VII.

Путешественник, проезжающий по Алжирии, удивляется, что тамошние города по виду так мало разнятся от городов Франции, которые он только-что покинул: если бы не пальмы и бамбуки, украшающие публичные сады, да не арабы и мавры, работающие или гуляющие на набережных и улицах, он мог бы спросить себя, не иллюзия ли это, и точно ли он переправился через Средиземное море. Кварталы, которые он посещает, построенные французскими архитекторами, как будто скопированы с кварталов Марсели; почти везде живописные арабские дома замаскированы улицами с правильными и банальными фасадами: иностранец может долго жить в алжирском городе, не имея случая заглянуть в эти лабиринты жилищ, напоминающие о минувшем периоде. Деревни колонистов, тоже французской конструкции, хотя часто построенные на месте арабских местечек с переменою их имен, имеют над селами метрополии то преимущество, что улицы в них шире, дома чище, общий вид приветливее, благодаря садам, аллеям, пестреющим цветами площадям. Что касается арабских селений, то их трудно приметить. Эти кучки палаток или черноватых бараков смешиваются с окружающею почвою или теряются среди кустарника; впрочем, арабы в самом деле старались, да и теперь еще стараются, прятать свои дуары. Они боятся наезжающих «едоков», чиновников или военных, и «прячутся в свои норы», чтобы избавиться от дорогостоющей чести принимать своих господ и угощать их «диффой», или почетным обедом. Вот почему густо населенные местности кажутся безлюдными. Деревни кабилов, приютившиеся на вершинах, больше бросаются в глаза, чем дуары арабов; но и эти селения, такого же сероватого цвета, как скалы, на которых они лепятся, похожи на естественные выступы горы. Туземное общество обнаруживает свою долю труда в человеческих постройках только мавзолеями святых, куполами с четыреугольным основанием, ослепительная белизна которых резко выделяется из бледно-зеленой листвы маслин.

Но еще очень обширны области Алжирии, где можно ехать долгие часы, не встречая ни одного человеческого жилья. Такова, на плоскогорьях восточной Алжирии, страна, воды которой текут в Меджерду и в её приток, уэд Меллег. Эта область, географически принадлежащая к Тунису, занимает около 7.000 квадратных километров, может-быть, даже около 10.000, если считать соседния пространства с неопределенным скатом: это—возвышенность (от 1.000 до 1.100 метр.), ограниченная на юге северными отрогами Джебель-Ауреса, на севере—лесистыми горами Бени-Салах. Благодаря значительному возвышению почвы, здоровому климату, природному плодородию полей, соединению дорог, которыми во все времена следовали караваны между прибрежьем Средиземного моря, пустыней и Габесским заливом, этот округ алжирской территории, ныне почти безлюдный, есть один из тех, которые обещают самую блестящую будущность колонизации: нигде в Африке, кроме разве Бизацены, римские поселенцы не были скучены в таком большом числе, и оставленные ими руины почти так же многочисленны, как в смежной Тунисской области. Каждый год новые переселенцы направляются к этим высотам, хотя не прошел еще период жизни одного поколения с той поры, как европеец дал первый удар заступа на этих плато. Военная рекогносцировка была произведена там еще в 1841 году, но окончательная оккупация состоялась лишь во второй половине столетия, и долгое время французские резиденты боязливо оставались сгруппированными вокруг фортов.

Три главных племени, подразделяющиеся на множество второстепенных кланов, занимают область плоскогорья: на юге—немемша, в центре—улад-сиди-ягия-бен-талеб, на севере—ганенша, распространяя свои кочевки в пределы тунисской территории; это берберы шауйского и зенатского происхождения, более или менее смешанные с арабами, пришедшими во время гилалийского нашествия в XI столетии. Между ганешами живут еще евреи-земледельцы, и, по общераспространенному в Алжирии мнению, это племя и само некогда придерживалось Моисеева закона: соседи, арабы и берберы, часто дают им обидное прозвище ягуди (иудеи), также как прозвища бен-габеш, или «сыны абиссинцев», и бен-феллаш, или бен-феннаш, «сыны феллата»;—так сохранилось смутное воспоминание о рассеянии евреев: мало-по-малу алжирские берберы узнали о существовании феллаша на эфиопских плоскогорьях. Местечко Калаа-эс-Сенам, стоящее на уединенном плато, на высоте нескольких сот метров над размытой водами равниной, есть крепость ганеншей, которая, при турецком господстве, считалась зависящею от Константинского бейлыка. В 1871 г. это племя возмутилось, но с того времени все спокойно, и колонизация беспрепятственно развивается вокруг городов, которые выстроены французами на месте римских поселений.

Главный из этих городов, Тебесса, заметно растет, хотя ему далеко до могущественной Тевесты, которую он сменил, и от которой еще сохранились величественные памятники. Расположенный на высоте 1.088 метров, напоминающей климат средиземной Европы, у северного основания горного вала, образуемого Джебель-Дукканом и защищающего его от знойных сухих ветров пустыни, обильно снабжаемый водою (главный фонтан дает 2.000 литров в минуту), имеющий, кроме того, обширные леса на соседних горах, ломки мрамора и другие строительные материалы,—Тебесса есть один из тех городов Алжирии, которым, повидимому, предстоит самая блестящая будущность: он уже окружен фруктовыми садами, которые орошаются водами, образующими ниже уэд Гелат, восточный приток Меллега. Тевеста не принадлежит к числу древнейших городов Африки: она основана при Веспасиане, но благодаря своему счастливому стратегическому и торговому положению, быстро сделалась важным городом, с сорокатысячным населением; разоренная вандалами, затем занимаемая последовательно византийцами, арабами и берберами, она несколько раз получала жителей различного происхождения; до французской оккупации она служила общим рынком всем окружающим племенам. Теперь арабско-французский город, Тебесса все еще импонируют своими руинами римскими или византийскими, своей горделивой оградой, фланкированной тринадцатью башнями, своей прекрасной триумфальной аркой, самой красивой постройкой этого рода, какую нам оставили римские зодчие, своими некрополями, своим водопроводом, который поправлен французами, и храмом Минервы, обращенным в церковь, после того как он служил последовательно мастерскою, складочным магазином и тюрьмой. Большая часть нынешних домов тоже построены из римских фрагментов; французская касба (цитадель), занимающая юго-западный угол первоначальной ограды, вся сооружена из камней, вытесанных колонистами Рима и Византии. Даже дороги, сходящиеся к Тебессе, во многих местах не что иное, как древне-римские viae, только немного реставрированные: на одной из них, которая направлялась к Ситифису, через Маскулу, Тамгад, Ламбезу, Диану, было столько портиков, храмов, водопроводов, что она и теперь еще имеет вид «триумфального пути». Весьма важно было бы все эти дороги, теперь удобопроезжаемые только в летнее время, привести как можно скорее в исправное состояние, в виду того, что Тебесса является естественным посредником между Боной и Габесом, между Тугуртом и Тунисом. Тебесса связана с сетью железных дорог Алжирии рельсовым путем, который идет через плоскогорья вдоль тунисской границы и, перейдя Меджерду, поднимается к Сук-Ахрас; без всякого сомнения, современем Тебесса будет поставлена также в прямое сообщение с Константиной посредством другой железной линии, проходящей на северо-западе через Аин-Беида: это—место снабжения провиантом для всех военных станций южного Туниса.

К северу от Тебессы нет ни одного центра колонизации до самой Меджерды. В этих странах, где еще видны следы ста-пятидесяти римских городов или местечек, единственные французские посты—борджи (крепостцы), построенные с большими издержками вдоль тунисской границы и сделавшиеся почти бесполезными, с тех пор как военное наблюдение перенесено в укрепленный город Кеф, на территории регентства; им даже не суждено было сделаться станциями железной дороги из Сук-Ахраса в Тебессу, и, может-быть, еще не скоро настанет время, когда земледельцы переймут многочисленные источники, теряющиеся в падях плоскогорья. На верхнем Меллеге, который круглый год сохраняет течение, благодаря соседству гор Джебель-Аурес, исходным пунктом земледельческого завоевания страны является деревня Мескиана, служащая этапом на дороге из Константины в Тебессу. Между Мескианой и Тебессой дорога идет по длинному дефилею джебеля Галлуфа, защищенному некогда римским городом. В этой области почва усеяна до-историческими и римскими развалинами: весь край был громадным лесом оливковых деревьев, как о том свидетельствуют прессы для выдавливания масла, остатки которых находят в каждой руине римской фермы.

Сук-Ахрас, главный город пограничного плато, стоит на высоте 700 метров, на скате гор, ограниченном на юге извилистым течением верхней Меджерды. Построенный на месте древней Тагасты, где родился блаженный Августин, епископ Гиппонский, Сук-Ахрас еще в 1852 г. был не более, как военный пост, угрожаемый могущественным племенем ганенша, которое кочевало в окрестных степях. Соседство тунисской границы придавало этому посту некоторую стратегическую важность, но со времени постройки дорог и открытия рельсового пути скромная горная деревня быстро превратилась в цветущий город. Сук-Ахрас, сделавшийся главным внутренним этапом между двумя портами, Боной и Тунисом, всего более напоминает города Нового Света тою горячкой материального прогресса, которая овладела его населением; год от году улицы вытягиваются все далее к железнодорожной станции и, по скатам плоскогорья, к долине Меджерды; земли в окрестностях, продаваемые администрацией или уступаемые в пользование на известных условиях, обращаются в поля и сады; хребты холмов, недавно покрытые кустарником, распахиваются для насаждения винограда; постепенно весь округ заселяется, и переселенцы находят там как бы вторую Францию по обилию вод, здоровости климата, разнообразию и превосходному качеству земледельческих произведений. Центр заселения для плоскогорий восточной Алжирии, Сук-Ахрас является, кроме того, промышленным инициатором для западного Туниса: отсюда будет совершаться мало-по-малу присоединение долины Меджерды к европейскому миру.

Город новый, Сук-Ахрас сохранил от римской древности только надписи да бесформенные камни; главная его достопримечательность—произведение современной индустрии: это железная дорога, поднимающаяся с берегов Меджерды, чтобы перейти траншеями и туннелем Федж-эль-Мокта гребень гор (778 метр.), на южной стороне города, и спуститься через скалы и леса длинным рядом кривых в долину Сейбузы: немногие местности Алжирии могут сравниться, по красоте пейзажа, с видами, которые открываются взорам путешественника во время этого подъема на горы, когда поезд последовательно переходит из одного климата в другой. Большие леса, которые тянутся к северу от Сук-Ахраса, на высотах Бени-Салах, принадлежат к лучшим в Алжирии, и в прогалинах этих лесов бьют из земли горячие и серные ключи, из которых иные утилизируется. На южных плато, за глубокой впадиной, где течет Меджерда, деревья редки, хребты покрыты травою, на которой пасутся стада племени ганенша; но римские развалины рассеяны там в большом числе: к юго-востоку от Сук-Ахраса, близ Айн-Геттара, геншир Таура стоит на месте древней Тагуры, от которой уцелел храм, преобразованный арабами в форт; на юге, у подошвы зубчатого гребня, круг обломков, Мдауруш, напоминает Мадауру, родину ритора Апулея, город словесников, где св. Августин проходил курс учения, прежде чем отправиться в Карфаген; далее к западу, на том же плато, изрытом ручьями, спускающимися к верхней Меджерде, рассеяны развалины Тифеша, Типазы (Tipasa) римлян. У самых истоков Меджерды, на округлых пригорках расположены руины Хемиссы, которая в римскую эпоху называлась Тубурсикум «нумидийцев»: действительно, между надгробными надписями, найденными среди фрагментов дворцов и храмов, многие носят ливийские или «нумидийския» имена, резко отличающиеся от римских praenomina.

Алжирские общины бассейна Меджерды, с цифрой их населения (1881 г.):

Сук-Ахрас—5.961 ж. (3.840 европейцев и евреев); Тебесса—3.048 ж. (1.009 европейцев и евреев).

Северный склон гор, проходящих на севере от Сук-Ахраса и соединяющихся с тунисскими массивами Хумирии, дает начало нескольким многоводным ручьям, которые все вместе образуют бассейн реки Мафраг. В настоящее время только становища племени бени-ахмар, да несколько французских поселков рассеяны в этом бассейне, очень редко населенном, но которому суждено сделаться одною из многолюднейших местностей Алжирии, судя по обилию дождей и плодородию почвы. Единственный город этого края лежит вне бассейна р. Мафраг, на берегу бухточки Средиземного моря, отделенный от внутренности материка амфитеатром холмов с крутыми скатами. Город этот—Ла-Калле (la Calle). Соседния высоты покрыты лесами, состоящими большею частию из пробкового дуба; только несколько садов и полей образуют узкий пояс вокруг домов. Ла-Калле не раз рисковал бы умереть с голоду, если бы его не выручало чрезвычайное обилие рыбы, живущей в его водах; с другими городами Северной Африки он соединен только бонскою дорогою, впрочем, довольно трудною для проезда в некоторых частях её протяжения. Кажется, что имя la Calle было присвоено бывшему арабскому местечку Мерс-эль-Херраз по причине формы его порта, который походит на «cale», бассейн для починки судов; или, может-быть, название это произошло от слова Калаа, то-есть, «замок». Гавань этой крепости была гнездом корсаров; но уже почти за полтора столетия до завоевания Алжирии скалистый полуостров, на котором стоит первоначальное местечко, сделался французскою землею. С 1560 г. некоторые марсельские негоцианты, учредив компанию под названием «африканской», основали «Французский Бастион» (Bastion de France) недалеко от канала, через который изливается в море излишек вод озера Мелах, и провансальские матросы, служившие при этой конторе, занимались, в пользу компании, ловлею кораллов на соседних берегах. В 1694 г. поселение было переведено в Мерс-эль-Херраз, сделавшийся портом Ла-Калле, и маленькая колония «дрягилей» (fregataires), вербовавшихся главным образом в тюрьмах Франции, продолжала существовать на этой скале африканского берега; доступ женщинам на станцию был безусловно воспрещен. Во время войн первой империи англичане купили у туземцев контору в Ла-Калле, но в 1816 г. возвратили ее французам. Затем маленький гарнизон провансальской компании снова должен был покинуть порт в 1827 г., когда вспыхнула война между Францией и алжирским деем: оккупация развалин последовала лишь в 1836 г. Новый город выстроился на континентальном берегу, напротив старого местечка.

Несмотря на эту давность занятия французами, Ла-Калле из всех городов Алжирии наименее французский по национальности его жителей: между поселившимися там европейцами три четверти—итальянцы, преимущественно из Неаполя и Сицилии. Ловля кораллов, главный промысел этих вод, до недавнего времени практиковалась исключительно одними итальянцами; почти на всех судах, занятых этим промыслом на коралловых мелях, экипаж состоял из итальянских моряков, уроженцев Торре-дель-Греко. С 1864 г. монополия ловли перешла в другие руки, по крайней мере оффициально; чтобы освободиться от платежа пошлины за патент, многие неаполитанские ловцы приняли французское подданство и, водворившись на постоянное жительство в Ла-Калле, способствовали поднятию торговли этого алжирского города; число судов, посылаемых на мели, быстро возрасло; но когда способ ловли изменился и, вместо прежних примитивных снарядов, стали употреблять драгу, мели постепенно опустели, и большинство барок остались без дела. Вообще эксплоатация коралловых банок теперь в упадке в водах Ла-Калле, как и в водах Табарки; ценность вывоза уменьшилась более, чем на половину, как показывают следующие цифры, относящиеся к первому из этих городов: в 1821 г.: 241 судно; 2.600 ловцов; улов: 37.950 кило; ценность: 1.983.000 франк.; в 1882 г.: 150 судов; 1.054 ловца; улов: 19.720 кило; ценность: 983.000 франк.

По счастию, другой промысел—соление сардинок—заменил отчасти коралловую ловлю; в окрестностях города основано три солильни, продукты которых отправляются в Неаполь и во всю Южную Италию. Тамошние рыболовы снабжают также свежею рыбою города прибрежья, но пока Ла-Калле не обзаведется портом, доступным большим морским судам, и не будет соединен с сетью железных дорог, он не может иметь сколько-нибудь важного значения для торговли в собственном смысле. Теперешняя «гавань» его очень опасна: как только ветер немного усилится, волны в виде пенящагося буруна врываются в узкий проход, и суда вынуждены держаться в открытом море, под ударами бури: по целым неделям и даже месяцам порт остается неприступным. Были, правда, предпринимаемы работы по сооружению гавани, но без всякого плана и последовательности. Бухта св. Мартина, к востоку от города, была выкопана, затем завалена, и теперь она наполнена глыбами бетона, оставшимися без употребления. По новому проекту, предполагается продолжить стрелку маяка при помощи криволинейного жете и таким образом защитить вход от ветра и волн. Черная скала, на которую должно опираться проектированное жете, замечательна сотнями круглых ям, наклонных, горизонтальных и вертикальных, которые вырыты круговращательным движением камней, принесенных волнами. Эти «котлы гигантов» так многочисленны и так часты, разделены стенками дотого острыми и разорванными, что далеко не безопасно пробираться по этой скале, просверленной во всех направлениях кружащимися камнями; в некоторых местах котлы сообщаются с морем, и ревущие волны льются в них пенистыми снопами. Внутри материка встречаются подобные же углубления, вырытые некогда морем.

Километрах в десяти к востоку от Ла-Калле, на тунисской границе, деревня Ум-эт-Тебуль, защищенная укрепленным зданием, занимает нижние хребты каменистой горы, очень богатой залежами сереброносного свинца; тут начинается горнопромышленная область, продолжающаяся в Тунисе, в территории племен хумир и нефза. Рудники в Ум-эт-Тебуле, «Матери шлаков», деятельно разрабатываются; около трехсот рудокопов, по большей части пиемонтцев, добывают каждый год от 2.500 до 3.000 тонн руды, которая перевозится по особой железнодорожной ветви на морской берег в Мезиду, где ее грузят на суда. За неимением порта в Ла-Калле, тебульские рудокопы должны были построить собственный амбаркадер у подошвы «Круглой» горы, совершенно правильного конуса, который господствует над выходом канала, проведенного из Гараа-эль-Гут. Область Ла-Калле, Ум-эт-Тебуль и тунисской границы замечательна еще тем, что в её древних некрополях найдены самые большие долмены и наибольшее число двуязычных надписей, латинских и берберских.

В бассейне Сейбузы, одном из главных бассейнов Северной Африки, стражем его устья служит город Бона, пятый между городами Алжирии по числу жителей и один из её исторически замечательных городов; в области истоков, река Шерф, главная ветвь Сейбузы, тоже охраняется городом, но это город новейшей формации—Аин-Бинда, «Белый Ключ», или просто Бинда; он основан в 1848 г., и развалины, мегалитовые и другие, находимые в этом месте, не были отожествлены с каким-либо римским постом. Аин-Беида, лежащая на плато, почти на полпути из Константины в Тебессу, обладает теми же выгодами, как и этот последний город: здоровым климатом, плодородными землями, обильными водами. Евреев очень много, больше даже, чем французов, в этом рынке, куда спускаются за покупками горные племена с Джебель-Ауреса: эти еврейские торговцы, между прочим, снабжают мануфактурными товарами могущественный народец гаракта, некогда владевший всею этой частью плоскогорья и центральной впадины, называемой Гараа-от-Тарф, куда изливаются во время дождей многочисленные ручьи, берущие начало на плато и в долинах Ауреса. Племя гаракта, численность которого определяют в 30.000 душ, сделало большие успехи в культуре: очень многие семьи из кочевников обратились в оседлых жителей, и верблюды уже заменены у них рабочими волами. На северо-западе от «Белого Источника» находится другой важный рынок этого племени, Ум-эль-Буаги, где выделывают кадки и другую деревянную посуду, отправляемую даже в отдаленные местности.

Уэд Зенати, называемый обыкновенно Гамдан, образует, вместе с уэдом Шерф, реку Сейбузу. В верхней его долине, еще нездоровой и посещаемой периодически лихорадками, главная община—город того же имени, Уэд-Зенати. Это большое местечко, быстро растущее, окружено хребтами, покрытыми травой, но лишенными древесной растительности; впрочем, теперь разводят деревья в лощинах и по скатам вокруг каждого жилища. Земли Уэд-Зенати, Аин-эр-Регада, Аин-эль-Абид и всего тамошнего округа были уступлены казною одной финансовой компании и составляли, вместе с несколькими разбросанными островками, громадное имение в 100.000 гектаров, в том числе около 75.000 гектар. в одной меже. Небольшая часть этого пространства была продана, но утилизируемые земли почти все сдаются в аренду или в наем поселенцам-исполовщикам. Вокруг каждой деревни селятся колонисты, поля и сады которых представляют резкий контраст с обширными невозделанными пространствами, служащими еще выгоном для скота.

Несколько домов и железнодорожная станция расположились на берегу уэда Гамдан, недалеко от слияния его с Шерфом; поселение это носит название Гаммам-эль-Месхутин, то-есть «купальни проклятых». В этом месте русло ручья захвачено окаменелым водопадом, около десяти метров высоты, который трудно видеть во всем его объеме по причине выпуклой формы, которую приняла эта масса известковых слепков. Ниспадая рядом маленьких каскадов, которые беспрестанно меняют место, вследствие постепенного наростания скалы, вода отложила из водоема в водоем свои разноцветные инкрустации, красные, фиолетовые, синеватые, серые, местами ослепительно белые, как недавно выпавший снег. По ступенькам, высеченным в камне, с боку дымящагося водопада, можно взобраться на вершину кручи, откуда низвергаются ключи, вытекающие с клокотанием из воронкообразных отверстий в известковой коре, синеватой, как трещины ледника; над кипящими источниками поднимаются столбы пара, колеблемые ветром и попеременно то скрывающие, то открывающие окружающий пейзаж—оливковые деревья в долине, поросшие травой скаты холмов и волнистый профиль гребней гор. Ключи в Гаммам-эль-Месхутин очень обильны: они выбрасывают 1.650 литров в секунду,—объем воды, какого не дают ни один из горячих источников Франции; в то же время температура их чрезвычайно высока—от 90 до 95 градусов Цельзия: окрестные арабы пользуются этими фонтанами для варки пищи и для мочки растения дис, из волокон которого вьют веревки. Инкрустации, довольно крупного зерна, отлагаются так быстро, что для поддержания рыбных садков, устроенных по сторонам каменного водопада, приходится беспрестанно проводить новые канавки. Позади катаракта, на плато, высятся сероватые конусы, от которых источники и получили свое настоящее название «Проклятых бань». Конусы эти, как гласит легенда,—персонажи кровосмесительной свадьбы, обращенные в камень: деревья, выступы скал, бугры изображают головные уборы, покрывала, развевающиеся мантии, и не нужно обладать особенно пылким воображением, чтобы представить себе свадебный поезд гигантов. Эти естественные обелиски свидетельствуют об уменьшении деятельности в извержении фонтанов: в эпоху образования конусов, воды, более обильные, имели большую силу подъема и могли взлетать на 5 метров над их нынешним уровнем при выходе на поверхность. Позади этого передового фронта травертинового каскада, та же горная порода, отложенная горячею водою, занимает взброс пласта, около 2 километр. длиной, направленный с юга на север, и на этом пространстве виднеются другие осадочные конусы, другие застывшие водопады и обрушившийся свод, на дне которого расстилается подземное озеро; все эти многочисленные источники пропадают без пользы в оврагах. Термальные воды Гаммам-эль-Месхутин утилизируются в военном госпитале и в гражданской больнице, посещаемой преимущественно евреями; нет сомнения, станция «Проклятой бани» рано или поздно получит первостепенную важность в терапевтике Алжирии. Римское её имя Aquae Tibilitanae (Тибилитанские воды) происходит от города Тибили, или Аннуна, развалины которого находятся верстах в десяти к юго-западу, на дороге, соединяющей деревни Клозель и Уэд-Зенати; неподалеку оттуда, одна скала, Гаджар-эль-Хенга, покрыта странными изваяниями, между которыми различают людей, собак, быков и страуса. На севере от Гаммам-эль-Месхутин, по другую сторону цепи голых холмов, лежит местность Рокниа, усеянная доисторическими памятниками; скалы там покрыты долменами и изрыты бесчисленными (более трех тысяч) могильными склепами, известными у туземцев под именем ганут, или «лавки»; из этих усыпальниц извлечено много скелетов, очень любопытных для антропологического изучения рас Алжирии.

По соединении выше Меджез-Ахмара или «Красного Брода», две реки, Шерф и Зенати, образуют Сейбузу, которая течет извилинами через луга и поля. На одном из холмов правого берега, за каменными стенами и густою зеленью, прячется городок Гельма, наследник имени, если не местоположения, римской Каламы, где еще в пятом столетии говорили «пуническим языком». Чистенький и хорошо построенный, на общей границе арабской и берберской территорий, Гельма, между второстепенными городами Алжирии, один из самых приятных; виноградники, покрывающие скаты холмов, и масличные рощи, окаймляющие берега Сейбузы, образуют вокруг него зеленеющий пояс. Хорошенькия деревни, Айн-Тута, Гелиополь, Миллезимо, Пети, раскиданы в долине. В окрестностях Гельмы есть минеральные источники; самые обильные и наиболее утилизируемые из них—ключи Гаммам-эль-Беида, в 9 километр. к северо-востоку, в бассейне, который окружают римские руины, обвитые гирляндами листвы.

Живописная деревня Дювивье господствует над правым берегом Сейбузы, против станции, где расходятся две железные дороги, алжирская и тунисская. Благодаря удобству сообщений и плодородию почвы, европейские поселения довольно многочисленны в нижней долине Сейбузы. Барраль, Мондови, славящийся своим табаком, Дюзервиль, занимают западный склон; Уэд-Бесбе, Мерде или Комб, Зеризер, Рандон, Моррис, Бландан, окруженные рощицами, расположились в восточной равнине; на западе, в долине Мебуджи, притока Сейбузы, виднеется местечко Пантьевр. Усадьбы, фермы встречаются все чаще и чаще, по мере того, как приближаешься к Боне: перед входом в этот город тянется целое предместье, принадлежащее к его округу. Следующий факт дает понятие об успехах колонизации и перемене вида этой местности: от Боны до Константины, на пространстве 200 километров, в 1837 году, во время победоносной экспедиции французов, существовало одно только строение—марабут (мавзолей) Сиди-ибн-Темтам, близ уэда Зенати. Другие здания, видневшиеся по сторонам дороги, в нескольких километрах от неё, тоже были гробницы.

Бона, сохранившая римское имя Гиппоны (Убба карфагенцев), стоит не на том месте, где находился этот древний город. Hippo Regius, где знаменитый епископ Августин провел тридцать-пять лет, и который разрушили вандалы в следующем после его кончины году (431), был расположен в 2 километрах от нынешнего города, на холме, с которого открывается чудный вид на расстилающуюся внизу зеленеющую равнину, по которой извиваются серебристою лентою речки, окаймленные деревьями и садами, и на синее море, над которым высится могучий конус горы Эдуг. Несколько развалин, последних остатков бывшей Глизиа-Руми («церковь римлян»), рассеяны еще по скату Гиппонского холма, и недалеко от его основания, мост, перекинутый через Буджему (Бу-Джемаа), приток Сейбузы, покоится на римских фундаментах. Постоянное приращение аллювиальной равнины, образуемой наносами Сейбузы, вероятно, и заставило выбрать для города место севернее руин Гиппоны: порт, находившийся две тысячи лет тому назад у подошвы холма, был постепенно отодвинут к северу, и суда, вместо того, чтобы заходить в естественную, но мелководную гавань, которую представляло устье Сейбузы, должны были бросать якорь в море, под мало надежною защитою скалы, на которой теперь расположена Бонская касба (цитадель). Арабский город построился на скатах этой горки, но после французского завоевания это пространство было недостаточно для принятия переселенцев, стекавшихся со всех сторон, и за стенами ограды, оказавшейся слишком тесною, вырос целый город, протянувший свои широкия, веерообразно расходящиеся улицы в низменной равнине, которая простирается к Сейбузе. Между старыми и новыми кварталами тянется красивый бульвар, от моря до холма, обсаженнаго деревьями, который скоро будет частию скрыт для того, чтобы можно было продолжить аллею далеко в поле. Благодаря чистоте своих улиц, хорошо поливаемых, благодаря своим тенистым гульбищам и прекрасным садам, Бона—один из самых приятных городов Алжирии, один из тех, которые наиболее отличаются промышленною и политическою инициативою. Местопребывание Гиппонской академии, Бона проявляет даже некоторое научное и литературное движение. Она оспаривает у Константины первенство в восточной Алжирии и заранее присвоивает себе титул главного города департамента Сейбузы. Арабское её имя Блед-эль-Гунеб (Аннаба) значит «город ююб»: прежде эти деревца, теперь замененные апельсинными и другими фруктовыми деревьями, окружали городские стены поясом зелени.

Как приморский порт, Бона имеет большие преимущества: рейд её, хорошо защищенный от западных и северо-западных ветров мысом Гард, был известен морякам в средние века, и несмотря на пиратские экспедиции, предпринимавшиеся с той и другой стороны, специальные конвенции охраняли европейских мореходов,—пизанских, флорентийских, генуэзских, каталонских, марсельских—которые в разные эпохи или одновременно вели меновую торговлю с бонскими маврами: дважды, в 1152 и 1535 гг., этот город даже подпадал под власть христиан. Занятая французами в 1830 году, затем покинутая и снова взятая окончательно в 1832 году, Бона сделалась одним из главных рейдов для эскадр на алжирском берегу, но к устройству в ней порта приступили только после бури 1835 года, выбросившей на берег одиннадцать кораблей. Нынешняя гавань, один из редких бассейнов Алжирии, где большие морские суда, сидящие в воде от 5 до 6 метров, могут причаливать к набережной, занимает площадь в 10 гектаров, а передовой порт, защищенный от волнения открытого моря жете длиной около 800 метров, занимает площадь в 70 гектаров; но возрастающие потребности торговли, которая ведется главным образом с Алжиром, Марселью, Тунисом, требуют также увеличения пространства, удобного для якорной стоянки. Землистые частицы, приносимые водами Сейбузы, осаждаются тысячами кубических метров в бассейнах, и суда не всегда могут безопасно входить в порт, когда море взволновано: большие корабли, грузящие железную руду, принуждены доканчивать нагрузку в передовом порте при помощи лихтеров и шаланд. Теперь занимаются преобразованием большей части внешнего порта во второй бассейн и обведением его набережными, отвоеванными у моря.

Торговля Боны, естественно, должна возрастать по мере того, как сеть удобных путей сообщения будет расширяться и железные дороги будут проникать в глубь страны: связующий пункт рельсовых линий Туниса и Алжирии, Бона важнее даже, чем город Тунис, по размерам товарного движения, направляющагося через её железно-дорожную станцию, и через её порт вывозится весьма значительная часть земледельческих продуктов, собираемых в бассейне Меджерды. После занятия регентства французскими войсками, тысячи бонцев устремились в Тунис искать счастья, и одно время можно было опасаться, что город совсем опустеет; но большинство эмигрантов вернулись на родину, и теперь они из своего города управляют движением тунисского экспорта. Торговое движение Боны в 1883 году выразилось следующими цифрами: число судов, прибывших и вышедших из порта, 1.231, общая вместимость их 512.709 тонн, годовая ценность оборотов—60.000.000 франков; в 1891 г. было в приходе: 763 парохода, в 548.945 тонн, и 346 парусных судов, в 17.694 т. Население Боны очень смешанное; между европейцами большинство—французы, но они составляют не более трети числа жителей; за ними следуют итальянцы; из европейцев особенно мальтийцы, разведением садов и дренажем почвы, много способствуют постепенному ассенизированию равнины и превращению её в чудный «сад Алжирии», который мало-по-малу покрывается домиками и виллами. В городе живет около тысячи кабилов и мзабитов, снискивающих себе пропитание в качестве чернорабочих и носильщиков. Испанцы немногочисленны в Боне, а бывшие господа края, магометане, составляют не более шестой части всего городского населения; несколько тысяч их, почти исключительно кабилы, имеющие своих марабутов, своих законников, коммерсантов, также и своих ростовщиков, живут за городом, в грязных, но живописных лугах (гурби), обсаженных варварийскими смоковницами и образующих большое пригородное село или предместье, известное у французов под именем «Beni Ramasses» (сброд). Так возникали в Галлии, во времена римского владычества, деревни канабенсов: это было генерическое имя, даваемое всем жителям групп сапавае или хат, образовавшимся в соседстве полей. Таково было происхождение, на границах империи, городов, которые впоследствии поднялись на степень муниципий: можно указать, между прочим на Argentoratum и Aquincum, нынешние Страсбург и Буда.

Пользуясь столькими преимуществами между алжирскими городами, Бона представляет еще ту выгоду, что в соседстве её имеется великолепный санаторий или дачное место, в горах Эдуг, которые господствуют над нею с западной стороны, и высокие скаты которых напоминают почву Франции своей растительностью—каштаном, орешиной, лещиной; впрочем, преобладающая древесная порода—пробковый дуб, который и эксплоатируется всего деятельнее. Деревня Бюжо и многие другие группы домов, расположенные близ гребня и водопровода, питающего Бону, привлекают во время летнего сезона множество посетителей, которые приезжают туда для восстановления сил, уменьшенных расслабляющим воздухом равнины; нельзя, однако, не удивляться, что станция Эдуг еще не оценена по достоинству, и что её долины, замечательно плодородные, остаются почти без жителей. С вершины на всем пространстве, которое можно окинуть взором, видишь только деревья и кустарники в обширном массиве гор и холмов, постепенно спускающемся с одной стороны к морю, с другой—к низменности, занимаемой озером Фецара; на северном берегу, между мысом Гард и мысом Железным, существует только одно населенное место—маленькая гавань Эрбильон (Такуш), где живут несколько рыбаков. Южный склон Джебель-Эдуга более населен, благодаря железным рудникам Мокта-эль-Гадид, которые доставляют превосходную руду, почти так же высоко ценимую, как далекарлийская, и содержащую 62 процента чистого металла; в шахтах работает более тысячи рудокопов. Годовая добыча, далеко превосходящая потребности местных заводов, составляет около 400.000 тонн (свыше 24 милл. пуд.), на сумму 7 миллионов франк., и продукты её отправляются не только во Францию, но также в Англию, в Нидерланды, в Новый Свет. В 1873 году, который был годом наиболее деятельной эксплоатации, рудники дали в сложности 845.000 тонн руды. Что касается залежей, очень богатых, меди и цинка, находящихся в Аин-Барбате, в самом сердце Эдуга, то они более не разрабатываются, по причине крайней трудности перевозки руды.

Менее, чем в полверсте к югу от рудников Мокта-эль-Гадид, расположено большое село Аин-Мохра, к сожалению, выставленное вредным испарениям Фецары, озера или, вернее, болота, средняя глубина которого не превышает 2 метров. Это, очевидно, остаток древнего залива, который продолжал нынешний Бонский залив равнинами, теперь обсохшими, рек Мафрага и Мемуджи: наносы Сейбузы и других речек равнины постепенно расширили перешеек, разделяющий море и восточную оконечность первоначальной бухты; но дно озерной впадины было мало-по-малу поднято отложением наносов, так как оно теперь лежит на 11 метров выше уровня Средиземного моря. Может-быть, засорение каналов, через которое уходила вода, задержало жидкую массу в озере Фецара и повысило его уровень, или даже было причиной образования этого озера; последнее предположение всего вероятнее, если правда, что найдены развалины в глубокой части бассейна. Как бы то ни было, часто поднимался вопрос о том, чтобы опорожнить озеро Фецара и таким образом приобрести для земледелия и правильного орошения 12.700 гектаров, которые оно покрывает своими водами и грязями; инженеры даже систематически вели, в течение многих лет, работы по осушению этого пространства; но зимние дожди снова завоевали осушенные земли. Однако, не трудно было бы углубить русло Мебуджи до уровня ниже Фецары и спустить всю воду из озера в нижнюю Сейбузу. По крайней мере, болотистый пояс сузился с прорытием обводного канала, идущего вокруг озера, и с насаждением эвкалипта и других деревьев; впрочем, эти плантации во многих местах погибли вследствие гниения корней. Летом почти вся котловина озера пересыхает, и поверхность её покрывается бесконечною сетью трещин: отсюда и название Гараа-эль-Фецара, или «Потрескавшийся пруд», которое дали этой водной площади.

Рудники и местечко Аин-Мохра соединены с Бонским портом железною дорогою, которая проходит через узкий пролом, разделяющий два массива, Эдуг и Белелита; порог прохода лежит на высоте всего только 35 метров. Дорога эта скоро будет продолжена на запад к станции Сен-Шарль, на рельсовом пути из Константины в Филиппвиль; легко можно бы было продолжить ее также к морю, так как Аин-Мохра лежит на высоте всего каких-нибудь тридцати метров, на пороге между бассейном озера Фецара и покатостью уэда Эль-Кебир или Сангеджа. Чтобы достигнуть Филиппвиля, эта железная дорога должна бы была обогнуть мыс Филфила, очень богатый железной рудою; знаменитые фильфильские мраморы, которые эксплоатировались римлянами, представляют большое разнообразие оттенков, от белаго статуйного до белого крапчатого. Ожидают только постройки пути, чтобы возобновить работы в ломках.

Главные полноправные общины на северо-востоке и в бассейне р. Сейбузы: Бона—31.000 жит.; Ла-Калле—7.000; Гельма—6.000; Уэд-Зенати—14.000; Рандон—6.000; Дюзервиль—3.000; Аин-Мохра—3.000 жит.

Бассейн уэда-эль Кебир, обнимающий всю область, обитаемую берберскими племенами зердеза, реджата, санхеджа, к западу от озера Фецара, и воды которого изливаются в залив, защищенный Железным мысом, имеет довольно значительный европейский город; это Жеммап, окруженный полями, виноградниками и фермами. В Алжирии мало найдется местностей, которым можно бы было предсказать такую счастливую земледельческую будущность, как плодородным и обильно орошаемым долинам Жеммапского округа. Племя санхеджа, давшее свое имя небольшой реке, сохранило название, которое некогда носила могущественная нация зенага. В 3.500 километрах оттуда, имя реки Занега или Сенегал представляет другое доказательство обширного распространения берберской расы, после того, как она была рассеяна арабами.

За бассейном Санхеджи следуют, в западном направлении, бассейны Сафсафа и уэда Гебли; но в этой области естественные водоскаты не совпадают с географическими бассейнами: труд человека во многих случаях изменил первоначальную экономию страны; так, железная дорога из Константины в Филиппвиль связала бассейн Сафсафа с бассейном Румелля, и отныне эти два бассейна образуют одно целое, несмотря на цепи гор, составляющие водораздельную возвышенность. Филиппвиль сделался устьем всего торгового потока, который в высоких плато, где берут начало Руммель и Бу-Мерзуг, направляется по гужевым и железным дорогам из Гельмы, Тебессы, Батны, Сетифа. Жители Константины называют «Спуском» (Гедерат) всю страну, заключающуюся между их городом и морем.

Константина, главный административный пункт восточного департамента и третий город Алжирии, есть один из знаменитых городов Африки: благодаря своей сильной военной позиции, он естественно должен был сделаться крепостью с тех пор, как начались войны между жителями страны, то-есть с самого начала жизни человечества. В первые времена мавританской истории он является под именем Сирты, которое, кажется, означало «крепость»; название Константины, сохранившееся в арабском языке под формой «Ксантина», было дано ему в честь Константина Великого, в начале четвертого столетия; значительные развалины на скале города и в окрестностях свидетельствуют о важности, которую приобрела столица Нумидии центр римского господства во всей Северной Африке. Но такой сильный город, естественно, должен был привлекать к себе, как особенно желательная добыча, всех завоевателей: никакая победа не могла считаться решительною, пока не была покорена главная твердыня; по преданию, Константина была, в разные времена, взята неприятелем восемьдесят раз. Старожилы помнят еще две последние осады—1836 и 1837 годов. Первая, предпринятая в начале зимы, с недостаточными силами, кончилась гибельным отступлением; вторая—торжествующим приступом. С этого времени французы имели твердую точку опоры внутри восточного Телля, и все местные возмущения, лишенные центра сопротивления, были заранее обречены на безуспешный исход. Удалившийся в Джебель-Аурес, после потери своей столицы, Ахмед-бей, константинский паша, тщетно пытался продолжать войну; окруженный со всех сторон французскими войсками, он принужден был изъявить покорность, в 1848 году.

Собственно город занимает столообразную, слегка покатую скалу, северный выступ которой поднимается на 640 метров, тогда как южный мыс лежит на 110 метров ниже. В целом эта терраса образует довольно правильную трапецию, имеющую около 3 километров в периметре, и стороны которой обращены на юго-восток, северо-восток, юго-запад и северо-запад. Две первые стороны круто обрываются над Руммелем; северо-западный бок—тоже почти отвесный на большей части своего протяжения; только юго-западный фас соединен с остальными плато перешейком около 300 метров ширины, которым французские солдаты и воспользовались, в 1837 году, чтобы установить осадные батареи и повести приступ. Непосредственно к югу от бреши, холм понижается, образуя обширный цирк, над которым высится вертикальная стена скалы, занимаемой Константиною. В самом углу скалистого мыса, на высоте 70 метров над ущельем, в котором исчезает Руммель, стоит небольшой купол Сиди-Рашед; отсюда арабы некогда сбрасывали прелюбодеек.

Перед вступлением в узкое ущелье, которому «воздушный город» обязан своей военной силой, Руммель, или «река Песков», соединяется с Бу-Мерзугом, «рекой, несущей плодородие». Переход от ярко освещенной долины в мрачную аллею между скал совершается внезапно. Ручей, вдруг съуживающийся, течет мимо заведения горячих вод, приютившагося в углублении скалы, затем проходит под аркой «Чортова моста» и убегает пенящимися стремнинами в извилистое ущелье. С краев пропасти не видно потока, скрытого поворотами оврага; выступы скал, выдвинувшиеся соответственно от одного утеса до другого и прерываемые там и сям вертикальными корридорами, мешают взору спуститься до дна пучины, где кружатся ласточки.

Пять мостов соединяли некогда две губы пропасти: от четырех из них остались лишь бесформенные фрагменты; пятый, построенный на восточном углу Константинской скалы, постоянно отстраивался за-ново, и под его большою железною аркадою, перекинутою на высоте 105 метров французскими инженерами, залегают один на другом обрывки стен всех эпох, начиная от времени Антонина Пия. Тотчас за мостом Руммель исчезает под сводом скал; овраг обращается в узкую разорванную ложбину, со дна которой доносится журчание каскадов; в 500 метрах ниже ручей выходит из этих темных галлерей, и с той и другой стороны утесы спускаются отвесно до дна ущелья; только уединенная арка, естественный свод, поражающий правильностью формы, соединяет еще две противоположные стены. Здесь разрыв почвы представляет наиболее грандиозный характер: стены, окрашенные в разные цвета и местами нависшие, вздымаются на высоту слишком 200 метров, поддерживая на вершине несколько строений; прежде тут находились «три камня», помещенные на кефе Шекора, или «скале Мешка», с высоты которой паша сбрасывал зашитых в мешок жен или невольниц, от которых хотел отделаться. Внизу поток делится на несколько рукавов между камнями, затем, достигнув выхода ущелья, низвергается тремя последовательными водопадами в нижнюю долину, обширный зеленеющий цирк, усеянный мельницами и домиками, исполосованный белыми дорогами, которые спускаются крутыми зигзагами. От водопадов Руммеля можно пробраться на некоторое расстояние в дефилей, но исходящее оттуда зловоние отбивает всякую охоту предпринять такую экскурсию. Как легко вообразить на основании ходячей поговорки: «в других местах вороны гадят на людей, а в Константине—люди на ворон», овраг был превращен в городскую клоаку, в сток для нечистот. Нельзя не пожелать, чтобы город из уважения к самому себе и к окружающим его чудесам природы позаботился очистить ущелье Руммеля и облегчить доступ к нему посетителям.

Дома тесно скучены на глыбе камня над глубоким и безмолвным ущельем Руммеля. На севере расположены военные постройки: казармы, госпиталь, арсенал, касба, или цитадель. Во время штурма Константины, арабы пытались спуститься на веревках, держась один за другого, в пропасть, зиявшую у них под ногами, но веревки оборвались, и трупы нагромоздились у подошвы скалы, в виде кровавых пирамид: спасли только нескольких детей, которых матери инстинктивно приподняли, вытянув руки к верху. На юге касбы пересекаются правильные улицы европейского квартала; евреи обитают, на восточной окраине, в лабиринте неровных улиц; около центра группируются мзабиты; на юге, в нижнем городе, кишат арабы в лабиринте закоулков и дворов, куда европейцы обыкновенно ходят не иначе, как с проводником. Слишком стесненные в своем квартале, арабы распространились за городскую черту и покрыли своими живописными хижинами откос горы близ западных ворот. В этом становище царствует такое же оживление, как на улицах и площадях Константины. Скученное в тесном пространстве население загромождает улицы и площади; почти все ремесла, особенно кожевенная промышленность, составляющая специальность Константины, практикуются под открытым небом; можно насчитать сотни кожевников, седельщиков, сапожников. Последние занимают целые улицы; они делятся на две корпорации, из которых одна занимается приготовлением мужской, а другая—женской обуви.

Хотя арабы в Константине численностью уже уступают европейскому населению, усиленному в несколько тысяч человек, однако они все еще образуют довольно сплоченные группы, так что здесь лучше можно изучать национальные и религиозные нравы, чем во всяком другом большом городе Алжирии: различные братства, особенно братства аиссауа, имеют в среде здешних арабов многочисленных последователей. Но мало найдется городов, где бы смерть с такою ужасающею быстротою косила туземное население. Неделю за неделей, смертность постоянно превышает рождаемость, и несколько раз в день движение на улицах прерывается похоронными процессиями: над толпою, разнообразно одетою в белые костюмы, медленно двигается гроб, покрытый яркими материями; оспариваемый носильщиками, он переходит последовательно с плеч на плечи, качаясь словно барка на море.

В Константине нет замечательных памятников строительного искусства. Из существовавших некогда девяносто-пяти мечетей уцелели очень немногие, да и те утратили свой первоначальный вид после перестройки по плану европейского архитектора; цитадель приняла чисто казарменный вид, но в наружных стенах её вставлены драгоценные надписи. Главный административный центр провинции, где собрано около десяти тысяч писаных камней, Константина обладает также археологическими коллекциями, и на площади Вале, находящейся вне пролома, выставлены римские статуи, бюсты, амфоры, могильные или вотивные (воздвигнутые по обету) камни. Самое достопримечательное здание города и одно из интереснейших мавританских жилищ в Алжирии—это дворец последнего дея, Ахмеда, занимаемый теперь штабом французского гарнизона: снаружи это просто собрание невзрачных домишек, но внутри он заключает богатые колоннады, украшенные изваяниями, изразцами, даже фресками, а прекрасные сады его представляют приятный контраст с движением и шумом окружающих улиц. Недалеко от этого дворца, господствующего над необозримою панорамою нижней долины Руммеля, расположились, на северо-западном краю утеса, новые муниципальные постройки, где собираются городской и департаментский советы, а также географическое и другие ученые общества. Прокладка широких улиц и срытие частных домов, заменяемых публичными зданиями, все более и более уменьшает пространство, предоставленное на Константинской скале гражданскому населению, вследствие чего последнее принуждено выселяться в быстро разростающиеся предместья, которые уже захватили земли, занятые некогда внешними кварталами древней Цитры. Вокруг холма Кудиат-Ати, античного некрополя, выстроился непрерывный пояс домов. В видах приобретения новых мест для постройки, недавно решено срыть эту горку и вынутую землю свалить в южный овраг, внизу арабского города: перешеек пролома будет таким образом значительно увеличен, и новая Константина, более правильная, чем старая, может выстроиться вне городских стен. Предположено также построить по крайней мере один новый мост через овраг, чтобы соединить южную часть города с дачными местами, с садами Сиди-Мабрук и с промышленным кварталом железнодорожной станции, который раскинулся на восточной террасе, у подошвы высокого укрепленного холма и казарм Мансура. На севере, скала Сиди-Месид слишком высока, чтобы разростающийся город мог захватить ее в свою черту; там теперь стоит только одно здание—большой гражданский госпиталь, к сожалению, остающийся недоконченным уже многие годы; он окружен кладбищами и плантациями.

В окрестностях население Константины отдыхает и освежается в очаровательных местах прогулки. На юге прекрасные деревья осеняют берега Руммеля, Бу-Мерзуга и их притока, близ которого виднеются пять высоких аркад древнего водопровода, построенного, вероятно, в царствование Юстиниана и замененного теперь подземными трубами. На севере Константины, затерянные в гнезде зелени, при основании крутых откосов Сиди-Месида, бьют из гротов и трещин скалы четыре ключа теплой воды, часто посещаемые любителями загородных прогулок; арабы и еврейки приходят туда по пятницам купаться и совершать обряды, напоминающие культ источников; однажды в год негры справляют там «праздник» коршунов, бросая, при звуках тамбурина, куски мяса прожорливым птицам, гнездящимся в соседних скалах. Ниже, на правом берегу Руммеля, рассеяны, среди деревьев, дачи и мельницы селения Гамма, через которое протекают живительные воды обильного горячего ручья. За деревней Аин-Керма, вниз по течению, долина суживается и образует Хенег, или «Дефилей», дикое ущелье, похожее на Константинский пролом. Над проходом, на скале, связанной с соседними горами узким перешейком, некогда стояла крепостца, носившая имя Тидди, как обнаружила одна древняя надпись, найденная при раскопках; недалеко оттуда, на правом берегу Сменду, восточного притока Руммеля, находится одна из замечательнейших римских гробниц Алжирии—монумент Лоллиев. Наконец, на западе от Константины, тянутся гребни джебеля Шеллата, усеянные римскими руинами: крепостцами, храмами и гробницами. Эльзасские колонисты, главные центры поселения которых—деревни Руффаш, Аин-Керна, Бельфор, Альткирх и другие, утилизировали в многих местах римские развалины для постройки своих жилищ.

Средоточие обширной торговли, не только для местного потребления, но также для вывоза хлеба и других продуктов, Константина является соединительным пунктом многих железных путей. Впрочем, рельсы этих различных дорог сходятся не на самой станции Константины: бифуркация линии из Гельмы в Тунис происходит близ важнейшего в восточной Алжирии рынка для продажи скота—деревни Хруб или Хоруб, то-есть «Развалины», где действительно видны кое-какие остатки старины, менее, однако, замечательные, чем римские фрагменты и мегалиты, находящиеся к юго-востоку оттуда, на плоскогорье. Железная дорога из Аин-Беиды и Тебессы отделится от главной линии у деревни Улад-Рамун, недалеко от истока Бу-Мерзуга, постоянно изливающего слишком 500 литров в секунду. Наконец, две южные линии—линия пустыни и линия Сетифа—разделяются в Эль-Герра. На востоке от этого поселка, железная дорога из Алжира, направляющаяся к западу без больших изгибов, приближается к верхней долине Руммеля, где следуют один за другим несколько центров европейской колонизации: Аин-Смара, Уэд-Атмениа (Уэд Отманиа), Шатодэн, Кульмье, Саадуна, которую игра слов переделала в Сен-Дона (св. Донат), Паладин, Сент-Арно. Деревня Сегган, имя которой переделано по-французски в Сеген или Уэд-Сеген, лежит в боковой долине Руммеля, между этим потоком и железною дорогою. Абд-эн-Нур или «Служители света», кочевавшие в верхней долине Руммели до прибытия французских колонистов, перешли по большей части к оседлой жизни. Дома их встречаются в перемежку с усадьбами европейцев, и между ними есть немало хороших земледельцев, фермы которых окружены прекрасно возделанными полями и снабжены современными земледельческими орудиями. Впрочем, эти «служители света» в большинстве—берберского происхождения, и их совершенно ошибочно причисляют к арабам. Они происходят главным образом от кетамов, к которым примешались шауйа с Джебель-Ауреса, кабилы из Джурджуры, сахарцы и немного арабов: очень многие из них имеют белокурые волосы и голубые глаза. В половине настоящего столетия большая часть их говорили еще берберским языком, которого нынешнее поколение уже не понимает. Племя абд-эн-нур сильно пострадало от голода в 1868 году; теперь в числе около двадцати тысяч душ, оно снова заселяет свою обширную территорию, «ковер в сорок сажен длины», как они ее называют по сравнению с маленькими «ковриками» соседних племен.

Железный путь из Константины к морю удаляется от долины Руммеля и идет извилистою линиею по склону гор, затем, достигнув Масличного перевала, в общине Эль-Кантур, спускается с этих высот в равнины Сафсафа, почти совершенно необитаемые до французской оккупации. На пространстве от Константины до раздельного порога следуют одна за другой, вблизи дороги, две большие деревни—Бизо и Конде-Сменду; но в соседстве перевала высокие хребты, покрытые пастбищами, почти пустынны, и поселки общины Эль-Кантур прячутся в лощинах. Городок эль-Гарруш, прежде пользовавшийся дурною славою за его нездоровый климат, тоже лежит вдали от железной дороги, среди масличных плантаций и садов, орошаемых водами Сафсафа. Соседния деревни, Робертвиль, Гастонвиль, теперь цветущие группы населения, начали свое существование в 1848 г., как настоящие больницы для прокаженных: парижские колонисты, добровольные изгнанники, прельщенные заманчивыми благами, которые им сулили за-морем, нашли только нищету и лихорадку в этом новом отечестве, которое им описывали как рай земной, и большинство их пало в борьбе с неблагоприятными условиями. Но упорный труд поселенцев с течением времени ассенизировал почву и увеличил производительность земель. Деревни нижней долины, Сент-Шерль, Сент-Антуан, Димремон, Вале, принадлежат к числу богатейших в Алжирии: мало найдется местностей, где бы культура винограда сделала большие успехи, чем на холмах, прилегающих к этим поселениям.

Филиппвиль, морская пристань Констатины и один из самых оживленных портов алжирского побережья,—не новый город, как можно бы было предполагать, судя по его имени: это город финикийский, Рус-Ликар, или «Огненный мыс», название которого было изменено римлянами в Rusicada, и затем восстановлено арабами в форме Рас-Скидда—у берберов Тасикда. Когда французы в 1838 г. высадились на берег Рузикады, чтобы основать там пристань для снабжения войска провиантом, гораздо более близкую к Константине, чем Бона, служившая для этой цели до того времени, они нашли в этом месте только лачуги, приютившиеся у подножия полуразрушенных стен: место, занимаемое древним городом, было куплено у туземцев за 150 франков. С той эпохи большинство древних памятников исчезли, систематически разрушаемые для постройки огромного четыреугольника валов, который тянется вдоль гребня холмов на восточной стороне города, заключая внутри дома и обширные пустыри; уцелели только руины театра, частию высеченного в скале, многочисленные цистерны, очень красивые мозаики и различные древности, собранные в музее: статуи и бюсты, урны, надписи.

Город построен в овраге, между двух горных хребтов: на западе—джебель Бу-Яла, на востоке—джебель Аддун. Главная улица, обставленная по всей длине домами с арками, занимает ложе бывшего уэда, и с той и другой стороны поперечные улицы поднимаются в гору, либо крутыми всходами, либо уступами в роде лестницы. Этим расположением улиц Филиппвиль представляет некоторое сходство с центральною частью Ла-Валетты, главного города Мальты; но он не отличается ни той же чистотою, ни той же красотою архитектуры. Со стороны моря город оканчивается высокою террасою, откуда видишь у себя под ногами эспланаду железнодорожной станции, завоеванную у моря, обширный бассейн порта, окруженный жете: внутренняя гавань имеет площадь около 19 гектаров, а передовой порт, еще недостаточно защищенный, занимает более значительное пространство. Филиппвильский порт посещается большим числом судов, особенно каботажных: по прибрежному судоходству, он оспаривает первенство у Орана и Алжира. Известно, как боялись моряки заходить в Филиппвильский залив до сооружения молов, ограждающих ныне гавань от волнения моря. В то время суда должны были бросать якорь в 4 километрах к северо-западу, в бухте Стора, бывшем «порте генуэзцев», довольно хорошо защищенном от западных и северных ветров. Но во время больших бурь и шквалов якорная стоянка в Сторе становилась очень опасна, и нередко суда были выбрасываемы на берег. Местные моряки до сих пор помнят ураганы 1841 и 1854 годов, после которых в рейде остались только обломки и палубы без мачт. Движение судоходства в портах Филиппвиля и Сторы в 1883 году: судов в приходе и отходе 1.581, общая их вместимость 649.984 тонны, ценность обмененных товаров 86.000.000 франк.

Маленький порт Колло—Хуллу (Chullu) римлян, Куллу туземцев—занимает такое же положение, как Стора: рейд его тоже защищен от западных и северо-западных ветров высоким мысом, и во все времена служил часто посещаемым местом пристанища для судов: важность этого убежища, представляемого бухтою Колло, увеличивало еще соседство мыса, часто трудно переходимого, грозного мыса Себаа-Рус, или «Семиглаваго», известного также под именем Бу-Горун, или «Гора с рогами», которое моряки переделали в Буджиароне. Римляне, поселившиеся в Хуллу, завели там мастерские для окраски материй в пурпур. Во все продолжение средних веков Колло был значительным торговым пунктом, где пизанцы, генуэзцы и марсельцы закупали и грузили на корабли зерновые хлеба, воск, мед, деревянное масло, кожи и другие продукты, привозимые кабилами; в 1282 году этим городком овладел Петр Аррагонский; в семнадцатом столетии французско-африканская компания имела там одну из важнейших своих контор. После взятия Константины, был поднят вопрос об основании в естественном порте Колло морской пристани этого города, но окончательно выбор остановился на Рузикаде, как более близком пункте (хотя разница только в нескольких верстах), после чего маленькое кабильское местечко утратило всякое торговое значение. Французы заняли Колло лишь в 1843 году. Если теперь этот хорошенький городок развивается, то он обязан этим разработке естественных богатств окружающей страны: в равнине, по берегам уэда Эль-Гебли, тянутся сады и масличные рощи; на скатах гор, над которыми господствует величественный джебель Гуфи, возвышающийся на 1.400 метр., эксплоатируют леса пробкового дуба; залежи среброносного свинца доставляют руду; неаполитанские матросы ловят в заливе мириадами сардинок и других рыб, которых солят в особых заводах, устроенных на берегу; по размерам этого промысла, Колло соперничает с Ла-Калле и Сторой. Главное, чего недостает этому приморскому городу, чтобы приобресть ту важность, какую ему обеспечивает его счастливое положение у выхода плодоносной долины,—это удобных сообщений: он связан с остальным миром только прибрежными пароходами да дилижансами, ходящими вдоль морского берега до Филиппвиля. Другая дорога, называемая проезжею, соединяет его со станцией Робертвиль, на Константинской железной дороге; во всех же других направлениях единственные пути сообщения—дикия горные тропинки. Движение судоходства в порте Колло в 1883 году: 709 судов, имевших общую вместимость 130.895 тонн.

Незначительная речка, уэд Зур, единственная в Алжирии, где ловится форель, ограничивает на западе массив Бу-Горун. Далее встречаем более обильный поток, впадающий в Средиземное море к западу от гор Колло, который хотя и носит громкое имя «уэд эль-Кебир», или «Великая река», есть, однако, не что иное, как продолжение константинского Руммеля. Казалось бы, нижняя долина реки, протекающей через многолюдный город, столицу провинции, должна быть усеяна городами; на самом же деле поток этот пересекает местности, почти пустынные, ниже своего слияния с уэдом Сменду, или, по крайней мере, обитатели его берегов, почти исключительно кабилы, не имеют селений, которые были бы приметны издали; их хаты смешиваются со скалами или прячутся в чащах растительности. Европейские резиденты здесь еще очень малочисленны: жизнь сосредоточилась около станций филиппвильской железной дороги, ставшей, вопреки естественным покатостям, выходом провинции. Но, по всей вероятности, торговля земледельческими произведениями скоро изменит вид долины уэда эль-Кебир, и особенно берегов его западного притока, Энджи, где многочисленные руины напоминают о долгом пребывании римлян.

Близ истоков этой речки, эль-Джемила, или «Хорошенькая», Cuiculum древних, представляет теперь груду развалин, среди которых стоит еще несколько памятников: триумфальная арка, театр, языческий храм, христианская базилика. Ниже, в соседстве слияния Энджи и уэда эль-Кебир, основались самые многолюдные местечки новейшей формации, Зерая и Мила. Это последнее, титулуемое городом, построено на высоте почти 500 метров, на северном отроге горы Kахала (эль-Ахал, или «Черный»); кабильский квартал состоит из домишек, сооруженных по большей части из материалов, уже бывших в употреблении в римских постройках: почва там представляет конгломерат развалин до глубины семи или восьми метров. Одна из соседних деревень, Сиди-Меруан, единственная в Алжирии по происхождению её жителей, населена греками, потомками тех майнотов, которые эмигрировали в Каргезу, в Корсике, около конца семнадцатого столетия; они отличаются между всеми другими колонистами строгою честностью и отвращением ко всякого рода тяжбам. У самого основания холма, на котором расположено село Сиди-Меруан, соединяются две названные речки, Энджа и эль-Кебир. Ниже этого слияния пока еще нет французских поселений, если не считать военный пост эль-Милиа, на верху крутой горы правого берега, построенный в 1858 году, чтобы держать в повиновении кабильское население этой лесистой территории, очень удобной для засад. Вся область Бабора, простирающаяся на запад от уэда эль-Кебир до окрестностей города Бужи, известна вообще под именем Малой Кабилии: это гористая и лесистая страна, одна из богатейших местностей Алжирии по красоте пейзажей, но довольно трудно доступная для всяких других путешественников, кроме пешеходов. В Малой Кабилии не существует даже колесной дороги к Джиджелли, приморской пристани этой живописной области побережья.

Джиджелли, который носит еще едва измененное древнее ливийское имя Игильгили, переданное надписями, ведет свое начало с первых времен истории. Усыпальницы, высеченные на скале вдоль берега, обязаны своим происхождением финикийским поселенцам, как доказывает совершенное их сходство со склепами некрополей в Сирии. Процветавший в римскую эпоху, Джиджелли продолжал быть важным торговым центром при византийцах и при арабах; затем, попав во власть христианских купцов, он долго был самой оживленной факторией на этом берегу. Уже сицилийские норманны овладели им в двенадцатом веке; после них пришли пизанцы, потом генуэзцы, которых выжил, в 1514 году, знаменитый Барбаросса. С того времени до завоевания Алжирии французами Джиджелли оставался во власти турок, ибо две экспедиции, одна под начальством Санта-Круца в 1611 году, другая под предводительством герцога Бофора в 1664 г., не привели ни к чему, кроме разрушения нескольких кабильских лачуг и кратковременного изгнания магометанского гарнизона; но торговля Джиджелли пришла в совершенный упадок, и самый город снова приобрел некоторое значение, в начале этого столетия, только как гнездо корсаров. Джиджелли был уже бедным местечком, когда французы заняли его в 1839 году, и оставленный там многочисленный гарнизон оставался запертым и отрезанным от оккупационной армии до 1852 года, эпохи, когда окрестныя племена были покорены и восстановилось беспрепятственное сообщение с Сефитом и Константиной через горы Бабор. Французские колонисты стали селиться в соседстве Джиджелли только после восстания 1871 года, когда земли некоторых возмутившихся племен были отобраны в казну.

Древний Игильгили стоял на побережье южнее нынешнего города; арабский город, напротив, занимал узкий скалистый полуостров, соединенный с твердою землею песчаным мысом; турецкия укрепления еще существуют, заключая казармы и груды развалин, остатки домов, разрушенных землетрясением 1856 года. Французский город, с прямыми улицами, обсаженными платанами, был построен на юге от полуострова, в равнине, расстилающейся у подошвы холмов; окружающая его каменная ограда с бастионами оканчивается на юго-восточной стороне фортом Дюкен, построенным на высоком каменистом мысе. Джиджелли—один из самых здоровых городов алжирского берега, благодаря отсутствию утренних туманов, окутывающих Алжир и другие города побережья; этой привилегией он обязан, без сомнения, свободному движению морских ветров, которые, вместо того, чтобы ударяться о холмы Джиджелли, отлагая свои пары, проникают далеко вглубь материка через долину уэда Джинден. Джиджелли окружен прекрасными садами, которые возделываются иностранными колонистами, испанцами и мальтийцами, и в соседстве, на дороге в Константину, следуют одна за другой две богатые деревни нового основания, Дюкен и Страсбург, или Джинден. Эти маленькие центры колонизации, и еще более кабильские поселения в соседних горах, питают торговлю Джиджелли, доставляя лесные продукты, шерсть, кожи и зерновые хлеба. Порт, уже хорошо огражденный от западных ветров, очень легко мог бы быть защищен от бурь и волн с северной стороны: ряд подводных камней, в роде того, какой расположен перед рейдом Триполи, тянется, начиная от утесов полуострова, на расстоянии около версты до глубины 20 метров, так что самые большие суда могли бы находить безопасное пристанище в той части рейда, которая защищена этим естественным жете; остается только запереть каменной кладкой бреши и обвести жете набережными, но эта работа, уже начатая, не может иметь важного значения, пока не будут окончены постройкой дороги из Джиджелли к внутренним городам. На острове, близ восточной оконечности гряды подводных скал, поставлен маяк. Движение судоходства в порте Джиджелли в 1883 году: 454 судна, общая вместимость 178.372 тонны.

Главные «полноправныя» общины долин Сафсафа, уэда эль-Кебир и соседнего прибрежья:

Константина (1896 г.)—47.770 ж.; Филиппвиль (1896 г.)—19.515 ж.; Конде-Смеду—12.000 ж.; Бизо—7.000 ж.; Эль-Хруб—7.000 ж.; Мила—7.000 ж; Руффаш—7.000 ж.; Узд-Атмениа—5.000 ж.; Робервиль—5.000 ж.; Джиджелли—5.000 ж.; Гамма—4.000 ж.; Сент-Арно—4.000 ж.; Эль-Гарруш—3.000 ж.; Улад-Рамун—3.000 ж.; Гастонвиль—3.000 ж.; Дюкен—3.000 ж.; Эль-Кантур—3.000 ж.; Сиди-Меруан—3.000 ж.; Сен-Шарль—2.000 ж.; Аин-Смара—2.000 ж.; Колло—2.000 жит.

Город Сетиф, лежащий на высоте около 1.100 метров, на длинном холмистом плато, отделяющем береговые горы от массива Годна и Джебель-Ауреса, принадлежит к бассейну уэда Сахель, реки, образующей на юге и востоке циркумваллационный вал Большой Кабилии; Бу-Селлам и другие притоки уэда Мельх, который по длине течения может считаться главною ветвью уэда Сахель, берут начало в окрестностях Сетифа, в красноземе плоскогорья. Ситифида (Sitifis) была римскою колонией и, благодаря своему центральному положению, в пункте схождения многих дорог, она сделалась, в четвертом столетии, столицей одной из Мавританий. Когда французы прибыли в край, ограда и внутреннее укрепление были в довольно хорошем состоянии, так что пришельцы могли окопаться там, не опасаясь нападений со стороны туземцев. В течение десяти лет, с 1837 до 1847 г., Сетиф был только военный пост, затем небольшая гражданская колония поселилась рядом с казармами, и город стал быстро расти и развиваться, благодаря здоровому климату и плодородию почвы, по крайней мере в ложбинах, получающих достаточную долю влажности. Сетиф приобрел важное значение преимущественно как рынок для сельско-хозяйственных произведений, а в соседстве его выросло несколько цветущих деревень. Прежде в этих необозримых пустынях, где теперь несколько, шпалер зелени возвещают присутствие европейских групп населения, существовало только одно дерево, боярышник, прозванное солдатами «Сетифским тряпичником», по причине бесчисленного множества лоскутков, которыми его обвешивали, в виде приношений, туземные пилигримы. Некоторые из деревень плоскогорья обязаны своим происхождением одной женевской колонизационной компании, которая получила от французского правительства слишком 20.000 гектаров отборных земель. Это общество теперь уже само не ведет хозяйства, как оно пробовало делать это в начале, но сдает земли в пользование европейцам или туземцам за арендную плату или известную долю урожая; оно заменяет собою казну, в качестве крупного землевладельца. Положение дел женевского общества колонизации в Сетифе к 31 декабря 1884 года представлялось в следующем виде: общая площадь земель 15.677 гектаров; из этого числа 14.576 гектар. в культуре и 1.101 гектар. в залежи; ценность имения: 5.500.000 франк.; доход в 1884 г.: 439.617 франк.: население: 2.982 туземца и 265 европейцев.

После Сетифа, самая многолюдная община этого округа—Аин-Абесса, лежащая на скатах массива Магрис, между двух горных дорог, которые ставят Сетиф в прямое сообщение с портом Бужи, одна—через Такитунт, Керрату и ущелья Табабора, в Шабет-эль-Акра, другая—через Аин-Руа и уэд Гергур. Обе эти дороги, замечательные как памятники инженерного искусства, представляют при спуске с плоскогорий на прибрежье пейзажи грандиозной красоты. Еще неизвестно. какому направлению будет отдано предпочтение для постройки железного пути, который будет вывозить продукты страны, избавляя грузы от необходимости делать длинный крюк на Алжир или Константину. Долина Агриуна, по которой, вероятно, пройдет этот новый путь, составляет естественную границу между западной Кабилией, населенной цивилизованными берберами, которые обитают в домах относительно чистых, и дикими восточными местностями, где живут кабилы в крайней бедности, помещаясь в грязных берлогах, крытых соломой и вымазанных коровьим калом; да и эта орнаментация применяется скупо и только внутри жилища. Агриунское ущелье есть в то же время и глоссологическая граница: к востоку от него говорят арабским, к западу—берберским языком. Тамошния горы изобилуют залежами железа, меди, свинца, которые разрабатываются кабилами племени бени-слиман; во многих долинах встречаются горячие ключи.

Бордж Бу-Арреридж, город новейшей формации, возведенный в муниципальную общину только в 1870 г. и вновь отстроенный после восстания 1871 года,—тоже цветущий земледельческий центр и, без всякого сомнения, сделается современем одним из значительных городов Алжирии, благодаря плодородию Меджанской равнины, которой он занимает восточную оконечность, на высоте 915 метров, близ водораздела между притоками уэда Сахель и притоками Ходны. Кроме того, Бу-Арреридж имеет за собою еще ту выгоду, что он находится на середине железной дороги, соединяющей Алжир с Константиной: это будет главная станция для скрещивающихся поездов. В 12 километрах к западу, между станциями Эль-Ашир и Мансура, рельсовый путь переходит через горный порог по самой длинной подземной галлерее, какая в настоящее время существует в Африке: это так называемый «Пальмовый туннель», имеющий 3.000 метров протяжения от одних ворот до других. До общего умиротворения Алжирии позиция борджа Бу-Арреридж представляла капитальную стратегическую важность. Недалеко оттуда открываются «Железные ворота», дефилеи горной цепи Бибан, через которые плоскогорья сообщаются с долиной Сахеля: там находится ключ ко всем территориям, лежащим на юге Большой Кабилии. Оттого крепкие замки этой страны заботливо охранялись племенами. Во время прибытия французов все признавали верховную ленную власть могущественного рода Улад-Мокран и платили ему дань; взимаемые главным шейхом налоги, простиравшиеся, по исчислению Каретта, до 700.000 франков в год, помещались в торговлю всей Кабилии и приносили ему большие проценты. Оттого-то улад-мокраны, желая сохранить за собою свой liste civile и свое высокое положение, и поспешили признать французскую власть; они подали сигнал к восстанию только в 1871 году, когда узнали, что грозит опасность их привилегиям.

В 25 километрах по прямой линии к северо-западу от Бу-Аррериджа, на одной скале цепи Бибан стоит, на высоте 1.200 метров, главная крепость страны, носящая имя Калаа (Гала или Гела), то-есть «Замок» по преимуществу: это один из редких кабильских городов, окруженных сплошною стеною. Цитадель богатого племени бени-аббес, Калаа служила также местом убежища для всех, искавших спасения от гнева деев и их вассалов. Когда герцог Бофор вынужден был покинуть Джиджелли, одна из оставленных им пушек была перевезена в Калаа, где она была взята обратно французами два века спустя, в 1871 году. Акрополь всей страны, главный рынок для торговли оливковым маслом, производимым Кабилией, Калаа служила складочным местом окрестным племенам для сокровищ и для зерновых хлебов: благодаря чистоте воздуха, пшеница сохранялась долгие годы в корзинах, сплетенных из альфы. Пользуясь полною безопасностью, жители Калаа и окрестностей могли спокойно предаваться промышленной деятельности; они ткали бурнусы высокой цены, от 30 до 35 франков за штуку, которые находили сбыт во всей Алжирии. Промысел этот сохранился до сих пор, несмотря на иностранную конкурренцию: женщины, обрабатывающие шерсть, и мужчины,, сшивающие материю, никогда не принимаются за работу, не вымыв предварительно рук мылом. Этою роскошью чистоты и опрятности бени-аббесы выгодно отличаются от большинства других кабилов; у них в каждой деревне существуют мыловаренные заводы. К востоку от Калаа, другой укрепленный городок, Замура или Земмура, «Масличная роща», подпал под власть турок, которые держали там гарнизон, чтобы защищать свои сообщения между плоскогорьем и портом Бужи. Население этого города и теперь еще состоит в большей части из кулугли.

В западной части бассейна уэда Сахель, Омаль, древняя Авзия (Auzia) римлян, занимает такую же стратегическую позицию, как в восточной части города Сетиф и Бу-Арреридж: стоявший там турецкий гарнизон наблюдал за дорогами, направляющимися от уэда Сахель к Шелифу через равнины племен ариб и бени-слиман, и командовал верхним бассейном территории Иссер. Французы водворились там только в 1846 году, но они сразу оценили стратегическую важность этого пункта, и груда развалин, называвшаяся Сур-эг-Гозлан, или «Оплот Газелей», скоро сделалась, под именем Омаля (Aumale), одною из самых твердых опорных точек военной оккупации во внутренней Алжирии. Город лежит на высоте 850 метров, в цирке гор, где берет начало эль-Акаль, один из притоков уэда Сахель, и с юго-западной стороны над ним господствуют высокие хребты джебеля Дира, сочные травы которого питают столько стад, что арабы, как некогда евреи Ханаана, говорят о «молочных ручьях», текущих с этих гор. Омаль—один из важнейших рынков Телля для обмена зерновых хлебов береговой области на произведения плоских возвышенностей—шерсть, кожи, циновки и корзины из альфы, финики, живой скот. Но, помимо этой меновой торговли, Омаль, оставленный в стороне от сети железных дорог,—город мало оживленный; он состоит всего только из одной длинной улицы, прерываемой по середине общественным садом; там нашли большое число фрагментов, изваяний и надписей, остатков римской Авзии. В окрестностях рассеяно несколько колонистских поселений; самые многолюдные из них—Бир-Рабалу, на северо-западе, в равнине Ариб, и Аин-Бессем, на северо-востоке, на дороге в Буиру.

Бордж Буира, или «крепость Малого Колодца», перестал быть военным пунктом; по крайней мере, форт, стоящий на холме, между городом и станцией железной дороги, теперь не занят войском; легкость сообщений, на боковой дороге, огибающей массив Большой Кабилии, и создание значительного центра колонизации позволили вывести гарнизон. Ниже, в долине Сахеля, крепостца Бени-Мансур еще занята военным отрядом. В этом месте от главной железнодорожной линии из Алжира в Константину отделяется ветвь к городу Бужи; тут же по близости живут различные племена, еще недавно повиновавшиеся могущественной и грозной фамилии Улад-Мокран; кроме того, необходимо наблюдать за дорогою, поднимающейся на север к кедрам Талараны и к перевалу Тирурда, и проникающей в высокий массив Большой Кабилии. На востоке, по другую сторону долины, следуют одно за другим местечки трудолюбивых бени-аббесов и поселения мирных бени-айделей, пользующихся доброю славою за редкую заботливость, которую они прилагают к содержанию в порядке своих жилищ и мечетей. Далее идут земли племени бени-хиар, затем земли санхеджей, которые носят славное имя древнего союза берберских племен.

Новые поселения, основанные французскими колонистами, следуют одно за другим в довольно большом числе в нижней долине Сахеля, и некоторые из них очень живописны, с их белыми домами и красными крышами, выглядывающими сквозь листву больших деревьев. Между этими деревнями, из которых каждая имеет запасной водоем, фонтаны и широкия аллеи или бульвары, самая значительная—Акбу, оффициально называемая Мецом. Эта группа жилищ, военный и административный центр почти стотысячного населения, лежит на высоком хребте, к западу от долины Сахеля, называемого также уэдом Акбу, и при выходе дороги, пока еще не проезжей, которая спускается из Большой Кабилии через горный проход Шеллата. Римские развалины встречаются во всех частях долины, а на половине дороги из Акбу в Бужи, между Сиди-Аиш и Эль-Ксар (Биче), они сплошь покрывают почву: отрывки стен, надгробные камни, остатки мощеных плитой дорог, подземных галлерей, зданий; тут стоял в древности Tubusuctus. До сих пор этот могущественный римский город, лежащий в развалинах, еще не имеет себе преемника в виде французского городского поселения: внутри его иззубренных временем стен, среди масличных рощ, приютились только небольшие деревни Таурирт-Игиль, Аит-Гана, Тимери и Тиклат. Из новых местечек, основанных в нижней долине, самое многолюдное—Реюньон, главный пункт обширной общины Фенайя, состоящей частию из земель, конфискованных в 1871 году, после восстания. Самая богатая часть страны—земельная собственность кабильского племени бени-бумессауд.

Бужи (Bugie), Saldae римлян,—город, пришедший в упадок, хотя с половины текущего столетия он опять в большей части заселился. Дважды он был даже столицей государства: в первый раз во время нашествия вандалов, до взятия Карфагена, во второй—под владычеством племени бени-гаммад, в конце одиннадцатого и в начале двенадцатого века; по свидетельству Мармоля, в стенах его в ту эпоху насчитывалось не менее двадцати тысяч домов; он был тогда маленькой «Меккой», благодаря своим мечетям и школам, и с того времени один из его фонтанов получил название колодца «Земзем». Даже когда он не был политическим центром, Беджайа или Бужи, названный так по имени одного племени соседних гор, имел важное торговое значение, благодаря выгодам своего порта, который считается одною из самых безопасных гаваней алжирского берега. В этом месте гора Лалла Бурайа, или «госпожа Гурайя», имеющая слишком 700 метров высоты, выдвинулась в море мысом, по направлению от запада к востоку, так что бухта, которую она ограничивает, совершенно защищена от западных, северо-западных и северных ветров, столь опасных в этих водах. С одиннадцатого столетия итальянские мореходы стали вести меновую торговлю с Беджайей, и в течение трех следующих веков республики Пиза, Генуя, Амальфи, каталонцы, марсельцы оспаривали друг у друга первое место в торговле этого порта, который снабжал их хлебом, оливковым маслом, лучшими винными ягодами, сладкими рожками, шерстию, кожами, медом и воском, уже отлитым в свечи, по-французски «bougies», названные так по имени этого кабильского города, который принял своим гербом пчелиный улей. Точно также от старинного имени этого города некоторые сорты кожи стали называть «basane» (баранья кожа, употребляемая для переплета книг). Сношения Бужи с Европой сделались так часты, что в начале XIV ст. этот город стал под покровительство королей аррагонских. чтобы успешнее воевать с другими городами побережья: в ту эпоху тамошние кабилы, без сомнения, не были более ревностными мусульманами, чем ныне, хотя миссионер Раймонд Лулле погиб там, побитый камнями в 1314 году. Но за периодом мирных торговых сношений следовал период морского разбойничества; Бужи сделался гнездом страшных корсаров, что побудило испанцев, по завоевании Орана, атаковать этот разбойничий притон. Педро Наварский без труда овладел им, в 1509 году, и с того времени впродолжении сорока-четырех лет знамя Кастилии развевалось на бужийских фортах: никакой другой город восточной Алжирии не оставался так долго во власти европейской державы. Снова взятый турками в 1555 году, Бужи был уже город без торговли, окруженный враждебными кабильскими племенами. До французской оккупации, в 1833 году, он оставался как бы в осадном положении, затем почти совсем опустел; в 1869 году в нем насчитывалось только 330 жителей. Кабилы держали его запертым, и только в 1847 году гарнизон в первый раз сделал мирную прогулку вне городских стен.

В настоящее время Бужи занимает гораздо меньшую площадь, чем какую занимал в эпоху своего цветущего состояния: городская ограда значительно съузилась, и многие внешние кварталы, обремененные военными повинностями, были покинуты жителями; даже внутри круга валов одна часть города была присвоена инженерным ведомством. Сарацинская арка, называемая Баб-эль-Бахар («Морские Ворота») и составлявшая часть древних стен, есть самый любопытный остаток средневековой Беджайи и, вместе с общественным садом и амфитеатром домов и апельсинных рощ, образует очень живописное целое. Обширные пустыри тянутся еще в соседстве моря, но теперь население, вероятно, возрастет с проведением железной дороги из Алжира через Бени-Мансур, которая оканчивается на юг от города, близ устья уэда Сахель, называемого также уэдом Суммам в нижнем его течении; кроме того, скоро должен быть построен другой рельсовый путь, направляющийся к Сетифу через горы Бабор и Бибан. Правильное пароходное сообщение соединяет ныне столицу Кабилий с Марселью. Бужи лежит у естественного выхода обширного бассейна, простирающагося от Сетифа до Омаля, и хотя он находится на внешней покатости гор Большой Кабилии, население его пользуется до известной степени выгодами торговли этой страны. Но для того, чтобы Бужи мог выполнять роль, которая должна выпасть ему со временем в общей экономии Алжирии, необходимо, чтобы порт его был снабжен набережными, амбаркадерама и молом, который прикрывал бы его от северо-восточных ветров. В настоящем своем виде порт этот почти всем обязан исключительно природе; во времена турецкого господства галеры перед наступлением осеннего равноденствия покидали опасные воды Алжира, чтобы идти на зимния квартиры в Бужийский рейд.

Движение судоходства в порте Бужи в 1891 г.: в приходе 588 судов, общей вместимостью—280.760 тонн.

Соседняя бухта Сиди-Яя, совершенно защищенная от северных ветров мысом Буак, предуказана как будущий военный порт, и уже неоднократно было предпринимаемо изучение этой гавани. Пытаясь пробить подземную галлерею к западу от города на горе Тудже, чтобы перехватить ключевые воды, инженеры убедились, что римляне уже предупредили их: инженеры нашли старый туннель, длиной в 438 метров; как показывает одна древняя надпись, эта подземная галлерея была вырыта в царствование Антонина Пия. Туджинский водопровод имеет 21 километр длины.

Главные полноправные общины в бассейне Сахеля, включая Бу-Арреридж (бассейн Ходны): Сетиф—12.000 жит., Бужи—12.380 жит., Бир Рабалу—6.000 жит., Омаль—6.000 жит., Аин-Абесса—4.000 жит., бордж-Бу-Арреридж—3.000 жит.

Точно отграниченная область Джурджуры, или Адрара («Гора» по преимуществу), которую окружают полукругом две реки, уэд Сахель и уэд Иссер, вообще обозначается именем «Большой Кабилии», в отличие от «Малой Кабилии», под которою понимают гористую область, занимаемую цепями Бибан и Бабор. Сравнительная высота окружающих их гор—единственная причина, заставившая установить это различие между двумя странами: по протяжению, «Малая» Кабилия не уступает «Большой». Что касается наименования «Кебаил», или «кабилы», то оно не имеет никакого этнического значения: это арабское слово кабила, которое значит просто «племя» или «колено», и которое в разных странах прилагается к населениям различных рас: так, в Аравии оно означает арабов, а в равнинах, лежащих к востоку от Абиссинии, его носят афары или данакилы. В Мавритании мусульманские завоеватели употребляли его для обозначения всех не-арабских народцев, которых находили в завоеванной территории, и которых оттесняли в горы: мало-по-малу, под влиянием расовой ненависти, этот термин получил презрительное значение; алжирские арабы чаще обозначают свои собственные племена другим словом, арш, имеющим тот же смысл. Принадлежа по языку к большой берберской семье и происходя преимущественно от древнего союза племен санхеджа, джурджурские кабилы сами себя называют «имазиген» или «амзиг», то-есть «вольные люди». По мнению Сабатье, имя это, тожественное с именем «максии», употребляемым Геродотом, имеет другой смысл: под ним следует понимать просто «земледельцев».

Без сомнения, огромное большинство кабилов, каково бы ни было их происхождение, имеют право на этот эпитет «вольных», так как они убегали в горы, чтобы сохранить свою независимость, и во все времена оказывали сопротивление иноземным захватчикам: римлянам, вандалам, византийцам, арабам или французам. Арабы называли эту страну Блед-эль-Адуа, т.е. «Вражьей Землей». Со всех сторон, племена, теснимые завоевателями римскими, вандальскими или арабскими, искали убежища в этих высоких долинах и даже на вершине гор. Повидимому, Кабилия, ныне самая многолюдная область Северной Африки, была мало населена в первые времена исторического периода; каждый новый поток завоевателей давал ей новый контингент беглецов, которые упорным трудом над обработкою почвы успели приобрести себе право на место рядом с первыми поселенцами. Неудивительно, поэтому, что население Джурджуры и её долин представляет такое разнообразие типов: от чернокожого до европейца, все разновидности человеческого рода имеют там своих представителей. В Кабилии встречаются негры, или, по крайней мере, помесь негров: таковы абиды, или «служители», в Богни, в юго-западной области страны. Затем, есть кабилы, якобы, европейского происхождения, как, например, племя аит-бу-юссеф, живущее на северной покатости главной цепи, к югу от укрепления, называемого Национальным Фортом (Fort National); впрочем, это, может-быть, потомки иудействующих берберов, которые были очень многочисленны в Мавритании до мусульманским нашествий. Известно также, что, по общераспространенному у кабилов мнению, один народец на верхнем Себау, называемый аит-фраусен, считается, вероятно, по причине сходства имен, соплеменником французов. Говорят, в Кабилии имеются также и германцы, «аит-иджерменен», которые живут на северо-востоке страны, между Буджи и Азеффуном. Действительно, между этими аит-иджерменами встречается очень много индивидуумов белокурых или рыжих, чертами лица, будто бы, похожих на немцев. На основании сходства имен, можно бы, пожалуй, искать германцев также у горцев Джермуны, которые охотятся на кабанов и барсов в соседних с мысом Аокас лесах.

Но как ни разнообразно происхождение жителей Джурджуры, можно сказать, что, взятые в массе, они представляют древнее берберское население, и, вероятно, между ними-то и следует искать наиболее чистых потомков первоначальных мавританцев, тех потомков, которые всегда лучше сохраняли нравы и предания расы, некогда распространенной по всей Северной Африке. По одной из их легенд, они «родились из земли». Гигант, пришедший из тех стран, где восходит солнце, принес на своих широких плечах скалы и горы Джурджуры; дойдя до местности за уэдом Сахель, он опустился на землю от усталости, и громадная ноша задушила его: брожение этого великана, раздавленного под тяжестью гор Кабилии, и породило на свет племена страны. Впрочем, существуют также легенды о населении, предшествовавшем нынешним кабилам, которое называют «джугала», именем, применяемым, кроме того, к римлянам и к «язычникам»; этому древнейшему населению приписываются остатки старинных построек и камни странной формы, представляющие людей или животных. Во многих местах находят круглые ямы, наполненные мусором, которые, повидимому, служили жилищами. Кровли, образующие свод над ямой, были подперты центральным столбом. С этими древнейшими постройками Кабилии связана легенда, совершенно подобная той, которую рассказывают на Алтае про таинственную чудь: говорят, когда обитатель такого полуподземного жилища тяжко заболевал и чувствовал приближение смерти, он подпиливал столб, затем, в последний момент, собирал остаток сил и, оттолкнув столб, погребал сам себя под обломками крыши.

Народонаселение Большой Кабилии весьма значительно. По переписи 1881 года, пространство около 5.500 квадр. километров, заключающееся в обширном полукруге, образуемом уэдами Иссер и Сахель, было обитаемо 467.000 чел. Народонаселение Кабилии, без Палестро и Бени-Мансур: Большая Кабилия: округ Тизи-Узу, с общинами Бужи, Акбу и Фенайя: 417.012 жит. на 525.008 гектаров. Малая Кабилия: округ Бужи, без общин Бужи, Акбу и Фенайя: 200.615 жит. на 484.562 гектарах.

Так как нормальный прирост у джурджурских кабилов составляет, в среднем, по крайней мере, пять тысяч каждый год, от избытка рождений над смертностью, то общее число жителей в этой области можно считать в полмиллиона, что составит 90 человек на квадр. километр. Если бы плотность населения была такая же и в остальной Алжирии, между берегом моря и опушкой пустыни, то там насчитывалось бы 40 миллионов жителей, то-есть не меньше, чем во Франции. До французской оккупации беспрестанные войны между племенами, даже между отдельными деревнями, поглощали все излишки населения: по самому ничтожному поводу, иногда просто потому, что наскучил мир, возгоралась вооруженная вражда между соседними народцами. Два племени аит-уагеннун и аит-дженнад, к северу от Себау, обменивались ружьями при заключении мира и требовали их обратно, когда хотели объявить друг другу войну: эти два символических ружья носили название мезраг, то-есть «копье», в память о временах, предшествовавших введению огнестрельного оружия. Кабилы, разделенные на сто слишком племен, на тысячу слишком второстепенных кланов, делятся также на софы, или политические партии, которые беспрестанно группируются, распадаются, вновь соединяются, соответственно столкновению интересов и страстей. Туземцы говорили, что им уже на-роду написано постоянно воевать между собой: проклятие Лаллы-Хедиджи осудило их на вечные раздоры. Союзы, устраивавшиеся между разными деревнями против общего врага, были непродолжительны: по миновании опасности, лига распадалась, и каждая группа снова получала свою автономию. Однако, кабилам небезъизвестно, какие узы родства связывают племена одно с другим, и имена, общие всей кабиле кланов, напоминают общность происхождения. Название «аит», употребляемое ими для выражения связи конфедерации, указывает солидарную группировку, а не происхождение, как арабское слово «улад» («улед» в единственном числе), присвоенное племенам семитического происхождения, и заимствованное слово «бени», применяемое к двум расам, но преимущественно к кабилам.

Главная группировка племен—это «зуауа» (игауауен), имя которой часто было употребляемо в обширном смысле, обнимающем всех кабилов; еще недавно в Тунисе слово «зуауа» применялось ко всем горцам-берберам, а в первое время французской оккупации, то же общее наименование давали—под формой «зуавы»—отрядам туземных солдат, которые набирались преимущественно между кабильскими горцами. Зуауа, в числе 150.000 человек, занимают на северной покатости Джурджуры почти весь бассейн верхнего Себау, почти до места слияния его с уэдом Аисси. К этой группе зуауа принадлежит, между прочим, племенной союз аит-яхиа, одна из деревень которого, Куку (Куко), основанная на месте римского поселения, считалась некогда чем-то в роде столицы для всей кабильской земли, хотя число её жителей не превышало 1.600; в шестнадцатом столетии Мармоль обозначал именем Куко все населения Джурджуры, и оливковое масло «cocue» было хорошо известно в Марсели и во всем Провансе. Аит-фраусены, эти, якобы, французы, которые, впрочем, оказывали энергическое сопротивление французскому нашествию в 1857 году,—тоже «зуауа», и на их территории тоже есть местечко, которому присвоивалось первенство над всеми другими поселениями: это Джема эс-Сахридж, или «Собрание бассейнов», названное так от римских резервуаров, которые свидетельствуют о пребывании там древних завоевателей Мавритании, или, по крайней мере, о влиянии их цивилизации на туземные искусства. Племена, отличающиеся наибольшим разнообразием своих промышленных произведений, именно те, которые живут на западе от уэда Аисси, принадлежат к той же кабильской группе, и некоторые из них, составляющие племенной союз аит-батрун, или «Сыны Камня» называют себя «Сердцем народа зуауа». Наконец, Каретт причисляет к зуавам также храбрых рит-иратенов, которые населяют «гору Победы»,—ныне «Национальный Форт» (Fort National), и у которых все угнетенные жители низменности находили наиболее безопасное убежище: одна из их деревень, Ишерайуен, была срыта французами, которые построили на месте её главную крепость Большой Кабилии. По преданию, сообщаемому Кареттом, аит-иратены или ратены не коренные жители края, а переселенцы, пришедшие из сахарского оазиса Рат.