Около юго-западного угла гористой области, в верхнем бассейне уэда Бу-Гдура, живут кабильские населения, которым приписывают особое происхождение, и самое имя которых возбуждает внимание историков. Это гештула, или игешдулы (игешдулен), которых обыкновенно отожествляют с гетулами древних писателей. Гештулы заметно отличаются от других жителей Джурджуры, что оправдывает гипотезу относительно их особенного происхождения. Они вообще малорослы и худощавы, с круглой, «как шар», головой. Менее ловкие в ручных работах, чем зуавы, они уступают им также в искусстве земледелия, и большинство их занимаются скотоводством, да и то скот у них не собственный: они не более, как пастухи на службе у хозяев из зуавских деревень. В то время, как у других «кабилов» собственность всегда личная, пастбища в большей части территории гештулов находятся в общем нераздельном владении. Наконец, и дома у них строятся не так, как у их соседей: они гораздо ниже и крыты не черепицей, а террасой из битой глины, положенной на перекладинах из масличного дерева. Рядом с гештулами, в бассейне Бу-Гдура, живет племя негритянского происхождения, абиды, потомки отпущенных на волю рабов. Далее на севере обитают магакты, некогда очень могущественное племя.

Западные горы Кабилии населены флиссаум-эль-лиль, или «ночные флиссаны», называемые также «лесными». Как ближайшие к нижним долинам Митиджи, эти горцы всего чаще воевали с иноземными завоевателями равнины: уже их предки, Issaflenses, должны были вести борьбу с римлянами, да и сами они, с первых же времен французской оккупации, часто имели столкновения с солдатами аванпостов. Другие флиссаны, «приморские», были отделены от главной массы нации различными чуждыми им племенами, гисерами, аит-уагеннунами и другими. Приморские флиссаны некогда славились во всей Кабилии как искусные оружейники: они фабриковали сабли, которыми было вооружено большинство туземцев, и которые носили то же название «флисса». Эти палаши, подражание римским мечам, имеют деревянную или медную рукоятку, которая представляет, довольно аляповато, голову рыси, фигурирующую на оружии легионеров.

Между другими группами кабильских племен самые значительные:—группа зарфауа, в Азеффунском округе; группа бу-дауд, на северо-восточной оконечности горного массива; группа аит-гобри, к востоку от зуавов. На внешней покатости Джурджуры тоже организовались союзы могущественных племен, таковы: аит-угли, между городами Акбу и Бужи; иллуда-асаммер, или «солнечные» иллуда, называемые так в отличие от иллуда-ималу, т.е. «темных», живущих на северном скате высокой Джурджуры; аит-мликеш, переселившиеся, как говорят, с холмов из окрестностей Алжира; бени-мансур, племена марабутского происхождения, населяющие несколько деревень на юге от уэда Сахель. Наконец, в нижней долине Себау, до слияния этой реки с уэдом Аисси, рассеяны деревни амарауа, населения, которое не сплотилось в одно целое, подобно другим кабильским племенам. Оно состоит из самых разнородных элементов: горцев, вынужденных покинуть свою деревню по случаю грозившей кары за совершенные проступки или по причине политических раздоров; арабов, переселившихся из равнины; турок и кулугли, пришедших с гарнизонами борджей, расположенных по окружности гор. Долгое время амарауа составляли «махзен», то-есть военное племя, постоянно ведущее борьбу со своими соседями и всегда готовое на бой и грабеж по первому приказу турецких военачальников. Тем не менее, продолжительное пребывание в крае, культура почвы и брачные союзы постепенно преобразовали амаравов в настоящих кабилов: по уходе турок, племя махзен, теперь живущее в мире с горцами, осталось в отведенной ему территории.

Различию происхождения соответствует различие типов в совокупности этих населений Большой Кабилии. Однако, преобладающими являются два типа: один, повидимому, принадлежащий первоначальным жителям страны, отличается округлостью лица, выдающимися скулами, остроконечной формой нижней челюсти. Отличительные признаки другого типа: лицо овальное, короткое, плоское, с довольно широкими скулами, с маленькими, блестящими глазками; нос вдавлен при основания и у иных вздернут; зубы не так красивы, как у арабов, и средние резцы в верхней челюсти у многих превосходят соседние зубы шириной и выступом. Вообще, кабилы роста среднего, мускулисты, сильны и ловки; однако, сифилитическое заражение—впрочем, менее тяжкое у них, чем у европейцев—испортило кровь большинства туземцев: есть деревни, где поголовно все жители одержимы дурною болезнью.

Различаясь типом, кабилы Джурджуры и горных цепей, продолжающих ее на восток, составляют один народ по языку. Все они говорят берберским наречием, зуауйя, в котором, впрочем, очень много—может-быть, не менее трети—арабских слов. Вообще слов, выражающих умственные или нравственные способности и качества человека, не существует в кабильских диалектах, и все такия слова заимствованы из арабского языка; то же самое нужно сказать о терминах, относящихся к религии, правоведению, наукам и искусствам, животным, растениям и всякого рода предметам, введенным в край со времени арабского завоевания; теперь в говор кабилов подобным же образом входят французские слова. Нет ничего удивительного, что арабский язык постепенно проник в берберскую речь. Во-первых, это был язык властителей страны и вместе с тем язык религиозных наставников; стихи Корана, как и приказы сюзеренов, были на арабском языке; по-арабски же были написаны сочинения, которые читались немногими образованными, так как берберский идиом не имеет письменности, у него нет никакой литературы, кроме богословских диссертаций, хранимых в монастыре, и песен, воспроизведенных арабскими буквами, да при том отличающихся от обыкновенной речи гораздо более значительным числом семитических выражений. Большую силу дает арабскому диалекту, в этой борьбе языков, также и то обстоятельство, что кабил должен спускаться в равнину для обмена своих произведений на нужные ему предметы потребления, тогда как арабу нет ни малейшей надобности идти к кабилу в его горы: мало-по-малу последний выучивается говорит по-арабски так же хорошо, как по-берберски, и на границе двух языков кончает тем, что забывает родной язык, который ему менее полезен. Однако, в виду значительного возрастания кабильского населения, его прогресса и усиливающагося национального самосознания, можно надеяться, что современем язык предков снова войдет в честь.

Главное различие между арабом и кабилом то, что первому нравится особенно пастушеская, кочевая жизнь, тогда как берберский горец живет возле своего поля. Кабильский поселянин любит землю с такой же страстью, как французский крестьянин, и земля вполне вознаграждает его за эту любовь; некогда дикия кручи, покрытые камнем или заросшие мелким кустарником, теперь засажены маслинами и засеяны питательными растениями. «Что сталось бы со мной—восклицает земля в одной кабильской легенде—если бы люди покинули меня? Не вернулась ли бы я в первобытное состояние и не сделалась ли бы снова логовищем диких зверей?». Чтобы сделать гору плодородною, кабилы приносят растительную землю со дна долин и смешивают ее с растертыми кусками камня; случалось видеть, как косари велели привязывать себя к выступу скалы, чтобы сорвать листья ясеня или срезать траву, растущую на уединенной террасе, между вертикальною скалою и пропастью. Раздробленность земельной собственности доходит дотого, что даже деревья поделены: иная маслина принадлежит нескольким хозяевам, из которых каждый владеет одною ветвью и собирает с неё плоды. Оттого земля приобрела непомерно высокую ценность в этом густо населенном крае, где жители оспаривают друг у друга каждую пядь почвы; кладбища все расположены по окраинам дорог, в местах совершенно негодных для культуры—так кабил дорожит каждым клочком земли, удобной для посадки деревьев или посева хлебных растений. В среднем, покупная цена гектара в кабильской территории в сто раз выше, чем в арабской; она достигает нескольких тысяч франков, как ни значительны подобные суммы у людей с такими ограниченными потребностями. Французам, следовательно, нечего и думать селиться, в качестве колонистов, между кабилами; они не могли бы выдержать конкурренции привычных к упорному труду туземных работников, которым не приходится затрачивать капитал на распашку и обработку почвы. Земли, конфискованные в долине Себау после восстания 1871 года, казна принуждена была сдать в аренду тем же кабилам, и эти арендаторы во многих местах уже обратно завоевали заступом часть бывшей своей отчины.

Отличные земледельцы, или точнее садовники, джурджурские кабилы в то же время искусные ремесленники; у них все ремесла одинаково пользуются уважением, даже кузнечное, которое у арабов в таком загоне, что кузнец даже не считается достойным смерти: в бою араб всегда дает пощаду тому, кто просит ее, махая, как бы для удара, молотом по наковальне, но такой человек обрекается на вечное презрение. Вследствие постепенно установившагося разделения труда, различные кабильские племена избрали каждое какой-нибудь специальный промысел, так что на торжках, которые происходят последовательно в каждой деревне, в разные дни недели, можно достать все нужные мануфактурные изделия. Во многих зуавских племенах женщины прилагают все свои старания к фабрикации красивых ваз, особенно таурирутские женщины, из племени бени-иенни, отличаются в этой отрасли промышленности. В других местах выделывают преимущественно грубую глиняную посуду; ткацким промыслом занимаются племена бушаиб и аит-иджер, в восточных горах; у племен иллильтен и иллула, на скатах верхней цепи Джурджуры, главная специальность—резьба на дереве; аит-фраусен—по преимуществу кузнецы, а фенайя, на восточном склоне, научились от одного французского дезертира искусству фабриковать ружья; аит-иенни тоже очень искусны в выделке оружия и прежде снабжали другие племена боевыми припасами; кроме того, у них была еще одна специальность—фабрикация фальшивой монеты, составлявшей в былое время предмет обширной торговли, которою занимались целые банды сбытчиков, развозивших эту монету по всем рынкам Берберии. Лишившись этого промысла, аит-иенни все-таки остались литейщиками и золотых и серебряных дел мастерами: они переделывают испанские дуросы в ожерелья, в кольца, в диадемы, и фиксируют эмаль на металле. Около 1855 г. туземцы из племени аит-уассиф ухитрились смастерить пушку, которая выпалила три или четыре раза в одной из местных войн; во время восстания 1871 года горские племена, спустившиеся с Джурджуры, тоже употребляли самодельную пушку при осаде крепостцы Бени-Мансур. Кабильские рынки, снабжаемые товарами местного производства и привозными из-за границы, имеют очень оживленный характер. Они происходят обыкновенно за селением, вблизи кладбища; в политических обстоятельствах это в то же время и народные собрания, где обсуждаются общественные дела: на этих вечах прежде решался вопрос о войне или мире; теперь же на базарах, происходящих под наблюдением французских агентов, можно заниматься только обменом продуктов.

Большая Кабилия так густо населена, что земледелие не может прокормить всех жителей: производимых в крае пшеницы, винных ягод, маслин, муки из желудей не хватает для местного потребления, и продажа оливкового масла и плодов недостаточна для покупки, в обмен, всего нужного хлеба; поэтому каждый год тысячи мужчин должны покидать родные места, чтобы искать заработков на чужбине. В прежнее время большое число горцев продавали себя, как некогда швейцарцы, в солдаты, чтобы воевать в пользу турок, да и в наши дни между кабилами, особенно среди зуавов, набирается большинство «алжирских стрелков». Аит-иратенцы, поселившиеся в городе Алжире, держат там булочные; бени-абесы делаются банкирами своих земляков в столице и в других городах прибрежья. Но большинство эмигрантов уходят в города, чтобы служить там в качестве чернорабочих или носильщиков; некоторые занимаются коробейничеством, разъезжая с товаром по деревням. Во время больших земледельческих работ кабилы спускаются со своих гор многочисленными партиями, чтобы предложить колонистам свои услуги, в качестве расчищателей нови, жнецов или пахарей. Целые колонии горцев соединяются с арабскими племенами равнины и кончают тем, что сами становятся земледельцами: так возникли многие кабильские поселения в окрестностях Гельмы, Шершеля, Омаля, Орлеансвиля. Теперь, с прекращением постоянных междоусобных войн, быстрый рост населения заставляет кабилов все более и более расширять круг эмиграции; они проникают уже в Тунис, уходят в оазисы и на границы Марокко. Около половины настоящего столетия определяли в 12.000 цифру покинувших родину кабилов; в наши дни, со включением временных эмигрантов, число их простирается до сорока тысяч. Прежде алжирские деи, зная дух солидарности, связывающий всех кабилов, часто успевали взыскивать подати с горных зуавов, задерживая их единоплеменников, пришедших на заработки в Алжир, в качестве заложников, или запрещая вход туда новоприбывшим эмигрантам.

Кабилы, земледельцы по образу жизни, отличаются всеми хорошими качествами крестьянина. Они терпеливы, воздержны, рассчетливы и бережливы. Очень честные, неспособные ни на какой обман, они требуют и от других такой же добросовестности в торговых сношениях; свято исполняя свои долговые обязательства, они всегда аккуратно отдают то, что им одолжили, но хотят, чтобы и в отношении их поступали также, и для того, чтобы вернуть с должника самую ничтожную сумму, не задумаются предпринять длинное путешествие, затеять дорого-стоющий процесс. Чтобы защитить то, что ему кажется справедливым, упрямый кабил готов лезть на стену: как рассказывает Варнье, арабы в укор кабилу говорят, что у него сидит кремень в черепе, на что он отвечает: «а у вас барабан в голове». Очень рассудительный, кабил всегда видит положительную сторону вещей, но умеет также развлекаться от труда смехом, песнями, шутками; вообще он не прочь повеселиться, резко отличаясь в этом отношении от араба, всегда сохраняющего важный вид,—араба, который никогда не поет за плугом, чтобы подбодрить волов. Кабильские земледельцы, как ни велико у них уважение к старым обычаям, все-таки не такие упорные рутинеры, как французские крестьяне; они охотно ввели картофель в своих огородах и теперь принялись культивировать виноград большими полосами на внешних скатах Джурджуры; но, кажется, еще не извлекли большой выгоды от введения каштана, дерева, производящего «французские желуди». Что особенно отличает кабила, так это его безграничная любовь к личной независимости: каждый хочет быть «султаном своей головы»; каждый говорит о своей чести, и арабское слово ниф, которое в собственном смысле значит «нос», но которое символизирует личное достоинство, щепетливость, беспрестанно слышится в разговорах. Тяжко оскорбить честь кабила—это называется «обрезать ему нос». Но далеко нельзя сказать, чтобы кабил полагал свое самолюбие в изяществе костюма. За исключением тех, которые живут в обществе французов и понимают гигиенические выгоды опрятности, все обитатели Джурджуры одеты в лохмотья: они не снимают с плеч своей гандуры до тех пор, пока она не раздерется вся на клочья; точно также с трудом можно распознать первоначальный цвет их шешии (род фески). Что касается домов, где вместе с хозяевами помещаются вьючные мулы, волы, козы и куры, то в них по большей части царствует невообразимая грязь: «кабил ни за что не станет чистить своего жилища, пока не потребуется навоз для удобрения поля под овощами».

Семейный союз у кабилов все еще основан на покупке жены. Девушка продается её родителями за 200 и до 1.000 франк., смотря по рангу и влиятельности продавца, и красоте невесты: «отец проедает свою дочь», по народному выражению, когда он расходует деньги, полученные в приданое. Став господином, в свою очередь, муж может отделаться от своей супруги, отсылая ее к родителям, которые продают ее вторично, возвращая первому супругу покупную цену, всю сполна, или только часть; иногда же муж избавляется от своей жены, перепродавая ее с барышем и без посредства её семьи. Формальность развода самая простая: одного слова, повторенного трижды, достаточно для расторжения брака. Мужчине принадлежит безусловное право командования над женщиной: во многих племенах, муж, приближаясь к супруге, клал возле неё палку, не имея надобности объяснять ей значение и употребление этого орудия; в других местах супруг стрелял на высоте головы своей жены и почти в упор из ружья или пистолета, при чем иногда от выстрела загорался головной убор: этим он заявлял о своей неограниченной власти над личностью и самой жизнью своей жены. Прелюбодеяние строго наказывается, когда оно совершенно женщиной: до прибытия в край французов обычной карой было избиение камнями, и в большинстве случаев родные, предупреждая позор общественного суда, сами озабочивались убиением неверной супруги; незаконнорожденные дети предавались смерти; и теперь еще большая часть убийств, совершаемых в Кабилии, являются результатом тайного соблюдения этого старого обычая. В отношении брака нет, следовательно, разницы между учреждениями кабилов и арабов. Однако, многоженство редко встречается у племен, населяющих Джурджуру, и женщина обыкновенно пользуется большей свободой в отношении управления домашним хозяйством; если муж бьет ее, она имеет право уйти к своим родным, и с этого момента приобретает полную свободу, как «возставшая». Кроме того, она имеет над мавританками то преимущество, что может свободно выходить из дому с открытым лицом; ее нигде не встретишь одну: на поле, у фонтана, женщины всегда в компании, и молодые люди никогда не останавливаются около них. На практике кабильская женщина часто пользуется равноправностью, в которой ей отказывает закон. При том известно множество примеров, когда женщины приобретали преобладающее влияние над племенами, или как героини, или как пророчицы, и народ чтет их куббы не менее, чем гробницы святых марабутов. Это превосходство роли берберки, в сравнении с её арабскими сестрами, становится совершенно понятным, когда посмотреть на кабильскую женщину, которой (по крайней мере, это можно сказать про многих) угловатые черты лица, профиль хищной птицы, черные, насквозь пронизывающие глаза, позолоченая круглая бляха или звезда на лбу, цепочки, кольца, блестящие и звенящие, весь дикий наряд, перехваченный широким поясом, придают какой-то трагический вид. Как человеческая личность,—когда она вдова или разведенная жена, но не девушка-сирота,—кабильская женщина пользуется равными правами с мужчиной в судебных делах, и так же, как он, может покупать, продавать или передавать свое имущество. Впрочем уже в некоторых племенах совершается поворот к новой организации семьи, и различные общины, по совету поселившихся среди них французов, решили, чтобы отныне девушка не была выдаваема замуж ранее четырнадцатилетнего возраста. Кроме того, открытие французских школ, где туземные девочки выказывают замечательную понятливость и охоту к учению, много способствует освобождению кабильской женщины.

Перемены, подготовляющиеся в берберской семье, легко осуществимы, потому что кабилы не придерживаются, как арабы, буквы Корана. У них есть свои законы, или скорее обычаи, называемые «канунами», то-есть «канонами», которые они, без сомнения, заимствовали у византийцев, и эти законы изменяются из века в век, вместе с изменением понятий о нравственности. По их преданиям, кабилы некогда были христианами: кресты, татуируемые на лицах женщин, а иногда и мужчин, как и кресты, которые, у некоторых племен, вырезываются на дверях домов и даже на мечетях, представляют, будто бы, символы прежней религии; говорят, аит-иратены, которые последними покорились французскому господству, были также последние, принявшие ислам. Как бы то ни было, христианство, повидимому, не оставило глубоких следов в нравах и понятиях туземцев: оно существовало лишь по имени, и исследования, предпринятые гг. Ганото и Летурне с целью отыскать какие-либо исторические доказательства господства христианского культа в Джурджуре, не увенчались успехом. Быв некогда христианами по имени, кабилы стали называть себя мусульманами, не сделавшись таковыми в действительности; «переменив веру до двенадцати раз», они приняли некоторые обрядности ислама, но редко исполняют его предписания. Они нерадивы к молитве и коленопреклонениям, плохо соблюдают пост рамадана: эхо гор, с которым они советовались на этот счет, спрашивая у него: «можно есть?» ответило им: «можно есть!»—говорят они обыкновенно тем, кто расспрашивал их относительно соблюдения постов. Некоторые племена Джурджуры—вероятно, единственный пример между магометанами—оскверняют себя даже употреблением в пищу кабаньего мяса. Ежегодно не более сотни кабилов совершают паломничество в Мекку, да и те ходят больше в качестве торговцев, чем в качестве богомольцев. Большинство их обрядов, повидимому, составляют наследие отдаленного прошлого, предшествовавшего новым религиям Христа и Магомета: они справляют праздники божествам природы, которые распоряжаются теплом, ветром и дождем, которые дают плодородие земле и скотам; больные ходят есть на могилу чужеземца, надеясь найти там исцеление своим недугам. В известные дни года устраиваются процессии в честь древней богини, которую представляет кукла, «Невеста вод»: это публичные молитвы о ниспослании плодов земных, которые в течение веков приспособлялись уже к трем последовательным культам. Может-быть, и кабильские вазы с двумя носками и разноцветными украшениями, так ценимые любителями, тоже представляют символические изображения богини Таниты: эти вазы по форме похожи на идолов.

Потомки арабских просветителей, распространявших в крае новую веру, живут еще в Кабилии, не слившись с остальным населением: это так называемые «марабутские семейства», иногда настолько многочисленные, что составляют настоящие кланы. Все джурджурские марабуты выводят своих предков с запада, и некоторые названия мест позволяют думать, что андалузские мавры были представлены в большом числе между этими пришельцами. Марабуты пользуются уважением, и перед ними приносятся все присяги и клятвы: тем не менее к ним относятся с недоверием и заботятся о том, чтобы они не могли делать посягательства на права общины. Им отводятся для жительства особые селения, обыкновенно внизу под деревнями племени, в тех видах, чтобы эти селения не занимали командующей позиции и не могли угрожать свободе соседей. Марабуты дают советы, обучают детей чтению стихов Корана, но им не позволили бы цитировать то или другое предписание священной книги в народных собраниях, которые признают только кануны. Марабуты, содержимые частию на добровольные взносы жителей и не имеющие права, по своему призванию, дотрогиваться до железных орудий, часто впадают в леность, и их деревни, даже те, которые окружены плодороднейшими землями, представляют кучки полуразвалившихся лачуг. Джемаа-эс-Сахридж, занимающий, однако, великолепное положение в центре бассейна Себау, издали бросается в глаза своим убогим видом, так что путешественник сразу догадывается, что это марабутская деревня. В это последнее время мусульманские братства сделали большие успехи в кабильском крае. Некоторые зауйи (монастыри), основанные среди горских племен, окружены нейтральной полосой земли, по которой воспрещено проходить воюющим. Самая влиятельная из этих религиозных общин—обитель Бен-Али-Шериф, в Шеллате, на внешнем скате восточной Джурджуры: настоятель её сделался чем-то в роде владетельного князя, одним из туземных магнатов Алжирии. Что касается евреев, то некоторые кабильские племена не допускают их на свою территорию: они боятся, чтобы те путем ростовщичества не сделались мало-по-малу господами и хозяевами края; аит-иенни, кроме того, опасаются встретить в них соперников по ювелирному ремеслу. Но большая часть рынков посещается сынами Израиля, и даже существуют кабильские иудеи, говорящие только берберским языком.

Кабильское общество, несмотря на перемены, совершившиеся в нем под влиянием французского завоевания, сохранило еще в своем политическом устройстве многие особенности, которые делают его одним из самых оригинальных и самых любопытных между человеческими обществами. Все историки, которые описывали его быт, Каретт, Дево, Феро, Окапитен, Ганото и Летурне, Сабатье и другие, говорят о нем с удивлением и, конечно, европейские нации, даже самые цивилизованные, могли бы многому поучиться у этих, до недавнего времени никому неизвестных, африканских горцев. Там, где ни военные посты, ни административное давление не остановили или не парализовали свободного действия старых обычаев, каждая деревня, или таддерт, представляет маленькую самоуправляющуюся республику, к которой принадлежат все граждане, богатые и бедные, старые и молодые: по достижении пятнадцатилетнего возраста юноша становится полноправным гражданином; если он достаточно силен, чтобы приложить к плечу свое оружие для прицела, он имеет право подавать голос в общественных делах; от него требуется только, чтобы он оказывал подобающее уважение людям взрослым и старикам. Народное собрание, или «джемаа», состоящее из всех граждан различных харуб, происходит раз в неделю (иногда и чаще, если на очереди стоят более важные вопросы), обсуждает и решает общественные дела и выбирает лиц, долженствующих исполнить его волю. Так как это вече состоит из совокупности граждан, то оно совмещает в себе все власти—политическую, административную и судебную; оно судит бесчестные поступки, действия, недостойные свободного человека, нарушение законов гостеприимства; бывали даже примеры, что когда кто-нибудь из членов племени нажил себе большое состояние, то ему объявляли, что пора отдохнуть от дел, чтобы дать другим случай обогатиться. Народное собрание налагает на виновных наказание, которое почти всегда ограничивается штрафом в несколько су или франков, поступающих в общественную кассу, но которое, в особо важных случаях, может доходить до удаления из общины. Тот, кто наносит бесчестие своему племени, должен покинуть его: чтобы объявить ему об изгнании, у него снимают с крыши черепицу; дом его обречен на разрушение. К аресту или тюремному заключению никто и никогда не приговаривается, на том основании, что свобода слишком драгоценное благо, чтобы можно было лишать её даже преступника. Всякое телесное наказание считается унизительным как для наказуемого, так и для наказывающего; этот род кары неизвестен в свободных горах. Смертная казнь назначалась только за измену отечеству, но каждый частный человек сохранял за собою в отношении своего врага право мести. Общее презрение навлек бы на себя тот, кто не пролил бы крови за кровь; «убийство—это ссуда, которую надо возвратить», гласит кабильская народная мудрость.

Для административного управления общиной, в качестве уполномоченного от народного собрания, и для наблюдения за поддержанием доброй славы деревни, граждане выбирают старшину, или «амина», обыкновенно из богатых жителей, так как никакого жалованья за эту службу не полагается; напротив, ему часто приходится делать значительные расходы из собственных средств, и если он принимает пост слуги общества, возлагаемый на него общиной, то только потому, что, занимая этот пост, он пользуется, сам лично и его семейство, некоторым почетным отличием. Он остается в должности до тех пор, пока хорошо исполняет свои обязанности; но как только обнаружится, что сограждане перестали быть им довольны, он считает долгом тотчас же удалиться: редко случается, чтобы амин, в таких случаях, был настолько неделикатен, чтобы ждать мирского приговора, лишающего его данных полномочий. Тем не менее, можно опасаться, что амин, назначенный софом или партией большинства, будет служить интересам избравшей его группы, в ущерб меньшинству, и потому община позаботилась о том, чтобы интересы менее многочисленного софа были ограждены от всякого произвола. Амин, представитель исполнительной власти, назначается партией, имеющей за собой численное превосходство; но казначей, укиль, всегда выбирается меньшинством: он заведует фондами общины. Никакой расход не может быть сделан, если обе партии не дадут на него своего согласия, если эти два делегата не приложат своих печатей к приказу, составленному общественным писарем. Кроме того, каждый соф составляет как бы общину в общине и вступает в ассоциацию с соответственными софами соседних местечек и даже отдаленных племенных союзов. Располагая достаточными денежными средствами, получаемыми в виде добровольных сборов, софы обязаны оказывать взаимную помощь всем своим членам; они принимают на свое попечение детей общников, дают приют и защиту беглецам. Вообще ассоциация практикуется в Кабилии в самых разнообразных формах. То она обнимает несколько семейств, соединяющихся для общего владения и пользования известным имуществом, и составляет большую семью, в роде сербской «задруги»; то ограничивается в своей цели каким-нибудь частным трудом, земледельческим или промышленным. Впрочем, члены ассоциации всегда связаны круговой порукой: в Кабилии не знают «ограниченной ответственности», в роде той, которою обставляют себя французские общества.

Благодаря духу республиканской солидарности, соединяющему всех членов деревни, там нет людей, лишенных всяких средств существования. Без всякого ущерба своему личному достоинству, бедняк получает от общины паек, необходимый для пропитания. Когда кто-нибудь убивает скотину для собственного употребления, он обязан известить об этом «таддерт» чрез публичного глашатая, дабы больные и беременные женщины могли получить на свою долю свежего мяса. По временам устраиваются общественные трапезы, в которых обязательно должны принимать участие все жители, как богатые, так и бедные: не допускается, чтобы какой-либо член общины брезговал блюдом, которое его брат ест с охотой. Приступающий к постройке дома имеет право на пособие всей деревни; запахивающий поле или собирающий жатву может рассчитывать, в случае надобности, на помощь соседа и в свою очередь должен помогать ему в работе, когда это требуется; поле, хозяин которого сделался неспособным к труду, возделывается общими силами всей деревни, словом, все обязаны оказывать друг другу всякое содействие. Даже в отношении чужака, находящагося в бедственном положении, кабил обязан вести себя как друг: он должен идти к нему на встречу в дни грозы, должен накормить его во время голодовки. В страшную зиму 1867-68 гг., когда погибло много тысяч туземцев около французских городов, нищие, стекавшиеся со всех концов к горам Джурджуры, получали пропитание от кабилов, и ни один из них не умер от голода.

Казалось бы, это кабильское общество, раздробленное на столько маленьких демократий, сколько деревень в крае, должно быть бессильно против внешнего врага. Напротив—оно было сильнее, чем централизованные мелкие арабские государства, где толпа подданных, следуя за своим властелином, падала в борьбе или изменяла вместе с ним. В минуту общей опасности образовались конфедерации между софами племен, как и между самыми племенами, и со всех сторон стекались молодые люди, давая клятву принести в жертву свою жизнь: это были имессебелен, или «преданные». Перед битвой марабуты читали над ними отходную, и они действительно умирали, если не одерживали победы. Все кабилы, несмотря на их раздробленность, чувствовали себя, в виду общей опасности, связанными узами коллективной солидарности. Все признавали силу анайи—арабское слово, которое собственно значит «покровительство», но употребляется также в смысле «чести»: это—«султан кабилов, делающий добро и не требующий никаких податей». Обращался ли путешественник, нищий, всякий угнетенный или притесняемый с просьбой о помощи к кабилу—последний должен был взять его под свою защиту: к этому обязывали его как его личная «анайя», так и честь всего племени. Возгаралась ли война между двумя деревнями,—женщины тотчас же ставились под общее покровительство, под «анайю» воюющих; иногда условливались, чтобы известная дорога, известный округ, известный день недели были исключены из сферы неприятельских действий, и этот уговор, поставленный под коллективную гарантию «анайи», всегда свято соблюдался. Когда усобица тянулась слишком долго, являлись миротворцы и «бросали» свою «анайю» между враждующими: этого было достаточно, чтобы восстановить мир: никто не осмелился бы нанести оскорбление чести друзей.

Теперь французы, в свою очередь, «бросают анайю» между племенами, и эти племена, чувствующие себя на половину французскими, свято соблюдают мир. Есть не мало европейцев, которые, соблазнившись демократическим образом жизни кабилов, поселились между ними, носят их костюм, едят то же, что и они, и живут с ними в джемаах: с другой стороны, кабилы считают себя счастливыми и очень гордятся, когда им дают натурализацию, и если бы не боязнь получить отказ, наверно целые племена просили бы о внесении их в списки французской национальности. Начальное образование, постепенно распространяющееся у кабилов (в некоторых деревнях введено обязательное и бесплатное обучение детей), без сомнения, поднимет их с течением времени на равный уровень со многими народностями, называемыми «арийскими». Во всяком случае можно с уверенностью рассчитывать на историческую будущность этого сильного и трудолюбивого народа, который уже оказал, под именем арабов, огромную услугу человечеству, сохраняя и развивая в Испании науки, завещанные эллинским миром, которым, в остальной Европе, грозила опасность потеряться навсегда во мраке средних веков.

Слишком тысяча-четыреста сел и деревень рассеяно на вершинах, террасах и мысах Большой Кабилии, и некоторые из них имеют до 2.000, даже до 2.400 жителей. Селения эти представляют обыкновенно собрание тесно скученных хат; однако, можно подметить известный порядок в распределении кварталов. Все обыватели, принадлежащие к одной семейной группе или роду, составляют харубу, жилища которой образуют отдельную часть селения, и узкия улицы различных харуб сходятся к общей площади, или собственно «джемаа»; по средине этого пространства, под аркой, перекинутой между двумя противоположными домами, помещаются скамьи, на которых восседают старейшины, когда они председательствуют в народном собрании. Несмотря на густоту населения, Джурджура не имеет городов в общепринятом значении этого слова: Национальный Форт (Fort National), главный военный пункт края, представляет собою собрание казарм, интендантских магазинов, гостиниц, несколько частных домов, бульваров и садов, заключенное в неправильной ограде, которая идет вдоль гребня горы, спускаясь с террасы на террасу, по крутым скатам, откуда взорам открывается беспредельный горизонт. За так называемыми «Алжирскими» воротами по средам происходит базар, от которого бывшая деревня и получила свое арабское имя Сук-эль-Арба («Середовый рынок»). Нынешняя крепость была основана в 1857 году, почти в географическом центре Большой Кабилии, в самой средине территории могущественного племенного союза Аит-Иратен, деревни которых виднеются на всех окрестных вершинах. Во время восстания 1871 г. кабилы пытались снова овладеть этим ненавистным укреплением, которое «постоянно колет им глаза» и напоминает об утрате независимости; они даже вели правильные траншеи и аппроши против стен, но после двухмесячной осады принуждены были удалиться, и в наказание за этот бунт у многих племен были отняты земли. Самая высота местоположения (916 метров), благодаря которой Национальный Форт сделался главным военно-обсервационным пунктом всей страны, и, без всякого сомнения, современем сделается одною из лучших санаторий для алжирцев, служит препятствием к тому, чтобы город приобрел большую важность, как место заселения и торгового обмена; тем не менее, он несомненно сделается необходимым центром торговли, когда дороги из Дра-эль-Мизан, из Бени-Мансур, из Акбу, еще не оконченные, будут соединяться в нем с алжирской линией. Самое большое кабильское местечко в Джурджуре, Бени-Ясен (по-берберски), Бени-эль-Гассен (по-арабски), расположено на вершине остроконечной горы, в территории племени бени-иенни, в юго-западной части края; он заключает около шестидесяти торговых лавок, где выделывают оружие и разные драгоценные украшения; из четырех его мечетей две с высокими минаретами.

В долинах реки Себау и её притоков, которые огибают высоты, доминируемые Национальным Фортом, европейские колонисты уже основали несколько поселений, которым отведены земли, конфискованные у туземцев после восстания 1871 года. Колонистские деревни Азазга, Фреха, Мекла, Темда, следующие одна за другой в долине по направлению с северо-востока на юго-запад, являются уже вехами будущей дороги, которая установит прямое сообщение между Алжиром и Бужи. Но в настоящее время почти вся торговая жизнь этой области сосредоточивается в новом городе Тизи-Узу,—по-арабски Федж-эль-Гендул (то-есть «горный проход, заросший диким терном»),—который построен на небольшом пороге холмов, на высоте 257 метров, к западу от обширной равнины, где соединяются воды двух уэдов, Себау и Аисси. В этом месте у турок, был бордж (крепостца), откуда они наблюдали издали за горами, занятыми независимыми племенами; народец амарауа служил им орудием, «махзен», при помощи которого они держали в повиновении окрестные кабильские племена; кроме того, он сторожил рынки, куда горцы приходили обменивать свои продукты, маслины и винные ягоды, на хлеб. Когда крепость Тизи-Узу была занята, в 1851 г., французами, под защитой её вскоре выстроилась гражданская деревенька, которую в 1871 году сменил быстро растущий город. В Алжирии мало найдется городских поселений, которые бы так скоро развивались, как этот административный центр Кабилии: горцы тысячами спускаются на его рынки, и в его тенистых улицах постоянно движутся ряды экипажей и телег. На северной стороне города высится холм Джебель-Беллуа, откуда можно созерцать развертывающийся во всей его красе громадный амфитеатр гор. Уэд Себау огибает этот холм узким дефиле, который однажды заперли груды увлеченных потоком деревьев, превратив в озеро всю верхнюю равнину. Недалеко от этого города, в горах Аит-Дженад, была открыта любопытная берберская колонна Абизар, часто упоминаемая археологами: на ней изображен голый всадник, вооруженный щитом и тремя дротиками.

Город Тизи-Узу соединен с Алжиром железной дорогой, постройка которой вызвала прилив колонистов в местности вокруг станций этого пути, ведущего в Кабилию. Теперь проектирована постройка другого железного пути, который должен идти вверх по долине уэда Бу-Гдура к цветущему селу Бордж-Богни, построенному в зеленеющем цирке, у подножия укрепленного холма, откуда турки наблюдали за гештулами. В 16 километрах к западу от Бордж-Богни, на скате круглой горы, расположен городок Дра-эль-Мизан, имевший недавно, до общего умиротворения страны, важное стратегическое значение, так как он занимает, на юго-западе Большой Кабилии, порог, через который войска, пришедшие с юга, легко могут обойти высокую цепь Джурджуры и проникнуть в продольную долину, идущую параллельно гребню, внутри массива. Теперь Дра-эль-Мизан не причисляется более к военным пунктам края.

Ниже слияния с Бу-Гдура, уэд Себау, по выходе из гор, поворачивает на северо-запад, затем на север. В нижней долине его тоже основались многолюдные поселения: Ребеваль, Улед-Кеддаш, Буа-Сакре следуют один за другим по берегам реки; но приморский рынок находится не у самого устья: он лежит восточнее, у первого мыса, представляющего защиту от северо-западных ветров. Рынок этот—маленький городок Деллис, состоящий из одной длинной улицы, которая тянется вдоль ската холма, и из нескольких переулков, из которых одни поднимаются в гору, а другие круто спускаются к порту; строющееся жете, которое пока еще выдвинуто в залив не более, как на сотню метров, будет защищать якорную стоянку от северных и восточных ветров. В ожидании этого волноразбивателя и железной дороги, долженствующей связать Деллис с общей сетью, этот город развивается медленно, несмотря на значительное возрастание населения и торговли в долине Себау, для которой он служит естественным вывозным пунктом. Это объясняется тем, что устройство удобного и быстрого сообщения между городами Тизи-Узу и Алжиром отняло у Деллиса роль складочного места и вывозного порта, в пользу столицы. Деллис сохранил за собой очень ограниченный круг притяжения для экспорта местных произведений, хлеба, винограда, апельсинов (движение судоходства в 1883 г.: 236 судов вместим. 84.640 тонн). Однако, в нем находится одно из главных учебных заведений Алжирского департамента—политехнический институт, или училище искусств и ремесл (ecole des arts et metiers), где получают образование молодые люди почти исключительно кабильского происхождения. К востоку от Деллиса, на морском берегу, почти прямолинейном и не имеющем никакой защиты в виде мысов, существуют только два центра европейской колонизации—Тикзирт, неподалеку от которого находится маленькая гавань Таксебт, и Азеффун или Зеффун, называемый также Порт-Гейдон. В Азеффуне почти все домики кабилов выстроены из обломков римского города. Бу-Дауд, принадлежащий племени того же имени («Давидовы отцы»), тоже служит местом пристанища для каботажных судов.

Полноправные общины Большой Кабилии:

Тизи-Узу (1896 г.)—27.106 жит.; Деллис (1897 г.)—13.000; Буа-Сакре (1881 г.)—7.200; Ребеваль (1881 г.)—5.200; Дра-эль-Мизан (1881 г.)—2.400; Фор-Насиональ (Национальн. Форт)—236 жит.

Иссер, ограничивающий западные массивы Большой Кабилии, берет начало на большом расстоянии к западу от этих гор, в одной из впадин, открывающихся между параллельными цепями гор Титтери, непосредственно на юге от Алжира. Недалеко от порога, разделяющего истоки Иссера и восточный водоскат Шелифа, основался город Беруагиа, получивший некоторую важность в эти последние годы; сохранившиеся развалины напоминают о пребывании в этой местности римлян. Беруагиа (имя это значит «Златоцветы») является земледельческим центром края, благодаря плодородию почвы в долине и обилию лугов на окружающих горах. Турки содержали в этом городе конский завод, а французы основали образцовую овчарню и сельско-хозяйственное училище; существующая здесь исправительная земледельческая колония заключает в себе средним числом слишком тысячу осужденных. Беруагиа будет одною из главных станций железной дороги из Алжира в Лагуат; кроме того, ее можно без труда соединить с рельсовым путем из Алжира в Константину, либо на востоке через плодоносную равнину Бени-Слиман и город Омаль, либо на северо-востоке через долину Иссера и деревню Таблат.

Ниже крутого поворота, который делает Иссер в том месте, где он встречает горы Большой Кабилии, на правом берегу реки раскинулся цветущий городок, окруженный и пересекаемый прекрасными бульварами: это—Палестро, основанный со времени открытия шоссейной дороги, проникающей в Иссерские ущелья, и рядом с которой теперь пролегает рельсовый путь; первыми жителями Палестро были землекопы и каменщики. В 1871 году нарождающийся город был совершенно разрушен восставшими кабилами, которые умертвили при этом около полсотни европейцев: теперь здесь возведено укрепление, могущее служить убежищем в случае нападения. Палестро—одно из любимых мест загородной прогулки для алжирцев, которые во множестве приезжают сюда любоваться живописным ущельем Иссера.

Равнина, открывающаяся на севере от этого узкого горного прохода, принадлежит к числу самых населенных местностей Алжирии. Иссерцы, до недавнего времени почти единственные обитатели этой равнины, составляли могущественное племя, одна колония которого, говорят, поселилась на острове Мальте. Теперь здесь появилось много французских поселений. Бени-Амран лежит на западе, на отлогости горы; Иссербург—на лесистом холме, господствующем над правым берегом реки; Блад-Гитун—на севере, на возвышенности, заставляющей Иссер повернуть к востоку; Иссервиль—на севере от уэда Шендер, в центре равнины, близ того места, где происходит главная ярмарка иссерцев, бывшая прежде сборным пунктом всего кабильского населения. Различным племенам, рассеянным в высоких долинах или по вершинам гор, необходимо было общее торжище, где они могли бы встречаться с жителями равнины, и такое сборное место естественно должно было находиться около оконечности кабильского края, ближайшей к арабским территориям, в соседстве с входными воротами, которые образуют горный проход Бени-Айша. Покорение страны французами изменило её экономические условия и повлекло за собой сокращение годовых оборотов Иссерской ярмарки. Основание города Тизи-Узу, лежащего гораздо далее внутри края, создало постоянный рынок в близком соседстве со всей областью верхнего Себау; кроме того, в 4-х верстах от ярмарочного поля возникла цветущая деревня Бордж-Менайель, а в 10-ти верстах далее, на дороге из Тизи-Узу, основалась другая значительная европейская колония, именно эльзасская, Азиб-Замун, оффициально называемая Осонвилье. Однако, сила привычки так велика, что Иссерский рынок не покинут окончательно; большой каравансарай его все еще стоит, и перед арками бывшей арабской конторы показывают еще место, где арестованные туземцы, после короткого суда, были подвергаемы публичной расправе на глазах собравшагося на ярмарку народа. К северу от Иссербурга река Иссер течет в широкой долине и теряется в море недалеко от мыса Джинет, составляющего оконечность величественного базальтового массива, где производится ломка камня. Римский город Цисси не заменен новым поселением, и на прилегающем к устью Иссера морском берегу нет ни одной гавани, хотя из Алжиpa каждый день ходят суда в соседнюю бухту, где находятся рыбные промыслы, доставляющие отличную рыбу.

Главные полноправные общины бассейна Иссера (1881 г.):

Иссервиль—5.732 жит., из них 515 европ. и евреев. Менервиль—5.704 жит., из них 1.014 европ. и евреев. Палестро—2.694 жит., из них 582 европ. и евреев. Бордж-Менайель—2.322 жит., из них 603 европ. и евреев.

С Иссерского ярмарочного поля виден, в семи километрах к западу, широкий пролом гор, приобревший важное значение в военной и торговой истории страны,—пролом известный под именем прохода Бени-Айша, и порог которого занят теперь оживленным городком Менервиль. Железнодорожная ветвь из Тизи-Узу примыкает в этом месте к линии алжиро-константинской; остается только спуститься с гор, чтобы достигнуть Алжира, который вскоре и показывается вдали в виде белой полосы, окаймляющей берега синего залива.

Алжир, столица «африканской Франции», носит еще свое арабское имя Эль-Джезаир, или «Островной», которым он обязан четырем островкам или подводным скалам, соединенным теперь с твердой землей; но как мало походит нынешний пышный город на ту скромную деревушку, которая основалась в двенадцатом столетии на развалинах римского Икозиума, в территории санхеджского племени бени-мезганна, родственного, как говорят, аит-мликешам, живущим на южных склонах Джурджуры!. Попеременно то порабощенный, то независимый, Алжир является уже довольно важным пунктом в начале шестнадцатого века, когда испанцы, после правильной осады, овладели его крепостью, под защиту которой укрывались корабли корсаров; но победители оставались там не более двадцати лет. Знаменитый Хеир-Эддин, алжирский властитель, велел построить жете, соединяющее город с островком и подводными скалами: так была создана гавань, довольно хорошо защищенная от бурь, которая на этом берегу, не имеющем удобных пристаней, обеспечивала за Алжиром первенство между всеми городами мавританского побережья, с одной стороны до Бужи, с другой—до Мерс-эль-Кебира. Известно, как хорошо воспользовался город Барбароссы этим преимуществом. Впродолжении трех столетий Алжир оказывал сопротивление Европе, благодаря боязни одних, взаимному соперничеству других. Одиннадцать раз он был безуспешно осаждаем или бомбардируем, после обратного взятия его крепости мусульманами; в 1830 году Алжир «Воинственный» считал себя еще неодолимым, когда французы, высадившиеся в Сиди-Ферруте, шли уже на форт «Императора».

Теперь Алжир сделался первым городом африканского континента, не по числу жителей—в этом отношении он уступает двум столицам Египта, а также Тунису,—но по своей исторической роли, как центр европейской цивилизации. В то же время он—первый по красоте и грандиозности вида: кому удалось видеть столицу африканской Франции со стороны моря, тот никогда не забудет дивной картины, которая открылась его взорам при повороте парохода за стрелку Pointe Pescade. Еще в половине этого столетия Алжир можно было приводить в пример как правильный тип города, построенного треугольным амфитеатром на скате горы, но с тех пор он вырос и теперь образует гораздо более обширное целое, имеющее менее правильные очертания. Около вершины холма, увенчанного касбой (цитаделью), виднеются еще остатки старого Алжира, который издали походит на ломку белого мрамора, уставленную глыбами, неравными по величине и плохо отесанными. Синяя или желтая окраска стен, зеленые жалюзи не заметны с известного расстояния; все цвета пропадают в ослепительной белизне камня; только утром нарождающийся свет восхода отражается розовыми лучами, да вечером закат набрасывает фиолетовые оттенки. Прежде водопад домов спускался до самого моря; в наши дни он останавливается на половине горы, ограничиваемый и сдерживаемый, словно плотиной, правильными массами французских построек, которые тянутся непрерывным рядом над набережными. На юге треугольника, образуемого арабским городом, взбирается по скатам горы другой город; но он весь состоит из домов европейской архитектуры и не сливается в один громадный обвал белых камней: в нем можно различить сероватые стены и красные крыши, везде составляющие яркий контраст с темной зеленью садов. Далее, строения резко ограничены зеленым поясом, поясом валов, обросших травой, и откосов, покрытых деревьями; но за этой оградой опять начинается город, более раскиданный, но зато и более живописный, где в каждом овраге теснятся дома нижних кварталов, на каждом выступе склонов группируются виллы и дачи, а около верхушки холма расположились богатые палаццо, с их киосками и башенками, выступающими над густой листвой деревьев: здесь живут преимущественно англичане и другие иностранцы, приезжающие провести зимний сезон в мягком климате Алжира. Южные предместья тянутся на расстоянии нескольких верст вдоль морского берега, параллельно линии гребня, который постепенно понижается в равнине Гарраш, тогда как по другую сторону Алжира высится могучая масса Сахеля, где тоже рассеяны виллы и дачи, которые издали кажутся белыми точками, резко выделяющимися на общем фоне гор.

Малая ширина пространства, заключающагося между прибрежными холмами и морем, была причиною того, что разростающийся город должен был расширяться вдоль моря, по обе стороны своего первоначального ядра, расположенного против четырех островков Бени-Мезганна, образующих теперь полуостров внутренней гавани. Первоначальный город, каким он был в 1830 году, занимал на боку холма, доминируемого касбою, треугольное пространство, каждая сторона которого имела не более 500 метров в длину, а площадь равнялась 60 гектарам: в этом тесном убежище копошилось, точно в муравейнике, многотысячное население торговцев, феллахов и невольников, цифру которого определяли, но, без сомнения, преувеличенно, в сто слишком тысяч душ; во время занятия страны французскими войсками численность его не превышала сорока тысяч. Французы срыли живописную ограду, в которой задыхался город, но пояс новых валов, в свою очередь, скоро оказался слишком узким: на северо-западе, за воротами Баб-эль-Уэд, ряд предместий, прерываемых кладбищами, идет до бесконечной улицы пригорода Сент-Эжен (св. Евгения); в южном направлении, за воротами Баб-Азун, где в былое время вывешивали казнимых, живых или мертвых, Алжир продолжается пригородами Ага, Мустафа, Белькур. Далее следуют поле для маневров, опытный сад, а затем снова начинаются ряды домов. Пространство, которое занимают три соединенные общины, Алжир, Мустафа и Сент-Эжен, тянется в длину на десять километров, а между тем во многих местах город, сжатый между горами и морем, не имеет даже 200 метров ширины. При таком расположении города, понятно, все главные улицы идут параллельно берегу, и через известные промежутки открываются площади, откуда можно спуститься к самому морю.

Главная площадь, называемая «place du Gouvernement», до сих пор осталась, несмотря на огромное приращение города, центром жизни Алжира, как была с самого начала оккупации, когда сломали целый квартал старого Эль-Джезаира, чтобы облегчить движение войска. На углу этой площади стоит «Новая» мечеть, на минарете которой помещены городские часы; в нескольких шагах оттуда расположен главный рынок; Большая мечеть, кафедральный собор, дворец генерал-губернатора, главный штаб, городская ратуша и большинство других правительственных учреждений, военных и гражданских, находятся в непосредственном соседстве. На площадь «Правительства» выходят оживленные улицы, самые бойкия лестницы, ведущия из порта в город; отсюда же отправляются почти все общественные кареты, возящие пассажиров в окрестности Алжира и во внутренние города. Пестрая разноплеменная и разноязычная толпа постоянно наполняет эту центральную площадь; хотя банальный костюм, предписываемый модою, преобладает над всеми другими нарядами, тем не менее там и сям проглядывают яркие цвета, резко выделяясь на темном или сероватом фоне, который образует вечно движущаяся масса гуляющих и деловых людей: красные шапки рыбаков, шешии носильщиков, вышитые гандуры бискрийцев то и дело встречаются с желтыми или клетчатыми тюрбанами старых евреев, с разноцветными платьями, шарфами и шляпками их жен и дочерей. Знатные арабы, шейхи или выдающие себя за таковых, важно расхаживают в своих хаиках из чистой шерсти и безукоризненной белизны, или, сидя перед кофейнями, величественно прихлебывают какой-нибудь напиток, запрещенный Кораном. Мавританки, в широких пышных шальварах, всегда по-двое, скорым шагом проскальзывают через толпу, показывая из-под фаты только черные глаза, обведенные темным кругом.

В городе население разделилось на зоны, по национальностям. Французы обитают в новых квартирах; неаполитанцы, испанцы, мальтийцы, пропорционально, гораздо более многочисленны в нижней части старого города, в соседстве порта и рыболовных тоней; евреи, которым принадлежит половина магазинов во французском квартале, живут главным образом на средней части горы, между христианами и мусульманами; эти последние по-прежнему скучены в лабиринте узких улиц и переулков, покрывающем бок холма до касбы. Извилистые корридоры, в виде лестниц, поднимаются в гору между двумя рядами низеньких домиков, кое-где соединенных перекинутыми через улицу арками. Верхний этаж домов выступает над нижним, поддерживаемый торчащими из стены бревнами. В углах или под арками открываются двери с резными украшениями; редкия окна, с решетками наружу, пробиты в выбеленных известкой стенах, где виднеется намалеванный красной краской кабалистический отпечаток руки, долженствующий отгонять злых духов. Этот магометанский квартал, нисколько не изменившийся со времени французской оккупации, населен, как и во времена деев, людьми всякой расы и национальности: тут можно встретить и кабилов, и уроженцев Мзаба, и бискрийцев-водоносов, и выходцев из оазисов, из Тугурта, из Уарглы, из Суфа, и негров из Бамбары и Гауссы; некоторые улицы этого разноплеменного лабиринта предоставлены девам племени улад-наиль, которые восседают, важные и безмолвные, в глубине своих гнезд, обвешенные металлическими украшениями, точно идолы. Сделать этнографическую прогулку в верхнем Алжире—это все равно, что совершить путешествие внутрь Африки до Томбукту.

По своей архитектуре новый город еще не может сравниться с тем, что осталось от старого Алжира; главные его здания—громадные, многоэтажные постройки, напоминающие здания Новой Марсели, и при возведении которых не всегда принимали в рассчет местные климатические условия; кроме того, строители, кажется, упустили из вида опасность землетрясений, которые в Алжирии бывают чаще и сильнее, чем во Франции. Самые замечательные памятники Алжира все еще те, сооружение которых относится к эпохе, предшествовавшей завоеванию; но их уже остается немного. Некогда слишком сто-шестьдесят мечетей или кубб горделиво воздымали свои куполы и башни над массой домов; теперь их осталось не более двадцати, в том числе прелестная мечеть Абд-эль-Рахман-эт-Цальби, стройный минарет которой высоко поднимается над купами деревьев сада Маренго, близ ворот Баб-эль-Уэд. В нижней части города кое-где сохранились красивые дома мавританского стиля, все построенные по одному и тому же плану; но многие из них, переделанные внутри и меблированные по-европейски, утратили свой оригинальный характер. Центральный двор, где, бывало, журчал фонтан среди тенистой листвы деревьев, превратился в магазин или салон; вид синего неба, блистающего звездами, заменен потолком с висячей по средине люстрой; к мраморным колоннам прикреплены прозаические подсвечники. Впрочем, большинство этих мавританских дворцов, построенных невольниками или ренегатами, выходцами всех стран, далеко не отличалось полной гармонией стиля: мраморы Италии, изразцы Голландии не всегда были хорошо обтесаны или расположены со вкусом. Один из любопытнейших и живописнейших памятников мавританской архитектуры—это здание, в котором помещаются драгоценные коллекции библиотеки, содержащей 30.000 томов, и музея истории и древностей: между многими другими замечательными предметами особенно обращают на себя внимание античные статуи Венеры и Нептуна, открытые при раскопках в Шершеле, и возбуждающий ужас гипсовый слепок с узника, живьем замурованного в стене крепости. Кроме того, существует еще другое публичное книгохранилище, при городской ратуше, не считая библиотек, принадлежащих учебным заведениям для высшего и среднего образования, словесному факультету и лицею. Что касается музея изящных искусств, то хотя в нем есть несколько хороших картин, но в целом он недостоин города, который дал нескольких ценимых художников, и миссия которого—знакомить варварские населения с великими произведениями искусства.

В материальном отношении Алжир, испытавший уже столько перемен, должен еще подвергнуться преобразованию. Прежде всего необходимо избавить его от береговых фортов, которые мешают ему расшириться на север и на юг, и освободить город от круга военных служб, которые охватывают его со всех сторон, образуя пояс в 150 гектаров. Как крепость, Алжир уже не имеет большой цены, с тех пор как изменился весь состав артиллерии: для фортов, долженствующих защищать город, самое подходящее место—на вершинах холмов Сахеля, куда их и следует перенести, когда Алжир будет освобожден от нынешней ограды, оставляющей вне всякого прикрытия самые необходимые заведения: госпитали, провиантские и другие магазины, газовые заводы, гидравлические резервуары. Другие, так же настоятельно нужные для благоустройства Алжира, общественные работы должны быть направлены к достижению следующих целей: доставлять жителям пресную воду в изобилии—так как источники Сахеля недостаточны для водоснабжения города,—избавить город от бича пыли введением лучшего способа мощения улиц, окончить сеть сточных труб, утилизировать нечистоты или, по крайней мере, удалять их за городские стены, не заражая атмосферы и речных вод.

Самый порт, составляющий гордость и славу Алжира, еще не докончен, и в некоторых отношениях стоит ниже многих других искусственных гаваней Средиземного моря. Нельзя, конечно, не признать делом грандиозным завоевание у бурного моря бассейна в 90 гектаров, где могут стоять на якоре самые большие корабли, и с высот, господствующих над Алжиром, самую красивую часть чудной картины, открывающейся взорам наблюдателя, составляет, бесспорно, вид молов, так смело отрезывающих кусок моря, и ограничиваемой ими гавани, тихия воды которой своими отблесками и оттенками цветов представляют такой резкий контраст с волнующейся поверхностью открытого моря. Тем не менее, Алжирский порт не представляет еще достаточно спокойного убежища для останавливающихся в нем судов. Северо-восточные ветры, которые в 1835 году, когда эта турецкая гавань была единственным местом якорной стоянки, поломали в порте 19 кораблей, разбившихся от столкновения друг с другом, всегда нагоняет волны в бассейн, и случалось, большие суда обрывали свои швартовы. Для предупреждения этой опасности на будущее время, намерены разделить обширный бассейн при помощи другого жете, которое соединит искусственный островок Алгефна с берегом и направится ко входу, открывая таким образом двое ворот судам: одни на юг—к военному порту, другие на север—к купеческой гавани. Так как планы обустройства порта не были задуманы сразу, при начале работ, предпринятых еще в то время, когда являлся вопрос, не придется ли покинуть новое завоевание, то в результате вышло то, что контур порта далеко не отличается такой правильностью, как очертание большинства искусственных гаваней: северное жете, прозванное в шутку «кривой непостоянства», по причине частой перемены проектов, которой оно обязано своей нынешней неправильной формой, обращено вогнутостью к открытому морю, так что принимает всю силу удара волн. Вследствие этого необходимо постоянно наваливать новые глыбы камня для того, чтобы оно могло выдерживать напор моря.

Важность Алжира, как морской пристани, зависит от судов эскадры Средиземного моря, часто появляющихся в его водах, и еще более от регулярных пакетботов, соединяющих его с Марселью, Порт-Вандром и многими другими портами Франции и иностранных государств. Таким образом столица Алжирии периодически посещается десятками тремя пароходов, но она не имеет еще ежедневного пароходного сообщения с Францией, хотя установление такого сообщения представляется необходимым в виду того, что сношения Алжира с метрополией почти не менее деятельны, чем сношения со всей остальной Алжирией. Как рыболовный порт, Алжир тоже очень деятелен, и рейд его каждый вечер представляет интересное зрелище, когда итальянские барки, пользуясь береговой бризой, распускают паруса и длинными вереницами, словно стаи птиц, уходят в открытое море.

Движение судоходства в Алжирском порте (исключая перевозки пассажиров) в 1890 г.:

В приходе—1.807 судов, общей вместимости—1.019.515 тонн.

Общая ценность внешней торговли в 1881 году:

По привозу—113.904.836 франк., по вывозу—40.853.223 франк.

Что касается прибрежной или каботажной торговли, производимой мелкими парусными судами, то она в Алжире менее значительна, чем в портах Орана, Филиппвиля, Боны: причина тому—недостаток удобных и быстрых сообщений с внутренними городами и местностями. Алжир не имеет еще, в противоположность Орану и Константине, пути, проникающего далеко внутрь материка по направлению к пустыне; до сих пор не решен окончательно даже вопрос о проведении дороги в Лагуат. Что касается подомных дорог, которые были бы так полезны между Алжиром и общинами, расположенными на высотах, то эти дороги пока еще существуют только в виде проектов. Но если столице Алжирии недостает железных путей, то она имеет в своем распоряжении большое число обыкновенных дорог, и немногие города богаче её всякого рода общественными экипажами, омнибусами, дилижансами и каретами всевозможных форм и цветов: запряженные тощими, но неутомимыми лошадками, эти экипажи беспрестанно снуют взад и вперед, поднимая столбы пыли.

Счастливое положение Алжира на берегу моря и подошвы высоких холмов придает большое разнообразие вида окружающим местностям, и многие окрестные деревни представляют, кроме того, исторический интерес. На западе, за пригородом Сент-Эжен, двумя скалистыми мысами Pointe-Pescade и Caxine, и местечком Гюйотвиль, развертывается правильной линией плоский морской берег, ограниченный мыском Сиди-Ферруш (Сиди-Фередж), на котором теперь стоит укрепленная казарма, обороняющая подступы Алжира: в этом месте 14 июня 1830 года французский флот высадил свои войска; здесь же были наскоро возведены первые ретраншементы и произошли первые стычки, за которыми, пять дней спустя, следовала битва при Стауэли, открывшая французам путь к Алжиру. После завоевания страны, на берегу и в дюнах бухты Сиди-Ферруш поселились рыбаки и огородники, а самое поле сражения было уступлено казной, в 1843 году, траппистам, которые, при помощи штрафных солдат и наемных рабочих, испанских и арабских, а также при помощи субсидий от правительства, устроили ферму, где на пространстве 1.200 гектаров возделываются различные растения, особенно виноград и герань, разводимая для фабрикации блоговонных эссенций. Стауэли принадлежит к большой общине Шерага, в соседстве которой есть несколько древних мегалитов. На ближайших к этой общине горных склонах, в Аин-Беинен, сделаны опыты облесения: будущий лес занимает площадь в 500 гектаров.

Сахель, на юге и юго-западе от Алжира, уже захвачен земледельческой культурой почти на всем его протяжении. На самой высокой горе этого массива, называемой Бузареа, то-есть «Хлебородная», находится главная санатория столицы; отсюда, особенно с старого кладбища, занимающего высшую вершину, открывается обширный вид на море и равнины: внизу на правом плане выступают селения, раскиданные по холмам Сахеля; еще ниже виднеются города Митиджи; далее обрисовывается на горизонте полукруг синеющих гор, от двух вершин Заккара, на западе, до высоких пиков Джурджуры. Северный склон Бузареи перерезан прелестной Консульской долиной, названной так потому, что прежде, до завоевания страны французами, сюда приезжали на дачу иностранные консулы. На одном из конечных выступов массива, над кладбищами Сент-Эжена, стоит часовня Африканской Божией Матери, посещаемая преимущественно испанскими и неаполитанскими рыбаками. На юг и юго-восток продолжается, постепенно понижаясь, гребень Сахеля, увенчанный деревнями и отдельными строениями; близ Эль-Биара («Колодцы»), виллы которого рассеяны среди деревьев, виднеется могучая четыреугольная масса Императорского форта, построенного, как говорят, на том самом месте, где некогда стоял редут, взятый войсками императора Карла V; в глубине тенистых долин прячутся селения Бирмандрейс и Бирхадем. Главный населенный пункт всего Сахеля—местечко Дуэра («Домик»), лежащее в южной части массива. В трудный период завоевания, когда вокруг колоний бродили гаджуты, Дуэра была передовым укреплением Сахеля; теперь это самый деятельный рынок и складочное место для земледельческих произведений этой горной области.

К юго-востоку от Алжира, на дороге, идущей вокруг Сахеля, цепь прибрежных поселений между Булькуром и Гуссейн-деем прерывается широким поясом плантаций, который занимает площадь около 80 гектаров и простирается от гребня холмов до самого моря: это сад Гамма, называемый также «Опытным» (Jardin d’essai) и основанный в 1832 году для производства опытов по акклиматизации иностранных растений. Эти попытки как нельзя лучше удались, и мало найдется городов, даже в тропических странах, где бы можно было встретить такия прекрасные аллеи пальм, веерников (латаний), драконников, бамбуков, священных индийских смоковниц; что касается древесной флоры умеренного пояса, то она представлена главным образом великолепною аллеею платанов. Хорошо защищенный от ветров, опытный сад пользуется исключительным на берегах Алжирии климатом, и многие растительные виды, являющиеся здесь во всей красе, не могли бы считаться акклиматизировавшимися на алжирской территории вообще. В настоящее время этот сад, уступленный, за фиктивную арендную плату, в пользование одной французской компании, служит преимущественно для разведения культуры декоративных растений, сбываемых в Париже и в Бельгии. При саде существует также страусовый двор, но содержимые в нем птицы вымирают в своих тесных парках и портят себе перья тем, что чешутся об ограду; кроме того, еще не разрешена удовлетворительно проблема искусственного вывода страусовых цыплят. В этом месте высадилась, в 1541 году, армия Карла Пятого, которая несколько дней спустя едва успела сесть на корабли, чтобы избегнуть грозившего ей полного истребления: правда, экспедиция эта велась крайне неумело, и советы «conquistador’a» Фернанда Кортеса, сопутствовавшего испанскому войску, но не в качестве командующего, не были приняты во внимание. Здесь же, близ Гаммы, алжирские негры справляют свой большой годовой праздник, называемый «праздником Бобов», во время которого приносится в жертву бык, увенчанный цветами и украшенный разноцветными лоскутками шелковой материи. Хотя церемония начинается торжественным пением первой молитвы из Корана, тем не менее она считается чисто языческим празднеством у алжирских мавров, которые никогда на нем не присутствуют.

К городскому округу (banlieue) столицы принадлежит также обширная, имеющая форму полукруга, равнина Митиджа, которая тянется на юго-западе, на юге и на западе от Алжира, занимая пространство около 100 километров в длину и от 15 до 20 килом. в ширину. Военное завоевание этой равнины было продолжительно и трудно, по той причине, что первые губернаторы Алжирии все ставили себе целью овладение крепостью Медеа, в то время, как промежуточные пространства были еще заняты враждебными племенами; французские линии продовольствия и отступления постоянно находились под угрозой нападения, и, чтобы освободить их, нередко приходилось вступать в кровавый бой; случалось даже, что французские отряды были совершенно истребляемы превосходными силами неприятеля. Еще гораздо труднее оказалось земледельческое завоевание Митиджи. Болота и выступившие из берегов реченки зазаражали атмосферу вредными испарениями; расчистка почвы под пашни порождала лихорадки: непривычные к новому климату, незнакомые с правилами гигиены, колонисты погибали один за другим под тяжестью непосильного труда и неблагоприятных санитарных условий. Те из них, которые устояли против болезней, рисковали попасть в руки гаджутов и быть зарезанными, если удалялись на минуту из-под прикрытия лагерей или фортов. Способ труда, принятый большинством земледельцев, еще более увеличивал опасность. Каждый из них, получив клочок земли, обработывал его отдельно от соседей и потому не мог оказать сопротивления целой шайке неожиданно нападавших туземцев: таким образом, колонисты были убиваемы по одиночке. Впрочем, в некоторых деревнях европейские поселенцы, подражая примеру обезьян, которых они иногда заставали врасплох за делом разграбления полей, догадались, наконец, соединяться в партии, чтобы, под защитой часовых, сообща производить нужные работы на всей совокупности отведенных им земель. Так водворялась мало-по-малу колонизация в соседстве враждебных племен. В наши дни, хотя дело еще далеко не доведено до конца, хотя в низменностях еще залегают обширные болотные пространства, а многие высоты между речными бассейнами покрыты кустарником, в целом Митиджа есть бесспорно одна из наилучше возделанных областей Алжирии, и нигде в этой стране паровой плуг не завоевывает более быстро новых земель, приспособленных к правильному производству. В 1881 году европейское население этой области состояло из 30.500 душ, тогда как в Сахеле, за исключением Алжира, оно не превышало 28.000 чел.

Когда спустишься из Менервиля, который служит естественными воротами, ведущими из Большой Кабилии в Митиджу, первое крупное местечко, встречающееся на этом пути—Альма, лежащая недалеко от Бу-Дуау, среди платанов и эвкалиптов. За Альмой идут равнины, орошаемые водами Гамиза и усеянные селениями, из которых главное сохранило турецкое имя Фондук, данное ему как этапу на дороге верхнего Иссера. В 7 километрах выше Фондука воды Гамиза запружены исполинскою плотиной, при взгляде на которую нельзя без ужаса подумать об участи, ожидающей лежащие ниже запруды деревни в случае, если бы эта стена в 37 метров высоты, удерживающая жидкую массу объемом в 14 миллионов кубических метров, вдруг прорвалась. Запруженные воды еще не утилизируются вполне, потому что не окончена еще сеть оросительных каналов. Ниже Фондука, Гамиз переходит на территорию Руибы, другого большого села, где находится земледельческое училище Алжирского департамента: затем он изливается в море, в 3 километрах к югу от мыса Матифу, по-берберски Таментафус, или «Правой руки», названного так потому, что он командует алжирскою бухтой с правой стороны. На этом высоком остроконечном мысе нет других жилых строений, кроме крепостцы, нескольких рыбачьих бараков и маяка, который стоит на вершине скалы, напротив алжирского маяка, находящагося на другой стороне бухты, в расстоянии 15 километров. От римского города Русгуниа, который был расположен между мысом Матифу и устьем Гамиза, остались только развалины, частию употребленные на постройку домов Алжира.

Бассейн уэда Гарраш, принимающего в себя множество мелких притоков, имеет более значительные размеры, чем бассейн Гамиза. В юго-восточной его части важнейшие поселения—Риве и Арба, с рынком земледельческих продуктов, часто посещаемым арабами. Ровиго, при главной реке, у выхода её из области гор, и Сиди-Мусса, на небольшом притоке,—многолюдные деревни южной области, где апельсинные рощи чередуются с виноградниками и хлебными полями; в 8 километр. к югу от Ровиго, в одной теснине верхнего Гарраша, бьют горячие соляные ключи Гаммам-Мелуан, или «Окрашенные», которыми пользуются окрестные арабы, а также мавры и евреи из Алжира. В северной части бассейна Гарраша находим настоящий город, расположенный на обоих берегах реки. Мезон Карре (Maison Carree), «Четыреугольный дом», получивший такое название от бывшей турецкой казармы, преобразованной теперь в тюремный замок, может быть рассматриваем как предместье Алжира, хотя он лежит в 12 километрах от столицы: в этом месте железная дорога делится на два пути, из которых один направляется на восток к Константине, а другой—на запад к Орану. Впрочем, и прежде, до прокладки рельсов, Мезон Карре имел важное значение как ключ сообщений Алжира с внутренними городами и областями: оттого этот пост на Гарраше был, в первое время французской оккупации, местом многочисленных битв; но, по причине вредных испарений болотистой почвы, гарнизон вынужден был каждый год эвакуировать крепость на время жаров. Теперь, когда почва ассенизирована, Мезон Карре сделался, подобно Гуссейн-дею, фабричным пригородом Алжира; он имеет большие кирпичные заводы, паровую мельницу для приготовления предназначенной к вывозу пшеничной муки и другие фабричные заведения. По своим огородам и питомникам он тоже составляет предместье столицы; но главный центр огородничества находится в 6 километр. к северо-востоку, в дюнах морского прибрежья: там расположена деревня Fort de l'Eau, населенная преимущественно магонцами, которые так же хорошо владеют веслом, как и заступом, и сами возят на рынок продукты своей маленькой республики.

Буфарик, стоящий на небольшом возвышении почвы, находится в самом центре Митиджи: отсюда важное значение его ярмарок, на которые, с незапамятных времен, собираются арабы из всех окрестных местностей. В виду этого там был основан, в 1835 году, лагерь для наблюдения за племенами; но долгое время этот лагерь, постепенно преобразованный в город, заслуживал скорее название госпиталя или даже кладбища; часто в нем было больше больных, чем здоровых; цифра годовой смертности доходила до четверти или даже до трети общего числа жителей. Но мало-по-малу почва вокруг ярмарочного поля была осушена, болота превратились в сады, и платаны, посаженные в 1843 году, образовали тенистый бульвар, опоясывающий весь город. Каждая улица Буфарика представляет теперь великолепную аллею, так что город имеет вид парка; предместья тоже утопают в зелени садов: нигде влажная и плодородная почва Митиджи не производит более пышной и богатой растительности. Ярмарки Буфарика по-прежнему посещаются тысячами арабов, к которым теперь присоединяется многочисленная толпа колонистов. Город сделался земледельческим центром равнины; он служит складочным местом для произведений сельского хозяйства, имеет мастерские земледельческих машин и орудий, заводы для добывания благовонных эссенций. В нескольких километрах к востоку находится селение Шебли, славящееся во всей Алжирии своим превосходным табаком; но главные продукты этого края, после хлеба и сена,—вина и апельсины.

Блида, главный город Митиджи и шестой город Алжирии по числу жителей, не нового происхождения, как Буфарик; впрочем, до сих пор в нем не открыли никаких остатков римской старины; впервые о нем упоминается лишь в средние века. Кажется, он тогда носил имя Митиджи, как и вся равнина, в южной части которой он играет теперь первенствующую роль. Во времена турецкого господства Блида, или «Городок», сделалась увеселительным местом, и большинство богатых алжирцев имели там дачи с садами; но в 1825 г. землетрясение разрушило здания, под развалинами которых погибла половина населения. Затем следовали французская оккупация, атаки, битвы в рукопашную на улицах, резня, отступления, осады и штурмы: Блида была не более, как развалина, когда французы поселились там окончательно в 1839 году. Теперь это совершенно французский город по внешнему виду: от прошлого осталась только одна мечеть да несколько арабских домов; но в окрестностях видны еще кое-какие остатки прежней Блиды: фонтаны, гробницы с белыми куполами, тропинки, извивающиеся под большими маслинами. Из всех городов Алжирии Блида самый богатый апельсинными рощами, и его мандарины славятся во всем свете. Благодаря обильным водам уэда эль-Кебир, или «Большой реки», спускающагося с гор Бени-Салах, Блида имеет также несколько фабрик и мельниц; в скором времени она будет исходным пунктом железной дороги, которая проникнет на юг в долину Шиффы, направляясь к Лагуату. Несколько деревень следуют одна за другой справа и слева у подошвы Атласа; самая многолюдная из них—Сума. Одна из гор, увенчанная на вершине (1.627 метров) марабутом Абдель-Кадера бен-Джалали, осенена прекрасными кедрами, а на одном из её хребтов разрослась великолепная плантация каштанов, орешин, вишен, напоминающая пейзажи Альп и Пиренеев. Немногие местности Алжирии представляют такое грандиозное зрелище, как вид, открывающийся с гор Блиды на зеленеющую равнину Митиджи, обрамленную перешейком Типаза, цепью Сахель и синеватым треугольником моря, которое показывается на горизонте из-за гребней гор.

«Большая река» Блиды есть не что иное, как приток Шиффы, которая, в свою очередь, соединяется с уэдом Джер, чтобы образовать Мазафран. Шиффа, берущая начало на юге в горах, где находится город Медеа, течет, перед вступлением в равнину Митиджа, диким ущельем, которое, как гласит местная легенда, было прорублено одним святым марабутом. Гробница этого угодника, воздвигнутая на оконечности пика Музайя или Тамезгида, обставлена рядами кувшинов, приносимых арабами, которые надеются, что святой сторицей отплатит за их приношения, ибо это он изливает урны потоков, и от его воли зависит сделать страну плодородною или бесплодною. Гора Музайя названа так по имени одного берберского племени, приписывающего себе мароккское происхождение и очень храбро защищавшего свои горы против французов: вокруг этого племени группировались все другие туземцы массива. Имя Музайя перешло к двум французским поселениям: Mouazia-les-Mines, на юге, в узкой долине, с медными рудниками, теперь заброшенными, и с обильным минеральным источником; и Mouzaiaville, в равнине Митиджа, на линии железной дороги. Землетрясение 1867 года разрушило Музайявиль и несколько окрестных деревень. Теперь многие из отстроенных домов имеют форму большого ящика, поставленного на землю; сотрясение может только сдвинуть их с места, но не разрушить.

За Эль-Афруном, оранская железная дорога, покинув равнину, вступает в узкую долину уэда Джер и поднимается к порогу, отделяющему бассейн Мазафрана от бассейна Шиффы. К северу от этой дороги и одного притока Джера, уэда эль-Гаммам, на горном хребте находятся знаменитые ключи Гаммам-Рига (Pupa), наиболее посещаемый курорт Алжирии; в римскую эпоху эти Aquae Calidae («Теплые воды») тоже были сборным местом для больных и для богатых щеголей, как о том свидетельствуют надписи и скульптурные работы, найденные при раскопках. Теперь в соседстве источников выстроен великолепный курзал, окруженный садами и плантациями. Значительная высота местоположения (около 700 метров над уровнем моря) и грандиозная красота окружающего пейзажа, вместе с целебною силой терм, способствовали тому, что Гаммам-Рига сделался главною санаторией столичного населения.

На севере Митиджи, нижний бассейн Мазафрана, образуемый соединением уэда Джер и Шиффы, заключает в себе городок Колеа, который в первое время завоевания имел важное стратегическое значение, как передовой пост вне цепи алжирского Сахеля: это хорошенький городок, утопающий в зелени садов, хотя теперь он уже далеко не так красив, как был в эпоху, когда по скатам горы лепились в живописном беспорядке мечети, куббы и домики, обвитые фестонами виноградных веток; в то время он назывался «Святым», подобно тому, как Алжиру присвоен был эпитет «Воинственный», а Блиде—эпитет «Веселый». Здешние мавры, составляющие теперь меньшинство населения среди французов и других европейцев, все андалузского происхождения; они основали город в половине шестнадцатого столетия. Колеа занимает западную оконечность узкого перешейка холмов, который продолжается до устья Надора, и на высшей вершине которого стоит древняя гробница, известная у туземцев под именем Кобр-эр-Румиа, то-есть «Могила Христианки». Это—массивный памятник цилиндрической формы, украшенный по окружности 60 колоннами, с ионическими капителями, и увенчанный конусом с уступами, высотою в 33 метра, который, вероятно, поддерживал статую. Теперь известно, благодаря раскопкам Бербруггера и Мак-Карти, что это тот самый монумент, о котором говорит Помпоний Мела, и который служил общим мавзолеем для целой царской фамилии, вероятно, династии Сифакс. Само собой разумеется, арабы, в поисках кладов, не раз разрывали «Могилу Христианки», но без успеха: как сообщает легенда, копатели были каждый раз обращаемы в бегство легионами комаров, тотчас же поднимавшимися с озера Галула. Это озеро, или вернее болото, занимающее впадину Митиджи у подошвы холма «Гробницы», недавно было осушено; но в дождливые годы, каков был, например, 1884-й, стоячия воды снова наполняют низины, в ущерб земледелию и народному здравию.

Общины Сахеля и Митиджи, с населением свыше 3.000 душ в 1881 г.: Алжир (1896 г.)—92.120 жит.; Блида (1896 г.)—25.283 ж.; Буфарик (1891 г.)—8.064 ж,; Фондук—7.035 ж.; Ровиго—6.173 ж.; Арба—5.960 ж; Колеа—5.439 ж.; Маренго—4.000 ж.; Музайявиль—3.873 ж.; Дуэра—3.492 ж.; Сума—3.477 ж; Альма—3.430 ж.; Шерага—3.196 ж. Риве—3.165 ж.; Мезон-Карре—3.031 жит;

На западной оконечности Митиджи, в цирке холмов, имеющем форму залива, расположено красивое местечко Маренго, окруженное виноградниками: это один из главных рынков равнины, один из самых цветущих центров земледельческой культуры. Городские фонтаны и оросительные канавки садов питаются искусственным озером уэда Мэрад, образованным в 10 километр. выше Маренго посредством запруды, которая задерживает около 2 миллионов кубич. метров воды, пропуская 200 метров в секунду. Ниже Маренго, уэд Мэрад, соединясь с уэдом Буркика, вступает, под именем Надора, в ущелье, над которым господствуют кручи Шенуа, и по выходе из гор изливается в море, близ небольшого порта Типаза, наследника римского города, частию затонувшего, либо вследствие оседания почвы, либо по причине местного размывания берегов. Буркика приобрела печальную известность, как место ссылки: нигде не погибло больше ссыльных в первые годы империи; идти в Буркику значило идти на верную смерть. Настоящее имя реки, называемой в оффициальной французской номенклатуре «уэд Мерад», есть, вероятно, уэд эль-Мерд, «река Болезни».

Массив Дахра, ограничиваемый на юге долиной Шелифа и соединенный с остальной частью гористой Алжирии только невысоким порогом, внизу которого проходит железная дорога из Алжира в Оран, заключает всего четыре города, из которых три расположены на окружности массива—Шершель и Тенес на берегу моря, Милиана—на высоком мысе, господствующем над долиной Шелифа. Деревень, основанных французами, тоже очень мало, что объясняется бесплодием почвы и недостатком воды.

Шершель, построенный на западной стороне массива Шенуа—один из древнейших городов Алжирии. Дважды восстановленный—в первый раз андалузскими маврами, во второй французами,—он появляется уже в первые времена истории под пуническим именем Иол; но начало его славы и процветания относится к римской эпохе, когда Юба Младший сделал его столицей своего царства и дал ему название Caesarea, которое он сохранил до настоящей минуты, хотя сильно измененное временем. Эта «блистательнейшая колония кесарийская» оставила по себе многочисленные памятники, между прочим, термы, где нашли прекрасную статую, «Венеру Шершельскую», перевезенную в музей Алжира, и многие другие замечательные изваяния. В 1840 году, когда на развалинах выстроился французский город, существовал еще ипподром, вполне сохранившийся, который теперь представляет простое углубление почвы; театр разработывается как каменоломня. Между двумя колоннами, на цюрихской дороге, видны величественные остатки водопровода с тремя рядами аркад, доставлявшего воду в обширные цистерны: это единственное сооружение римской Цезареи, которое было реставрировано. Шершель тоже имеет маленький музей древностей, который помещается на дворе, под открытым небом; самый интересный предмет в этой коллекции—фрагмент египетской статуи. Порт, пространством около 2 гектаров, состоит из маленькой кругообразной бухты, защищенной от северо-западных ветров островком Жуанвиль, но он открыт северным ветрам, очень опасным на этом берегу, и в дурную погоду недоступен, по причине больших волн на море, преграждающих вход; когда ветры благоприятны, он принимает около сорока мелких судов, для крупных же глубина воды (от 3 до 4 метр.) недостаточна. Бассейн этот есть не что иное, как древне-римская гавань: при очистке его, в 1843 году, в тине нашли судно, может-быть, римское, в котором все члены были скреплены деревянными болтами и гвоздями. Окрестные горы заняты берберским племенем бени-менассер, говорящим арабским языком, которое в продолжение нескольких лет с ожесточением защищалось от французов.

К западу от Шершеля, местечко Нови, земледельческая колония 1848 года, обогащается эксплоатацией ломок лавы, порфира и гранита. Далее встречаем новое местечко Гурайя, которое обязано своим основанием обилию медной и железной руды в соседних горах. В нескольких километрах к западу от Гурайи, на плато Сиди-Брагим, которое разделяет две бухточки, довольно хорошо защищенные от ветров и самые удобные на том берегу для пристанища судов, находился древний oppidum Гуругу, представлявший гораздо более выгодные условия для устройства порта и расположенный близ устья уэда Дахмус, который дает легкий доступ во внутренния долины. Соседство рудников—вот одна из причин относительной важности, которую приобрел город Тенес, основанный как раз посередине берега Дахры, между Типазой и Мостаганемом. Деревня Монтенот, в 6 километрах выше города, в долине уэда Аллала, есть главный центр горного округа, где разработываются залежи железной руды и жилы меди, свинца, серебра. Тенес, наследник римского Cartennае или Car Tennae, то-есть «Мыс Тенне» по-берберски (на западных берегах Алжирии слово «Кар» употребляется в том же значении, как на восточных слово «Рус» (Rusicada, Rusurucus), именно в смысле высокого мыса), состоит из двух городов: Старого Тенеса, вероятно, занимающего местоположение финикийской колонии, и собственно Тенеса, построенного в версте ниже, при устье уэда Аллала; римских развалин здесь не осталось, но существуют еще обширные подземелья, утилизируемые теперь как кладовые и погреба: это французский город, занятый тринадцать лет спустя после завоевания Алжира. Весьма вероятно, что первая колония Тенеса, хотя лежащая теперь внутри материка, была основана на берегу моря, и что наносы Аллалы, намывы морского песка и, может-быть, также поднятие почвы приготовили место, на котором стоит новый город. Аллювиальное происхождение местности объясняет отчасти обидную поговорку, охотно повторяемую в соперничающих городах: «Тенес—город, построенный на навозе; вода в нем—кровь, воздух—яд». Тенес, приморский складочный пункт всей области Дахра, связан с остальною Алжирией пока только грунтовыми дорогами; железный путь, долженствующий соединить его с станцией Орлеанвиль, еще не начат постройкой. Порт, находящийся к северо-востоку от города и прикрытый рифами, которые при помощи жете соединены с берегом, представляет бассейн пространством в 24 гектара, где суда находят безопасное пристанище; но доступ к нему не при всех ветрах удобен, и когда буря вздымает большие волны, корабли предпочитают держаться в открытом море, опасаясь быть нанесенными на мол порта.

На всем побережье, длиной около ста верст, которое простирается к юго-западу от Тенеса до устья Шелифа, нет французских городов или деревень, да и внутри материка колонисты пока еще сгруппировались лишь в небольшие поселения, из которых самое значительное—Кассень, административный центр общины, занимающей пространство слишком в 1.500 километров, но населенной почти исключительно туземцами. Жители Дахры по большей части берберского происхождения, и даже некоторые племена, как, например, зериффа и ашаша, живущие в соседстве морского берега, на западе от Тенеса, до недавнего времени говорили наречием, родственным диалекту кабилов; другие же племена давно уже приняли язык победителей. Арабские нравы преобладают, так как жизнь в шатрах составляет здесь общее правило; только чисто-берберские народцы обитают в домах; в промежуточном поясе мужчины проводят время в палатках, подобно арабам, но женщин своих держат в соседних жилищах под кровом и замком. Большое число деревьев вокруг дуаров свидетельствует о берберской крови обитателей; некоторые долины сплошь покрыты зеленью маслин и смоковниц; когда урожай обильный, часть плодов вывозится, отправляемая на маленьких баланселлах (неаполитанское одномачтовое судно, с латинским парусом), которые стоят на якоре в бухточках прибрежья. Маленький городок, некогда берберский, затем кулуглийский, Мазуна, занимает в центре Дахры прелестную долину, обильно орошаемую живыми водами, спускающимися к Шелифу: во время борьбы между арабами и французами он всегда сохранял нейтралитет, и строгому соблюдению мира обязан своей административной автономией; французы не поселились в нем. В Мазуне родился Могамед-бен-Али-эс-Сенуси, основатель могущественного ордена, горячо проповедующего возвращение к первоначальной чистоте мусульманского догмата и ненависть к христианам и туркам; на скале виднеется знаменитая кубба и зауйя, бывшая колыбелью нового ордена; теперь этот монастырь стоит в запустении. К западу от Мазуны, холм Некмариа увенчан старым борджем, под которым, в боку горы, открываются украшенные великолепными сталактитами гроты печальной памяти, где генерал Пелисье, в 1845 году, приказал выкуривать укрывшееся там племя улед-риах. По рассказам нескольких оставшихся в живых членов этого племени, в пещере было тогда 1.150 человек.

Главные полноправные общины Дахры, с цифрой их населения в 1881 году: Гурайя—23.865 жит. (из них 236 европейц.); Шершель—7.785 жит. (из них 2.174 европейц.); Тенес—4.744 жит. (из них 1.643 европейц.); Ментенот—3.336 жит. (из них 291 европейц.).

Совершив половину своего пути и приняв свой главный приток, Нахр-Уассель, «образующийся из семидесяти источников», Шелиф выходит из области плоскогорий, чтобы вступить в ущелья Атласа и достигнуть продольной долины, отделяющей Дахру от массива Уарсенис. При входе в горный проход, первое населенное место, встречаемое путешественником, стоит на мысе правого берега, на высоте 200 метров над рекой, которая в этом месте лежит на 450 метр. выше уровня моря. Это—деревня Богари (Букрари), будущая станция железной дороги из Алжира в Лагуат. На вершине холма мзабиты, посредники в торговле между Теллем и Сахарой, построили «ксар», в одно и то же время крепость и складочный магазин, у подножия которого собирается рынок: невозможно было выбрать более удобное сборное место на рубеже двух естественных областей; отсюда вывозится лучшая шерсть, какую производит плоскогорье; здесь же склад альфы и зерновых хлебов. К северо-западу от этого рынка, на более высоком выступе горы (970 метров), расположен укрепленный лагерь Богар или Бугар,—т.е. «Грот»,—который был построен в 1838 г., по приказанию Абдель-Кадера, и которым французы овладели в 1841 г., чтобы командовать ущельями Шелифа и преградить вход враждебным племенам юга. С высоты цитадели, прозванной «южным балконом», открывается обширный вид на южные степи, первый кусок пустыни, отделяемый Джебель-Амуром от беспредельных пространств Сахары.

Медеа (у арабов Мидиа или Лемдиа) занимает, на покатости Шелифа, одну из высших точек горного массива, господствующего с юга над равниной Митиджа; она построена на высоте 920 метров, близ южного основания горы Надор (1.062 метра), «обсерватории», откуда можно обозревать вершины всех окружающих массивов, от Уарсениса до Джурджуры. Медеа, прежде главный город бейлыка Титтери, была театром самой ожесточенной борьбы в первое время завоевания, и нигде во всей Алжирии не легло так много французов, как в знаменитом горном проходе Тениет (Тениа), посредством которого город сообщается с Митиджей; занятая французским войском в 1840 г., Медеа окончательно вышла из осадного положения только в следующем году. Теперь это чисто-французский город по внешнему виду и большинству населения; единственное, что в нем есть замечательного,—это водопровод, состоящий из двойного ряда арок, перекинутого через овраг: от римского города, замененного городом арабов и французов, остались лишь незначительные обломки. Скаты холмов, которые переходят за пределы пояса оливковых деревьев, покрыты виноградниками, продукты которых (вина) уже пользуются известностью; спаржа из Медеи соперничает на парижском рынке с аржантейльской; пшеница её тоже отличается превосходным качеством. Медеа занимает слишком возвышенное положение, чтобы могла сделаться станцией будущей железной дороги из Алжира в Лагуат; дорога эта пройдет восточнее, недалеко от Дамиетты и Бен-Шикао, деревни, славящейся своей образцовой овчарней.

Усиленный ручьями, вытекающими из гор Медеи и Джендель, Шелиф омывает холм, на котором расположена Амура, то-есть «Счастливая», наследница римского и берберского города Суфасар, затем изгибается к западу и вступает, наконец, близ Лаваранды, в широкую равнину, через которую проходит железная дорога из Алжира в Оран. Эта область—один из жизненных пунктов Алжирии, благодаря встрече двух важных географических путей: с одной стороны—средней долины Шелифа, открывающей легкий доступ к плоскогорьям, с другой—большой продольной долины, образующей проход между горами Уарсениса и холмами Дахры. На высотах, господствующих над точкой схождения дорог, расположена деревня Аин-Султан, окруженная обширными виноградниками, где работают по большей части выходцы из Эльзаса. На севере этого мыса находится большое село Аффервиль, одна из важнейших по торговле станций железного пути; между жителями много переселенцев из города Милиана, построенного севернее, на ровной, почти горизонтальной террасе скалы Заккар-эль-Гарби. Эта скала, высота которой 740 метров, с двух сторон, на юге и востоке, оканчивается крутыми обрывами, стоя на краю которых видишь у себя под ногами широкую бухту зелени, оживляемую журчанием вод Бутана, которые льются пенящимися скатертями с плато Милиана и своими каскадами приводят в движение колеса маленьких мельниц. Ручей, берущий начало на самой террасе города, дает в период мелководья около 300 куб. метров в секунду; инженеры предлагали провести в Алжир чистыя воды, вытекающие из склонов горы Заккар-эль-Гарби. Хотя построенная на скале, Милиана почти совсем закрыта густыми ветвями высоких платанов, которыми обсажены эспланады городской ограды и боковые аллеи главного бульвара; с края террасы открывается великолепный вид на обширный полукруг синеватых гор до остроконечных пиков Уарсениса. Нынешний город по внешности совершенно французский: никаких развалин римской Маллианы не сохранилось, уцелели только кое-какие остатки арабских построек; впрочем, на главной площади существует еще старый минарет, весь обросший плющем и служащий башней для городских часов. Занятая в 1840 году французским войском, Милиана была из всех алжирских крепостей самым гибельным для гарнизона местом; когда осада, продолжавшаяся шестнадцать месяцев, была снята, из 1.200 солдат осталось в живых не более сотни; семьсот человек умерли от лихорадки, лишений или истощения; живые дотого ослабели, что не в состоянии были хоронить умерших. В окрестностях рассеяно много ферм, и некоторые из них окружены виноградниками, производящими высоко ценимые вина.

В горах, стоящих против Милианы, по другую сторону Шелифа, другой город, менее важный, защищает восточные массивы Уарсениса; это—Тениет-эль-Гад, или «Воскресный проход», названный так потому, что еженедельный рынок бывает там по воскресеньям; высота порога, над которым господствует это местечко, около 1.145 метр. Арабы там, относительно, многочисленнее, чем в Милиане; в окрестностях маленькая колония негров занимает две группы хижин, называемые «Томбукту», Верхнее и Нижнее. «Воскресный проход» славится в мире ботаников и путешественников своими великолепными дубовыми и кедровыми лесами, которые покрывают оба склона джебеля Эндат; в лесу бьют из земли очень богатые железистые ключи. К югу от Тиарета простирается плоскогорье Серсу, некогда покрытое лесом и обильно орошаемое источниками, а ныне голое, лишенное растительности и изрезанное оврагами, в которых текут дикия воды, действующие разрушительно, вместо того, чтобы приносить плодородие. Серсу—одна из местностей Алжирии, особенно изобилующих доисторическими могилками, оградами, памятниками, сложенными камнями; один древний город, верстах в сорока к юго-западу от Тениета, занимает более обширное пространство, чем нынешняя столица страны. Между странными памятниками этой области самые любопытные—это ряды камней, так расположенных, что совокупность их представляет фигуру огромной ящерицы в 80 метров длиной. Таким образом мы находим и в Старом Свете пример тех символических памятников, которыми moundbuilders в Огайо любили украшать равнины.

К западу от Аффервиля и Лаваранды многолюдные селения следуют одно за другим в долине Шелифа. После Дюперре показывается Сен-Сиприен (Saint-Cyprien des Attaf), где можно видеть единственное в своем роде зрелище общины арабов, обращенных в католическую веру; правда, что это все сироты, подобранные во время голода 1867 г. и остававшиеся без сношений со своими единоплеменниками. Далее железная дорога проходит через Уэд-Фодда, лежащий на уэде того же имени, спускающемся из цирков на боках Уарсениса. Ниже, воды Шелифа, задерживаемые запрудой, изливаются по сторонам в ирригационные каналы, разносящие плодородие по полям. Верстах в пятнадцати ниже по реке основан в 1843 году главный город нижней долины Шелифа, Орлеансвиль, построенный на месте, известном у арабов под именем эль-Аснам, то есть «Колонны» или «Идолы»; тут действительно стояла некогда церковь римского oppidum Tingetii, сооружение которой, судя по одной надписи, относится к четвертому столетию: теперь от храма остались только склеп да мозаичный пол. Как административный и военный центр и как промежуточный этап между Алжиром и Ораном, Орлеансвиль приобрел некоторую важность в торговом отношении, которая с проведением железной дороги, направленной к порту Тенес, должна еще более возрасти; но невыносимые жары летом, яростные ветры зимой делают пребывание в этом городе не особенно приятным для европейцев. Хорошо еще, что в окрестностях есть сосновый и рожковый лес (около сотни гектаров), где прогуливающиеся находят хоть немного тени. В соседстве, близ деревни Малахов Курган, расстилаются, по берегам уэда Сли, вытекающего из гор Уарсенис, обширные степи, где предполагают основать птичий двор для содержания и разведения страусов.

Большое местечко Инкерман расположилось при слиянии Шелифа и уэда Риу, который перед тем протекает через территорию общины Амми-Муса, где живут еще чистокровные берберы, бени-ураг, сохранившие нравы и учреждения, подобные тем, какие мы видим у кабилов Джурджуры. Другая община, Земора (Землеура, или «Оливковая роща»), занимает большую часть массива, который ограничен на западе течением Мины, берущей начало на высоких плато, и на котором живут жалкие остатки большого союза племен флитта или флита, почти истребленного войной с французами и голодом. Тиарет (Тигарет, Тигерт), т.е. «Резиденция» по-берберски, командует всей этой областью с высоты террасы (1.083 метра) горы Геззул. В 1843 г. он сменил, как господствующий пункт окрестной страны, Такдемт или «Новый Тиарет», орлиное гнездо, которое Абдель-Кадер избрал в 1836 г. центральной цитаделью своего царства, и которое было разрушено французами в 1841 г. Местные жители не говорят уже старым берберским наречием: оно сохранилось только в названиях мест, смысл которых непонятен туземцам. К юго-западу от двух Тиаретов, в том же верхнем бассейне Мины, находим другой город берберского происхождения, Френда, лежащий на высоте 1.031 метров, в соседстве обширных лесов зеленого дуба, туйи и алепской сосны. На востоке от Френды, близ источников, называемых Рас-эль-Мина или «Голова Мины», на трех северных отрогах джебеля-эль-Ахдар или «Зеленой Горы», высятся «джедары», массивные постройки, бывшие мавзолеями, как «Гробница Христианки», и представляющие, вероятно, простую копию этого надгробного памятника: это четыреугольные призмы, высотой около 18 метров, оканчивающиеся в верхней части пирамидами со ступеньками. На соседних скалах видны до-исторические изваяния: желобки и ямки, выдолбленные в камне, заставляют думать, что одна из этих скал служила жертвенником. Некоторые из соседних долменов поражают колоссальностью размеров: по словам путешественника Томассини, один из этих камней имеет 45 метров (21 сажен) в длину. Бернар, цитируемый Фергюсоном, говорит, что верхняя плита памятника имеет 20 метров длины, при 8 метрах ширины и 3 метрах вышины.

Железная дорога, уже начатая постройкой, соединит Тиарет с Мостаганемом через долину реки Мины. Она пройдет через деревню Фортасса, пересечет рельсовый путь из долины Шелифа в Релизану, затем, перейдя Мину ниже слияния её с уэдом Гиллиль, обогнет массив холмов, чтобы идти вдоль основания плато Айн-Тедлес, где уже начинается городской округ Мостаганема. Недалеко оттуда находится значительное селение Пон-дю-Шелиф («Мост на Шелифе»), названное так от путевода, который турки построили руками испанских невольников, и который был реставрирован французами. Несколько других деревень, Айн-Бу-Динар, Туми, Пелисье, следуют одна за другой на дороге в Мостаганем.

Этот древний город лежит не на самом берегу моря; он построен на высоте около ста метров, на утесе, который оврагом Аин-Сефра, где течет постоянный ручей, разделен на две части: на востоке—военный город, или Матамор, названный так от матмурсов, или силосов, в которых турки хранили зерновые хлеба; на западе—собственно Мостаганем, почти совершенно перестроенный на европейский лад. Впрочем, большинство населения состоит из французов и других переселенцев из Европы; старые семейства мавров, пропорционально более многочисленные, чем в Оране, уменьшаются с каждым годом. В шестнадцатом столетии, при Хейр-Эддине, Мостаганем был одним из главных городов Алжирии; до постройки железной дороги из Алжира в Оран, в нем сосредоточивалась торговля долины Шелифа; с проведением же этой линии он снизошел на степень второстепенного города: плодородие окружающей местности и выгодное положение у выхода главной речной долины Алжирии были недостаточны, чтобы снова сделать Мостаганем одним из торговых центров; ныне он соединен железнодорожной ветвью с общей алжирской сетью. Особенно нужен ему хороший порт; пока он имеет только морскую пристань (marine), мало защищенную от ветров, и рейд, где часто бушуют волны в бурную погоду; но теперь уже занялись устройством молов.

Движение судоходства в Мостаганемском порте в 1883 году:

В приходе—137 судов, вместимостью в 61.026 тонн; в отходе—161 судно в 63.168 тонн; всего, вместе с каботажем—458 судов, в 198.196 тонн.