редко встретишь в лесах Триполи, за исключением нескольких дней весной и осенью, во время пролета странствующих стай.

Из домашних животных наиболее утилизируются вьючные—верблюды и ослы. Быки и коровы здесь очень мелкой породы, да и те очень редки, так же, как и лошади; в некоторых оазисах едва сыщется два или три коня, которых начальники племени и показывают с гордостью. Эта редкость лошадей происходит в значительной мере оттого, что турецкие паши отобрали у непокорных внутренних племен всю их конницу: это было верным средством «обрезать им крылья» и заставить их смириться. Собаки, как и лошади, немногочисленны в стране; если не считать приморских городов, здесь не увидишь других собак, кроме «слуги», арабских борзых. Овцы с курдюком, единственная порода, существующая в Триполи, еще покрыты шерстью, несмотря на жар; они теряют шерсть только в Феццане, на юге Черной Горы. Козы, легко находящие себе корм в мелком кустарнике, гораздо более обыкновенны, чем овцы: по словам туземцев, козы, щиплющие веточки ретамы, дают молоко опьяняющего свойства.

Так же, как в других государствах или владениях, называвшихся прежде «варварийскими», население Триполи состоит из берберов и арабов,—имя, под которым понимают всех потомков завоевателей, поселившихся в крае в эпоху первого мусульманского нашествия и во время великой гилалийской иммиграции, в одиннадцатом столетии. Берберы, по всей вероятности, составляют большинство, как потомки древних жителей страны; но во многих округах они уже перестали говорить своим первоначальным языком и употребляют ныне идиом своих победителей: сделавшись арабами по религии, они «арабизуются» также по языку и нравам. Многие племена, первоначальная основа которых несомненно берберская, тем не менее считаются арабскими: уже Ибн-Халдун, в XIV столетии, указывал на этот постоянный процесс ассимиляции. При том, в большей части оазисов и селений, где берберы и арабы разделены на группы, имеющие каждая свое имя и свою особую организацию, те и другие до такой степени смешались через браки, что нельзя заметить в них ни малейшей физической разницы: во всех племенах встретишь людей с лицом негритянского, семитического или кавказского типа, но почти у всех без исключения цвет кожи желтоватый или бронзовый, волосы черные и курчавые, тело сухощавое, сочленения очень тонкия. Как у всех народов северной Африки, женщины, сравнительно с мужчинами, отличаются очень малым ростом: в этом отношении разница между двумя полами гораздо больше, чем в Европе.

Из берберов собственного Триполи, кажется, всего лучше сохранили свой первоначальный характер жители гор Гуриан и Иефрен; эти же туземцы храбрее других защищали свою независимость. Все восстания начинаются в Джебель-Иефрене; тамошние жители всегда с гордостью говорят о геройских делах своих предков, особенно о подвигах их последнего героя, Румы, который целые годы воевал с турками. По военной энергии, так же, как по трудолюбию, по старательности, с которою они обработывают свои поля и сады, по уму и природной живости характера, это триполийские «кабилы»: они составляют полный контраст с апатичными обитателями равнины. К северо-западу от Джебель-Иефрена, другой массив, Джебель-Нефуса, тоже населен берберскими племенами, из которых иные говорят еще наречием, довольно близким к туарегскому; но большинство жителей, вероятно, потомки тех луата или лиуата, древних либу или ливийцев, которые господствовали в крае до арабов, и которые, подобно этим последним, пришли с Востока, чтобы овладеть в течение многовекового похода странами Запада. У одного из племен, живущих в горах Нефуса, существует, как у племени аулад-найль в Алжирии, обычай, по которому молодые девушки уходят в оазисы и окрестные города, чтобы заработать себе приданое проституцией. Тарик, завоеватель Испании, был нефеси, бербер с Джебель-Нефусы, и, быть-может. принадлежал к одному из тех племен, которые, смешавшись с христианским населением, исповедывали иудейство: этим можно бы было объяснить милость, которую он оказывал евреям во время завоевания. В наши дни жители Джебель-Нефусы, хотя обращенные в магометанскую веру, принадлежат к «пятой секте»: они ибадгиты, подобно племени бенимзаб в Тунисе. Между берберскими горцами некоторые племена живут еще подземными деревнями, и, по словам Дюверье, жилищам этих троглодитов Джебель-Гариан, или «гора Пещер»—обыкновенно, но неверно называемая Джебель-Гуриан,—и обязан своим именем. В песчаной или известковой скале вырывается четыреугольное пространство, глубиной от 8 до 10 метров, равной длины и ширины, и в боках этой шахты, служащей двором, открываются комнаты со сводами, где и пребывают обитатели; колодезь, выкопанный по середине двора, спускается до слоя воды, который вообще находят на глубине всего лишь нескольких метров. С внешним миром двор сообщается посредством извилистого корридора, защищенного на обоих концах солидной дверью, и каждый вечер люди, вместе со скотом и домашней птицей, возвращаются в свое подземное убежище.

Прежде чем обарабиться и обратиться в магометанство, троглодиты воздвигали жертвенники языческим богам. В соседстве гор и преимущественно вокруг Мсида, на возвышенных равнинах Тар-Гона, сохранились религиозные памятники, которые несомненно восходят к эпохе, предшествовавшей приходу арабов, и сооружение которых приписывают предкам берберов. Это мегалиты, похожие на мегалиты Бретани, Андалузии, южной Алжирии; однако, они представляют некоторые особенности. Берберские памятники в Триполи—это портики около 3 метр. средней высоты, состоящие из двух четыреугольных столбов, покоящихся на общем пьедестале и поддерживающих четыреугольную каменную глыбу, более широкую, чем вертикальные камни: между этими последними отверстие, говорит Барт, дотого узко, что человеку, если он не отличается чрезвычайной худобой, невозможно пролезть. У западного основания горной цепи Мсид-эс-Меселлата путешественники видели шесть таких кромлехов, частию еще стоящих, частию поваленных подле развалин храма; стиль этого здания, почти римский, позволяет предполагать, что строители мегалитов жили в эпоху, когда страна находилась уже под властью италийских завоевателей, и на одном из портиков вырезано животное, напоминающее римскую волчицу. Впрочем, некоторые писатели не признают в триполийских «билитах» и «трилитах» каких-либо религиозных памятников, а считают их просто остовом дверей, строившихся, по местному обычаю, из материала гораздо более прочного, чем стены домов. В то время, как битая глина жилищ постепенно обваливалась и сравнивалась с почвой, двери продолжали стоять и сохранились до настоящей минуты в виде кромлеха.

Если берберский элемент преобладает в горах и на плоскогорьях, то арабы, более или менее смешанной расы, получили перевес в равнине. Как кочевники, они предпочитают обширные пространства, где бы можно было свободно гонять стада, меняя местопребывание по произволу, смотря по обилию травы и воды, здоровости почвы и удобству сношений с соседними местностями. Араб не любит леса; он истребляет его огнем, для того, чтобы трава заменила деревья, и чтобы ветви не стесняли его кругозор: таким-то образом между горами Гуриан и холмами Меселлата плоскогорье Тар-Гона было совершенно выпустошено, так что не осталось ни одного деревца. Как все кочевые населения, которые, благодаря именно своему разброду, кончают тем, что распадаются на множество групп, различающихся между собой преданиями, нравами, интересами, триполийские арабы делятся на самостоятельные племена, хотя память о первоначальном родстве сохраняется впродолжении многих поколений. Некоторые из этих народцев выделяются числом, могуществом или благородством происхождения. На востоке, одно из значительнейших племен—аулад-слиман, горячие сенусии, кочующие в степях по берегам Большого Сирта и доходившие, в своих воинственных набегах, до бассейна озера Цаде, подобно назамонским путешественникам, о которых рассказывает Геродот. Южнее, номады аулад-хрис частию осели на земле, как владельцы оазиса Зелла, а в соседстве овраги Черного Гаруджа приютили разные племена, которые таким образом ускользнули от вымогателей поборов, посылаемых пашей. Урфилы или орфелы, обитающие в холмистых местностях, лежащих у восточного основания большого плоскогорья,—самые воинственные и грозные из арабов Триполи; еще недавно их даже обвиняли, будто они крадут детей, чтобы есть их мясо; они называют себя арабами и говорят по-арабски, но способ постройки их жилищ, их земледельческие приемы, имена подплемен и деревень доказывают, что первоначальная основа населения—берберская. На северо-западе, по направлению к столице, следуют одно за другим племена менее многочисленные и более мирные: кедадифа, аулад-бу-сейф, сфрадна, аулад-юзеф, гамадат, тар-гона. Из всех этих родовых групп наиболее уважаемая—бу-сейфы, живущие главным образом в долинах Уади-Суфеджина и его притоков. В видах охранения чистоты своих нравов, бу-сейфы не позволяют чужеземцу останавливаться в их становищах, но отводят ему по соседству отдельную палатку, где, впрочем, всегда оказывают ему самое радушное гостеприимство. Аулад-бу-сейф, племя «Отца меча», славится своими верблюдами, которые считаются лучшими во всем Триполи: в каждом шатре молодые верблюжата пользуются таким же заботливым уходом, как дети семьи.

На западе Триполи, около границ с Тунисом, главные племена—уэршефана, бен-аджела и нуайль. Недавно в пограничной полосе, разделяющей эти два государства, часто бывали столкновения, и, смотря по исходу борьбы, племена, победившие или обращенные в бегство, переносили свои становища на другое место. Хотя искусство письма утратилось у триполийских берберов, однако большинство народцев обозначены на песке или на стенах скал чертами или сложными знаками, в которых надо видеть либо сокращенные имена, либо символические метки, в роде тотема индейцев Северной Америки.

Есть также целые племена арабов, которые пользуются всеобщим уважением не за чистоту нравов или какие-нибудь заслуги, а благодаря предполагаемой святости их происхождения. Племена эти состоят из «шорфа», то-есть потомков Пророка, но подлинность этой генеалогии в большинстве случаев довольно сомнительна: если женщина вступила в брак с шерифом, хотя бы даже она вскоре после того была отослана своим мужем, то этого уже достаточно, чтобы каждый из её сыновей и внуков считал себя в праве принять и носить почетное имя. «Марабутские» роды Триполи, так же, как и «шорфы», говорят про себя, что они пришли с Запада. Действительно, весьма большое число арабских племен проникли до берегов Атлантического океана в первые времена завоевания. С тех пор произошло общее обратное движение, и теперь самыми благородными племенами считаются те, которые во время своих переселений дважды совершили переход через Мавританию, взад и вперед: их почитают больше, чем если бы они пришли из святых городов Аравии. Впрочем, это обратное движение еще продолжается, и теперь оно даже более деятельно, чем когда-либо. Алжирские шорфы тысячами эмигрировали в Триполи с женами, детьми и скотом, чтобы не нести ига неверных. Да и хуаны (братья) религиозного ордена сенуси, которые так размножились в оазисах Триполи,—не алжирские ли это эмигранты? После занятия Туниса французскими войсками, многие непокорные племена пошли искать себе убежища в Джефарских равнинах, на западе Триполи.

После элементов берберского и арабского, наиболее значительная доля в триполийском населении приходится на негрскую расу. Между выдающими себя за арабов или даже за торфов есть тысячи индивидов, которые, по цвету кожи и волос, настоящие негры: только черты лица свидетельствуют о смешении с белыми семитами. Торговые сношения между Триполи и внутренней Африкой так часты и так правильны, что присутствие большого числа негров на побережье не представляло бы ничего удивительного; однако, огромное большинство людей этой расы, живущих ныне в Триполи, были приведены туда насильно, как невольники. Прежде, бывало, не приходил ни один караван из Судана, который бы не тащил за собой целой партии пленных: нужно считать сотнями тысяч число черных, которые были таким образом приведены в Триполи и частию остались в крае, частию отправлены далее в Египет или в Турцию. В наши дни торг невольниками уже не производится открыто в столице вилайета, но он не совсем прекратился: получив известие о прибытии каравана в южные оазисы, негроторговцы поручают своим корреспондентам продать повыгоднее их живой товар, и последний всегда находит покупателя. Впрочем, негры и негритянки, по крайней мере в столице, могут во всякое время потребовать себе увольнительную грамоту, и никогда не получают отказа. Многие из вольноотпущенных остаются в домах своих бывших господ, а те, которые уходят, чтобы жить независимо, всегда смотрят на них как на своих патронов и покровителей; в праздники они приходят разделить радость семьи.

Главная масса негрского населения живет не в Триполи и вообще не в городах. Верные своим расовым инстинктам, они сгруппировались маленькими деревнями, представляющими собрание шалашей из веток, ваий и тростника; ни дома цивилизованных турок, ни шатер араба-номада не приходятся им по вкусу: они живут, как их земляки на берегах Нигера или озера Цаде. Большинство, хотя понимают по-арабски, говорят еще наречиями своих предков: от земли ням-нямов до земли фулахов, все страны Центральной Африки представлены в Триполи своими языками, но большинство чернокожих, около двух третей, употребляет «суданский» язык жителей Гауссы; во многих местах иностранец может подумать, что это господствующий язык страны,—так резко негры отличаются от арабов своей неустанной болтовней. Мало вероятия, однако, чтобы гаусский диалект удержался в Триполи впродолжении нескольких поколений, ибо, как ни чиста обыкновенно семейная жизнь триполийских негров, как ни сильна их любовь к своим детям, редко случается, чтобы жены иммигрантов были плодовиты, и шансы смертности очень велики для новорожденных. Негритянки, кажется, лучше выносят тамошний климат, чем их мужья; многие даже достигают преклонного возраста.

Турки, которые с 1835 года пользуются не только сюзеренной, но и действительной властью, составляют меньшинство населения, даже в столице; однако, речь их одержала верх у большинства тарабулсиев: преобладающее влияние администрации доставило перевес оффициальному языку над арабским. Тем не менее, турки все еще иностранцы и держатся особняком от других жителей: уже вероисповедание отличает их немного от туземцев, так как они малекиты, среди ганефитского населения; кроме того, они во всем следуют стамбульским модам и, напуская на себя важный вид, стараются отличаться от толпы, которой продают правосудие и защиту, как судьи и администраторы; но при всем их старании казаться благородными, они сильно унижают себя, предаваясь пьянству: триполийский турок редко садится за стол с головой, неотуманенной парами раки. Более достойными являются кулугли, то-есть потомки турок и мавританок или других женщин, черных или белых, взятых в крае; они не платят никакого налога, но обязаны идти, по первому требованию, на службу, в качестве солдат иррегулярного войска. С тех пор, как многочисленные алжирские семейства, бежавшие от французского господства, поселились в Триполи, турки обыкновенно выбирают себе жен между дочерьми этих иммигрантов, которые вообще отличаются от других жителей Триполи честностью, трезвостью, чистотой нравов. Кроме того, между молодыми алжирянками много красавиц с миловидными чертами лица: в этом отношении они составляют полный контраст с тарабулсиянками и триполийскими мавританками, которые, впрочем, пользуются такой дурной репутацией, что брак с одною из этих женщин считается почти что бесчестием. Но как ни уважаемы супруги турецких чиновников, сыновья их редко достигают почетных должностей; прослужив известное время в жандармерии или в других родах войска, большинство этих кулугли удаляются в деревню, где-нибудь в окрестностях города, и там постепенно смешиваются с остальным населением.

В Триполитании, как и в других «варварийских» землях, евреи составляют самую презираемую расу. А между тем они принадлежат к числу древнейших жителей страны, так как пришли сюда в эпоху Птоломеев: в первые времена римского господства, они даже пользовались особым покровительством императора Августа. К западу от Мухтара, на берегу Большого Сирта, одно становище носит название Иегудия, или «иудейская колония», в память израильтян, населявших эту местность до арабского нашествия. В горах Джебель-Гуриан евреи занимают, бок-о-бок с берберами, подземные деревни, где, по словам Лайона, жилища их опрятнее и лучше высечены, чем жилища их соседей: эти евреи-троглодиты, единственные ремесленники в крае, не подвергаются такому дурному обращению со стороны остального населения, как их единоверцы в других округах Триполитании. В столице, где их насчитывается около 8.000 душ, они живут в отдельном квартале, которым управляет «политический раввин», мало сведущий в Пятикнижии и в Талмуде, но облеченный властью распределять налоги, налагать пени и наказания палочными ударами, даже изрекать запрещение на то или другое семейство. Дважды порабощенные, триполийские евреи стоят гораздо ниже мавританских по образованию и строже придерживаются древних ортодоксальных обрядностей и отеческих нравов.

Несколько коптских семей, пришедших с арабами, сохранились отдельными группами в Триполитании, но группы эти слишком малочисленны, чтобы могли иметь какое-либо влияние. Более деятельны берберы джераба, переселенцы с тунисского острова Джерба, хотя община их тоже очень немногочисленна: им принадлежат богатейшие лавки на базаре Триполи; но им приходится выдерживать конкурренцию нескольких тысяч мальтийцев, которые тоже арабы, хотя христиане по вероисповеданию, англичане по юрисдикции, итальянцы по родному языку, в большей части офранцуженные школой. Эта полу-европейская колония ежегодно усиливается настоящими европейцами, по большей части итальянцами, гостями, надеющимися вскоре быть завоевателями, и которые тоже деятельно основывают школы, в видах распространения своего языка. В 1884 году итальянцев насчитывалось 800 человек на 1.000 уроженцев континентальной Европы.

К западу от Мухтара, на триполийских берегах Большого Сирта, нет ни одного города, даже ни одного постоянного селения в несколько сот лачуг: на пространстве 500 километров встречаются лишь группы палаток, изредка одинокия хижины, да бесформенные развалины. Но некогда на этом побережье находился по крайней мере «большой город», тот, о котором упоминает средневековой писатель Абу-Обеид-Бекри, называя его Сорт, и развалины которого известны ныне у арабов под именем Мединет-эль-Султан, или «город Султана». Сорт, или Сирт, был исходным пунктом караванов, отправлявшихся во внутреннюю Африку через оазисы Уаданский и Мурзукский; но купцы, не будучи в состоянии защищаться от нападении кочевников-бедуинов, принуждены были выбрать другую дорогу, именно ту, которая проходит, на востоке от плоскогорий, через оазисы, населенные оседлыми земледельцами. Некоторые из развалин Сорта представляют остатки римских строений; водопроводы, резервуары еще вполне сохранились.

Все степное пространство, к югу от Большого Сирта, не имеет, как и самый берег, городов, хотя колодцы и лощины уади, где вода скопляется в наибольшем обилии, служат естественными сборными пунктами для рассеянных по степи пастухов. Города в собственном смысле находятся только у основания Гаруджа и Черной Горы, там, где воды текут в количествах довольно значительных, чтобы питать пальмовые плантации и покрывать потребности орошения полей, засеянных хлебом. Даже естественные оазисы, следующие один за другим от востока к западу, под тою же широтой, как оазисы Ауджила и Джало, необитаемы. Джиббена на востоке, Мараде в середине, Абу-Наим на западе,—вот три главные низменности, усеянные зеленеющими купами дерев, которые, казалось бы, должны были привлекать к себе колонии земледельцев. Эти впадины лежат выше уровня моря, но на незначительной высоте, не более 50 метров; с северной стороны, по направлению к Большому Сирту, также как на юге, по направлению к предгорьям Гаруджа, высятся известковые скалы, остатки существовавшего некогда плоскогорья, которое атмосферные деятели, может-быть, также работа вод, разрезали во всех направлениях на колонны и причудливые здания. Эти скалы наполнены ископаемыми организмами, составляющими во многих местах всю массу камня; песок оазиса тоже усеян бесчисленными раковинами и фораминиферами. На востоке, со стороны оазиса Ауджила, поднимаются дюны, одни из самых высоких во всей Сахарской области: некоторые из них достигают 160 метров высоты. Эти три оазиса очень богаты пальмами, но, за исключением нескольких тысяч, все эти деревья дикия или одичалые, растущие в виде кустарника и приносящие плоды посредственного качества и без косточек; в оазисе Абу-Наим, вероятно, нет мужских особей финиковой пальмы, и особи женского пола там не оплодотворяются. Во всех трех оазисах встречаются дикия яблони, дающие плоды величиной с грецкий орех.

Соседния племена или шайки грабителей, бродящие в степях, приходят повременам собирать финики оазисов и пасти верблюдов в поросших травой лощинах. Джиббена и Мараде были еще населены в половине настоящего столетия; в 1862 году в оазисе Мараде жил уже только один человек, невольник, которому поручено были наблюдать за мародерами и указывать их своим господам, во время их годового визита. Основанию колонии вокруг источников Абу-Наим мешает качество воды, очень сернистой, содержащей много сернокислой магнезии. Без сомнения, придет время, говорит Рольфс, когда посещение этих серных вод восточного Триполи будет рекомендоваться европейскими докторами, как очень действительное средство. Залежи серы встречаются во множестве в этой области; недалеко от оазиса, на севере, находятся разработываемые копи, и добываемая на них руда вывозится через маленькую гавань Брайга.

Оазис Зелла или Залла, в каменистом цирке, лежащем у северного основания Черного Гаруджа, есть один из наиболее населенных оазисов Триполи; в 1879 г. там насчитывалось около 1.200 жителей, принадлежавших по большей части к арабскому племени аулад-хрис. Цирк оазиса, образуемый разорванными скалами, имеет 12 километров протяжения с востока на запад и 5 килом. с севера на юг; вместе с оазисом Тирса, лежащим севернее, он заключает около сотни тысяч приносящих плоды пальм. В 1862 году, во время путешествия Бейермана, оазис Тирса был еще обитаем; теперь он совершенно покинут, вероятно, по причине опасного соседства арабов орфелла. Придя из Египта, тысячу лет тому назад, рассказывают арабы аулад-хрис, они прогнали христианские племена и служили конвоирами караванам Центральной Африки. Эдризи говорит, что их город был главным этапом между Сортом и оазисом Зилла, в Феццане. Но «Город Султана» уже не существует, и главная торговая приморская пристань находится теперь гораздо западнее, в порте Триполи. Жители оазиса Зелла принимают участие в торговле лишь окольными путями. Во время прохода Рольфса, в 1879 году, они уже несколько лет перестали ходить прямо в Триполи, из опасения вендетты орфелов, у которых они убили около пятидесяти человек в одной стычке, и через земли которых должны бы были проходить. Зато они не боятся пускаться далеко в южные пустыни, и наука даже обязана им в это последнее время настоящим географическим открытием—открытием необитаемого оазиса Вау-эль-Намус, который еще не был посещен ни одним европейцем. Жители Зеллы, из всех триполийских арабов, самые богатые верблюдами. Они же одни занимаются еще страусоводством; но со времени путешествия Гамильтона этот промысел стал приходить в упадок. В 1879 году два страуса, которых кормили финиками, давали своему владельцу чистого дохода от 150 до 200 франк.

Оазис Джофра, более обширный и более населенный, чем оазис Зелла, далеко не так богат культивируемыми пальмами: из 2.000 квадр. километров, занимаемых им, едва двадцатая часть приносит доход своими пальмовыми плантациями, полями или садами. Самое имя Джофра, происшедшее от Джоф, «чрево», указывает форму оазиса: он занимает цирк, удлиненный по направлению от востока к западу и доминируемый на всей своей окружности горами, которые поднимаются на 200 метров над равниной; только на юге выступают, за предгорьями, высокие кручи массива Гарудж. С севера на юг, образуя, так сказать, малую ось цирка, тянется цепь холмов, местами прерывающаяся и делящая оазис на две равные части, из которых каждая имеет сады, пальмовые леса, степи, каменистые пространства и соляные озера. Песчаные овраги, в которых вода редко показывается на поверхности почвы, сходятся на севере двойного оазиса в Уади-Миссифер, который, под другим именем, извивается по равнине до Большого Сирта. Несмотря на свое положение на покатости Средиземного моря, оазис Джофра, по управлению, принадлежит к области Феццан. Жители его долгое время сохраняли независимость и не платили налогов ни Триполи, ни Мурзуку; они составляли тогда маленькую республику, довольно сильную, и из всех соседних местностей угнетаемые приходили просить у них убежища; население, исчисляемое ныне в 6.000 человек, было в то время гораздо многочисленнее.

В некоторых из пальмовых плантаций Джофры есть отличная вода; тем не менее, города основались возле горьких источников. Несмотря на эту невыгоду, оазис этот—один из самых здоровых в области пустыни; перемежающиеся лихорадки там неизвестны; глазные болезни редки; другие болезни, обыкновенные в оазисах Феццана, не проникают в оазис Джофры; но, хотя здоровые и сильные, туземцы, берберы и арабы, имеют болезненный вид, кожу желтую и сморщенную: редко встретишь между ними мужчину с правильными чертами лица. Хотя арабы, в качестве избранной расы и учеников Пророка, считают себя выше берберов, они признают однако за ними права первых владельцев почвы. Право собственности на землю сохранено за берберами; арабы могут приобретать только деревья: отсюда иногда столкновения и битвы, влекущие за собой вмешательство турецких гарнизонов Феццана. Расы, правда, очень смешались, и теперь трудно различать арабов и берберов, населяющих Джофру; однако, традиционное соглашение позволяет охранять первоначальное право собственности: сын, каково бы ни было происхождение его матери, всегда считается принадлежащим к нации отца. Сады, окружающие города оазиса, превосходно содержатся и производят в изобилии зерновые хлеба, томаты, бадиджаны, лук, чеснок и другие овощи; во время сбора плодов, рук владельцев садов и их невольников бывает недостаточно, и в известные эпохи эмигранты из Феццана приходят к Джофру наниматься на несколько недель. Обогащаемые земледелием, жители оазиса не занимаются торговлей, как обитатели Мурзука, Гадамеса и Гата: посредниками в их торговых сношениях служат арабы других племен. Разведение страусов, практиковавшееся с успехом в начале настоящего столетия, теперь оставлено.

Нынешняя столица оазиса, заключающая в своих каменных стенах около трети всего населения,—город Сокна, имя котораго иногда дается всей стране. Жители почти все принадлежат к берберской расе и говорят древним языком, впрочем, с примесью множества арабских слов. Гон, лежащий почти в центре Джофры, в восточной половине оазиса, разделен между берберами и арабами: это самый многолюдный город в крае и вместе с тем первый по количеству возделываемых земель. На востоке, город Уадан, у основания гор того же имени, почитается «святым», благодаря пребыванию в нем шорфов, которые пользуются двойной привилегией благородства, как потомки Пророка и как члены родов, переселившихся из Марокко. Построенный амфитеатром на скале, Уадан представляет очень живописный вид: это город древний, упоминаемый уже арабскими географами средних веков; именем его прежде назывался весь оазис. По словам Рольфса, стены его покоятся на римских фундаментах.

Следуя дорогой, которая из оазиса Джофра направляется к Триполи, огибая восточное основание предгорий плоской возвышенности, караваны избрали главным этапом деревню Бу-Нджейм, населенную несколькими семействами арабов племени орфела, которые живут торговлей с прохожими купцами и пастухами. Колодцы этого селения, находящиеся в глубокой впадине степи на незначительной высоте над уровнем моря, посещаются верблюдами с окрестных пастбищ, на сто верст кругом. Животные отлично знают дорогу к водопою: каждый месяц, а в жаркое время года и чаще, они отправляются длинными вереницами к Бу-Нджеймским колодцам, и если никто не является вытянуть воды и напоить их, они терпеливо ждут по целым часам или даже дням прибытия пастухов. Все другие колодцы страны, до оазиса Бени-Улит, принадлежат тоже орфелам. В этом обширном оазисе рассеяно, среди маслин и других плодовых деревьев, около пятидесяти деревень и поселков, обитаемых постоянным образом. Обозреваемая с высоты, долина уади, заключенная между обрывистых берегов, высотой в 130 до 150 метров, известковых стен, покрытых лавами, представляется в виде зеленой реки, шириной около километра и продолжающейся от запада к востоку до пределов горизонта. Оливковый лес разделен на бесчисленное множество загородей плотинами из больших камней, которые останавливают воды разлива и в то же время задерживают слой растительной земли. Колодцы в Уади-Бени-Улид выкопаны до глубины 40 слишком метров.

Некоторые группы мазанок, расположенные у подошвы гамады в вырезках каменистого плато, заслуживают названия городов. Таковы две Гарии: Гария-эль-Шеркия, или «Восточная», и Гария-эль-Гарбия, или «Западная», находящиеся на дне одного уади, притока Земзема. Эти два города, построенные верстах в пятидесяти один от другого, были некогда укрепленными местами, как показывает их имя, означающее «крепость». В западной Гарии уцелели еще величественные римские ворота эпохи Антонинов, составляющие резкий контраст с убогими арабскими лачугами, прилепившимися к античной стене; восточная Гария славится своими превосходными финиками, производимыми деревьями, которые поливаются солоноватой водой, собираемой в подземных галлереях фогаратов. Севернее, в верхней долине Уади-Софеджин, город Мисда, хотя имеющий не более 500 жителей, важнее обеих Гарий, благодаря частому проходу караванов. В этом месте Триполийская дорога раздвояется: одна ветвь, направляющаяся на юго-запад к Гадамесу, поднимается на гамаду; другая, идущая на юг к Мурзуку, переходит последовательно цепи высот, окаймляющих восточный край плоскогорья Красная Гамада. Население Мисды—берберского происхождения, но сильно обарабившееся, хотя следы древнего языка еще сохранились,—принадлежит все без исключения к ордену сенусиев; во время путешествия Барта, в 1850 году, все имущество монастыря состояло из двух голубей; теперь он владеет обширными имениями. В окрестностях видны многочисленные развалины гробниц и других римских памятников.

Относительно населенные, Джебель-Гуриан и горы, составляющие его западное продолжение, не имеют городов в собственном смысле,—если не считать городом подземных галлерей Зентана. В этом месте плоскогорье разрезано во всех направлениях неглубокими оврагами, образующими своего рода улицы. По обеим сторонам оврага жилища высечены рукой человека в каменистой массе, где белый известняк чередуется с желтым мергелем; наименее твердые части вынуты таким образом, что совокупность пещер напоминает расположение мавританского дома, с двором и боковыми горницами, но различные комнаты этажа сообщаются через наружный карниз, выступ скалы, на который взбираются либо по углублениям камня, либо по лестнице из положенных одна на другую плит. Таких подземных жилищ в Зентане от тысячи до тысячи двухсот, так что общее число обитателей этого крытого города можно приблизительно определить в 6.000 душ. Кругом и над гротами растут оливковые деревья, которые и составляют главный источник богатства пещерного населения, так как пахатные земли редки в этой части плоскогорья; деревья окружены стеной, задерживающей плодородный мергель, который иначе мог бы быть смыт дождями. На все время полевых работ и сбора плодов троглодиты покидают свои пещеры и живут в шатрах, что нередко излечивает их от болезней, приобретенных в сыром подземелье. После Зентана важнейшие, по цифре жителей, поселения этих «гор»—два местечка, приютившиеся у основания турецких замков Каср-Гуриан и Каср-эль-Джебель. В целом этот край относительно довольно многолюден: он заключает в себе не менее «ста одной» деревни.

Нужно спуститься до самого берега, чтобы найти настоящий город—Триполи, единственный, впрочем, на всем пространстве между Тунисом и Киренаикой. Даже возвышенные равнины Тар-гона, плодородная почва которых прокармливала некогда несчетное множество людей, имеют ныне только редкие поселки да становища арабов, и главный пункт области побережья, Мисрата, лежащий близ мыса, ограничивающего на западе залив Большой Сирт, представляет собою лишь маленькое бедное местечко, хотя и значится административным центром сорока-четырех деревень. Один каменный дом, маяк новой постройки, две или три узкия, неровные улицы, обставленные мазанками, хижины, рассеянные под маслинами и пальмами,—такова эта столица области, имеющая, впрочем, довольно важное значение, как меновой пункт для окрестных племен. Ковры, циновки, мешки из козьей и верблюжьей шерсти—очень ценимые произведения местной промышленности. В Мисрате находится колыбель знаменитого ордена Сиди-эль-Мадани, основатель которого эмигрировал из Медины в 1833 году. В XVI столетии Мисрата была богатым городом и вела торговлю с Венецией; в то же время она была исходным пунктом для большинства караванов, отправлявшихся в Феццан, и еще недавно кафилахи из Триполи следовали вдоль берега моря до Мисраты, чтобы обойти Гурианские горы, обитатели которых пользовались дурной славой.

К западу от Мисраты находится Слитен, местечко или, вернее, группа деревень, затерянных под пальмами и отчасти населенных марабутами и евреями. Затем следует деревня Хомс, или Лебда, бедная наследница античной Лептиды, которую прозвали «Великою» (Leptis Magna) за её обширность и великолепие. Первая Лептида, основанная беглыми сидонцами, была расположена на высоком мысе, который с востока ограничен ручьем: полуостровной холм, защищенный со стороны твердой земли тремя рядами укреплений, был акрополем города. Волноразбиватели, защищающие стрелку мыса от удара волн, построены из огромных четыреугольных камней, в роде тех, какие уцелели на острове Рюад, на Сирийском берегу; вообще в этой части Африки находят еще вполне сохранившиеся остатки финикийской архитектуры. Внутри этих стен набережной открываются, через известные промежутки, редюиты, длиной около 30 метров, служившие, по мнению Барта, сараями, куда ставились сидонские барки. К югу от акрополя, на левом берегу ручья, постепенно вырос новый город Неаполь (Neapolis), сделавшийся с течением времени одним из значительнейших центров населения Старого Света; сотни тысяч жителей группировались в стенах этого африканского города, здания которого, построенные частию из местных мраморов, уступали богатством и красотой только зданиям Рима. Пески засыпали его руины; памятники, некогда украшавшие улицы и площади многолюдного города, погребены под дюнами вышиной в 20 метров. Триумфальная арка, на которой еще видна дата, была воздвигнута при Марке Аврелии; но большинство строений, от которых еще уцелели кое-какие остатки, базилика и мавзолеи, появились в царствование Септимия Севера, который был уроженец Лептиды и даровал своему родному городу многочисленные привилегии. Несколько античных колонн лежит также на земле; но большая часть колонн, открытых среди развалин, были увезены в Англию или Францию: многие из них находятся теперь в церкви Saint-Germain des Pres в Париже. При раскопках в развалинах Лептиды нашли прекрасные камеи, а также надпись на трех языках: пуническом, греческом и латинском,—памятник, свидетельствующий о множестве иностранцев, толпившихся в этом африканском городе. На восточном берегу ручья тоже был раскинут квартал Лептиды, а на низменной стрелке, тянувшейся вдоль устья, стоит форт, часто отстраивавшийся, с высоты которого можно окинуть взором все поле развалин. Вдали, за этими обломками седой старины, виднеются купы пальм, масличные рощи и цирк холмов Меселлата, увенчанных укреплениями в соседстве моря; весь город в совокупности занимал пространство в пять раз больше, чем то, которое занимает нынешний Триполи. Порт Лептиды почти совершенно занесен песком; однако, небольшие суда, почти исключительно английские, приходят туда в лучшее время года за грузами альфы, собираемой в соседних степях. По словам туземцев, культура оливкового дерева была введена в крае египтянами: одна масличная роща в округе Меселлата, состоящая из огромных стволов, носит название «Фараонова леса». Колесная дорога, соединяющая Триполи с округом Меселлата, проходит во многих местах возле древней дороги, которую можно узнать по колеям, оставленным в твердом камне колесницами карфагенян, греков и римлян. На этой дороге самая многолюдная группа деревень—Таджурах, жители которого—народ промышленный, в одно и то же время землевладельцы, ткачи и красильщики. Таджурах некогда был воинственным городом и постоянно вел борьбу с мальтийскими рыцарями.

Нынешняя столица Триполитании далеко не может сравниться, по числу жителей и богатству, с древней Leptis Magna. По степени важности Триполи занимает лишь третье место между городами средиземного побережья, хотя в эти последние годы население его значительно увеличилось, и он принял более красивый и более оживленный вид. Подобно Лептиде, Триполи—финикийского происхождения: под именем Уайата, переделанным по-латини в Эа (Оеа), он был посвящен богу Мелькарту, высшему тирскому божеству, и сделался значительным городом; неизвестно, в какую эпоху он принял имя Триполи, которое в начале было именем целой провинции: из трех городов, Лептиды, Собраты и Эи, последняя, выбранная столицей, в конце-концов получила общее наименование страны. Турки сохранили греческое слово Триполи под формой Тароболос, но для отличия от Сирийского Триполи они прибавляют к названию африканского города слово эль-Гарб, то-есть «Западный». Кое-какие остатки римской Эи еще существуют; глубокия цистерны, фундаменты городских стен относятся к этой эпохе; даже одно прекрасное здание вполне сохранилось: это—триумфальная арка, сооруженная в честь Марка Аврелия и Луция Аврелия Вера. Легко было бы освободить этот античный памятник от песка, засыпавшего его до половины высоты, и от гнусных строений, опирающихся на его столбы, составленные из огромных глыб мрамора.

С моря Триполи имеет очень красивый вид. Цепь подводных камней, частию выступающая из голубых вод, тянется на 3 километра от берега, и при основании её, со стороны твердой земли, высятся большая башня и укрепления. На западе развернулся, в виде полумесяца, самый город, отделенный от плоского берега линией валов, над которой господствует ряд белых домов с террасами, и которая замыкается, на восточной оконечности порта, массивным дворцом генерал-губернатора, окруженным садами и пальмами. Над мечетями и домами, прилегающими к морскому берегу, возвышаются минареты, такие же стройные, как минареты мечетей в Турции, и длинные мачты, на которых развеваются консульские флаги, а далее, в глубине картины, показываются, командуя над городам, цитадель и «французский маяк», открытый в 1880 году. Лев Африканец, писавший в начале шестнадцатого столетия, сообщает предание, по которому Триполи, будто бы, был некогда построен севернее, и в его время еще виднелись под водой фундаменты исчезнувших зданий; но этот предполагаемый провал побережья сводится, без сомнения, к простому явлению местного размывания, так как нынешние городские валы покоятся частию на основаниях стен древней Эи.

В новом Триполи, который окружен потрескавшимися стенами, построенными во времена Карла Пятого, перемешаны весьма различные архитектурные стили. Внутри города, в лабиринте узких и кривых улиц, большинство домов, там и сям соединенных над дорогой пассажами со сводами, сохранили арабскую физиономию, с их белыми, голыми стенами и дворами, окруженными галлереями. Почта все здания, построенные правительством—казармы, тюрьми, госпитали, магазины,—напоминают огромные и неуклюжия турецкия постройки Стамбула, тогда как Мальтийский квартал походит на предместье итальянского городка, а на Портовой улице красуются пышные дома, неуступающие домам больших торговых городов Европы. Даже негритянская архитектура с берегов Нигера представлена в этом городе Средиземного моря. Во многих местах среди развалин группируются хижины с куполами из древесных ветвей, подобные жилищам западного Судана: этому способу постройки триполийские бедуины научились от негров-невольников. Хотя все еще очень грязный, поочередно болотный и пыльный, или то и другое вместе, Триполи, однако, много украсился с половины настоящего столетия. Гара, то-есть еврейский квартал, по-прежнему представляет лабиринт грязных закоулков, но через весь старый город проведен центральный бульвар; рынок, где царят негоцианты с островов Мальты и Джербы, значительно расширился, несколько новых предместий появилось среди садов. Выкопали даже артезианские колодцы, чтобы восполнить недостаток годной для питья воды, так как содержимого цистерн обыкновенно хватает только на шесть или на семь месяцев в году; но до сих пор бурения давали лишь солоноватую жидкость. Городское население значительно увеличилось и доходит теперь до 30.000 или 35.000 человек, между которыми насчитывают от четырех до пяти тысяч европейцев, почти исключительно итальянцев и мальтийцев. Туземцы, мужчины и женщины, носят почти одинаковый костюм, только драпируются в свою тогу или гаули разным манером. Женщины накидывают себе на плечи три гаули, одну на другую—газовую, шелковую и шерстяную.

Пояс пальмовых плантаций, называемый Мешия, который тянется вокруг Триполи, имея около пятнадцати километров средней ширины, представляет собою многолюдный пригород столицы; население его, по Крафту, простирается до 30.000 человек: тут есть и негры из Борну и государств по Нигеру, которые, получив вольную, вернулись к прежнему образу жизни, какой вели в родных поселках; и прохожие арабы, разбивающие свои палатки под тенью пальм, вблизи святой куббы; и мальтийские mercanti, расположившиеся со своей мелочной лавочкой или харчевней на перекрестке дорог; и европейцы или турки, удалившиеся на отдых в хорошенький загородный домик, среди зеленеющих и цветущих массивов. Но в некоторых местах Мешии грозит нашествие песков, которые море оставило некогда в высохшем заливе; многие сады покрыты дюной в 30 или 40 метров вышины; там и сям видны деревья, у которых ствол совершенно засыпан, а верхушка разметает песок своими высокими ветвями. Жители Триполи обыкновенно, хотя не совсем правильно, дают этому поясу дюн название «пустыни», считая себя, из какого-то странного тщеславия, близкими соседями Сахары, от которой они отделены еще всею областью степей и горами Джебель-Гуриан. Но, действительно, Триполи и его окрестности представляют во многих отношениях вид оазиса, и тотчас же по выходе из тамошних садов караваны должны уже измерять свой путь по колодцам. В самой Мешии бесчисленные колодцы спускаются до слоя воды, который ирригационные насосы никогда не исчерпывали, и который находят в соседстве моря на глубине менее одного метра. Вода здесь сама собой бьет ключем из песков, когда очень низкие приливы имеют следствием обнажение плоских берегов, почти всегда затопленных.

Для торговли с бассейнами озера Цаде и Нигера Триполи имеет над западными городами, Тунисом, Боной, Алжиром, Ораном, то преимущество, что он находится в прямых сношениях с покатостью Гвинейского залива. Две главные дороги, одна на Мурзук, другая на Гадамес, соединенные между собой промежуточными путями, служат средством сообщения Триполи с городами Бурну и Гауссы. До 1873 г. караванщики из Гадамеса пользовались монополией торговли с этими странами, но теперь европейские негоцианты в Триполи организуют караваны у самых дверей своих магазинов, заинтересовывая в своих гешефтах, предоставлением половины барыша, начальников племени, которым вверяется предводительство над кафилахом, и которые, впрочем, всегда отдают верный отчет в своих коммерческих операциях. Средним числом из Триполи ежегодно отправляется шесть или восемь больших караванов, имеющих от одной до трех тысяч верблюдов и всегда эскортируемых сотнями вооруженных арабов, которые безбоязненно пускаются во враждебную территорию. Путешествие до первых городов Судана продолжается, средним числом, от двух до трех месяцев. Обыкновенно несколько негоциантов соединяются в товарищество, внося каждый известную сумму на общее предприятие; но они могут получить свои, пропорциональные вложенному капиталу, доли барыша не ранее двух лет, так как успешные операции по обмену бумажных тканей, талеров Марии-Терезии и других европейских товаров на страусовые перья, слоновую кость, золотой песок и невольников—требуют много времени, и триполитанским караванщикам часто приходится по нескольку раз перевозить свои товары с одного рынка на другой. На обратном пути они посылают из Сокны или из Гадамеса вперед конных курьеров с известием о своем возвращении, и тогда завязываются новые сделки с европейскими купцами, в предвидении скорого прибытия обоза; обыкновенно товары продаются с публичного торга, по прибытии каравана. С тех пор, как Уадай добровольно запер свои рынки для египетской торговли, и особенно с тех пор, как провинции по верхнему Нилу восстали против господства хедива, установилось новое торговое течение поперег северо-восточной Африки, через Дарфор и Уадай; в настоящее время уже не Александрия, а Триполи служит ввозной гаванью для предметов продовольствия и боевых припасов, покупаемых Кордофаном. Однако, в последние годы главной причиной благосостояния для Триполи был вывоз, альфы.

Отпуск альфы из порта Триполи:

В 1870 году—1.022 тонны, ценностью—40.000 франк.; в 1875 году—33.590 тонны, ценностью—2.372.680 франк.

Триполи пользуется большой выгодой в том отношении, что ему принадлежит монополия прямого обмена с внутренней частью континента; кроме того, он занимает счастливое географическое положение, почти по середине африканского берега Средиземного моря, но вблизи Мальты, Сицилии и Южной Италии. Однако, его торговые обороты, хотя они ныне в шесть раз превосходят обороты целой Триполитании в 1825 г., гораздо меньше, чем обороты Туниса и Алжира, городов, которые должны удовлетворять своей торговлей потребности более многочисленного местного населения, и где число европейцев несравненно значительнее.

Внешняя специальная торговля порта Триполи в 1893 году выразилась следующими цифрами:

Привоз—11.125.000 франков, вывоз—11.000.000 франков.

Великобритания, владетельница острова Мальты, с которым Триполи находится в постоянных, почти ежедневных сношениях, имеет на свою долю более половины обмена в общей торговле; она доставляет почти все бумажные материи, называемые «мальтийскими» (maltese), по имени островного склада, и берет в уплату почти всю альфу, производимую этой страной. Итальянцы, представляющие собою почти всю колонию европейских иммигрантов в этом городе, занимают лишь второе место в движении торгового обмена. Что касается Франции, то она стояла даже позади Турции в движении судоходства в Триполи, но со времени завладения регентством Тунис, сопредельным с Триполитанией, её участие в торговых сношениях с этой последней страной значительно увеличилось.

Движение судоходства в порте Триполи в 1892 г.: пришло—279 пароходов, в 244.997 тонн, и 203 парусных судна, в 13.930 тонн.

Однако, важность Триполи, как большого рынка, всегда останется непрочной, пока гавань его не будет углублена и защищена от опасных ветров. Особенно в январе месяце моряки боятся близко подходить к этому порту: в эту пору года часто случалось, что корабли были выбрасываемы на берег бурным северо-западным ветром. Необходимо было бы повысить естественное жете из подводных камней, чтобы оно задерживало волны, и убрать подводные камни, заграждающие вход. Фарватер имеет всего только от 5 до 6 метров глубины при отливе, немного более 6 метр. при приливе, но судно, сидящее в воде более, чем на 4 метра, не может безопасно пускаться через бар.

К западу от Триполи, на берегу Средиземного моря тянутся прекрасные поля, где рассеяны постоянные селения, тогда как во внутренней части равнин Джефары, от природы плодородных и обильно орошаемых водами уади, живут только кочевые племена: равнины эти, говорит Рольфс, можно бы было превратить во вторую Метиджу, более богатую, чем алжирская. Дорога, идущая вдоль побережья, проходит через Зензур, затем через Зауйю, административный центр восточного округа Триполитании, и вскоре после того показываются развалины древней Сабраты финикиян, то-есть «Рынка», одного из трех городов, принявших коллективное имя Tripolis; её упадок и окончательное падение относятся, вероятно, к восьмому столетию христианской эры. Итальянские моряки дали руинам Сабраты и бедной деревушке, приютившейся в соседстве с остатками античных стен, имя Tripoli Vесchio (Старый Триполи), которое не оправдывается историей и не имеет соответственного названия в арабском языке. Далее следует маленькая гавань Зоарах, пальмовым рощам которой, как и плантациям Триполи, грозит нашествие песков; это последний город Триполитании. Соседняя песчаная коса, Рас-эль-Махбас, прославилась обширными салинами, которые она защищает со стороны моря. В тринадцатом веке венецианцы получили от триполийского эмира исключительную привилегию разработывать себху Рас-эль-Махбаса, называемую также Зоарахской, и этот соляной промысел получил такое важное значение, что республика назначила специальных должностных лиц для надзора за ним. Каждый год, в определенное время, венецианский флот бросал якорь в бухте Рас-эль-Махбас и нагружался солью для рынков всей северной Италии, Швейцарии, Тироля, Далмации. В XVIII столетии венецианцы были вытеснены генуэзцами, которые сняли в аренду эти салины.

На юге и юго-западе простирается пояс границы, который долгое время был чем-то в роде мархии, предоставленной в распоряжение разбойничьих племен. Когда французы овладели Тунисом, около 75.000 арабов южных племен удалились в эту пустынную область и, не находя себе пропитания на невозделанной почве, стали делать постоянно набеги на окрестные местности. Теперь большинство этих беглых вернулись на родину, и в степи, недавно усеянной палатками, остались только редкия становища нуайлев и других кочевых племен.