II. Бассейн Сенегала и Фута-Джаллон

Поверхность областей, где, или по непосредственному владению, или в силу военного превосходства, власть принадлежит Франции, может быть определена приблизительно в полмиллиона квадратных километров, что почти равняется пространству самой Франции. Вот почему название «Сенегал», которым до недавнего времени обыкновенно обозначали французскую Сенегамбию, заменено теперь более понятным именем «французского Судана». Наименование «Сенегал» оставлено за той территорией, которая окаймляет реку того же имени в судоходной части её течения, от Сен-Луи до Медины; тем не менее эта река придает всей стране её географическое единство: это она обращает ее в обособленное целое разветвлением своих притоков и расходящихся рукавов (marigots).

Эта река, по имени которой, в соединении с именем Гамбии, называется вся обширная страна, заключающая в центральной своей части массив Фута-Джаллон, есть первый постоянный поток, достигающий моря на юге от сахарских пространств. От устья Сенегала до Ум-эр-Рбиа, последней мароккской реки, не совсем пересыхающей летом, считается приблизительно 2.200 километров по прямой линии и около 3.000 километров по извилистой линии морского побережья. Своим течением и сетью своих притоков Сенегал обозначает северный предел пояса годовых и обильных дождей: русло его составляет продолжение извилистой линии текучих вод, образуемой на востоке Нигером, притоками озера Цадо и главными притоками Нила, Бахр-эль-Арабом и Бахр-эль-Азраком. Быть-может, под влиянием смутного понятия об этом географическом факте—существовании больших рек во всей ширине пояса, лежащего к югу от великой пустыни,—о Ниле во все времена, до прошлого столетия, говорили как о реке с многочисленными рукавами, протекающими через всю Африку. В глазах упомянутого выше исследователя Кадамосто, «ручей Сенега»—это в одно и то же время Гихон, «река Земного рая», Нигер и Нил.

По размерам своего бассейна, Сенегал (Джаллибалил древних иолофов, Ведамель и «Золотая река» портуланов)—одна из второстепенных рек африканского континента; он следует за Конго, Нилом, Джолибой и Замбезе; приблизительные оценки географов ставят его даже ниже рек Лимпопо, Оранжевой и Джубы. Впрочем, различи ые авторы сильно расходятся в своих исчислениях; так, фон-Кледен определяет площадь бассейна Сенегала в 258.795, а Шаван в 440.500 квадр. километров. Это разногласие происходит от того, что речной водоскат со стороны Сахары еще не вполне обследован, и в то время, как одни считают эту область, где текут временные уади, принадлежащей к сенегальскому бассейну, другие причисляют ее к поясу стран без истечения. Принимая с этой стороны контуры бассейна, как они начерчены на картах новейших исследователей, находим для всей покатости площадь около 360.000 квадр. километров: это почти равно двум третям поверхности Франции. Длина течения Сенегала, от потока Бафинга до бара в Сен-Луи, около 1.700 километров. По прямой же линии расстояние до ближайшей морской бухты всего только 275 километров.

В обширной сети рек и речек, образующих Сенегал, главной ветвью, если не по обилию вод, то по крайней мере по своему направлению, совпадающему с осью долины, является ручей, который берет начало в бугристой местности, представляющей, однако, между холмами легко переходимые пороги. Ручей этот туземцы называют Бауле; впрочем, имя его меняется по территориям, которые он орошает, и по населениям, которые живут на его берегах: обращаясь с вопросом об имени ручья к племенам фула, бамбара или малинке, путешественник каждый раз услышит новое слово; вообще европейским картографам не скоро еще удастся отождествить все наименования на разных языках, перепутывающиеся в географической номенклатуре этой страны. Ниже истоков, где он вполне известен, Бауле орошает часть территории Беле-дугу, еще мало исследованную; затем, повернув на запад, служит границей между французскими владениями и землей Каарта. В этой части своего течения река получает лишь немногие и незначительные притоки с северной покатости, ограниченной сахарскими террасами; более обильные притоки приходят к ней с юга. Важнейший из них—Бахой, который дает свое имя главному потоку ниже слияния, и который, соединяясь с Бафингом, образует собственно Сенегал. На языке племени малинке слияние Бахоя, или «Белой реки», и Бафинга, или «Черной реки», называется Бафулабе, что значит «Две реки». Имя Майо-Рейо, даваемое ему фулами и тукулерами, имеет то же значение.

Подобно бассейнам Миссисипи, Дуная и многих других больших рек, бассейн Сенегала тоже имеет реку горного происхождения, которая, по направлению течения и геологическому образованию бассейна, должна быть рассматриваема как простой приток, но которую следовало бы считать главной рекой по объему жидкой массы, вносимой ею в общее русло. Бафинг, приток, спускающийся с гор, берет начало, на высоте слишком 750 метров, в южной части массива Фута-Джаллон, к югу от истоков Фалеме, Гамбии, Рио-Гранде. Сначала он течет на юг, затем описывает большую дугу, направляющуюся на восток, северо-восток и север, образуя полу-эллипс с нижним течением Сенегала. Так как Бафинг имеет очень сильное падение, более 600 метров, между его истоком и слиянием с Бахоем, и так как, с другой стороны, он питается дождевыми водами только впродолжении трех месяцев в году, то можно бы ожидать, что он совершенно пересыхает в сухое время года; но естественные запруды ложа разделили его на ряд озер, где вода остается почти без истечения между периодами разлива. Зимой поток переходит через последовательные ряды скал, затем, в период бездождия, пороги снова выступают наружу, и тогда река состоит из ряда расположенных один над другим резервуаров, которые соединяются лишь струйками, скользящими по камням порогов, и защищены от испарения ветвистыми деревьями, образующими свод листвы над их водами.

При слиянии Бахоя и Бафинга Сенегал находятся еще на высоте 143 метров над уровнем океана. Русло его, заключенное между крутых берегов, высотой в 30 и 36 метров, еще не вырыто до нормальной глубины и во многих местах образует пороги и каскады. Один из этих водопадов, называемый Гуина, представляет льющуюся поверхность высотой от 16 до 17 метров, смотря по времени года, при средней ширине около 500 метров; последний водопад, Фелу, имеет такую же высоту, но воды в этом месте сильно стеснены порогами. Река, разлившаяся в виде озера выше каменной преграды, могла открыть себе в этой запруде лишь узкие выходы; по середине порога высятся две остроконечные скалы в форме обелисков,—бесстрастные черные колоссы среди вихря вод. Ниже этого водопада, река, усеянная скалами, которые кое-где увенчаны группами деревьев, находится на высоте 67 метров над уровнем моря, удаленного еще на тысячу километров: среднее падение, следовательно, весьма незначительно, и суда, даже глубоко сидящие, могут подниматься, в период высоких вод, почти до самого водопада, до стремнин, над которыми господствуют величественные утесы Кипп, высящиеся один против другого на берегах Сенегала.

В небольшом расстоянии ниже водопадов, река принимает в себя главный северный приток, Куниакари или Тараколе, длина которого от истока до устья по меньшей мере 200 километров. Так как в этой части своего течения Сенегал образует границу между двумя географическими областями, пустыней и областью лесов, то вообще можно сказать, что и здесь притоки реки приходят с юга. В самом деле, что значит небольшой поток Куниакари, сахарского происхождения, в сравнении с рекой Фалеме, которая соединяется с Сенегалом ниже и приносит ему воды, собранные в горах Фута-Джаллон? Этот приток, берущий начало в соседстве Бафинга и Гамбии, всегда катит хоть немного воды в сухое время года: перерезанный естественными запрудами, как и главные ветви Сенегала, он также делится на несколько последовательных озерных резервуаров, которые регулируют сток воды и тем устраняют возможность пересыхания реки. В зимнюю пору Фалеме имеет не менее 300 метров в ширину, при 8 метрах глубины, в том месте, где она соединяется с главной рекой, так что мелкие суда могли бы подниматься на сотни километров вверх по этому притоку. Но верхняя область его, отличающаяся нездоровым климатом и часто опустошаемая войнами, осталась неизследованной на обширных пространствах: это наименее известная часть французского Судана. Путешественники, которые, впрочем, проходили только область истоков в цепи Фута-Джаллон, разно говорят о направлении потоков. В то время, как первые исследователи считают реку Тене, вытекающую на север от Бафинга, главной ветвью Фалеме, новейшие путешественники полагают, что Тене спускается на северо-запад к Бафингу, и что исток Фалеме находится севернее; но никто из них не прошел по долинам до слияния.

После соединения с Фалеме, Сенегал не получает более притоков, текущих круглый год: это объясняется тем, что в этом месте река, направляясь на северо-запад, выходит из пояса обильных дождей и вступает в среднюю зону, которая еще не пустыня, но уже область ветвистых деревьев. На юге, в территории Ферло, почва дотого ровная, что не представляет ската для течения вод; они застаиваются в виде луж и испаряются. С северной стороны, благодаря отлогости почвы, уади еще вырывают себе русло в боках сахарских плато и спускаются по направлению к Сенегалу, но катят воду до этой реки только в период дождей. Многие из этих временных потоков оканчиваются даже соляными лужами, которые при большей сухости климата превратились бы в солончаки, подобные тем, которые находятся в Иджиле и в других частях пустыни. Собственно Сахара не достигает берегов Сенегала. Карл Риттер в своем описании Африки высказывает предположение, что напор песков, приносимых северными ветрами, способствовал отклонению течения Сенегала к западу; но характер местности на севере реки, по крайней мере выше дельты, не оправдывает этой догадки.

Объем жидкой массы, катимой рекою, постепенно уменьшается во время засух; развертываясь длинными излучинами, поток огибает многочисленные острова, между прочим, длинную намывную землю Бильбас и остров Морфиль, или «Слоновой кости», получивший это название от слонов, которые прежде водились на нем. Многочисленные пороги заграждают в разных местах дно ложа, хотя ни один из них не имеет достаточной высоты, чтобы совершенно задерживать поток. Везде ручейки, если не целые водные площади, более или менее широкия, соединяют последовательные озерные резервуары реки; но когда уровень Сенегала спускается до низшего предела, барки лишь с большим трудом могут форсировать проход; прибрежные жители, когда им надобно попасть на другой берег, чтобы производить мену или войну, переходят реку прямо в брод. В 1860 г., в самый разгар сухого сезона, из Сен-Луи была отправлена, под начальством Брауэзека, экспедиция в Бакель водяным путем, для точного определения уровня реки и съемки на план наиболее опасных проходов. Лодки, взятые под экспедицию, имели с грузом не более 60 сантиметров водоуглубления; без груза же, осадка их составляла всего только 35 сантиметр., и несмотря на то, пришлось тридцать пять раз тащить их по неровному песчаному или каменистому дну, где слой воды не превышал нескольких дециметров; на одном из порогов ручеек имел всего пять сантиметров толщины. Экспедиция употребила целых две недели, чтобы протащить лодки по мелям около Верма, в небольшом расстоянии ниже Бакель: все путешествие продолжалось 79 суток. Раффенель рассказывает, что в былое время мавры имели обыкновение ставить преграду навигации, кладя древесный ствол поперег фарватера: при помощи этого средства им легко было обирать проезжих купцов. Если в нижней части своего течения Сенегал более глубок, так что маленькие пароходы могут подниматься до Мафу, выше Подора, т.е. на 306 километров вверх от устья, то это только благодаря тому, что морской прилив усиливает речной поток. Нижний Сенегал превращается в лиман. Пресная вода, более легкая, скользит по поверхности, тогда как морской поток, более тяжелый, движется по дну речного ложа и поднимается к верховью. По мере того, как продолжается засуха, соленость жидкой массы возрастает, и приливная волна, которая сначала только гонит обратно пресные воды, в конце концов разносит соль по всему нижнему руслу на 75 километров от устья. Истечение Сенегала (объем протекающей в единицу времени воды) в период мелководья, по приблизительному исчислению, составляет всего только 50 кубич. метров в секунду.

Большие дожди, которые начинаются в мае в горах Фута-Джаллон, области истоков Бафинга и Фалеме, совершенно изменяют порядок течения реки. Воды быстро поднимаются, и впродолжении четырех месяцев, с июня-июля до октября, большие, глубоко сидящие пароходы могут подниматься вверх по Сенегалу до водопада Фелу: в Бакеле уровень разлива достигает и даже переходит за 15 метров, в Матаме он равняется 9 или 10, в Подоре 6, в Дагане 4 метрам. Высота наводнения уменьшается по мере приближения к морю. Но сила течения отбрасывает тогда морские воды, которые в сухое время года пробирались по дну речного ложа; вода Сенегала становится совершенно пресной перед Сен-Луи, она проникает даже в море, и корабли, плывущие против тех берегов, издали узнают вход реки по широкой желтоватой полосе, расстилающейся среди синих вод океана. В это время года масса воды, катимая Сенегалом, составляет, без сомнения, несколько тысяч кубич. метров в секунду, ибо поток не только наполняет до краев широкий и глубокий канал речного ложа, но разливается, кроме того, по сторонам долины, в виде многочисленных боковых лагун, «ложных рек», представляющих остатки старых русл. Колебания уровня нижнего Сенегала позволяли уже констатировать многие важные факты географии внутренней части страны, прежде нежели туда проникли путешественники и в то время, когда эту реку считали еще одним из рукавов Нила. Так, существование одного только разлива, всегда приходящагося на летние месяцы, доказывает, что в области истоков бывает только один период дождей, из которых самые обильные совпадают с большими жарами северного полушария. Быстрота, с которою совершается прибыль и убыль воды во время разлива, указывает на то, что река не проходит в своем верхнем течении через обширные озерные резервуары, сначала уменьшающие, затем поддерживающие расход её вод. Большие разливы не подчинены какому-либо закону периодичности; впрочем, туземцы каждые четыре года ожидают наводнения. Случалось, что поток разливался на 20 или 30 километров в ширину, и река имела вид моря в движении, там, где во время мелководья расстилаются саванны и поросли кустарника на островах Бильбас и Морфиль.

Впрочем, Сенегал имеет боковые резервуары в нижней части своего течения: он выделяет из себя с той и другой стороны многочисленные каналы, или длинные извилистые озера, ветви дельты, начинающиеся от главного течения и оканчивающиеся внутри материка: в Сенегамбии они известны под именем «marigots», которое употребляют также, хотя и неправильно, для обозначения притоков с постоянным течением и солоноватых лагун морского побережья. В период разлива эти мертвые рукава ослабляют речной поток, принимая в себя часть жидкой массы и наоборот—поддерживают его во время спада вод; соответственно этому, меняется и направление течения: вода движется то из реки в рукав, то из рукава в реку. Два главных боковых потока сенегальского бассейна расположены, один с правой, другой с левой стороны Сенегала, близ того места, где река поворачивает к югу, чтобы следовать вдоль цепи береговых дюн. Северное озеро, называемое Кайар или Хомак, представляет канал длиной около двадцати километров, впадающий в реку тремя устьями. Южное озеро, известное под разными именами—Гиер, Паниефуль или Меринагем, занимает, вместе со своим притоком Бунун, извилистую долину, длиной около 150 километров; даже в сухое время года этот судоходный бассейн сохраняет немного воды, и со всех сторон дикия животные приходят туда на водопой. Он соединяется с Сенегалом посредством лагуны Туэй, являющейся притоком в период разлива, истоком в сезон мелководья. Регулируя по произволу течение при помощи шлюзов, можно бы было получить ирригационный резервуар, подобный Меридову озеру древних египтян.

Один из боковых потоков дельты, известный под именем «Лагуны Комаров», направляется на северо-запад, и, как говорят, иногда сообщается с морем через цепь береговых дюн, образуя временное устье реки, в 85 километрах к северу от постоянного устья; при входе в этот рукав лодочники обыкновенно совершают над пассажирами судов обряд «сенегальского крещения», или обливания водой (bagnasse). Все другие боковые потоки, извивающиеся с той и другой стороны реки, возвращаются в главное русло. Следовательно, дельта остается, так сказать, внутренней: это обширный, занимающий около 1.500 квадратных километров, лабиринт островов, островков и болотных мелей, которые разделены речками, лагунами, лужами, меняющими контуры и глубину при каждом наводнении. Вся эта низменная область, имеющая полу-озерный характер в период речных разливов, резко ограничена на западе береговым поясом, называемым «Варварийской косой» и отличающимся замечательной правильностью. Это—прямолинейный песчаный берег, от 350 до 400 метров средней ширины, покрытый маленькими дюнами, высотой от 5 до 6 метров, и постоянно потрясаемый со стороны моря ударами волн, которые набегают одна за другой в виде пенящихся валов.

Подвергаясь с одной стороны напору бушующего моря и выдерживая с другой давление массы вод выступившей из берегов реки, эта тонкая песчаная плотина подается то в одном, то в другом пункте, и образующиеся проломы заделываются впоследствии новой плотиной, которая отлагается в месте встречи пресных и морских вод. Кривая побережья свидетельствует о непрерывной работе захватов в области моря, совершающейся в течение веков; выступ наносных земель, отложенных за нормальной линией берега, занимает пространство по меньшей мере в 2.500 кв. километров. Цепь дюн, которая прежде тянулась в виде правильной линии от мыса Мирик до мыса Зеленого, теперь представляет выпуклость, выдвинутую километров на 20 за нормальную черту. Море в соседстве дельты Сенегала тоже гораздо мелководнее, чем в других местах этого побережья. В то время, как около мыса Зеленого уже в трех километрах от берега находят глубины в 100 метров, против цепи Сенегальских дюн лот встречает слой воды такой же толщины только на расстоянии 30 километров от твердой земли.

В течение современного периода бар реки никогда не оставался на том же месте и не представлял тот же профиль. На пространстве 22 километров, которое занимает песчаный вал ниже города Сен-Луи, брешь постоянно меняет свое положение, смотря по обилию речной воды, силе и направлению течений Сенегала и океана, порядку ветров и удару морских волн: лоцманы должны чуть не каждый день снова начинать изучение этого порога. Обыкновенно эти перемены совершаются медленно, и бар перемещается с севера на юг, вследствие постепенного удлинения песчаной стрелки, отлагающейся по линии соприкасания двух параллельных течений, речного и морского, движущихся в одном и том же направлении. Но по мере этого увеличения в длину, узкая коса должна выдерживать все большее и большее давление речных вод и рано или поздно она подается на каком-нибудь слабом пункте, там, где она имеет наименьшую ширину и не укреплена поверхностными дюнами. Иногда проход делится на восемь или на десять различных протоков, но встреча двух течений скоро отлагает песчаную плотину поперег этих брешей, и остается только одно отверстие, через которое воды реки изливаются по поверхности в море, а морские воды поднимаются вверх по дну русла. В 1825 г. бар был почти против деревни Гандиоль, в 14 километрах к югу от города Сен-Луи; в 1851 г. он находился еще южнее, почти на южной оконечности Варварийской косы; пять лет спустя он вернулся на север, поместившись вблизи Сен-Луи, против Верблюжьего мыса; в 1864 г. он открывался в 2 километрах южнее; в 1884 г. суда должны были искать прохода уже за селением Гандиоль. Вообще говоря, глубина воды на баре тем значительнее, чем уже вход; редко случается, чтобы она превышала 4 метра при отливе, или чтобы была меньше 2 с половиной метров; в зимние месяцы, с ноября по февраль, глубина бывает наименьшая, в апреле и мае, в конце сухого времени года, канал имеет наибольшую глубину.

Известно, как труден вход в Сенегал для судов, глубоко сидящих в воде: прилив, правда, увеличивает на 2 метра глубину бара, но когда море бурно, впадины волны настолько же уменьшают толщину жидкого слоя. Иногда целые флотилии судов ждут по неделям, на рейде или на реке, в порте Сен-Луи, пока состояние моря позволит им пройти через бар. К счастью, бури редки в этой части Атлантики: скука ожидания редко осложняется опасностями, но от этого она еще более томительна для моряков; случалось, что небольшие суда, свободно проходящие бар, успевали совершить плавание во Францию и по возвращении находили на якорной стоянке те же самые корабли, которые оставили там в день своего ухода: желтый флаг оставался поднятым впродолжении двух месяцев. Буке-де-ла-Гри предлагает фиксировать вход в реку при помощи криволинейного мола, который составлял бы продолжение левого берега.

Как ни труден вход в реку, как ни продолжителен ежегодный перерыв навигации, как ни тяжел подъем вверх по течению в период половодья, тем не менее Сенегал имеет первостепенную историческую ценность как путь, ведущий в глубь Судана. Те, кто, еще в прошлом столетии, смотрели на Сенегал, как на одну из ветвей Нигера, ошибались только на половину: эти две реки служат продолжением одна другой через Африку на окраине пояса больших дождей. Это Сенегал дал возможность торговому потоку проникнуть далеко внутрь страны, и он же вызвал к жизни политическое государство, созданное основанием ряда крепостей и факторий вдоль его берегов. Что такое французский Судан, как не путь Сенегала, продолжающийся на восток водами реки Томбукту?

К северу от Сенегала нет постоянных рек в территории, причисляемой к владениям Франции. «Река» св. Иоанна, упоминаемая в старинных дорожниках и фигурирующая еще на многих картах, есть не что иное, как лиман, далеко вдающийся в материк между мысом Мирик и южной оконечностью Аргуинской мели. Все дождевые воды, выпадающие в области морского прибрежья, скопляются в виде лагун, временных или постоянных, с солевой, солоноватой или пресной водой, которые образуются вдоль берега, отделенного от океана цепью дюн. Один из этих прудов, озеро Тениахе, имеет иногда около сорока километров в длину и сообщается в сезон дождей с лагуной Комаров: он принадлежит косвенно к бассейну Сенегала. К югу от сенегальского бара нет рек до Салума, на пространстве 300 километров побережья. Если верить легенде, которая, впрочем, кажется, не оправдывается фактами, в давния времена Сенегал продолжал свое течение к юго-западу, под защитой цепи Кайорских дюн, и изливался в залив Дакар. Правда, там, также как на севере от Сенегала, дождевые воды скопляются у основания дюн, вдоль их континентального ската, и образуют цепь ниайе, луж и даже маленьких озер, похожих на покинутое русло реки. Но эти внутренния водные площади недостаточно обильны, чтобы прорвать береговой кордон, отделяющий их от моря; смотря по времени года, они то увеличиваются, то уменьшаются в протяжении, заражая атмосферу своими болотными испарениями. Никакого следа речного ложа не видно в этой области: почва состоит из плотной глины, а в соседстве Зеленого мыса, массива из эруптивных базальтов, на который опирается цепь береговых дюн, глины прикрыты железистым конгломератом, содержащим более трети чистого металла. На юге от остроконечного полуострова Зеленого мыса морской берег загибается к юго-востоку, описывая дугу, соответствующую дуге дюн Кайора. На этом берегу есть несколько ручейков, которые изливаются в море, закривляя свои устья к югу, подобно устьям Сенегала; но за Гамбией только один большой лиман прерывает кривую побережья: это залив, усеянный островами и защищаемый с западной стороны длинным полуостровом Сангомар, выступ которого имеет форму наконечника гарпуна; на северо-восточной оконечности залив этот соединяется с рекой Салум, судоходной на протяжении около сотни километров от устья.

Год Сенегала представляет два периода, почти равной продолжительности,—сухой сезон, который соответствует лету южного полушария, с конца ноября до начала июня, и зимний сезон, во время которого солнце находится в зените тропических стран севера: это—в одно и то же время лето по жаре и зима по обилию дождей. В сухое время года господствуют пассаты, прерываемые иногда, вблизи моря, местными бризами, дующими с северо-запада и с запада. Благодаря этим атмосферным токам, равнодействующая которых имеет направление северо-северо-восток, благодаря также умеряющему влиянию морского течения, которое движется вдоль берега, приходя с севера,—температура на всем побережьи относительно прохладная; она колеблется около средней в 20 или 21 градус по Цельзию и никогда не поднимается до той степени, какой она достигает иногда в некоторых частях Франции. Но внутри страны сухое время года распадается на два периода, которые можно назвать тем же именем, как соответствующие сезоны западной Европы,—зима и весна. Первый период, т.е. зима, в самом деле, отличается, если не холодной, то по крайней мере умеренной температурой (25°,9); весна, во время которой дуют восточные ветры, приносящие раскаленный воздух пустыни,—самая жаркая пора (32°,2 Ц.), и европейские резиденты с нетерпением ждут наступления зимнего сезона, который по крайней мере принесет им относительную прохладу. Перемена времен года обыкновенно возвещается «торнадосами», маленькими местными циклонами, продолжающимися не более часу, которые почти всегда начинаются на юго-востоке и затем описывают почти полный круг, проходя последовательно через восток, север и запад. Это сильные вихри, довольно опасные, когда они не сопровождаются дождем.

Зимний сезон не представляет того же постоянства в своих явлениях, как сухое время года; его первый и последний месяцы, июнь и ноябрь, имеют переходный характер. В средние четыре месяца, когда сезон прочно установился, ветры всегда слабы и переменчивы, средняя температура (27°) представляет лишь легкия колебания, воздух насыщен парами, дожди и грозы часты, река выступает из берегов и болота наполняются водой; прежде этот период называли «высоким сезоном», по причине разливов реки. От морского берега до внутренних областей климатические условия мало разнятся: низкие давления атмосферы, обильные дожди, неправильные ветры, высокие температуры—все эти явления одинаковы в Бакеле и в Сен-Луи. Впрочем, дожди начинаются ранее внутри страны, чем на побережьи. В Горее зимний сезон значительно длиннее, нежели в Сен-Луи; уже около половины июня штили и перемены ветра возвещают наступление дождей, а около 15 или 20 ноября ветры сухого времени года разгоняют последние облака. В целом, дождливый период Сенегала далеко не так обилен влажностью, как тот же период в большинстве других тропических стран. Это зависит от того, что Сенегал находится на окраине пустыни и в известной мере причастен её климату. Тогда как на Канарских или Антильских островах северо-восточные ветры, т.е. пассаты, регулярно приносят облака и дожди, доставляемые им морским испарением, те же ветры, пройдя над пустынными пространствами Сахары, являются уже сухими в пределы Сенегала. В среднем, Сен-Луи насчитывает у себя только около тридцати дождливых дней в году, и количество выпадающей там впродолжении года дождевой воды не достигает даже полметра. В Горее, лежащей южнее и вблизи полуострова, открытого морским ветрам, дожди обильнее по крайней мере на четверть; но и там они менее значительны, чем во Франции, стране умеренного пояса. Дожди эти выпадают почти исключительно в зимний период; в сухое время года бывают лишь случайные ливни, а в марте месяце их никогда не наблюдали. В местностях по верхнему Сенегалу годовое количество дождей, еще не измеренное точным образом, повидимому, значительнее, чем на морском прибрежьи. В Кита дожди сырого сезона в 1882 г. составляли 1.274 миллиметра,—количество, втрое большее того, какое выпадает в Сен-Луи впродолжении целого года. Град, почти неизвестный в большинстве тропических стран, не редок в Каарте, где его называют «твердой водой»; у туземцев он слывет драгоценным целебным средством, и чтобы подольше сохранить собранные градины, их кладут меж двух слоев песку. Температуры и дожди в различных местах Сенегала:

	Самый холодный месяц		Самый теплый месяц		Сухой сезон	Зимний сезон.	Годовая температ.	Дожди
Сен-Луи	Март:	19°,2	Сентябрь	28°	20°,3	26°,1	23°,2	0,403 мет
Горея	Февраль:	18°,9	„	27°,0	20°,6	27°	23°,8	0,553 „
Дагава	Декабрь:	21°,3	Октябрь	28°,3	21°,3	26°,5	23°,9
Бакель	Январь:	24°,7	Май	32°,9	29°,1	28°.3	28°,7	0,550 „
Медива	Декабрь:	25°,2	„	36°,4	30°,1	29°,7	29°,9

Расположенная на границе двух поясов, Сахары и Судана, французская Сенегамбия по своей флоре принадлежит к обеим этим областям. На севере от реки растительность сходна с растительностью соседних степей Сахары: на юге она принимает тропическую физиономию, и разнообразие форм увеличивается по мере приближения к экватору. Между растительными видами некоторые свойственны исключительно Сенегамбии, или находятся там в центре их области распространения; но в целом эти области далеко не отличаются таким богатством флоры, как другие тропические страны. Впродолжении пяти лет ботанических исследований натуралисты Леприер и Перротет собрали всего только 1.600 растительных форм,—добыча ничтожная в сравнении с необычайным богатством и разнообразием флор Индии, Австралии, Южной Америки. В Сенегале встречаются даже обширные пространства, где небольшое число растений живут обособленными обществами, не заключающими в себе других видов: это саванны, покрытые злаками. Пастухи пускают по степи огонь в сухое время года, когда прекращается движение сока в стеблях; трава, спаленная преждевременно, не обугливается до корня и оставляет по себе жниво, которое сильно колет босые ноги путника. Леса из больших деревьев редки, благодаря этим палам и обычаю пастухов срубать молодые деревца, чтобы скоту удобнее было доставать листву.

Подобно соответствующим областям Нубии, где также есть травяные степи, Сенегал имеет много деревьев, выделяющих камедь. Акации покрывают целые территории, особенно на севере от реки; даже на юге самое обыкновенное дерево-акация-адансония, или гониаке: древесина её, очень твердая, но очень тонкая, доставляет нужные для судостроения кривые балки, отличающиеся, говорят, большой прочностью. На побережьи характеристическими деревьями, благодаря своим громадным размерам, являются древесные представители семейства мальвовых—могучий баобаб и бавольник (bombax). Эти огромные развесистые массы зелени, которые моряки примечают издалека на высоких берегах или склонах холмов, служат им маяками во время дня; таковы баобабы Зеленого мыса, обозначенные на всех морских картах. Именно в Сенегале баобаб (adansonia digitata) и был изучен Адансоном, имя которого сделалось ботаническим названием этого гиганта растительного царства; но уже в начале шестнадцатого столетия путешественник Кадамосто сообщал об этих исполинских деревьях, ствол которых, по его словам, имеет слишком сто англ. фут. в обхвате. Адансония, или баобаб, как известно, дает «обезьяний хлеб», служащий пищей также и человеку; из листьев его также приготовляют разные кушанья и салат. Менее знаменитый, чем баобаб, бавольник превосходит его, однако, толщиной и величественным видом; ствол у него правильнее, ветви расположены более симметрично; его гигантские наружные корни представляют внутри обширные покои, которые служат путешественникам кладовыми и спальнями, и под сводами которых происходят совещания, или «палабры» туземцев. Бавольник—дерево-фетиш по преимуществу; во многих местах считается преступлением занести на него топор; однако, между неграми находятся смельчаки, утилизирующие священное дерево и выдалбливающие из его ствола большие ладьи, поднимающие до двадцати тонн (около 1.250 пуд. груза). Пушок его плода, слишком короткий и ломкий, не годится для тканья; туземцы употребляют его вместо трута.

Семейство пальм представлено на Сенегале видом, называемым ronier, который растет по берегам реки, и кроны которого, с конечным листом в форме потира, издали указывают на близость селений; ствол усажен шипами, защищающими его от животных; плоды, которые едят после проростания, окружены сочной и сладкой тканью, очень приятной на вкус; древесина идет на гидравлические сооружения, сваи, набережные, запруды; оттого французское правительство, при заключении трактата с маврами племени трарца, выговорило себе право собственности на пальмы этого рода, окаймляющие берега реки.—Кокосовые пальмы теперь довольно многочисленны на нижнем Сенегале, но это деревья чужеземного происхождения: во время путешествия Лемера, в конце семнадцатого века, их еще не было в этой стране. Что касается финиковой пальмы, то ее не видно ниже массива Фута-Джаллон и выше водопада Фелу; в наибольшем числе она живет в соседстве Бакеля и слияния Сенегала с Фалеме, но тут её южный предел. Она не встречается ни на верхней Фалеме, ни в государствах Гамбии; впрочем, финиковая пальма Сенегала, несмотря на то, что она находится здесь на южной окраине своей зоны произрастания, дает превосходные плоды. В лесах нет растений, приносящих съедобные ягоды, костянки или орехи. На берегах верхнего Сенегала и Фалеме утилизируют только маленький красный плод колючей ююбы, называемой уолофами сидом. В Каарте и других областях верхнего бассейна виноград растет дико и даже приносит довольно вкусные гроздья; но, за исключением детей, никто не думает собирать этот плод. Попытки ввести во Франции сенегальский виноград не увенчались успехом, и даже на родине не удалось развести его посредством прививки. Лучший столярный лес дает кайа (сауа senegalinsis), называемая обыкновенно сенегальским красным деревом. Кроме растительных продуктов, уже известных торговцам, натуралисты насчитывают сотни растений, деревянистых или травянистых, от которых можно бы было утилизировать семена, корни, кору, сок, камедь, листья или плоды. Между этими видами, которые путешественник, приезжающий с севера, встречает в первый раз, один из самых замечательных и, кажется, наилучше эксплоатируемый с промышленной точки зрения—карите или бассия (bassia Parkii), растущая по берегам Бахая, Фалеме и в соседних местностях, которую за маслянистое вещество, содержащееся в её орехах (се на языке туземцев, chea по-английски) прозвали «масляным деревом»; кроме того, беловатое выделение, образующееся между корой и древесиной, дает род каучука. Что касается кола или гуру (sterculia acuminata), орехи которого, высоко ценимые, как аперитивное и укрепляющее средство, сообщают приятный вкус даже испорченной воде, то это дерево образует большие леса в области верхнего Сенегала и в горах Фута-Джаллон; но главное место его произрастания—это «Реки Юга».

По своей фауне, как и по флоре, Сенегал принадлежит к двум сопредельным областям Сахары и Судана. В степях севера и в степях территории Фута живут страусы, на которых охотятся арабы, и которых легко приручают во многих деревнях, несмотря на опасность, которую представляет глупый вкус этого животного ко всему блестящему, «все равно—будут ли то драгоценные камни или глаза ребенка». В травяных равнинах, усеянных группами деревьев и лесками, которые простираются на юге от большого изгиба Сенегала, по направлению к Салуму и Гамбии, встречают еще жирафов и разные породы антилоп. В хорошо орошаемых и плодородных областях, но вдали от населенных мест, водятся стада слонов: в начале восемнадцатого века их видали большими компаниями, в сорок или пятьдесят голов, мирно пасущимися в степи, или на полях туземцев; еще в шестидесятых годах нынешнего столетия случалось, что слоны подходили к самой реке, в соседстве озера Паниефуль, или даже переправлялись через это озеро, чтобы идти на пастьбу в саванны нижней дельты; но вместо того, чтобы научиться приручать это могучее и умное животное, как это делают в Азии, как делали некогда в Карфагене, здесь прилагают старания только к тому, чтобы истребить его окончательно. Бегемот не исчез еще из вод верхнего Сенегала и его боковых потоков. Во всех лесных чащах укрываются дикие кабаны. Из четвероруких в области поморья встречаются только серые обезьяны, в лесах же внутренней части страны водятся во множестве собакоголовые представители этого семейства. На берегу верхнего Бахоя, одна гора с правильными уступами образует огромную лестницу, каждая ступенька которой кишит обезьянами, сидящими на выступах скалы, или уцепившимися за ветви деревьев, нависшие над обрывом горы. Маж говорит, что толпа павианов, приветствовавшая его бешеным лаем, по приблизительному рассчету, состояла по малой мере из шести тысяч особей. Павианы живут маленькими республиками вблизи возделанных местностей: они большие враги земледелия, и дети постоянно заняты охранением полей от их набегов; впрочем, есть племена, около Бакеля, которые утверждают, что они заключили мирный трактат с обезьянами, и что, благодаря этому, их посевы обеспечены от всяких потрав со стороны четвероруких соседей. Уинвуд Рид говорит, что павианы иногда бросаются толпой на барса и убивают его, потеряв большое число своих бойцов.

В некоторых областях Сенегамбии совсем нет плотоядных животных: так, например, в горах Фута-Джаллон их не видно, тогда как в Бамбуке, напротив, они водятся во множестве. Лев безгривый, но таких же крупных размеров, как и «господин» Атласа, живет преимущественно в степях на севере и юге от Сенегала; в сухое время года его часто видят даже в соседстве Даганы. Когда в его страшные когти попадется бык, он пожирает внутренности жертвы, затем уходит, завидя приближающихся пастухов, которые и делят между собой части добычи, оставленные зверем. Рассказывают, что льва убивают палками, когда он заберется в парк; люди окружают его и бьют по ноздрям в тот момент, когда он ищет выхода, затем добивают ударами дубин. Говорят также, на берегах Сенегала, как и в Мавритании, что лев никогда не нападает на женщину и всегда уступает ей дорогу при встрече. Туземцы с ужасом рассказывают о черном льве Джолофской области, который, будто-бы, нападает на человека. Ни один европейский охотник не видал еще этого страшного зверя, но часто встречают других хищников, пантер, гепардов, тигрокотов и диких кошек, рысей, гиен и шакалов. Уолофы охотятся только на мелкую дичь, на одного грызуна, похожего на зайца, да на бурундука, напоминающего белку. Их домашняя собака—животное презираемое, и для охоты ею не пользуются. Что касается привозных собак, то они не акклиматизируются: теряют чутье, чахнут и издыхают от анемии.

Мир птиц очень богат в соседстве лесов и болот: во французском Судане можно видеть живые драгоценности, похожия на колибри Нового Света,—суиманги, сверкающие золотом и сталью черточки, которые то тут, то там блеснут на мгновение между зеленых листьев. Воробьи, которых земледельцы окрестили общем именем «просоедов», представляют в Сенегале большое разнообразие видов, и многие из них, сенегальский воробей (senegali), кардинал, вдовка, привозятся даже в птичники Европы за их красоту. Сенегальский попугайчик, тоже очень опасный враг сеятелей проса, охотно приобретается в Сен-Луи птицеторговцами. Аист-марабу привлекает охотников красотой своих перьев и нежностью пуха; подобно черному аисту, он нападает на гадов всякого рода, на ящериц-уаранов, на ядовитых змей, на зеленого ужа, даже на маленьких удавов. Другой аист, называемый «ведуном», без сомнения, потому, что ему приписывают какую-нибудь волшебную силу, как туземным скоморохам, пользуется уважением у всех чернокожих: обычай запрещает убивать эту птицу. Из рыб, населяющих реку и её боковые потоки или лагуны, замечателен электрический угорь; в Сенегале водятся два вида крокодила—«тот, который ест человека, и тот, которого ест человек»; наконец в водах нижней сенегальской дельты, кажется, еще существует раса ламантинов, или морских коров.

С этнографической точки зрения Сенегал—тоже переходная страна; жители его представляют собою непосредственный контраст рас, пришедших с побережья Средиземного моря и из центра Африки: арабизованные берберы и негры живут бок-о-бок в этой промежуточной области между двумя поясами.

«Мавры» Сенегала, хотя они северного происхождения и прежде называли себя вассалами мароккского султана, не имеют ничего общего с маврами городов Берберии, кроме имени, языка и религии. Названные некогда этим именем португальцами, как и все другие магометане, сенегальские мавры не цивилизованные горожане, как хадри Мавритании: большинство их, напротив, ведут кочевой образ жизни, переходя от становища к становищу, вслед за своими стадами, и охотясь в равнинах на зверя или на человека. Происходя от берберов зенага или азенагов, которые дали свое имя главной реке страны, они скрестились с арабами и смешались в сильной степени с покоренными черными населениями: по костюму и кочевому образу жизни они походят на арабские племена Алжирии. У них можно различить целый ряд типов, от типа смуглого европейца, с широким челом, прямым носом, тонкими губами, до типа негра, с плоскими чертами, толстыми губами, курчавыми волосами. Впрочем, эти различия физических признаков соответствуют в большей части различию каст и состояний. Белые, арабы или берберы, представлены в мавританских племенах Сенегала по преимуществу гассанами, или «конными людьми», и марабутами, или духовными лицами. Те и другие считают себя гораздо выше мавров низших каст, как благородные, как белые, как члены господствующего класса, как завоеватели и как исконные мусульмане; они называют их презрительной кличкой: лахме, т.е. «мясо». Гассаны обирают своих подданных посредством материальной силы; марабуты обогащаются на их счет при помощи знахарства и колдовства: «помни, что марабут должен всегда получать и никогда не давать», говорил один из этих хищников путешественнику Рене-Калье. «Благодарность—добродетель данников и рабов, она недостойна людей высших». Порабощенные, которые одни могут считаться истинно благородными, так как они происходят от первых владельцев края, составляют массу коренного зенагского населения; затем ниже их стоят пленники, почти исключительно негры разных племен, приобретенные путем завоевания или купли во всех частях Судана. По приблизительному рассчету Беранже-Феро, белые не превышают одной двадцатой между сенегальскими маврами; к чернокожим принадлежит половина общего числа жителей, а остальная часть состоит из метисов, происшедших от смешения берберов и арабов с неграми. Многие названия мест, особенно в западной части области мавров, к северу от нижнего Сенегала, свидетельствуют о живучести берберских идиомов между азенагами; один диалект древнего языка сохранился только у некоторых народцев трарца, между марабутами, и у народца ламтуна, принадлежащего к большому союзу племен дуаиш. Везде в других местах преобладающим сделалось наречие арабского языка, называемое бейдан.

Каково бы, впрочем, ни было их происхождение, мавры отличаются гордым взглядом и благородством осанки; они неутомимы в ходьбе и удивительно умеренны в пище, когда не живут на счет иностранца. Так как для женщин дородность считается необходимым элементом красоты, то высокородные мавританки подготовляются к браку прохождением через период откармливания: для этой цели их посылают к данникам, славящимся молоком своих стад. Там матроны упитывают их просом, молоком и маслом, помогая массажем постепенному растяжению кожи. У многих мавританских племен родители заботятся также о том, чтобы у их дочерей верхние резцы выдавались вперед, так чтобы приподнимали верхнюю губу и опирались на нижнюю. Как только первые зубы вполне выйдут из своих луночек, их выдергивают щипцами, и когда начинают расти вторые зубы, девочки, постоянно действуя пальцами и языком, дают им желаемое направление.

Как магометане, мавры Сенегала всегда действовали дружно против ненавистного христианина, несмотря на взаимную внутреннюю вражду каст и племен. Французы не могли покорить их, сея между ними раздоры. Несмотря на свою малочисленность сравнительно с черным населением сенегальского бассейна, они оказывали гораздо более энергичное сопротивление нападениям белых: впрочем, они были только оттеснены, и территория их не завоевана. На войне они жестоки и беспощадны. После победы, они оставляют в живых только женщин и детей; оттого старики, зная заранее, что им предстоит насильственная смерть, дерутся до последнего издыхания. У негров есть много поговорок, свидетельствующих о ненависти, которую они питают к мавру, их угнетателю. «Палатка не укрывает ничего порядочного, кроме коня, который носит ее на своей спине». «Если встретишь на твоей дороге мавра и ехидну, убей мавра». Таковы обычные присловья уолофов. Впрочем, эта ненависть совершенно понятна, если принять в соображение, что с чернокожими пленниками их мусульманские хозяева обращаются всегда суровее, нежели с другими невольниками. «Надо давить народ и держать его в бедности, чтобы он был покорен и почтителен», говорят арабские господа. Однако, этим самым арабам, столь страшным и ненавистным черному люду, северная Сенегамбия в недавнем прошлом была обязана всем своим торговым движением и экономическим значением. Без них не было бы торгового обмена; иностранным купцам никогда не удалось бы основать на берегах реки контор и пристаней, которые сделались этапными пунктами на дороге к Нигеру.

Племена мавров делятся до бесконечности: ссора, наследство, какая-нибудь случайность служат поводом к дроблению; брачный союз, мирный трактат, разные другие обстоятельства могут сгруппировать их снова. Они различаются особенно образом жизни: одни из них воспитывают только барана, другие держат стада быков зебу, иные пасут верблюда или дрессируют лошадь. Естественное общее деление племен—это деление на «северных» мавров, которые никогда не покидают сопредельные с пустыней плоскогорья, и «южных», или гебла, которые кочуют между пристанями реки и внутренними становищами. Ради удобства торговых сношений, французы разделили кочевые племена на три главные группы, на которые и возложили коллективную ответственность за соблюдение договоров. Эти три группы—трарца, бракна и дуаиш. С тех пор, как им навязаны французами из Сен-Луи формальные конвенции, пределы их территорий строго установлены на юге; теперь они могут переходить Сенегал не иначе, как в качестве гостей и друзей. Если мавританское племя дакалифа живет на левом берегу реки, к западу от озера Паниефуль, то это потому, что оно само просило позволить ему остаться в крае, предпочитая лучше сделаться данником, чем подвергаться случайностям кочевой жизни среди врагов или опасных союзников.

Негры уолофы помнят еще то время, когда территория Ганара, на севере нижнего Сенегала, была занята их племенем, так как они населяли деревни и обработывали землю на берегах озера Кайор; но соседство грабителей трарца заставило их удалиться оттуда, и в конце концов, весь край, вплоть до самых ворот города Сен-Луи, перешел во владение мавров. Трарца, переправляясь через реку во время мелководья, кочевали в равнинах, простирающихся на юг от Сенегала, в территориях Димар и Кайор; они сделались сюзеренами края и угрожали самому Сен-Луи; однажды даже произвели атаку на одну пригородную деревню. Война, предпринятая с целью изгнания их, продолжалась три с половиной года; наконец, в 1858 г., мавры, окончательно оттесненные на правый берег, принуждены были принять условия победителя. Теперь трарца занимают на Сенегале береговую полосу, длиной около 100 километров. Далее, вверх по течению реки, расположены на вдвое большем пространстве прибрежные становища группы бракна; еще выше следуют кочевья дуаишей (Ида-у-Аиш), захватывающие по берегам реки область почти такого же протяжения. К северу от этих трех групп прибрежных мавританских народцев живут многие другие племена арабские и берберские, менее известные французам, потому что купцы их редко приходят на пристани для менового торга. Таково племя улад-эль-хадж, которое в прошлом столетии находилось в очень частых сношениях с французскими торговцами; таковы же, живущие восточнее, племена улад-эмбарек и сиди-махмуд. Мавры этих последних племен боятся проходить через земли своих врагов, дуаишей, отделяющие их от торговых контор на Сенегале. Они слывут искусными охотниками на страуса: на своих быстроногих конях они нагоняют бегущую гигантскими шагами птицу-великана и убивают ее ударами больших свинцовых пуль, привязанных к длинному ремню, избегая таким образом пролития крови, которая могла бы попортить драгоценные перья. Верблюд и бык-зебу служат вьючными животными у всех мавританских племен, живущих вдали от Сенегала; но верблюд, подобно своему хозяину, редко переходит реку: сезон дождей гибелен для него. «Беги из лесной стороны, где нет камней: она сокращает жизнь верблюдов и людей», гласит местная пословица.

Кроме мавров, более или менее смешанных, живущих на правом берегу Сенегала, особняком от негров, существует еще, на обоих берегах реки, несколько народцев-помесей, довольно многочисленных, чтобы образовать особые населения, занимающие средину между расами, от которых они произошли. Те же самые метисы, которые, между сенегальскими маврами, известны под именем харатин, применяемым также в Марокко и в Сахаре к людям смешанной крови, называются вообще «Porognes» в местностях, где они живут независимыми группами; но в других местах это наименование дают чистокровным неграм, находящимся в рабстве у мавров. Вообще в номенклатуре этих населений, столь разнообразно смешанных, царит большая путаница. Перекрещивающиеся имена имеют различное или противоположное происхождение; одни произошли от названия жительства, другие от названия первоначальной родины; одни указывают происхождение или родство, другие напоминают завоевание или рабство; иные имена принимаются как титулы славы, другие—даются как обидные или презрительные клички. Даже для главных рас Сенегала и французского Судана, каковы: фула, уолоф, сараколе, мандинги, часто очень трудно сделать точное разделение. Между всеми этими этническими элементами уолофы и сараколе, повидимому, могут считаться потомками населений, если не первобытных (аборигенов), то по крайней мере поселившихся в крае прежде других рас. Уолоф—это сенегалец по преимуществу.

Территория, занимаемая уолофами, очень обширна; она обнимает почти все пространство, ограниченное реками: Сенегалом, Фалеме и Гамбией. Естественные области, где чернокожее население состоит исключительно из уолофов,—Уало, Кайор, Баоль, Джолоф; последнее название напоминает имя всей уолофской нации, но оно принадлежит только одной из её племенных групп. Два центра французского господства: Сен-Луи и Дакар находятся в территории уолофов, и везде в Сенегамбии, где основываются военные посты, поселяется уолофская колония, принося свой язык и свои обычаи. По объяснению Тотэна, название уолоф значит «говорящие», из чего можно заключить, что чернокожие Кайора, подобно многим другим народам, в том числе арийцам Индии и древним грекам, склонны были видеть варваров или «лепечущих» во всех людях, говорящих на другом, непонятном им языке. Барт предлагал для имени уолоф другое словопроизводство, которое, впрочем, едва-ли можно признать основательным: по его мнению, это наименование значит «черные», в противоположность «красным» или фула.

Уолофы, действительно,—черные из черных. Хотя они живут не под экватором, однако, кожа их, глянцовитая, точно покрытая лаком, имеет цвет черного дерева; даже губы—и те черные, только более матового оттенка, чем кожа на лице. Они отличаются от большинства других негров поморья своим слабым прогнатизмом; резцы у них едва наклонены; растительность на бороде скудная, и красивая гладкая кожа почти совершенно лишена волос. Уолофы—народ рослый по большей части, и как мужчины, так и женщины, обладают великолепным бюстом по ширине и силе; но нижние члены относительно слабы, икры тонки, ступни плоски, и большой палец на ноге более отделяется, чем у белых. У женщин крестец сильно развит, что происходит, может-быть, частию оттого, что ношение ребенка на спине, в конце-концов, произвело анатомическое изменение, передававшееся и фиксированное путем наследственности. Преданная мать, как почти все африканки, сенегальская уолофка всегда носит на себе своего новорожденного, привязывая его платком к бедру; когда ребенку станет несколько месяцев, старшая сестра завладевает им и привязывает его себе на спину, как это делает мать, чтобы последней удобнее было работать: там постоянно увидишь девочек, разгуливающих с бутылкой на спине, для того, чтобы подготовиться к живой ноше, которую им впоследствии придется таскать на себе.

Уолофский диалект, отличающийся от всех других африканских наречий, представляет тип приставочного языка. Корни, почти все односложные и оканчивающиеся на согласную, определяются при помощи суффиксов и приставляются один к другому, оставаясь неизменными в своих различных значениях существительного, прилагательного, глагола или наречия. Эти суффиксы до бесконечности видоизменяют значение слов, позволяя, например, спрягать глаголы в различных видах и залогах, взаимном, эмфатическом, увеличительном или уменьшительном, ускорительном, повторительном, прерывательном, винословном или обычном: перемена конечного слога указывает каждое из этих значений. Некоторые корни заимствованы из языков мандингов и фулов; технические слова—даже арабского происхождения; но в целом уолофский язык довольно чист. Как общеупотребительный язык торговли во всей Сенегамбии, диалект этот получил капитальную важность; существует даже несколько относящихся к нему специальных работ, изданных в разное время во Франции и в Африке. Нигдам Кост перечисляет десять книг,—уолофских грамматик, кратких словарей или сборников слов,—которые вышли в свет с 1825 года. Но язык этот не имеет еще литературы в собственном смысле, так как уолофы сохраняют свои песни, сказки и пословицы только устно, по памяти, и за исключением тех из них, которые посещали школы, не знают других письменных знаков, кроме арабских букв на бумажках, служащих амулетами.

Сен-Луи—город по преимуществу магометанский, а Горея—город католический. Большинство уолофов называют себя мусульманами, тогда как живущие в окрестностях миссионерских станов претендуют на имя христиан. Главная разница между ними та, что у первых имеются гри-гри, содержащие стихи из Корана, а последние носят медали и нарамники. Все праздники, мусульманские или христианские, справляются уолофами с одинаковым энтузиазмом; кроме того, многие обряды языческой старины до сих пор еще привлекают толпу: так, например, в Горее поимка акулы, затем таскание её по улицам напоказ вызывает неописанный восторг и ликование между неграми; все работы, ради такого торжественного случая, приостанавливаются на целые часы. Большинство уолофов верят в домового и стараются задобрить его разными приношениями; во многих домах покровителем семьи считают ящерицу и свято соблюдают обычай услуживать ей плошкой молока. Марабуты, которых старинные путешественники называли «чижиками», пользуются большим авторитетом: все они знают арабский язык, и они же держат школы.

Языческие обряды, так же как традиционные нравы и учреждения, тем лучше сохранились, что уолофы сельского класса живут в местах, менее подверженных влиянию белого населения городов Сен-Луи и Гореи. В этих захолустьях по-прежнему существует строгое деление на касты. В установившейся там искони общественной иерархии за аристократией «свободных людей» следует нечто в роде полу-аристократии, внушающей большой страх, так как ее считают происшедшей от брака мертвеца с живой женщиной; затем идут, в нисходящем порядке, ремесленники—золотых дел мастера, кузнецы, кожевники; производители сандалий, далее певцы или гриоты, люди, занимающиеся подлыми работами, наконец рабы. Гриоты, хотя без них не обходится никакое празднество—люди бесправные: это существа презираемые и презренные, так как ремесло их, подобное ремеслу цыган lautari, или «хвалителей», в Румынии, состоит в том, чтобы восхвалять того, кто им платит, прославлять недостатки и пороки патрона, как достоинства и добродетели, щекотать тщеславие лживой лестью; они живут в позоре, но иногда восстают против своих обидчиков, и мщение их страшно, ибо многие из них вместе с тем колдуны и знахари, умеющие, при помощи своих чар и колдований, отправить врага на тот свет. Бывают также примеры, что гриоты или гриотки выделяются из толпы скоморохов, музыкантов и игроков на тамтаме, чтобы сделаться импровизаторами и поэтами. В деревнях внутренней Сенегамбии гриотов даже не хоронят, как других уолофов: тела их кладут в дупло деревьев, на съедение диким зверям; но они будут иметь, по их поверью, свое бессмертие, особо от всех других людей.

Браки между мужчинами и женщинами разных каст не допускаются. Полигамия в нравах населения, и жена «привязана» к мужу, как она в девушках была привязана к своему отцу; она не имеет личных прав, и когда муж умирает, она переходит во владение своего деверя: она должна даже притвориться мертвой и лежать без движения, пока золовка не придет, так сказать, воскресить ее, облачая ее в траурное платье. Обычай позволяет еще чинить суд над умершими. Перед погребением, соседи собираются, чтобы хвалить или порицать покойного, прославлять его добродетели или оплакивать его пороки. Но на краю могилы, все равно—будет или не будет она орошена кровью быка или другой жертвы,—должно относиться к усопшему не иначе, как с полным доброжелательством. В некоторых уолофских землях, между прочим, в территории Баол, снимают кровлю с хижины покойника и кладут ее на могилу, новое жилище потерянного друга. У всех уолофов, идолопоклонников, магометан и христиан, сохранился еще трогательный обычай: впродолжении целого года после смерти обыкновенная доля пищи покойного отдается бедному соседу или невольнику. Возвращаясь с кладбища или из дома, где есть покойник, нужно как можно дольше кружить и блуждать, как будто наудачу, чтобы сбить с толку духа зла, которому хотелось бы пробраться в другую хижину и схватить новую жертву.

Древнее королевство Кайор, самое большое из уолофских государств, не было уничтожено французами. Державец, который всегда принимает имя собственное Дамель, назначается путем выбора, но должен быть избираем из членов семьи, пользующейся царской прерогативой; избирателей, которые сами лично не могут домогаться власти, всего только четверо. При избрании на царство Дамель (или Будумель, как его называют старинные португальские авторы) получает сосуд, в котором, говорят, находятся семена всех растений, произрастающих в Кайоре: он становится чрез этот символический обряд господином почвы, и с этого времени от него зависит обилие жатвы. Затем он удаляется на восемь дней в священный лес, чтобы подготовиться к своей божественной миссии. Еще не так давно территория Уало, в которой находится город Сен-Луи, тоже состояла под властью царька, называвшагося «брак», выбор которого принадлежал двум избирателям: также обязанный принести благосостояние в страну, к управлению которой он призывался, ново-избранный «брак» должен был войти в реку, поймать рыбу руками и показать ее народу, как обещание счастливых уловов. Власть его была упразднена в 1858 г., и территория присоединена к французским владениям. До вмешательства европейцев в местные дела все уолофские земли, Кайор, Уало, Баол, Сине, Салум и Джолоф, признавали над собой власть сюзерена, называвшагося Бур или «Великий Уолоф», которому каждый второстепенный царек посылал, в знак преданности, барабан; к этому верховному повелителю приближались не иначе, как ползком, с обнаженной спиной и посыпанной пылью головой.

Политическим и социальным переменам, введенным в уолофском мире влиянием европейцев, соответствуют глубокия преобразования в народном характере туземцев. Уолофам все еще ставят в упрек их привычку к беспорядочности и нечистоплотности, их обжорство и пьянство; их описывают как больших детей, не способных остановиться на какой-либо определенной мысли, живущих только для наслаждения и хвастовства; но что бы ни говорили, совершившиеся перемены коснулись не одного только костюма: уолофы Сен-Луи не ограничились заменой своей широкой блузы, «бубу», панталонами и курткой,—нет работы, которую бы они не исполняли с радостью, когда взывают к их чувству чести; нет подвига человеколюбия, ради которого они не выказали бы готовности жертвовать собой, когда им внушат, что этого требует долг. Когда нужно перейти бар и с опасностью жизни пуститься в море среди разъяренных волн, все уолофские лодочники являются истинными героями, и не бывало примера, чтобы при кораблекрушении белый человек был покинут черными на произвол судьбы. В то время, как другие негры Сенегала только подданные или сомнительные союзники европейца, уолофы Сен-Луи живут в дружеском общении с французами и называют себя «детьми» города: они составляют франко-сенегальскую нацию, и между ними всегда находили тысячи волонтеров, когда требовалось защитить тот или другой угрожаемый пункт реки, в Медине, в Бакеле, или на пристанях мавров.

Южные соседи уолофов, сереры, родственны им по расе, и во многих местах образуют с ними смешанные населения; в некоторых округах они даже приняли их язык или усвоили их обычаи: в других местах они смешались с мандингами, и их царствующие фамилии принадлежат в большинстве к расе этих завоевателей. Но в целом земля чистокровных сереров довольно точно очерчена линией, которая следует по водоразделу между Гамбией и Салумом, обнимает весь бассейн этой последней реки и примыкает к лагуне Танлиа, у основания полуострова Зеленого Мыса; самый полуостров принадлежит к области населений уолофского языка. В этой обширной территории, пространством около 12.000 квадр. километров, сереры подразделяются на множество народцев, группировка которых часто менялась, вследствие междоусобий и завоеваний, но которые можно соединить в два большие отдела: «сереры-ноне», живущие в северо-западной части края, и «сереры-сине» («барбасины» у старинных португальских авторов), занимающие всю остальную территорию; последние гораздо многочисленнее, и язык их лучше изучен. Он представляет много сходства с уолофским языком и, также как этот последний, состоит из односложных корней, приставляемых один к другому по тем же правилам. Что касается наречия ноне, непонятного серерам-сине, то оно отличается своим словарем, но сходно с другим диалектом по синтаксису. Во всем серерском королевстве языком начальников служит уолофский диалект.

По преданию, сереры некогда обитали в верхнем бассейне Казаманки, к юго-востоку от нынешней их территории; оттесненные, в пятнадцатом столетии, магометанами мандингами и фулами, они перешли Гамбию и поселились среди лесов, простирающихся в бассейне Салума: край этот был почти безлюдный, и они могли колонизовать его, рассыпавшись группами землевладельцев по лесным прогалинам. Из всех негров поморья сереры—самые рослые: мужчины в два метра (около 2 арш. 13 вершк.) не редкость между ними; грудь у них развита соразмерно росту, и по телосложению они были бы настоящими геркулесами, если бы не имели того же недостатка, что и уолофы: ноги у них несколько сухопары и икры слишком тонки. Немного менее черные, нежели уолофы, сереры отличаются от последних более приплюснутым носом, более плоским лицом, более толстыми губами: а молодые девушки должны еще искусственно вздувать нижнюю губу, прокалывая ее колючками растений,—операция очень мучительная, но которой они подвергаются публично, не выражая испытываемой боли никаким внешним знаком; девица, испустившая при этом крик, покрыла бы себя позором, который помешал бы ей найти жениха. У сереров, как и у их соседей, за невесту платится выкуп её отцу, но она переходит под кров мужа лишь после притворного похищения.

Обрезание практикуется у сереров со времен глубокой древности либо в возрасте от пятнадцати до шестнадцати лет, либо по случаю какого-нибудь большого события, например, вступления на престол нового царька. Обряд этот вовсе не предполагает обращения в ислам; внешним знаком магометанина в этих странах служит бритая голова. Постоянные сношения с уолофами и завоевание Салума одним марабутом из племени фула усилило в это последнее время влияние ислама в серерской территории; однако, главная масса населения по-прежнему придерживается языческих верований и обрядов, не потому, чтобы она отвергала учение Магомета, а потому, что ей нежелательно отказаться от употребления крепких напитков. Серер поклоняется своим богам у подножия деревьев; когда появляется новая луна, он делает заклинания духам воздуха и ночи. По его верованию, существует два верховных духа—Тахар, бог справедливости, и Тиурах, бог богатства: первому он жалуется на несправедливости ближних, на притеснения от сильных и на колдовство слабых; второго он молит о ниспослании успеха его предприятиям, хотя бы они были беззаконны и осуждаемы добрым богом. Змей тоже считался высоким божеством, и часто его видели появляющимся в разных видах, даже облаченным в офицерский мундир времен империи. Прежде ему приносили в жертву живых животных, большею частию быков и цыплят; но так как вера ослабела с тех пор, как две новые религии, магометанство и христианство, оспаривают друг у друга сереров, то ныне ограничиваются преподнесением ему отбросов от скотины, убиваемой для пиршеств. Впрочем, жертвоприношения еще практикуются у сереров при погребении умерших. Также как у уолофов, тело переносится родными в круглую ограду, покрытую кровлей с хижины покойного; на верхушке крыши кладут оружие, земледельческие орудия, домашнюю утварь, смотря по состоянию и полу индивидуума; ров и живая изгородь из колючих растений защищают это жилище смерти от хищных животных. Вблизи моря могилу выкладывают раковинами, а внутри страны ее покрывают землей. Большинство туземцев верит в переселение душ.

Из всех негров Сенегамбии сереры, говорят, наиболее склонны к пьянству: нигде не выпивается так много страшной «сангары», фатального напитка, в состав которого входят, кроме худо очищенного спирта, табак, перец в зернах и красный стручковый. Начальники, желая похвастать своим богатством, выставляют напоказ выдолбленную тыкву, наполненную водкой, и проводят все время в пьянстве; женщины дают сангару своим детям в одно время с молоком; несчастные дети растут тупоумными, и впоследствии из них выходят негодяи, тьедо, которые грабят деревни, опустошают поля и плантации, убивают людей, по приказанию своих господ. А между тем вначале восемнадцатого столетия водка еще не была известна «этим добрым людям», и они еще не были испорчены пьянством: «а это непременно случится, прибавлял Брю, если белые будут часто наезжать в край». Белые явились, и раса подверглась нравственной порче; но та же европейская торговля, которая поставляет серерам гибельный напиток, покупает у них скот, земляные фисташки, хлопок и другие продукты, и туземцы, вообще прекрасные земледельцы, год от году собирают все более обильные жатвы. Но можно надеяться, что и здесь, даже в этой, в некоторых отношениях испорченной среде, мир и труд постепенно приведут к поднятию нравственного уровня населения. Рабства не существует у сереров-ноне, так как у них никогда не было пленников; вообще это самые честные и трудолюбивые из туземцев.

Негры, господствующие в областях среднего Сенегала, называвшагося прежде «землей Чалам», вообще известны под именем «сараколе» (Saracole, Saracolais, Sarracolets, Sarrekhoule, Seracoule, Sarekhoule, Assouanek, и т.д.); сами же себя они называют «сонинке»—слово, понимаемое в худом смысле на берегах Гамбии: там оно синоним нечестивца и пьяницы, хотя, по объяснению некоторых авторов, истинный смысл его—«белый человек»; но в наши дни оно уже утратило это значение, если вообще имело его когда-нибудь. В Гангаране, между двумя главными ветвями Сенегала, сонинке носят другое наименование—гангарцев. Беранже-Феро рассматривает их как особую этническую группу, совершенно отличную от их соседей, мандингов и бамбара; Кентен считает их родственными сонраям, живущим по среднему течению Нигера, и полагает, что они слегка смешались с берберами, чем, по его мнению, и объясняется относительно светлый оттенок их кожи; но большинство этнологов, вслед за Бартом, причисляет их к большому отделу мандингов, занимающему область верхней Джолибы и южную Сенегамбию, на правом берегу Бафинга. Язык их, для изучения которого существуют краткие словари и грамматические заметки, содержит в землях смешанной расы более или менее значительную примесь слов феллатских, бамбаранских, мандингских; Тотен, сравнивая этот язык с мандингским, нашел очевидное сходство в корнях и синтаксисе. По их преданиям, сонинке составляли некогда большие государства на берегах Нигера; но не подлежит сомнению, что в бассейне Сенегала они живут уже с эпохи, предшествовавшей прибытию в этот край других мандингов и бамбара.

Разсеянные по всей Сенегамбии маленькими группами среди других народцев, сонинке сохранились в наиболее чистом состоянии и скучены в более сплоченные населения на обоих берегах Сенегала, между Бафулабе и Бакелем, так что здесь всего лучше наблюдать их отличительные признаки расы и подрасы. Значительно малорослее сереров и уолофов, сонинке крупнее феллатов, которым, впрочем, уступают в грации движений и ловкости членов. Цвет кожи у них темно-каштановый, впадающий в красноватый; даже самое имя «серехулле», по толкованию Тотена, означает «красных людей». Прогнатизм лица у них очень заметен: лоб подавшийся назад, скулы мало выступающие, ноздри широкия и косые, губы очень толстые, оттопыриваемые наклонным положением резцов, подбородок отступающий назад, но обросший несколько гуще, чем у уолофа. Шевелюра волнистая, но не курчавая; после бритья, отростает щеткой, а не в виде «зерен перца», как у уолофов. Большинство женщин заплетают волосы в форме каски, унизывая их очень красиво бусами и кусочками янтаря, сверкающими сквозь газовый вуаль. Деревни, опрятно содержимые, состоят по большей части из небольшого числа соломенных хижин, убранных со вкусом; в соседстве земель, обитаемых мандингами и бамбара, селения редко бывают огорожены заборами, так как властители края присвоили себе исключительное право укреплять оградами свои резиденции. В центре каждой деревни оставлено большое дерево, служащее форумом, где собирается мирской сход для совещания об общественных делах.

Очень смирные, миролюбивые, умеющие искусно ускользать от гнета, но безропотно покоряющиеся ему, когда его нельзя избегнуть, сонинке, обыкновенно, ограничиваются пассивным сопротивлением, которое часто удается им лучше, чем открытое возмущение; так, они достигли того, что сохранили независимое существование в виде многочисленных маленьких государств, монархических или олигархических, частию обособленных, частию соединенных в федеративные союзы; но все они приняли Коран, язык которого им, впрочем, непонятен, и предписания которого они исполняют лишь под бдительным оком марабутов. Магометане не особенно ревностные, если не считать временных и скоро-преходящих вспышек религиозного пыла,—они ходят караванами из деревни в деревню обменивать товары язычникам и христианам, посещают города поморья, чтобы увидать собственными глазами диковинные вещи, о которых им рассказывали. Большинство из них не питают ненависти к белому человеку и охотно вступают с ним в товарищество. Многие из молодых людей поступают на службу в компании; из них выходят хорошие матросы; особенно незаменимы они в военных экспедициях, как опытные проводники, умеющие находить удобные тропинки и пролагать дорогу через лесные чащи. Хорошие земледельцы, страстные охотники до путешествий, соединяющие таким образом в себе качества оседлых жителей и номадов, обладающие веселым и счастливым характером, они, повидимому, предназначены сделаться в верхней области Сенегала тем же, чем сделались уолофы в нижней его области,—колониальными французами; им, по всей вероятности, будет принадлежать честь окончательного овладения верхней Сенегамбией посредством распространения земледельческой культуры и распределения богатств.

Другие негритянские населения верхнего Сенегала и его притоков, повидимому, имеют смешанное происхождение и говорят наречиями более или менее близкими к языку мандингов; тем не менее они представляют собою особые этнические элементы. Таковы кассонке, которые живут соединенными в союзы общинами в окрестностях Медины, в территориях Кассо, Гидимаха, Камера, Надиага. Через браки они породнилось со своими соседями сонинке, фулами, мандингами, и большинство из них имеет относительно светлую кожу, приятные черты лица, гибкие члены и в походке нечто извивающееся и кошачье. Ум у них живой, но лукавый, а нравы слишком легкие; в мирное время они ведут очень веселую жизнь. Днем и ночью в их деревнях только и слышно, что шум тамтама и плясок. Благодаря своей репутации веселых людей, кассонке пользуются привилегией поставлять гриотов и гриоток ко дворам всех царьков страны. Женщины из Кассо являются также законодательницами моды по части прически и драпировки. Те из них, которых материальный достаток избавляет от необходимости полоть поля, проводят часть дня в купанье и заботах о туалете. У них считается большой красой синий цвет десен, и для получения этой окраски, они прокалывают себе десна при помощи маленьких шипов.

Джаллонке, на северо-востоке от Фута-Джаллон, между Бафингом и Нигером, прежде обитали в горах Фута-Джаллон, по имени которых называются и до сих пор. Из всех негров Сенегамбии это племя наиболее осталось вне влияния белых людей, и из всех территорий их земля была наименее посещаема европейскими путешественниками. Раффенель описывает их свирепыми варварами, одетыми еще в звериные шкуры. На севере они сливаются с племенем сонинке; на юге и северо-западе они породнились с мандингами, которые населяют Бамбук, часть территории Бонду, почти весь французский Судан и берега Гамбии, их главную область; наконец, на западе они изменились под влиянием брачных союзов со своими победителями, фулами или фульбе, которые имеют численный перевес в областях Фута-Джаллон и Бонду.

Эти последние, люди чуждой расы, отличные от всех нигрицийцев, которыми они окружены, врезались клином между неграми поморья и неграми берегов Джолибы. Ни в какой части Африки они не встречаются в большем числе и в более сплоченной этнической группе, чем в Сенегамбии. Фута—это корень бесчисленных имен, которыми их обозначают: фула, феллата, фелан, феллани, феллатин, феллахин, фуладу, фулани, фульфульде, фута, пуло, пулар, халь-пулар, фурба, фолей, пел и т.д.; в Сенегале они называют себя «пулло», как отдельное лицо, и «фульбе», как расу. Они рассеяны более или менее могущественными племенами на территории весьма обширной по длине, около 4.500 километров: на востоке мы находим их в Дарфуре, хотя собственно дарфурцы или фурауи не принадлежат к феллатской нации; на западе они выдвинулись до «Рек Юга», Нуньец, Понго, Меллакоре. Если взять крайние пункты их расселения, на севере и на юге, с одной стороны—на берегах Сенегала, с другой—на берегах Бенуэ, то пояс, в котором встречаются их колонии, имеет более тысячи километров в ширину. Но как ни обширна эта территория, и хотя они основали в пределах её большие государства, как Гаусса и Массина, они, однако, расселены очень редко и во многих местностях как бы затерялись в потоке нигрицийского населения; даже в области французского Судана, специально называемой Фула-Дугу, т.е. «страной фулов», и которую многие авторы считали их первоначальной родиной, едва встретишь несколько семейств этого племени. Подвергаясь влиянию самых разнообразных условий среды, группы их представляют значительные различия, от гор Дарфура до гор Фута-Джаллон, но при всем том они сохранили некоторую расовую солидарность и признают друг друга братьями, благодаря сходству наречий, преданий и нравов.

Те из фулов, которые, повидимому, сохранили характеристические черты расы в наибольшей чистоте именно в территории Бонду, отличаются красным или бронзовым оттенком кожи и по форме лица мало разнятся от берберов. Лицо у них овальное, обрамленное вьющимися или даже гладкими волосами, нос прямой, губы довольно тонкия: среди этого племени, особенно между женщинами, не редкость встретить лица, блистающие истинной красотой, как ее понимают художники Европы, и красота эта тем более обаятельна, что она сопровождается ласковостью взгляда и улыбки, грацией движений, благородством осанки, хорошим вкусом в костюме и украшениях. Очень немногие из фулов обладают мощью и шириной торса, отличающими уолофов и сереров поморья. Форма их черепа очень походит на череп феллахов Нильской дельты, и между фулами Сенегамбии многие женщины носят прическу, напоминающую куафюру египетских статуй. Сходство имени (феллахин) и черт лица часто давало ученым повод к попыткам отождествления этих двух рас; некоторые видят в фулах «белых эфиопов» Птоломея; Швейнфурт считает их родичами племени монбутту. Что касается самих фулов, то они смотрят на себя, как на людей совершенно отличных от негров. Те фулы, которых европейские путешественники встречали в бассейнах озера Цаде и реки Бенуэ, называли себя не иначе, как «братьями» или «кузенами» белых иностранцев. В Сенегамбии многие исследователи тоже слышали, как некоторые фулы хвастались своим родством с белыми; но большинство их, ревностные магометане, предпочитают приписывать себе гимиаритское или арабское происхождение, и марабуты выводят свою национальную генеалогию от общего предка Феллах-бен-Гимиера, «Сына красного человека» или Гимиарита. При такой родословной объясняется вместе и происхождение, и цвет кожи.

Еще более, чем чертами лица и цветом кожи, фулы отличаются от своих соседей негров правами и образом жизни. Менее номады, чем мавры, они охотно меняют место жительства, покидают даже деревни без намерения вернуться, когда того требует благосостояние их стад. Следуя за своими зебу, они постепенно распространились во всех областях западной Африки. Путем наследственного опыта они достигли того, что отлично знают нравы животных и умеют приобрести их любовь; в военных экспедициях они удивительно ловко уводят стада неприятеля и заставляют их послушно следовать за собой; молодые фулы, не получившие быков в наследство, ловят чужих у соседних племен и захваченную скотину угоняют далеко; так именно и возникли бесчисленные фульские колонии, рассеянные от одного до другого конца Африки. Первоначальный культ фулов состоял, повидимому, в обожании быка, и в нынешнем их магометанстве сохранились еще многие обычаи, свидетельствующие о древних обычаях. Чистота, соблюдаемая ими в хлевах, имеет в себе нечто религиозное; в области Бонду, фулы принимают гостей в парках для скота, чтобы тем засвидетельствовать свое почтение посетителю. Лошадь, кажется, не была им известна в их первоначальном отечестве, так как слово, которым они обозначают это животное,—берберского происхождения.

Между фулами-кочевниками многие имеют тот туповатый вид, который сообщает уединенная жизнь в обществе животных; но, взятая в массе, эта раса отличается высшими умственными способностями, благородством идей, поэтическим тоном и возвышенностью языка: иная сказка из тех, что рассказывают по вечерам в деревнях, свидетельствует о таких высоких чувствах, что негры окружающих племен даже не поняли бы её. Впрочем, фулы доказывают свое превосходство также и тем, что учатся у своих соседей: с ними они сделались земледельцами и в некоторых округах перешли к оседлой жизни, принявшись за обработку почвы и продолжая вместе с тем заниматься скотоводством; почти все феллатские метисы—прекрасные пахари. В промышленности и ремеслах фулы тоже выказывают большие способности и искусство. Они умеют добывать железную руду, очищать ее, выплавлять и ковать металл, из которого выделывают земледельческие орудия, разные предметы домашнего обихода, ножи, оружие; золотых и серебряных дел мастера с большим вкусом обработывают благородные металлы; плотники и каменщики строят прочные и удобные дома; кожевники и сапожники приготовляют разнообразные изделия из кожи, в том числе футляры для драгоценного гри-гри; наконец, между ткачами встречаются искусники, производящие из местного хлопка ткани, почти такия же тонкия, как кисея; даже богатые выучиваются шить себе одежду.

Как воины, фулы не уступят никакой другой африканской расе. Храбрость их много способствовала поддержанию их господства: в военное время все здоровые мужчины выступают на поле битвы, и в своих экспедициях фулы выказывают немалое стратегическое искусство. Оружие у них такое же, как и у их соседей, негров; впрочем, они употребляют кроме того железные копья, с рукояткой в медной оправе, каких мы не находим у других народов; некоторые экземпляры такого копья, находящиеся в европейских музеях, отличаются очень красивой работой. У фулов есть пленники и невольники, употребляемые для обработки полей; но в похвалу им надо сказать, что в эпоху торга неграми они никогда не принимали, как нация, участия в этой гнусной торговле. Только в редких случаях преступники были продаваемы, вместо того, чтобы быть подвергнутыми смертной казни, да иногда фулы номады были захватываемы в неволю на границах территории; но вообще эта раса была едва представлена в полчищах рабов Нового Света: американские ученые могли наблюдать лишь небольшое число особей этой африканской породы.

История повествует нам только о недавних нашествиях фулов; но где обитал этот народ в первые времена ислама? Не были ли фулы первоначально коренными жителями Нигриции, как мандинги и бамбара, и не происходит ли светлый цвет их лица от смешения с арабами и берберами, в северных областях Судана? Или, может-быть, они единоплеменники нубийских барабра или древних египтян, рету, на которых они походят многими чертами? Или не спустились ли они с южного склона Берберии, вместе с теми гарамантами, которые вырезывали изображения своих зебу на стенах скал? Не должно ли искать их происхождения вне африканского континента, и не принадлежат ли они к малайской семье, или не родственны ли индусам? Или, наконец, не следует ли видеть в них, по одной, еще более странной гипотезе, беглых бродяг, в роде европейских цыган, но имевших совершенно другую судьбу, благодаря различию среды, так как фулы сделались первыми на черном материке, тогда как цыгане считаются последними из последних в странах белых людей? Между самими фулами одна из каст, называемая лаобе или лакобе, едва отличается от европейских цыган. Представители этой немногочисленной касты бродят от становища к становищу, почти всегда оборванные, одетые в рубище; они говорят особым языком и, повидимому, не имеют никакой религии: они не брезгают ни мясом змеи, ни мясом дикого кабана. Единственное их ремесло—это выделка мисок и ступок для толчения проса. Маленькие, черные, с курчавыми волосами, они считаются париями у всех окружающих населений.

Язык фулов еще не классифицирован окончательно между наречиями и говорами Африки. У них два рода, не мужеский и женский, как в большинстве языков, но «человеческий» и «не-человеческий»; прилагательные согласуются с существительным посредством рифмы, и слова сочетаются одно с другим по требованиям благозвучия. Некоторыми чертами звучные диалекты фулов походят на наречия окружающих негров, а по употреблению суффиксов приближаются к семитическим говорам, влиянию которых они, повидимому, долго подвергались. Диалекты эти содержат много арабских слов, особенно таких, которые относятся к религии и к социальным учреждениям. Миллер и, по следам его, Нидгам Кэст полагают, что фульские диалекты следует поместить в особую глоссологическую группу, соседнюю с тою, типом которой может служить язык нуба, употребляемый в Кордофане. Как-бы то ни было, истинное их место будет скоро известно, так как существует уже несколько грамматических исследований о различных наречиях языка фула или пулар, и даже один князь в Сокото составил грамматику своего языка; однако, многочисленные книги, написанные марабутами и содержащие свод законов национальной истории, все составлены на арабском языке.

Как язык, так и исторические предания, указывают на восточное происхождение фулов: они, очевидно, прошли Африку, постепенно подвигаясь с востока на запад; но подобно тому, как арабы, дойдя до Марокко, повернули назад в своем эмиграционном движении и пользуются тем большим влиянием, чем дальше отодвинулись от Гарба внутрь континента, так точно и фулы вступают в путь обратного переселения с запада на восток; с берегов Сенегала вышли, в начале девятнадцатого столетия, основатели империй Гаусса и Массина в бассейне Нигера; точно также в низовьях реки начались завоевания марабута Аль-Хаджи-Омара, который на верхнем Сенегале долго оспаривал победу у Франции.

Между сенегальскими фулами некоторые, именно жители Бирго, не присоединились к исламу, хотя обрезание составляет у них традиционный обычай; но огромное большинство расы давно уже приняло магометанство, и даже многие из этих народцев одушевлены горячим рвением религиозной пропаганды; торговля спиртными напитками, к несчастью, так процветающая в странах поморья, населенных язычниками, весьма незначительна в территории фулов. Молитва играет важную роль в их жизни, но их религиозное усердие не сделало их нетерпимыми: пастухи по большей части, они отличаются тихим и созерцательным настроением. Когда путешественники Байоль и Нуаро проникли в Фута-Джаллон, туземцы призывали благословение Аллаха на прибывших иностранцев, а когда последние захворали, альмами отдал приказ служить молебны о скором их выздоровлении; перед дверью мечети были посажены два апельсинных дерева, которые получили имена французских посетителей и служат живым указанием времени их путешествия. Ученые феллаты чужды мелочного формализма, отличающего восточных людей; они позволяют себе даже исправлять Коран; когда какое-нибудь место в этой священной книге кажется им непонятным или противным их образу мыслей, они изменяют его, чтобы согласовать его со своими религиозными мнениями. Подобно другим мусульманам, фулы допускают многоженство, но почти не применяют его на практике, что зависит, главным образом, от уважения, которым у них пользуется женщина, и от влияния, которое она приобретает над своим мужем: редко случается, чтобы она позволила войти в дом второй супруге. Женщина у фулов умеет завоевать себе место: «Пусть она вступит в дом рабыней, говорят уолофы,—она скоро сделается в нем госпожей».

Образ правления у фулов не деспотический, как у большинства негров, их соседей. Почти каждое государство составляет, с половины прошлого столетия, род теократической республики, глава которой, называемый «альмами», т. е. эмир-эль-муменин, или «князь верующих», осуществляет свою власть светского государя и первосвященника лишь по выслушании мнения старейших и именитых людей; в каждой деревне избирательный элемент играет большую роль в местном управлении. В действительности, государством управляют богатые фамилии. Так же дело обстоит и у фулов-метисов или тукулеров, в области Фута: их наследственные начальники назначают альмами и часто на очень короткое время. Авторитет их так велик, что они могут налагать даже смертную казнь, под условием только, чтобы приговор был конфирмован альмами; но эта конфирмация—простая формальность, в которой номинальный глава государства не мог бы отказать своим истинным повелителям. Во время прибытия в край португальцев, главный начальник фулов, который, повидимому, был весьма могущественным королем, носил титул «Великого Фула» (Grao Fulo); впоследствии французы называли его «сиратиком» или «хейратиком», что значит «верховный вождь» или «император». Резиденция его находилась на берегу Сенегала, в округе Фалальос, где ныне главный город Бакель.

Жители страны Фута, и именно четырех при-сенегальских провинций Дамга, Фута, Торо и Димар, между устьем Фалеме и озером Паниефуль, обозначаются сенегальскими французами общим именем Toucouleurs,—слово, которое иные исследователи производили от английского two colours (двуцветные), потому что туземцы по большей часта смуглые или медного цвета метисы, происшедшие от смешения фулов с неграми и маврами. Но эта этимология не опирается на какие-либо положительные сведения, доставленные занимавшими край англичанами во время коротких периодов их господства; при том уже с шестнадцатого столетия португальцы называют этих туземцев Tacurores; следовательно, нет сомнения, имя это произошло от прежнего названия страны, Тукуроль, упоминаемой уже путешественником Кадамосто, и смешивается с именем такруров или такариров, пилигримов, совершающих путешествие из западной Африки в Мекку, и между которыми находится много сенегальских хаджи. Тукулеры отличаются мусульманским фанатизмом, и если их часто описывали, по следам Барта, как представителей расы фула, то это по причине той важной роли, которую они играли в истории Африки, благодаря своей вооруженной пропаганде. Между тем эти «излюбленные дети Аллаха» всего менее имеют право причислять себя к народам, говорящим языком пулар. В числе четырех или пяти сот тысяч жителей страны Фута встречаются уолофы, сохранившие свои родовые имена, не смешиваясь с фулами: другие смешались с маврами; затем есть много таких, которые, не претендуя на феллатское происхождение, называют себя просто халь-пулар, т.е. «людьми языка фула»; наконец, племена денианке и тородо, или вернее торобе, принадлежащие к смешанной фульской расе, пополняют свою касту посредством усыновления. Тотэн рассказывает, что когда торобе доволен воспитанником, умеющим хорошо читать стихи Корана. он признает его своим соотечественником и вводит его в свою семью посредством брачного союза; точно также вольноотпущенники причисляются к торобе, увеличивая собою и без того уже значительную численную силу нации.

Умные, энергичные, честолюбивые, тукулеры внушают страх своим соседям и французским резидентам. Обитая на левом берегу Сенегала, как раз против мавров, живущих на правом берегу, они часто препятствовали морякам из Сен-Луи подниматься вверх по реке, и еслиб их не разделяли внутренние раздоры, доходившие иногда до того, что враждующие племена в своих междоусобиях призывали на помощь французское оружие, то европейцам вряд-ли бы удалось завоевать бассейн Сенегала: еще недавно территория тукулеров была неприятельской страной; экспедиционные отряды проникали туда только после упорной борьбы и предав пламени несколько деревень. Только в 1885 г. и после долгих усилий дипломатии удалось связать, через их территорию, от Сальдо до Бакеля, два участка телеграфа из Гореи в Бамаку, на Нигере. На севере от рек Бахой и Бауле, в территории Каарта, тукулерские завоеватели запрещают теперь французам доступ в их страну. Но как ни беспокойны эти туземцы, как ни опасен их мусульманский фанатизм, они тем не менее по своей предприимчивости и трудолюбию являются одним из самых полезных элементов населения в бассейне Сенегала. Они охотно уходят на чужбину искать счастья, в качестве лодочников и коробейников: целые колонии тукулеров поселились на берегах Гамбии и развели там плантации земляных фисташек.

Таким образом население французской Сенегамбии состоит из весьма различных элементов, и, благодаря положению страны на границах двух поясов, расы представляют большое разнообразие цвета кожи и происхождения. На север от Сенегала обитают берберы и арабы, смешиваемые под общим именем мавров; на юге фулы, сами себя называющие «красными», врезываются длинной полосой народцев, на восток—между мандингами и сонинке, со стороны моря—между уолофами и серерами. Кроме того, бамбара или бамана, главная масса которых занимает области Каарта и Сегу, образуют многочисленные группы в бассейне верхнего Сенегала и каждая раса окружена свитой смешанных населений. Но как ни различны во многих отношениях племена, населяющие французскую Сенегамбию, они сходны между собой по историческому развитию и социальному устройству; они живут еще в периоде, напоминающем средние века Европы. Разделение страны на множество государств с беспрестанно меняющимися границами, постоянные войны между племенами, прерываемые иногда религиозными перемириями, резкия превратности фортуны между разбойничеством и королевским достоинством, массовые переселения, внезапное превращение возделанных местностей в пустыни, общественный строй, состоящий из враждебных одна другой каст или по крайней мере из замкнутых корпораций, совместное жительство в каждом поселении людей свободных и невольников, пользующихся различным обращением, смотря по их происхождению и роду работы, нравы королевских дворов, где вольноотпущенники распоряжаются судьбой и жизнью подданных, где подчас придворные шуты удачно сказанным словцом решают вопрос о войне и мире, банкеты, где скоморохи забавляют собрание своими циничными песнями, страшные церемонии, где колдуны подносят жертвам кубок яда,—разве все это не рисует перед нами образ европейского общества, каким оно было тысячу лет тому назад?

Среди этого варварского мира современная эпоха, с её новыми идеями и учреждениями, представлена горстью европейцев, которые живут в Сен-Луи, в Горее, в Дакаре, посещают прибрежные посты или предпринимают, в качестве исследователей, путешествия внутрь страны. И при том эта небольшая группа французов не может быть даже уподоблена миниатюре европейских обществ, ибо она не заключает в себе всех органических элементов нации: она состоит только из купцов, солдат и чиновников; ремесленники представлены лишь работниками, вербуемыми посредством конскрипции, а земледельцы и вовсе отсутствуют. Хотя самое старое из французских владений, Сенегал всего менее заслуживает названия «колонии». Эта страна никогда не получала европейских колонистов, которые бы добровольно поселились здесь, чтобы заниматься тем или другим ремеслом или промыслом; да и торговые люди являются сюда в очень небольшом числе: в годы самой деятельной торговли обыкновенно насчитывается не более семи или восьми сот северян, приехавших по своей доброй воле. Что касается европейских женщин, то они так редки здесь, что присутствие их считается своего рода геройским подвигом.

Явление это объясняется тем, что переселение на 30 градусов широты ближе к экватору составляет попытку в высшей степени опасную для эмигрантов из северного умеренного пояса. Сухой сезон, который вместе с тем и прохладный, приятен для европейца, если исключить те дни, когда дуют восточные ветры, и в этот период года, с декабря до мая, французы могут посещать Сен-Луи без большой опасности для здоровья: и действительно, большинство негоциантов выбирают именно этот сезон, чтобы осмотреть свои конторы и подготовить свои коммерческие операции; единственное, что может грозить им,—это анемия. В это время года туземцы больше европейцев подвергаются риску заболевания, по причине относительного холода, который для них очень чувствителен при отсутствии теплой одежды и удобных жилищ. «Опадание листьев баобаба—это смерть черных», гласит местная пословица; но, прибавляет она, «распускание листьев—это смерть белых». И точно—сырая жара гибельна для европейцев, не соблюдающих строго правил гигиены и не пользующихся достаточным благосостоянием. Первые сильные дожди, падая на пористую почву латеритов, выгоняют из её скважин воздух, смешанный с газами разлагающихся веществ, так что с земли иногда поднимаются зловонные, заражающие атмосферу пары. Тогда госпитали быстро наполняются больными; дисентерия, болотная лихорадка похищают массу людей, а у тех, кому посчастливится избегнуть губительного влияния первого сезона дождей, организм уже порядком ослаблен, когда им предстоит вынести второй зимний период; упадок духа, тоска, скука, а в крепостях верхнего Сенегала и недостаток умственного труда отнимают у больных всякую нравственную опору, и они отдают себя в жертву смерти без сопротивления. К эндемическим болезням по временам присоединяются еще сильные эпидемии. Холера, гораздо более опасная для черного населения, чем для белых, не раз уже появлялась на этом берегу. Более страшная для не акклиматизировавшихся иностранцев, желтая лихорадка, свирепствовавшая шесть раз с 1830 года, убивает, в среднем, более половины французских резидентов при каждом своем посещении Гореи или Сен-Луи. Несмотря на совершившийся прогресс в области общественной гигиены, последние эпидемии были наиболее смертоносными; средняя цифра пораженных эпидемией европейцев превышает 80 процентов, и смерть уносит более половины заболевающих. По Беранже-Феро, средняя смертность европейцев от желтой лихорадки выразилась следующими цифрами: на 100 европейцев (с 1830 по 1866 г.)—заболевших 84, умерших 47. Так как во время господства повальных болезней медицинский персонал в госпиталях оказывается далеко недостаточным, то не раз приходилось выписывать из Франции врачей десятками, и часто бывало, что ни один из новоприбывших не оставался цел и невредим. Сколько драгоценных для общества и науки жизней было таким образом принесено в жертву, и чего только нельзя надеяться от человечества, когда видишь стольких молодых людей, идущих на верную смерть ради исполнения долга!

Хотя некоторые опыты были довольно удачны, как, например, постройка полотна железной дороги из Дакара в Сен-Луи европейскими землекопами (из 2.027 рабочих в два года умерло только 25 человек), тем не менее можно сказать, вместе с Беранже-Феро, что «акклиматизация француза в Сенегале—пустая мечта». Пока не откроют верных средств против болотных лихорадок и не устроят санаторий на плоскогорьях Фута-Джаллон; пока не научатся победоносно бороться с желтой лихорадкой, как, может-быть, борются с ней в Бразилии предупредительными средствами по способу Домингос-Фрейреса,—до тех пор европейцы Сенегала могут быть лишь временными посетителями, не пускающими корней в крае. Статистические таблицы движения сенегальского народонаселения за время с 1843 по 1847 год показывают, что между европейцами смертность в четыре раза превышает рождаемость. С той эпохи положение дел не улучшилось, и европейское общество в Сен-Луи, Дакаре и Суфиске попрежнему должно пополнять свои ряды новыми пришельцами из метрополии. И не только французы не акклиматизируются в Сенегале, но даже их потомки метисы не составляют еще устойчивой расы. Можно бы было думать, что впродолжении четырех-векового занятия страны смешанное население разрослось до весьма значительной цифры, так как большинство европейских резидентов женятся, по крайней мере временно, на туземках; но эти метисы французской крови всегда были немногочисленны, увеличиваясь или уменьшаясь вместе с цифрой белых. Факт этот, без сомнения, отчасти зависит от того, что жители смешанной крови, между которыми, впрочем, насчитывают много людей достойных, вернулись через скрещивания в туземное население, но, главным образом, он должен быть приписан тому, что новое поколение, хотя родившееся в крае, еще не акклиматизировалось. Статистические сведения о семьях, тщательно собранные некоторыми медиками-антропологами, доказывают с полной очевидностью, что дети смешанной крови, рожденные на берегах Сенегамбии, нередко умирают в раннем возрасте, и что брачные союзы переживающих, очень часто заключаемые между близкими родственниками, бывают по большей части бесплодными. Мало найдется семейств, род которых продолжался бы до четвертого поколения; однако, Корра констатировал, на основании восьмилетних наблюдений, что в этой части городского населения Сен-Луи число рождений относится к числу смертных случаев как семь к четырем; тогда как у белых и черных жителей города смертность превышает рождаемость, у метисов замечается обратное явление. Каковы будут результаты брачных союзов во внутренних областях, именно в горах Фута-Джаллон, где при иных климатических условиях живут другие, отличные от уолофов, населения? Опыт не позволяет еще ответить уверенно на этот вопрос. Что касается иммиграции африканцев, приходящих из дальних стран, то она всегда сопровождалась сильной смертностью. Арабы и кабилы из Алжирии умирают на Сенегале в пропорции столь же значительной, как и белые. В отношении габонцев опыт оказался еще более печальным: из пятидесяти переселенцев, пришедших в 1864 году, сорок восемь умерли в первые же десять месяцев по прибытии в край. Перемежающаяся лихорадка, бронхит, чахотка и особенно воспаление печени—болезни, всего более опасные сенегамбийским неграм. Особый вид проказы, так называемая «краснуха», сообщается иногда иммигрантам из Европы. Слепота—очень обыкновенный недуг на берегах среднего Сенегала, а в приморских местностях «сонная болезнь» похищает много жертв, особенно между пьяницами.

Вокруг контор Сенегала не выработался креольский говор, подобный тому, который существует на Антильских островах и в Луизиане. Без сомнения, в язык негров вошло много французских слов, но большинство терминов европейского происхождения составляют вклад португальцев и, следовательно, восходят к пятнадцатому столетию: плетень, обмазанный глиной, вокруг домов и дворов называется «tapade»; земляная терраса, заменяющая собой крышу, обозначается словом «argamasse» (плоская кровля); дама, прогуливающаяся на террасе, именуется «Signare» (госпожа), а услуживающий ей молодой человек—«rapace» (хищник), или,—если он христианин—«gourmet» (лакомка). В Сен-Луи и Дакаре наиболее употребительный язык—уолофский, тогда как во внутренних областях необходимо знать арабский и пулар, чтобы объясняться с маврами и фулами. Впрочем, употребление французского языка постепенно распространяется, еще более путем вольного обучения солдатами и laptots, или сенегальскими моряками, чем трудами школьных учителей. Теперь в Сен-Луи существует семь школ, светских или содержимых духовными конгрегациями, и вдвое большее число в остальной французской Сенегамбии; французским союзом (alliance francaise) открыты классы даже в Бамаку (пристань на Нигере), и более шестидесяти воспитанников содержатся на счет колонии в учебных заведениях Франции или Алжирии; в 1885 году французских школ и курсов для взрослых в Сенегамбии было 21, с 1.663 учащимися. Прежде в Сен-Луи существовала еще особая «школа заложников», основанная для воспитания молодых негров, которых удерживали в виде обеспечения хорошего политического поведения их родичей. Школы, книги и журналы доставили белым резидентам у туземного населения имя тубаб, означающее «ученаго» или «грамотея», а Сенегамбии—имя Тубабу-дугу, т.е. «страны грамотеев» или «белых».

Торговля, составлявшая главную побудительную причину завладения Сенегалом, значительно возросла в эти последние годы. Известно, что в семнадцатом и восемнадцатом столетиях торговая деятельность концессионерных компаний состояла главным образом в добывании негров для отправки их на плантации Сан-Доминго и других Антильских островов: в 1682 г. «une piece d’Inde», то есть негр первого сорта, стоил на месте в Сенегале не более десяти ливров, а в американских колониях за него выручали до ста экю; в обыкновенные годы вывоз живого товара простирался, средним числом, до полутора тысяч голов. Торг неграми окончательно прекратился, как дозволенный законом промысел, только во времена реставрации; но еще до 1848 г. мавры продолжали приводить на пристани чернокожих пленников, которых и продавали негроторговцам более или менее открыто. После того остался один только предмет торговли—камедь, которая получается с разных видов акации, адансонии, арабской акации (arabica), сейал, верек и других пород, растущих в территории мавров, к северу от реки. Леса камедных деревьев, или «краба», почитаются священными местами, где не позволяется сломать ни одной ветки, но которые иногда составляют предмет спора между разными племенами и, во время войн, опустошаются пожарами. Эти леса, из которых иные занимают площадь в несколько сот квадр. километров, находятся теперь в исключительном владении наций трарца, бракна и дуаиш; но они не принадлежат племенам, как общая нераздельная собственность: главные шейхи присвоили эти лесные богатства и эксплоатируют их руками своих невольников. Когда от сухих восточных ветров кора на дереве потрескается и камедь выступит наружу, при чем выделение её усиливается от воздействия чужеядного растения loranthus Senegalensis, мавры разбивают свои палатки на опушке леса и приступают к собиранию драгоценной смолы. Это бывает обыкновенно около октября месяца; в декабре главный сбор уже окончен. Меновой торг производится с января до марта, на рынках речного берега, определенных обычаем. В прежнее время мавры, убежденные, что французы не могут обойтись без их камеди для своей промышленности, заставляли торговцев ждать себя: они являлись с товаром только по получении приличных подарков, превратившихся в настоящие налоги, и делали купцам всякого рода прижимки. Теперь негоцианты, почти исключительно представители бордосских торговых домов (наприм., в 1885 г. из Бордо было отправлено в Сенегал 49 купеческих кораблей, вместимостью 30.854 тонн, в том числе 46 под французским флагом), освободились от тяготевших над ними торговых «обычаев» и поборов, и обмен идет несравненно быстрее. За купленную камедь платят либо пиастрами (gourde) или пятифранковиками, либо земледельческими продуктами и мануфактурными изделиями—просом, рисом и сухарями, табаком, ружьями и боевыми припасами, различными тканями и особенно «гинеями», (кусками бумажной материи длиной в 15 метров), которые, после невольников, долгое время служили денежной единицей для всей меновой торговли в Сенегале; «гинеи» эти происходят на одну треть из Пондишери, на две трети из Бельгии и Англии. В хорошие годы количество камеди, покупаемое у мавров, превышает три миллиона килограммов; оно могло бы значительно увеличиться, если бы развести плантации камедных акаций на юге от реки, в области Фута, и если бы леса были методически эксплоатируемы.

В последние годы главным предметом экспортной торговли сделались земляные фисташковые орехи (арахиды). Вместе с тем совершался коренной переворот в экономической жизни страны, так как на место мавров выступили на сцену негры в качестве главных производителей, и в настоящее время наиболее ценный и полезный продукт создается уже земледельческим трудом. Вывоз за границу этого масляничного семени начался в 1844 г., и культура его постепенно распространялась по берегам среднего Сенегала, в Кайоре и Салуме. Открытие железного пути из Сен-Луи в Горею сопровождалось расчисткой, на всем протяжении этой линии, кустарниковых порослей под плантации земляных фисташек: нет сомнения, что подобным же образом вдоль каждой новой дороги будут разводимы сады, или луганы. Замена, в оптовой торговле, камеди земляными фисташками заставила негоциантов употреблять, для перевозки продукта мены, речные суда более крупных размеров: как товар легкий и сравнительно малоценный, фисташки должны быть перевозимы более значительными количествами, чтобы обеспечить купцу выгодную цену. Дальнейшим следствием совершившагося в торговле переворота было то, что бар стал более, чем прежде, стеснительным для отправителей туземных произведений за границу, так что для обхода его пришлось построить железную дорогу из Сен-Луи в Дакар. С сельско-хозяйственной точки зрения земляные фисташки представляют то важное преимущество, что они улучшают почву, тогда как другие культурные растения, напротив, истощают ее; кроме того, листва (ботва) этого корнеплода дает превосходный корм для всех травоядных животных. Фисташка с верхнего Сенегала богаче содержанием масла, чем фисташка из Кайора, но зато в этой области она растет на песчаной почве, и для того, чтобы сорвать плод, сидящий на конце подземной части стебля, достаточно потянуть к себе ветку; в более плотной земле сбор плодов труднее. Что касается других предметов заграничного отпуска, как-то: проса (восемнадцать разновидностей), риса, маиса или кукурузы, берефа или маслянистых семян дыни, воску, хлопка, каучука, кож, слоновой кости, страусовых перьев, масла из карите, то все они, взятые вместе, представляют лишь незначительную ценность в общей сумме торговых оборотов, как видно из следующих относящихся сюда статистических данных:

Движение торговли в Горее и Сен-Луи: В 1879 г.: 33.142.781 франк.; в 1883 г.: 47.216.466 франк. Движение судоходства в 1883 г.: 1.453 судна, вместимостью—260.000 тонн. Под французским флагом: 1.300 судна, вместимостью—237.000 тонн. Привоз в 1883 г.: из Франции:—8.600.000 франк.; из французских колоний:—6.800.000 франк.; из иностранных государств:—11.300.000 франк.; земляные фисташки:—70.000.000 кило, ценностью около—17.500.000 франк.; камедь—2.500.000 кило, ценностью около 3.200.000 франк.; другие продукты:—1.200.000 франк.

Бассия или карите, доставляющая растительное масло, могла бы также давать гуммигут превосходного качества, не уступающий соответственному продукту Зондских островов.

Земля почти вся находится в руках туземцев, которые обработывают ее более тщательно и умело, чем это склонны думать поверхностные наблюдатели. «Тот не земледелец, кто находит день слишком длинным или свой луган слишком малым»,—такова обычная поговорка у прибрежных жителей верхнего Сенегала, приводимая Рикаром в его путешествии. Много земельных участков роздано правительством безвозмездно европейцам; но по причине их обширности, эти участки обращены под культуру лишь отчасти, несмотря на приманку значительных премий. По ныне действующему положению, сходному с общим обычаем племен, который предоставляет отдельному лицу только пользование землей, всякий уступленный земельный участок («концессия»), если он не был эксплоатируем в течении определенного срока, отбирается обратно в казну; кроме того, каждый «концессионер» обязан посадить на подаренной ему земле известное число деревьев высокоствольных пород. Площадь этих «концессий» еще весьма незначительна (в 1885 г. она составляла всего 2.551 гектар, из которых только 558 в культуре); но к этим полям, лежащим на французской территории, нужно прибавить еще обширные земли, розданные в Кайоре, преимущественно в соседстве станций железной дороги из Сен-Луи в Дакар. Плантаторы предпочитают селиться подальше от стеснительного надзора чиновников. Главная культура у них—земляные фисташки, но некоторые разводят также плантации кокосовой пальмы, или занимаются скотоводством или возделывают хлопчатник, рамию, пургеру. Почти все просо, потребное для продовольствия населения Сен-Луи, получается из Кайора и Футы. Что касается домашних животных, то доставать и сохранять их очень трудно. На побережьи лошади и ослы плохо акклиматизируются; верблюды и вьючные быки Сахары быстро делаются жертвой неблагоприятных климатических условий. Мулы лучше переносят климат береговой полосы, но они очень дороги. Бараны успешно разводятся, хотя они меняют свою шубу, похожую скорее на шелк, чем на шерсть. Но внутри страны существуют многие породы домашних животных, совершенно акклиматизировавшиеся или даже обитающие в лесах, в полу-диком состоянии. Таковы, например, «лесные быки» хассонкейской породы.

Сенегальская территория богата рудными залежами: золотом, серебром, ртутью, медью и железом. Туземные жители областей Бонду и Бамбука с незапамятных времен собирают блестки золота посредством промывки кварцевых песков реки Фалеме и её притоков. Магическая сила драгоценного металла часто привлекала иностранных изследователей, и очень может быть, что португальцы уже с пятнадцатого столетия разработывали рудные месторождения Бамбука. Предание говорит, что они были перебиты туземцами; во всяком случае название zapater, употребляемое в крае для обозначения сапожников, доказывает, что эмигранты из Иберии проникали в эти области. В начале восемнадцатого века, Андре Брю построил две крепостцы, «св. Иосифа» на Сенегале и «св. Петра» на Фалеме, чтобы поселить своих торговцев по близости от страны золота, и посылал путешественника Компаньона на поиски месторождений благородного металла. Компаньон действительно обошел всю рудную область Бамбука, поднялся вверх по долине Санухоле, или «Золотой реки», до гор Тамбаура, проникнув далее, чем доходили новейшие исследователи, за исключением Ламартини (путешествовавшего в 1879 г.) и привез из своих экспедиций очень богатые образчики золотоносных глин. После него многие другие путешественники посетили ту же страну, с целью изучения доходности рудников, но попытки непосредственной эксплоатации, под руководством французских горных инженеров, впервые были предприняты лишь в 1858 г. Крайне нездоровый климат низменных долин, где скопляются стоячия гниющие воды, и где воздух, нагреваемый отражением солнечных лучей от голых склонов, обновляется очень медленно, положил конец этим опытам, которые дали чистого металла на сумму около 100.000 франков: пришлось эвакуировать страну с остатками белых работников и гарнизона. После того делались новые попытки частными компаниями, но так же безуспешно; промысел промывки золотоносных песков остался в руках туземцев, которые довольствуются малым поденным заработком, и которым не требуется никаких инструментов, кроме чашек и выдолбленных тыкв; впрочем, они съумели построить во многих местах рудниковые галлереи. Рудные месторождения в Буре, на одном из верхних притоков Бахоя, в непосредственном соседстве Нигера, повидимому, богаче, чем в Бамбуке, и приносят туземцам дохода около 200.000 франков в год,—сумма значительная по местным условиям; эти месторождения, находящиеся в большом расстоянии к югу от дороги из Медины в Бамаку, еще не были изучаемы европейскими горнопромышленниками. Железо, вероятно, сделается со временем главным минеральным богатством верхнего Сенегала: оно составляет подпочву на обширных протяжениях, и среднее содержание руды варьирует от половины до двух третей массы. Туземцы переплавляют руду в высоких печах первобытного устройства; когда этот край, ныне почти безлюдный, заселится и покроется сетью удобных путей сообщения, тогда, без сомнения, возникнут настоящие плавильные и железоделательные заводы, располагающие современными орудиями производства, чтобы переработывать руду на месте и продавать выделанное железо на окружающих рынках по Сенегалу и Нигеру. Во многих местах кузнецы употребляют в дело глыбы метеорного железа.

Экспортной промышленности почти не существует: за исключением некоторых изделий из вышитой кожи, оружия, папушей (туфель), золотых и серебряных украшений,—предметов, вывозимых по большей части в виде редкостей,—Сенегал не отправляет в Европу никаких мануфактурных произведений. Труд туземных мастеров прилагается исключительно к производству предметов, потребляемых в самой стране. Ткачи, составляющие самый многочисленный класс между ремесленниками, очень искусны в приготовлении передников, в которых белая нитка из туземного хлопка, тогда как цветные нитки—привозные из Франции; синьяры, обитательницы Сен-Луи, посылают европейские материи в Бакель для окраски в цвета, соответствующие туземной моде. Растение ластовень (asclepias calotropis, по-португальскп bombardeira) дает волокно, употребляемое как материал для набивки, вместо шерсти или волоса, но которое годилось бы также для производства легких и прочных тканей. Чернокожие ювелиры не уступают в искусстве маврам Берберии и мастерят филиграновые изделия такой же тонкой работы, несмотря на то, что инструменты у них еще более грубые. Кузнецы делают кинжалы, железные наконечники для копий и орудие в роде мотыки, употребляемое землепашцами. Кирпичные и известе-обжигательные заводы в окрестностях Сен-Луи и Дакара не в состоянии были выдержать конкуренцию заводов Франции, которые посылают продукты, хотя более дорогие, но зато несравненно высшего качества; что касается маслобоен, извлекающих масло из земляных фисташек для местнаго потребления, то они процветают, несмотря на дороговизну топлива. Под руководством французов, черные плотники на побережья строят очень хорошие суда, не менее прочные, чем те, которые выходят из верфей Европы. Горейские каменщики в большом спросе, их выписывают даже в английские колонии Сиерра-Леоне.

Уолофы, которые по большей части владеют землей в количестве достаточном для содержания семьи, редко работают, как поденщики; но очень многие из них искусные ремесленники, и их руками исполняются все строительные работы в Сен-Луи и Дакаре. Собственно чернорабочие почти все из эмигрантов тукулеров, которые обыкновенно нанимаются на три месяца и возвращаются из отхожого промысла на родину с маленькой деньгой. Рабство существует у всех туземцев, к какой бы расе они ни принадлежали,—к маврам, фулам, или неграм. Пленники, называемые «дворовыми», считаются как бы второстепенными членами семьи хозяина, и материальное их положение ничем не разнится от положения других домочадцев. Невольники, знающие ремесло, плотники, каменщики, кузнецы, гончары, ткачи, тоже по большей части пользуются большой фактической свободой; отдавая хозяину известную долю своих заработков, они свободно располагают собой и даже могут сами владеть рабами; некоторые из них достигают высоких степеней в государстве. Что касается полевых рабов, над которыми надзирают дворовые, вообще более требовательные, чем сами хозяева, то на них лежит вся тяжесть труда: они и работу справляют, и удары получают. Ими можно торговать, как скотом; однако, не в обычае отделываться от рабов, состаревшихся на службе в имении: продают только недавно приобретенных пленников. Невольник, рассекший ухо свободному человеку, все равно—взрослому или ребенку, в наказание за этот поступок переходит, со всей своей семьей, во власть того, кому он нанес увечье: к этому средству обыкновенно и прибегали несчастные пленники, желавшие переменить господ. Путешественники Каррер и Голль рассказывают об одном господине, в территории Димар, который слыл таким добряком, что в конце концов остался совсем без ушей; после хозяина, принялись за его животных. Те народцы, у которых сравнительно мало рабов,—таковы, между прочим, племена тукулеров,—отличаются наибольшей энергией к труду, и они-то всего более содействуют социальному преобразованию Сенегамбии эмиграцией в города поморья. У тукулеров племени денианке труд в такой чести, что сам альмами обязан возделывать свой луган, или по крайней мере присматривать за работой своих служителей; в прежнее время он председательствовал на работах, вооруженный, как перед выходом на поле битвы, в сопровождении толпы скоморохов, оглашавших воздух песнями и барабанным боем. В пределах территории, управляемой непосредственно представителями Франции, рабство отменено с 1848 года, и по закону всякий пленник, ступивший на эту вольную землю, становится свободным; но колониальные нравы нередко допускали или терпели нарушение писаного права: иногда рабы были возвращаемы их могущественным господам, и случалось даже, что целые партии невольников проходили через французскую территорию, не превращаясь в свободных людей. Между тем именно в соседстве поселений европейцев положение черных рабов наиболее тягостно, так как там сравнительно высокая цена продуктов побуждает местных землевладельцев к усилению полевых работ.

Страна, составляющая политическую область «Сенегала», имеет незначительные размеры. Полвека тому назад она была почти незаметна на картах: территория, принадлежавшая Франции, ограничивалась той местностью, на которой командовали пушки крепостей. Если исключить два острова—речной Сен-Луи и морской Горею, да несколько укрепленных пунктов по берегам Сенегала, на французов везде смотрели, как на проезжих чужеземцев, временно остановившихся в крае. Созидание колониального владения, достойного этого имени, и систематическое наступательное движение внутрь страны начались только во второй половине девятнадцатого столетия. В 1854 году Федэрб, основатель французского владычества на Сенегале, впервые приступил к исполнению этой задачи: настойчивостью в преследовании намеченной цели и силой оружия он успел постепенно водворить мир на берегах нижнего Сенегала, обратить в вассалов большинство независимых царьков приречной полосы, освободить торговлю от всяких внутренних таможен. Крепость Медина, построенная в том месте, где река перестает быть судоходной в период разливов, и в непосредственном соседстве с той позицией, которую Андре Брю предлагал, в начале восемнадцатого века, выбрать для сооружения форта Кенью, служила Федэрбу опорной точкой для проникновения в верхния долины Сенегала. Когда целая армия мусульман разбилась о стены этой крепости, защищаемой всего какой-нибудь полсотней европейцев, завоевание было признано окончательным: события, совершившиеся под стенами Медины, открыли собою новую эпоху в политической истории Сенегала. «Гри-гри ничего не могут поделать против пушек», говорили туземцы уже в прошлом столетии.

Утверждение военной власти в верхнем речном бассейне позволило французским посланникам смелее явиться к народцам внутреннего Сенегала. В 1883 году совершился другой факт капитальной важности в истории завоевания края. Французы овладели территорией Бамаку, на Нигере, и построили там форт. Отныне верхняя Джолиба соединяется, в торговом отношении, с морем не огромным кругом своих текучих вод, но дорогой, проложенной в направлении, прямо противоположном естественному скату: «движущаяся дорога» заменена путем, который начертан человеком и с каждым годом будет приобретать все более и более важное значение. В то же время пространство территории, выход которой теперь приведен к Сенегалу для торгового движения, более чем удвоилось; Томбукту, лежащему на большом изгибе Нигера, повидимому, предстоит современем быть соединенным с городом Сен-Луи, как с естественной его морской пристанью. В первом пылу энтузиазма, вызванного занятием поста на «реке Черных», предавались радужным мечтам о дальнейших приобретениях в самом близком будущем: воображали, что Сенегал и Алжирия скоро будут связаны хорошо изученными маршрутами между всеми пунктами, намеченными, как будущие станции железной дороги через Сахару. Надежды эти пока не осуществились, и попытки, сделанные со стороны Алжирии, как известно, окончились трагически. Туареги и их союзники все еще преграждают проход. На линии, соединяющей Алжир и Сен-Луи, крайние пункты, занятые французами, Голеа в земле Шаамба, и Куликоро, на левом берегу верхнего Нигера, еще разделены пробелом в 2.450 километров по птичьему полету, составляющим гораздо больше половины всего протяжения. С той и другой стороны отважные исследователи пробирались значительно далее незанятых постов; но от Туата до Томбукту пространство, на котором еще не может быть нанесено никаких прямых маршрутов, составляет не менее 1.300 километров: это четверть общего расстояния между главными городами двух французских владений в Африке,—длина равная расстоянию от Парижа до Варшавы.

Путь Сенегала, хотя еще не соединенный с соседними странами географически исследованными дорогами, есть, тем не менее, наилучше утилизируемый из всех путей, представляемых реками западной Африки. Описывая своими истоками обширный полукруг, обнимающий более южные реки,—Гамбию, Казаманку, Рио-Гранде, Рокелль, Сенегал, составляет западную ветвь большой линии текучих вод, которая, через Нигер, соединяется с Бенинским заливом; с этой стороны естественный путь вполне исследован: он охватывает огромное континентальное пространство, почти в два миллиона квадр. километров. Понятно, что владение, дающее доступ в такой обширный торговый бассейн, имеет весьма важное политическое значение; но этому владению недостает соответствующей ширины, и узкая линия французской территории всегда подвергалась бы опасности в том или другом пункте, если бы она не охранялась с неусыпной бдительностью и не защищалась, в случае надобности, подавляющими военными силами, в сравнении с силами нападающих. Во многих местах эта территория сводится лишь к течению реки и, далее, к простой дороге, шириной от 6 до 8 метров, при том всегда прерывающейся в зимние периоды. Правда, если к округам, непосредственно управляемым колониальным правительством, прибавить маленькия государства, управляемые еще по старым обычаям, хотя оффициально присоединенные к французским владениям, и другие страны, признающие по трактату верховную власть (сюзеренитет) Франции, то сенегальская территория окажется очень обширной; но оффициальные пределы имеют изменчивое значение. Истинные границы меняются, смотря по личному влиянию губернаторов и офицеров, по направлению, которое избирают военные отряды в своих ежегодных экспедициях, и еще более по силе притяжения, оказываемого торговлей. При невозможности колонизации этих стран европейскими эмигрантами, связь политического организма может быть достигнута и поддерживаема лишь доброй волей туземцев, удовлетворением их интересов и постепенным развитием чувства национальной солидарности. Конечно, этот идеал еще не осуществлен, и если бы Франция не помогла щедро колониальному правительству людьми и деньгами, то положение скоро сделалось бы опасным.

Что всего нужнее в настоящее время—это связать Нигер с морем быстрым путем сообщения. До недавней эпохи в Сенегале не было другой дороги, кроме речного пути. Известно, что этот водный путь большую часть года прерывается выше Подора, и пользование им часто бывает возможно лишь при помощи мелких судов, тащимых бечевой, или подвигающихся посредством завоза якоря. До сих пор не существует еще никакой колесной дороги, которая бы заменила этот ненадежный путь речного потока: в 1885 году общая длина поддерживаемых дорог, расходящихся из трех центров, Сен-Луи, Дакара и Рюфиска, не превышала пятнадцати километров; построенные ранее несколько участков колесных путей были размыты дождями и захвачены растительностью. Существует, правда, железная дорога в 263 километра длины, соединяющая речную гавань, Сен-Луи, с приморским портом, городом Дакар, и могущая служить прекрасным базисом для будущей сети путей, проникающих в Судан; но пока еще сделаны только предварительные разведки, имеющие в виду проведение первой из этих линий, направляющейся на восток через область Фута, по водоразделу между Сенегалом и Гамбией. Эта проектируемая дорога какова бы она ни была—колесная или железная, имела бы тем более важное значение, что она прошла бы от Сен-Луи до Бакеля, по хорде, проведенной на юге от большой оси, описываемой нижним течением Сенегала. При общей длине около 500 километров она сократила бы на целую треть пробегаемое расстояние, увеличивая в то же время на 200 километров ширину территории, присоединенной к колониальному владению. Понятно, как полезен был бы этот путь, доходящий до крепости Бакель, которая еще недавно, в 1886 году, была атакована армией восставших мусульман. Если осада была снята через несколько дней, то Бакель обязан этим только счастливому стечению обстоятельств, которое может и не повториться при новом нападении. При том, если не заботиться единственно о путях сообщения, необходимых для Сенегала, а иметь в виду также и линии, которые в будущем пройдут через черный континент, то оказывается, что железная дорога из Сен-Луи и Дакара в Бакель была бы именно первой частью пути, соединяющего лучший порт африканского побережья с Томбукту. В Африке не было бы более важной линии, проникающей внутрь материка.

По непонятному избытку усердия, в начале восьмидесятых годов была предпринята постройка железной дороги от одного пункта на верхнем Сенегале, пункта, который соединен с Сен-Луи трудным для плавания водным путем, да и то только впродолжении трех месяцев в году. Начальная станция этой узкоколейной линии, которая должна была иметь 520 километров длины, находится в деревне Кайес, лежащей в 12 километрах ниже Медины, в нездоровой местности на левом берегу реки. Работы начались в 1881 г. и продолжались три кампании подряд; но значительная передержка против первоначальной сметы, большая смертность рабочих, итальянцев и мароканцев, доходившая, по оффициальным данным, до четверти наличного числа и вдобавок ко всему распространенное во Франции убеждение, что дело было неудачно задумано,—все это заставило отказаться от дальнейшего осуществления предприятия. Железная дорога из Кайеса проведена на расстоянии 63 километров, до Диаму, и служит при случае для перевозки войск и продовольствия. За этим пунктом полотно окончено на меньшем расстоянии, а далее намеченный путь частию очищен от кустарника до Бафулабе, при слиянии Бахоя и Бафинга. По крайней мере были проложены, под руководством офицеров, две по временам проезжия дороги между станциями верхнего Сенегала и Бамаку на Нигере,—одна на севере через Бадумбе, Гониокори, Кита и Дио, другая на юге через Медину и Ниагассолу. Через овраги построены солидные мосты, и когда воды сделают какое-нибудь повреждение на дороге, диулы или негры-торговцы, пользующиеся ею для перевозки своих товаров, тотчас же извещают об этом постовых начальников. По этой дороге, между прочим, были перевезены, из Бадумбе на Нигер, разобранные части и орудия канонерки, которая теперь плавает по «Черной реке», и которая, в одно из своих путешествий, спустилась до Диафарабе, на 400 километров ниже Бамаку. Впрочем, этот пароход, которому скупо отмеривается топливо, покупаемое, если не на вес золота, то по крайней мере за десятерную цену против его первоначальной стоимости, не может еще оказывать никакой услуги торговым сношениям; роль его пока ограничивается тем, чтобы своим присутствием давать больше военной силы постам Бамаку и Куликоро и в особенности, чтобы увеличивать в глазах негров престиж завоевателей. Провозная плата от Сенегала до Нигера ежегодно достигает, в сложности, суммы в несколько миллионов франков: перевозка паровой шлюпки от одной реки до другой продолжалась четыре месяца и обошлась почти вдвое дороже стоимости самого судна.

Теперь гарнизоны, стоящие на берегах Нигера, имеют правильное сообщение с городом Сен-Луи посредством комбинированной службы пароходов, локомотивов, колесных экипажей и пешеходов: в сухое время года, когда пакетбот должен останавливаться в Подоре или в Мофу, путешествие между Сен-Луи и Бамаку продолжается 32 дня; оно сокращается на 10 суток, когда «короли дыма» поднимаются до железнодорожной станции Кайес; на дорогах горной стороны употребляют металлические повозки, нормальная нагрузка которых от 500 до 800 килограммов, и которые, в случае надобности, можно утилизировать как лодки для переправы через реки. Кроме того, телеграфная линия, вполне оконченная на всем протяжении, связывает берега Нигера с Сен-Луи и Дакаром, а также с Францией, посредством двух кабелей, которые соединяются с океанскими линиями, испанской и португальской, на островах Тенерифе и Сант-Яго. Благодаря этим телеграфным проволокам, всякая опасность, грозящая постам верхнего бассейна, может быть заранее известна и во-время устранена.

Обыкновенных дорог во французской Сенегамбии в 1885 г. 458 кил. Железных 326 кил. Телеграфная сеть, без подводных кабелей, 2.017 кил. Телеграмм передано в 1883 г. 10.700. Писем переслано 689.258.

Во французских владениях Сенегамбии пока существует только один город, достойный этого имени,—столица, основанная в половине семнадцатого столетия, в замену первой конторы, которая тоже находилась на одном из островов устья, называемом Бокко или Бокос (слово, происшедшее от португальского Boca, устье). Сен-Луи в первый раз упоминается путешественником Лемером, который посетил те края в 1682 г. По числу жителей, это важнейший приморский город на всей береговой полосе, протяжением около 4.000 километров, которая разделяет марокский порт Рбат-Сла и Фри-таун в Сиерра-Леоне. На первый взгляд кажется странным, что один из многолюднейших городов африканского континента расположился в месте, столь мало благоприятном для морской торговли, выше бара опасного и постоянно меняющагося. Но Сен-Луи имеет ту выгоду, что он находится при устье большой судоходной реки, а в ту эпоху, когда он был основан, суда, производившие торговлю в этой части Африки, имели водоуглубление гораздо меньшее, нежели нынешние пароходы: большинство приходивших тогда судов, могло, не дожидаясь прилива, проходить через порог реки. Кроме того, место, выбранное для основания крепости и фактории, было удобно в отношении обороны, благодаря окружающим его двум рукавам реки: тысячныя толпы туземцев не могли бы затеять нападения на город, защищенный этими естественными рвами. Начальник племени, уступивший остров французам, долгое время получал от них небольшую дань, и только он один из черных имел право входить в форт при сабле.

Сен-Луи или Ндар, как его называют уолофы, занимает своими правильными квадратами две трети небольшого овального острова (длиной слишком 2 километра), окруженного рукавами реки. В средней части города, называемой cretian, т.е. «христианской», большинство домов,—чистенькие и хорошо построенные; но ближе к оконечностям острова соломенные хижины с коническими кровлями, жилища негров, составляют резкий контраст с казармами, складами, присутственными местами; в южном квартале прежде негроторговцы устраивали свои галло или сараи для содержания невольников. Самая широкая из поперечных улиц Сен-Луи, по середине которой стоит губернаторский дворец, оканчивается на востоке у плавучего моста (длиной 650 метров) через большой рукав реки, соединяющего город с двумя предместьями, тоже островными, Сор и Буэтвиль, где находится станция железной дороги. На западе и северо-западе три моста, длиной около сотни метров каждый, соединяют город Ндар с негритянскими кварталами Гет-Ндар (т.е. «Ндарский парк»), Ндар-Тут (т.е. «Малый Ндар») и Гохум-лайе, которые иногда подвергаются наводнению во время бури на море. Любимое место прогулки негоциантов Сен-Луи—великолепная аллея кокосовых пальм, которая идет между двумя западными пригородами и пересекает «Варварийскую косу» до самого моря, всегда бушующего. Несколько вилл, окруженных садами, рассеяны в предместьях, но большинство жилищ состоит из негритянских хижин, расположенных группами по национальностям обитателей,—уолофов, фулов, тукулеров, сараколе. Гет-Ндар, или Малый Ндар, населен преимущественно рыболовами, очень искусными моряками, которые, в минуту опасности, всегда вступают волонтерами в ряды лаптотов (чернокожих матросов).

До недавнего времени одною из главных причин дурного санитарного состояния для города Сен-Луи были его цистерны. Наполняемые ливнями на весь период бездождия, они были подвержены колебаниям уровня, и часто, при большой убыли воды, обломки всякого рода и растения, скоплявшиеся на дне, в виде слизистой массы, показывались наружу, заражая воздух своими миазмами. Эти водохранилища по целым годам оставались без чистки, и когда, наконец, их опоражнивали, чтобы извлечь грязь, зародыши заразных болезней распространялись на далекое пространство. Все городские нечистоты выбрасываются в реку, но последняя сплавляет их в море только в период дождей: в сухое время года они уносятся отливом и приносятся обратно приливом, странствуя таким образом взад и вперед перед набережными Сенегала. Для непосредственного получения воды копают на берегу временные колодцы, где мало-по-малу просачивается жидкость, едва заметно отзывающаяся соленым вкусом. Артезианский колодезь, который бурили на северной стороне острова, но должны были прекратить работу, не дойдя до первичной породы ниже слоя песку, давал солоноватую воду. Теперь, однако, достигли того, что город снабжается, если не вполне чистой, то по крайней мере годной для питья водой, при помощи водопровода, длиной в 25 километров, который приносит в Сорский резервуар ежедневно около 2.000 кубич. метров воды, почерпаемой из речного рукава (marigot) Хассак; запруда не позволяет соленой воде течь обратно в рукав в сухое время года. Соляные пруды около селения Гандиоль, недалеко от бара Сенегала, доставляют количество соли, достаточное для покрытия местного потребления и даже частию поступающее, как предмет мены, в торговлю с областями верхнего Сенегала.

В видах оздоровления главного города Сенегамбии, предприняты также другие большие публичные работы, как-то: засыпка болот между живыми потоками реки и устройство набережных. Кроме того, в настоящее время озабочены созданием для этого города, если не порта, то по крайней мере пристани на океане: возможно было бы построить на берегу Малого Ндара, против Сен-Луи, или севернее, близ Ндиаго, длинный, выступающий за линию прибоя, мост на сваях, где суда могли бы приставать в тихую погоду для спуска пассажиров или даже выгрузки легких товаров; таким образом были бы избегнуты крайне стеснительные неудобства, которые представляет бар, затрудняющий вход в реку. Несмотря на такое невыгодное положение в отношении доступа морских судов, Сен-Луи уже до постройки железной дороги, в 1883 году, был самым деятельным портом Сенегамбии. Так, в 1883 году обороты морской торговли его простирались, по ценности, до 22.935.000 франков (из этой суммы около 22.320.000 франк. приходится на долю торгового обмена с Францией и с французскими колониями): движение судоходства в этом году выразилось следующими цифрами: в приходе и отходе было 423 груженых судна, общей вместимостью 94.567 тонн. За городской чертой Сен-Луи дополняется торжищами, которые устраивают негры в местах прибытия караванов, далее огородами, которые занимают промежутки между дюнами и хорошо орошаемые земли по берегам реки, и, наконец, поясом батарей и фортов, защищающих предместья города от нападений враждебных племен, каковы мавры и уолофы.

К северу от Сен-Луи береговая полоса, обитаемая несколькими рыбаками туземцами племен бу-сба, яхиа-бен-отмар, трарца, имеет весьма малую цену в движении мировой торговли и не может приобрести сколько-нибудь важного значения, пока не озаботятся основанием там заведений для производства рыбной ловли в обширных размерах, в виду того, что эти воды принадлежат к самым богатым рыбой областям океана: между прочим, там ловят во множестве особую породу трески, отличающуюся от настоящей северной трески (gadus morrhua), но не менее ценимую. Во времена, следовавшие за португальским завоеванием, и особенно в эпоху голландской оккупации, на побережьи производилась довольно большая меновая торговля, так как тогда не существовало еще контор по берегам Сенегала; караваны из Адрара и сахарских оазисов должны были идти прямо на морской берег, вместо того, чтобы нести или отправлять свои товары, как это делается ныне, на сенегальские рынки, где производить обмен несравненно удобнее, нежели на пустынном морском берегу, лишенном пресной воды и растительности. С 1445 года, два года спустя после открытия мореплавателем Нуно Тристаном Аргуинской (Аргуимской) мели, португальцы приступили к постройке укрепленного магазина на главном острове архипелага, и с этого времени установились торговые сношения между европейцами и африканскими купцами. Этот форт, стоящий на северо-восточной террасе острова, переходил последовательно к испанцам, затем к голландцам, к англичанам и, энергично оспариваемый, достался, наконец, в руки французов, в 1678 г.; потом частная компания, называвшаяся «прусской», по причине её флага, но имевшая своих арматоров в Эмдене и принимавшая к себе на службу исключительно голландских приказчиков, сделала этот остров центром своих операций по торговле камедью: суда всех наций допускались туда за определенный причальный сбор. Благодаря свободе торговли, Аргуин получил-было важное коммерческое значение, но вскоре утратил его, по милости новых войн. Французы выгнали оттуда голландцев, затем и сами, в свою очередь, были прогнаны полчищами мавров и должны были дважды возобновлять атаку, прежде чем окончательно овладели позицией.

Все эти войны отклонили торговый поток, и когда англичане сделались временно владельцами Сенегала, они запретили всякую торговлю на морском берегу для того, чтобы сосредоточить ее в своих конторах на реке. С прекращением торгового обмена была покинута и самая крепость, от которой теперь остались только фундаменты, на половину засыпанные песком: в 1860 г. путешественник Фулькранд нашел на террасе бывшего укрепления рыбачью деревушку, построенную из куч морских водорослей, скрепленных камнями, но обитатели её только-что перед тем удалились, может-быть, временно, на один сезон. С той эпохи рутина удержала меновую торговлю на речных пристанях. Трудность плавания в узких фарватерах, по которым попеременно пробегают быстрые потоки прилива и отлива, также оправдывала покинутие Аргуинской конторы. Суда большего водоуглубления не могут приставать к этому острову. Правда, прилив достигает в этих водах двух метров высоты, но извилистые каналы, посредством которых глубокая бухта Левры (Гальго) сообщается с Аргуинскими проливами, имеют в некоторых местах, при отливе, всего только три метра воды на порогах. Впереди этого спрятавшагося архипелага, к которому нужно пробираться лабиринтом проходов, простирается обширная Аргуинская банка, скопление подводных камней, рифов, отмелей, попеременно обнажающихся и затопляемых, совокупность которых занимает пространство около 8.400 квадр. километров. Около середины внешнего края этой огромной мели в 1816 году разбилась «Медуза», управляемая несведущим капитаном, которого тщетно умоляли переменить курс. Между драмами на море ни одна не получила большей известности, чем путешествие несчастных пассажиров «Медузы» на утлом плоту, который волны подбрасывали, как мячик. Подобные приключения, конечно, не редки на грозном океане, но не всякое имеет своего Жерико, который бы поведал о нем грядущим поколениям.

Аргуинская мель оканчивается у мыса Мирик, в 160 километрах к юго-юго-востоку от мыса Бланко: в этом месте морской берег не скрывается более за барьером подводных камней, и мореплаватели могут следовать вдоль его на некотором расстоянии, имея путеводителем окаймляющую побережье цепь высоких дюн, навеянных северным ветром. Стройная пальма, брешь в дюнах, прерываемых солонцоватой равниной, указывают подходы к рейду Портендик, рейду опасному, где суда должны становиться на якорь вдали от берега, в открытом море, под прикрытием нескольких банок, о которые разбивается сила волн. Портендик, бывший порт «Адди», названный так, в начале восемнадцатого столетия, по имени одного начальника племени трарца, имел некоторую важность до 1857 года, так как англичане, отдавая Сенегал Франции, оставили за собой право торговать на этой части побережья: когда негоцианты, ведущие торговлю в приречных пунктах, предлагали маврам неподходящую цену за их камедь, мавры везли свой товар к англичанам в Портендик. После выкупа у Великобритании этого права, в обмен на принадлежавшую французам факторию Альбреда, при устье Гамбии, Портендик утратил всякое торговое значение. Мавры соседних местностей не имеют теперь, для сбыта своих произведений, другого рынка, кроме города Сен-Луи, лежащего на 250 километров южнее,—разстояние небольшое для номадов, привыкших к переходу через пустыню. Таким образом вся область прибрежья, заключающаяся между мысом Бланко и устьем Сенегала, может быть рассматриваема как естественная принадлежность Сен-Луи, если не по климату и виду местности, то по крайней мере по торговле её населения.

Столица Сенегала, со всем её торговым, земледельческим и военным механизмом, составляет только половину городского организма: она зависит от своего морского порта Гореи-Дакар. Прежде, когда по трудности сообщений жители Сен-Луи должны были довольствоваться брешью, пробитой водами реки на бушующем баре, главный город этой колонии образовал сам по себе полное целое, от входного порога до городских набережных; но во все времена хорошо понимали, как важно было бы для будущности края связать Сен-Луи с Горейским заливом. В 1859 году был заключен с Дамелем, или королем Кайора, договор, имевший целью обеспечить установление службы конных курьеров вдоль берега, между Сен-Луи и мысом Зеленым; но так как этот договор не соблюдался, то пришлось завоевать сейчас названную территорию и построить три промежуточных поста, Ломпуль, Мборо и Мбиджен, в одно и то же время крепостцы и каравансараи; по конвенции 1861 года, весь берег между морем и «ньяйями», или лужами, окаймляющими дюну, был объявлен французской землей. В 1862 г. решено было построить другую дорогу через внутренний Кайор, и в следующем году уже появилась крепостца на полпути из Сен-Луи в Дакар, вблизи резиденции Дамеля. Наконец, в 1885 году была открыта для движения железная дорога, которая соединяет Сен-Луи с его естественным портом на Горейском заливе, проходя через плодородную, густо населенную область Кайора. Большие деревни, похожия на города, следуют одна за другой вдоль этого рельсового пути. Одно из главных поселений—Мпал, окруженный полями земляной фисташки; это станция, повидимому, предназначенная сделаться будущей узловой станцией для линии Фута и верхнего Сенегала. Деревня Луга, лежащая южнее, также занимает выгодное положение, как соединительный пункт будущей железной дороги внутрь материка. Нданд, бывшая столица королевства Кайор, лежит в самой плодородной местности края, недалеко от обширного пальмового леса, через который проходит дорога. В соседстве находятся холмы, на которых прежде совершалась церемония возведения на престол королей. Тиес, тоже большая деревня, принадлежавшая некогда царьку Баола, предложена как будущий раздельный пункт железной дороги, которая проникнет на юго-восток в долину Салума. В порте Тиес растет баобаб, имеющий 33 метра в окружности при основании.

Горея, первая по времени фактория европейцев в заливе того же имени, кажется, была занята сначала голландцами, которые дали ей название Goeree, по имени голландского острова, лежащего у входа в Гарингфлит; по другой этимологии, менее правдоподобной, первоначальное имя её, которого она, впрочем, вполне заслуживает, было Goede Reede, т.е. «Хороший рейд». Прибрежные уолофы дали ей наименование Бер, что значит «брюхо»; соседний мыс на их языке называется Барсагиш. Счастливое торговое положение, близ наиболее выдвинутого мыса Западной Африки, на берегу лучшего рейда, какой встречают суда на расстоянии нескольких тысяч километров, и в соседстве «Южных рек» с плодоносными и густо населенными берегами, естественно должно было сделать Горею одним из пунктов африканского поморья, особенно горячо оспариваемых кораблями западных держав. Французы отняли этот остров у голландцев в 1677 г., затем им овладели англичане в 1758 г., но через некоторое время уступили его, чтобы потом взять обратно и снова отдать в 1814 г.; поочередно занимаемый различными владельцами, старинный «замок», высящийся на южной оконечности острова, напоминает исторические превратности этой узкой скалы.

Остров Горея, лежащий в 2.220 метрах от Дакара, ближайшего населенного пункта на берегу материка, имеет в длину всего только 900 метров по большой оси, а площадь его не превышает 36 гектаров. Это базальтовая скала, поднимающаяся на 35 метров своим южным утесом и продолжающаяся на севере низменным берегом, охватывающим бухточку, где останавливаются корабли. Рейд, имеющий от 10 до 20 метров глубины, представляет прекрасное пристанище в сухое время года; но в зимний период туда проникает волнение моря, тогда как в 2 с половиной километрах к западу, за Дакарским мысом, вода остается спокойной во всякое время года. Это и было одной из причин, почему Горея утратила значение, как военный и большой коммерческий порт. Та же самая причина, которая некогда побудила выбрать этот пункт, как торговую пристань и центр господства, заставила отказаться от него в настоящее время: это—островное положение Гореи. Как остров, она была обезопашена от нападений туземцев, и коммерсанты могли быть спокойны за склады своих товаров; но со времени водворения мира между народцами соседнего побережья явилась необходимость в гавани на материке, которую можно бы было легко связать с местами производства во внутренних областях страны. Дакар представляет эти выгоды; оттого этот новый город и заселяется на счет Гореи: в период с 1878 до 1883 года последняя, несмотря на свое привилегированное положение в качестве порто-франко, потеряла 1.280 жителей, более трети своего населения. Она сохранила свои сношения с Гамбией, «Южными реками» и Сиерра-Леоне, откуда приходят преимущественно мелкие суда, пригодные для плавания в лиманах; но резиденция начальника края, присутственные места, казармы, конторы торговых компаний переведены в Дакар; сюда же заходят корабли для обновления запасов топлива; железная дорога из Сен-Луи имеет свою конечную станцию в соседстве этого порта, и здесь же находится пункт соединения с подводным телеграфом. Тем не менее, Дакар или «Тамаринд», основанный в 1857 году на территории маленькой уолофской республики Лебу, растет не так быстро, как можно бы было ожидать; мирный торговый обмен трудно мирится с соседством казарм, военных управлений и вооруженных кораблей. Неправильности почвы потребуют больших инженерных работ для урегулирования стока дождевой воды и создания для построек прочного основания; кроме того, остается еще многое сделать для окончательного устройства порта и снабжения его всеми необходимыми приспособлениями—набережными, молами, верфями, доками и укреплениями. Приблизительные сметы исчисляют миллионами суммы, которые придется израсходовать, прежде чем Дакар сделается благоустроенным городом, достойным быть преемником Сен-Луи, в качестве главного города французских владений в Сенегамбии. Но кроме своего прекрасного порта, он имеет еще то, чего недостает нынешней столице,—живописные окрестности, между которыми особенно замечательны мыс Манюэль, выступающий, в виде наконечника копья, на западной стороне рейда, острова Мадлены, всегда окруженные поясом белой пены, холмы (Mamelles) Зеленого мыса, базальтовые вершины, с высоты которых видна, как на ладони, стрелка Альмади, или «Барок», с её рядами опасных подводных камней,—африканские скалы наидалее выдвинутые к западу. На одном из этих холмов стоит первоклассный маяк.

С тех пор, как Горея утратила торговую монополию в этой части Сенегала, движение судоходства в её гавани уменьшилось на половину: военные корабли и трансатлантические пакетботы останавливаются в Дакарском порте, где вода достаточно глубока, тогда как мелкие суда направляются, когда погода благоприятна, на восток к берегам Рюфиска, бывшего Рио-Фреско португальских мореплавателей, который уолофы называют Тангетет, а диепские мореходы именовали «Французской бухтой», если только правда, что последние вели торговлю в этой части африканского поморья. Во многих отношениях этот нарождающийся город, уже более населенный, чем Горея и Дакар, взятые вместе, занимает очень невыгодное положение: в соседстве его сыпучие пески скопляются в виде дюн, а вода застаивается и образует болота; лиман его лагуны вовсе не заслуживает португальского названия «Свежей реки», и жители терпят недостаток в питьевой воде; берег постоянно подвергается сильному удару волны прибоя; но Рюфиск имеет за собой важное преимущество—он находится в том месте, где железная дорога из Дакара в Сен-Луи покидает прибрежье, чтобы направиться внутрь страны, и куда сходятся дороги из Кайора, Баола и земель племени серер; здесь же главным образом сосредоточена торговля земляными фисташками и сырыми кожами; болотистые русла временных потоков обращены в сады, а окрестные леса расчищены под пашни. К несчастию, Рюфиск и, в меньшей степени, Дакар—города нездоровые: континентальные ветры приносят туда опасные миазмы, и болотные лихорадки там никогда не прекращаются; особенно сад Ганн между двумя названными городами, обработываемый руками штрафных солдат, расположен в убийственной местности, где постоянно свирепствуют болезни. В сравнении с двумя соседними городами, Горея по климату пользуется привилегированным положением: летние жары там умереннее и воздух не заражен вредными испарениями прибрежных болот. Горея служит санаторией для жителей этого берега, которые приезжают сюда на зимний сезон; здесь устроен госпиталь для больных и выздоравливающих из всех владений поморья. Движение судоходства в портах Гореи, Дакара и Рюфиска в 1883 г.: 1.108 судов, вместимостью 141.800 тонн; ценность торгового обмена: 22.383.181 франк.

Южнее, вдоль морского берега, следуют один за другим несколько довольно деятельных торговых пунктов: Портюдаль, Нианинг, Жоаль, бывшая столица Барбасинского государства. В шеста километрах к северу оттуда находится главный центр католических миссий Сенегамбии, Сен-Жозеф-Ниасобиль, окруженный самыми богатыми плантациями во всей этой территории. Тамошние туземцы хвастают своим будто бы португальским происхождением и называют себя христианами, хотя еще не так давно у них существовал обычай в праздничные дни хоронить собаку, с большой церемонией и приличными случаю слезами. Фатик, резиденция бура, или короля земли Сине, лежит на реке того же имени, притоке Салума: по традиции, этот царек может вступить в свою столицу не иначе, как приказав предварительно убить человека, чтобы принести ей счастие. Еще в 1876 г. этот ужасный обычай соблюдался, и долго можно было видеть, привязанный к дереву, труп несчастного, принесенного в жертву для того, чтобы отвратить гнев богов. В бассейне реки Салум, протекающей через землю сереров, сенегальские купцы основали несколько контор, куда туземцы приносят земляные фисташки. Главные фактории на Салуме—Каолак, французская анклава, защищаемая крепостцей, и Фундиун, на левом берегу реки, против устья Сине, притока Салума. Вся торговля этих контор производится еще морем и лиманом реки, в ожидании, пока они будут соединены с большим торговым организмом Дакара и Сен-Луи. Несколько поселков, построенных на сваях, как озерные деревни древней Гельвеции, рассеяны на этих аллювиальных землях, среди болотистых пространств, попеременно выступающих из-под воды и заливаемых приливом.

В этой области торговый пояс не очень далеко проникает внутрь материка, на восток от Баола и лимана Салума. Деревни территории Джолоф, даже главная из них, Уархор, слабо населены, а Ферло почти совсем безлюдное место. Дождевые воды, падая на совершенно ровную, не имеющую ската почву, целиком испаряются, не образуя ручьев, и земледельческая культура возможна только в редких прогалинах кустарника; чтобы получить воду, приходится копать колодцы до 45 или 50 метров глубины. Пока от железной дороги из Сен-Луи в Дакар не будут проведены ветви к территориям Фута и Бамбук, до тех пор порт при баре останется неизбежным складочным пунктом для всей торговли с верхним Сенегалом. Промежуточными станциями для этих торговых сношений естественно являются речные пристани, находящиеся при устьях притоков или в пунктах прибытия караванов. Ришар-Толль, или «Сад Ричарда», теперь не более как деревня негров-рыбаков, расположенная близ древесного питомника, при устье ручья Тауей (Туей), истока озера Паниефуль. Следующий затем пост Дагана, основанный в 1821 году, почти против истоков из озера Кайор, имеет более важное значение в торговом отношении; укрепление его, окруженное садами и окаймленное со стороны реки великолепными бавольниками, защищает местечко, населенное коммерсантами, которые покупают у туземцев племени трарца камедь и кожи и продают им кувшины для воды и европейские товары. Лежащие выше по реке местечко Гаэ и пристань дю-Кок тоже посещаются торговцами с обоих берегов. Разветвляющиеся по всем направлениям боковые потоки позволяют баркам проникать в многочисленные селения территорий Уало и Димар, пользуясь то приливом, то течением. Приливная волна поднимается вверх по реке до Подора, укрепленного местечка, существующего с половины прошлого столетия. Это складочный пункт для камеди, приносимой маврами племени бракна, и главный торговый пост между Сен-Луи и Бакелем.

В области среднего Сенегала важнейшие торговые пристани—Аере, на рукаве, ограничивающем с юга большой остров Морфиль; Сальде, на главном рукаве, но у восточной оконечности того же острова; Матам, выше другой бифуркации реки. Эта часть речного течения была энергично оспариваема французами и маврами друг у друга, и во время войн, поднятых Хаджи-Омаром, тукулеры пытались преградить французским судам проход по реке, наваливая бревна между скалистыми берегами русла. Окончательно побежденные, эти ревностные мусульмане удалились по большей части на террасы, окаймляющие на юге боковые потоки Сенегала, мало доступные французским судам. В дождливое время года негры с левого берега ходят работать на поля мавров, лежащие на правом берегу. Умея выбирать удобный пункт на берегу, откуда течение несет их на другую сторону, они переправляются через реку сидя верхом на поплавке из легкого дерева, почти всегда из ветви бавольника.

Бакель, лежащий выше земли тукулеров, составляет как бы ворота верхнего Сенегала, так как в этом месте торговые дороги расходятся, при чем одна направляется на восток, к территориям Гидимаха и Каарта, другая—на юго восток, к территории Бамбук, третья—на юг, к территории Бонду; прежде область Бакель была известна у торговцев под именем Галам, которое, впрочем, применялось ко всему верховью Сенегала. Крепость, сооруженная в 1820 году и дополненная впоследствии тремя фортами, построенными на близ лежащих холмах, составляет самый солидный оплот на верхнем Сенегале, центр обороны против нападений мусульман. У подножия крепостных валов сгруппировались немногие дома европейской колонии и хижины из соломы и глины трех торговых селений, уолофского, соннинкейского и кассонкейского, куда приходят мавры дуаиш для продажи камеди; кроме того, в Бакеле производится значительная торговля земляными фисташками, просом и кукурузой; торговцы приобретают также на этом рынке, впрочем, в небольшом количестве, золотой песок, слоновую кость и страусовые перья. Бакельские купцы посылают по окрестным деревням подручных торгашей, знающих туземный язык, которые, по местному выражению, ходят «делать конторы», т.е. выменивать свои ассортименты товаров на произведения края. Бакель находится почти как раз на этнографической границе между маврами, или берберами, и черными населениями. Ниже этого пункта, правый берег реки занимают мавры; выше живут негры, гидимаха, или «люди скал», родичи племени кассонке, обитающего на левом берегу; еще выше территория разделена между племенами сараколе, бамбара и переселенцами тукулерами. Это положение на поясе соприкасания между несколькими расами еще более увеличивает стратегическую важность Бакеля, и французскому гарнизону уже два раза, в 1859 и в 1866 годах, приходилось освобождать окружающую территорию, производя атаки на укрепленную деревню Гему, лежащую на границе между неграми гидимаха и маврами дуаиш.

К югу от Бакеля, мусульманское государство Бонду, феллатское королевство, восточную границу которого составляет течение Фалеме, занимает едва обозначенный водораздел бассейнов Сенегала и Гамбии: здесь проходит, между этими двумя реками, главный торговый путь, которым следовали Рюбо, Мунго-Парк, Грей, Дочард, Раффенель и другие путешественники-изследователи. Столица королевства, Булебане, или «Город колодцев», расположена на небольшом притоке реки Фалеме, в равнине, над которой господствуют скалистые холмы; в окрестностях рассеяны развалины прежней столицы, а неподалеку оттуда стоит огромный баобаб, под которым совершается церемония коронования. Хотя король Бонду светский государь, а не «повелитель правоверных», как альмами Фута-Джаллона, тем не менее все его подданные обязаны исповедывать ислам, и никакому язычнику не дозволяется пребывание в стране, разве что он пользуется особым покровительством французов. На должность министра всегда назначается человек из народа, представитель рас, покоренных фулами.

В начале восемнадцатого столетия Андре Брю построил две крепостцы выше слияния: Сен-Жозеф (Махана), на Сенегале, и Сен-Пьер, на Фалеме. Но оба эти укрепления вскоре обратились в развалины,—первое вследствие бунта невольников, и даже неизвестно в точности место, где оно находилось. В наши дни военный пост нижней Фалеме, соединяющейся с Сенегалом между Бакелем и Мединой, находится в деревне Сену-Дебу, лежащей на левом берегу реки, в километре расстояния от первых её порогов, которыми воспользовались для устройства рыбных промыслов. Южнее на одном из притоков правого берега, другое поселение Кениеба, одно время пользовалось большой известностью, как центр золотых приисков в Бамбуке; но «золото спряталось», как говорят негры, и безуспешность попыток эксплоатации заставила забыть этот пост, после того, как из него был выведен гарнизон. Малинкейцы, и специально женщины, сохранили за собой монополию промывки золотоносного песку в южном Бамбуке и, по другую сторону Фалеме, в небольшой территории Беле-дугу; они принимаются за этот промысел по окончании полевых работ и прежде всего стараются задобрить судьбу и вымолить себе удачу принесением в жертву рыжего козла и белой курицы. В небольшом расстоянии от деревни Кениеба, на вершине холма стоит местечко Фарабана, которое в прошлом столетии и до завоевания края пророком тукулеров имело важное значение, как главный город независимой республики. Беглые невольники из всех соседних округов собирались в крепкой ограде этого города, и благодаря своей многочисленности, плодородию своих садов, своим связям с другими общинами беглых негров, и особенно отваге и стойкости, которые им придавало сознание опасности, они успели создать грозное государство. Караулы на валах всегда поручались наиболее скомпрометированным, таким, которых ожидала бы неминуемая смерть, если бы город был взят врасплох окрестными жителями. Вообще в этой области сенегальского бассейна деревни, почти исключительно поселенные мандингами язычниками, наилучше сохранили еще свою республиканскую независимость и федеративную организацию. Фарабана всегда занимала и занимает первое место между этими маленькими государствами Бамбука.

Город Кайес, на левом берегу Сенегала, близ впадения бокового потока Куниакари, и в том месте, где останавливается большинство пароходов в период половодья, получил в последнее время некоторое торговое значение, как пункт высадки войск, посылаемых на Нигер: здесь была устроена первая станция железной дороги. Магазины и склады, недавно заведенные в Кайесе, постепенно переводятся на станцию Диаму, находящуюся в более здоровой местности, в 55 километрах выше, на том же берегу Сенегала; но главный военный пост остался на прежнем месте, в 12 километрах от Кайеса, на берегу излучины, где река образует водовороты после падения с утесов Фелу. Пост этот, по имени Медина, или «Город», прославился трехмесячной осадой, которую выдержал его маленький гарнизон в 1857 году, и окончательным рассеянием войск пророка Аль-Хаджи-Омара. Эта победа обеспечила окончательное овладение верхним Сенегалом, но только двадцать лет спустя, в 1878 году, французы открыли себе дорогу к Нигеру взятием укрепленной деревни (тата) Сабусире, лежащей в 6 километрах выше водопада Фелу: несколько тысяч туземцев, по большей части тукулеров, заперлись в этой деревне и целых пять часов отбивались от солдат. Там, на самом деле, находился жизненный пункт новой империи тукулеров, которая от Сегу, как центра, простиралась далеко на восток, по обе стороны верхнего сенегальского бассейна. Теряя среднюю линию бассейна, Бахой и Бауле, «Белую реку» и «Красную реку», Хаджи-Омар терял вместе с тем стратегическое единство своего царства: с одной стороны, Каарта, с другой, Джаллонке-дугу сделались отрывками, отныне разделенными полосой чужих владений. Торговые обороты на складах Мединского округа простирались в 1884 г. до 5.620.000 франков.

Северную половину этой империи составляет территория Каарта, зависевшая прежде от королевства Кассо. Племена кассонке и диавара, потомки сонинке, бывших владетелей страны, все еще имеют численный перевес над всеми другими жителями этой территории; затем следуют бамбара различных каст, которые еще в недавнюю эпоху были господствующей нацией; наконец, нынешние властители, тукулеры, очень малочисленные в сравнении с представителями других рас, обитают в укрепленных городах; но, благодаря близкому соседству области Фута, колонии их постоянно пополняются новыми выходцами, по большей части ревностными последователями ислама. Эти магометане покидают берега низовьев реки, чтобы удалиться от христиан; однако, они же доставляют на французские посты Сенегала наибольший контингент временных работников, в которых нуждаются офицеры и купцы. Между новыми жителями территории Каарта встречается также много диаванду, выходцев из Кассо и Бонду: это люди, происшедшие от фулов и женщин племени сонинке, которые исполняют профессию гриотов, составляя особую касту; они не могут быть обращаемы в рабство, но их изгоняют из родной земли. Бамбара поручают им присмотр за своими стадами.

В Диомбохо, ближайшей к Медине провинции страны Каарта, главное место—укрепленный город Куниакари, бывший некогда столицей племени кассонке, и, по словам путешественника Солелье, имеющий и теперь еще до 5.000 жителей; он занимает прекрасное торговое и стратегическое положение, при слиянии нескольких уэдов, образующих долину его имени, в которой иногда струится вода. К востоку оттуда встречаем Диала, тоже многолюдное местечко, в области Диала-фара. Местечки Коге и Ниогомера, на границах пустыни, в собственном Каарта, были прежде королевской резиденцией; теперь их сменил в этой роли город Ниоро (арабы называют его Рхаб), хижины которого сотнями сгруппированы вокруг каменных стен и больших четыреугольных башен дворца. Ниоро—значительный рынок, посещаемый многочисленными караванами с верхнего Нигера, которые приходят туда за солью, получаемой из Тишита: плитки этого необходимого продукта служат там денежной единицей для всех других товаров, тканей, кож, металлов, слоновой кости и невольников; три или четыре бруска соли представляют ценность мужчины в цвете лет. Почва и климат Ниоро очень благоприятны для разведения европейских домашних животных: лошадей, ослов, крупного рогатого скота, баранов, коз, свиней и домашней птицы; там с успехом откармливают каплунов; туземные утки тоже достигают очень крупных размеров; кроме того, на скотных дворах держат цесарок, страусов и газелей. Джарра, к северо-востоку от Ниоро, теперь уже не «большой город» и не «столица мавританского царства Лудамар» (Улад-Омар?), как во времена Мунго-Парка. На юго-востоке, но все еще в бассейне Сенегала, близ одной из главных ветвей Бауле, находится важный город Диангирте, население которого, во время посещения его путешественником Маж, состояло из 540 тукулеров талибе и их семейств: прежние обитатели, бамбара, были прогнаны этими пришельцами и жили в шести селениях, рассеянных в окрестностях этого города.

До недавнего времени вся территория, лежащая выше Медины в бассейне Бахоя, также причислялась номинально к королевству Сегу, но в действительности она состояла из множества независимых общин и маленьких союзов, бамбаранских и малинкейских, которые тукулеры совершенно разорили, но которыми они окончательно овладели только на небольшом числе пунктов. По крайней мере они достигли того, что превратили в пустыню этот плодоносный край, где могли бы существовать миллионы людей: девять десятых жителей были истреблены. Сельские местности различных лежащих между реками Бауле и Бафинг государств, как-то: Гангарана и Бафинга, Га-дугу и Бирго, Фуладугу, или «земли фулов», потерявшей население, имя которого она носит, Буре, страны золота, были совершенно опустошены, и несколько тысяч уцелевших от погрома жителей должны были искать убежища в скалах и за стенами укрепленных городов. Центром господства тукулеров в этой области был тата Мургула, главный город Бирго; взятие этой крепости стоило французам большого числа людей; надо было также стереть с лица земли деревни Губанко, на юго-востоке от Киты, и Даба, на северо-востоке от Кунду.

Бафулабе, последний пост собственно Сенегала и первый французского Судана, стоит на высоте 135 метров, напротив места слияния Бафинга и Бахоя; он построен в 1879 году, как опорный пункт военных операций, которые должны были продолжаться в следующие годы по направлению к Нигеру; местоположение его было осмотрено еще в 1863 году Мажем и Кентоном, во время их памятного путешествия. Станция Бафулабе сделалась уже торговым центром, и вокруг неё выросли семь деревень, окруженных садами и плантациями бананов; военная администрация закупает здесь кукурузу для экспедиционных отрядов верхнего Нигера, а также быков и баранов, пригоняемых туземцами из земли Томора, на северном берегу реки. В 1881 г. были основаны пост Бадумбе, на Бахое, в сотне километров выше Бафулабе, и крепость Кита, в земле Фула-дугу, на полпути между Бафулабе и Нигером. В 1883 году французы достигли этой реки, и тогда же было начато сооружение форта Бамаку; наконец, в 1884 и 1885 годах построили два новых укрепленных поста между Китой и Бамаку: один, Кунду, на северной, другой, Ниагассола, на южной дороге. Таким образом оккупационный пояс значительно расширен, и теперь нигде нет пробела более 120 километров между французскими гарнизонами в верховьях реки. Стратегическим и торговым центром страны служит пост Макадиам-бугу, окруженный четырнадцатью бамбаранскими деревнями, которые обозначают общим именем Кита: пост этот стоит в точке соединения главных дорог, у входа в ущелье, над которым с западной стороны господствует массив из красноватого песчаника, оканчивающийся крутыми утесами с уступами в виде лестницы; остатки стен в дефилее свидетельствуют о битвах, которые здесь происходили из-за обладания этим проходом. Торговые обороты китского рынка в 1884 г. простирались до 4.000.000 франков. Гора Кита, возвышающаяся слишком на 600 метров над уровнем моря и на 250 метров над окружающей равниной, из всех высот Сенегала, занимаемых французами, представляет наиболее благоприятные условия для устройства санитарной станции; основанный здесь дом для выздоравливающих стоит на южной оконечности плато, открывающей взорам обширный горизонт. Обезьяны, еще недавно массами населявшие вершину плоскогорья, составляли особое государство, род республики, к которой с уважением относились все негры окрестной местности. К востоку от Кита видны развалины Бангасси, бывшей столицы государства Фула-дугу, посещенной Мунго-Парком.

Область Бафинга, лежащая на юго-востоке от Бамбука, есть наименее исследованная часть Сенегамбии; европейцам неизвестна еще действительная важность городов и рынков, имена которых были сообщены туземцами. Дингирай, главный город одного королевства тукулеров, состоящего в вассальной зависимости от Сегу, как говорят, обращен Хаджи-Омаром в сильную крепость, способную устоять против всех вооруженных сил края. Тамба и Гонфуде—многолюдные местечки, тоже в земле племени джаллонке. Но если средняя часть бассейна Бафинга еще неизвестна европейским путешественникам, то область истоков достаточно знакома им: со времени путешествия Моллиена ее посетили Геккар, Ламбер, Оливье де Сандерваль, Гудсбери, Байоль, Нуаро, Габорио, Ансальди, и нет сомнения, этот замечательный край скоро будет одною из наиболее посещаемых местностей Сенегамбии, благодаря его здоровому климату, красоте пейзажей, разнообразию произведений, интересу, который представляют его жители и особенности их быта. Население сгруппировано главным образом в верхних долинах рек, расходящихся во все стороны вокруг центрального массива: Бафинга, Фалеме, Гамбии, «Южных рек» и Нигера.

Тимбо, главный город государства Фута-Джаллон (или Фута-Диало, по произношению фулов), лежит на высоте 758 метров над уровнем моря, среди группы гор, около которой долина верхнего Бафинга описывает полукруг; один из притоков этой реки протекает в окрестностях Тимбо. Эта столица империи совсем не похожа на большой город: её конусообразные хижины, на половину спрятанные в зелени, ютятся у подошвы двух гор-близнецов. Одни лишь потомки первых основателей, уроженцев Массины, поселившихся в крае около конца семнадцатого или в половине восемнадцатого столетия, пользуются правом постоянного жительства в Тимбо; в числе 1.500—2.440, по Гудсбери,—они живут в городе только в сухое время года: на зиму большинство из них переселяются в свои загородные домики, чтобы наблюдать за полевыми работами. Сокоторо, местный Версаль, лежащий километрах в десяти к востоку от столицы, в цирке лесистых гор, есть главная группа вилл здешних калифов, или альмами; около двух тысяч пленников обработывают их поля. Дворцы, дома вельмож, мечеть, кладбище занимают более трети пространства Тимбо. Мечеть, вторая в Фута-Джаллоне по времени постройки, стоит на небольшой площади, обсаженной апельсинными деревьями, плоды которых может срывать всякий прохожий. На прилегающем к мечети кладбище могилы осенены густыми ветвями великолепных деревьев, до которых никогда не касался топор. Хотя кладбище ничем не огорожено, никто не ходит туда, кроме как во время похорон; всеми уважаемая ограда его состоит лишь из бордюра редких цветов. В соседних долинах, самых населенных во всем государстве, рассеяны большие деревни, из которых многие по числу жителей превосходят самую столицу. Такова, на северо-западе, деревня Буриа, где находится первое померанцевое дерево, посаженное в Фута-Джаллоне: ствол этого великолепного дерева имеет более трех метров в окружности, а под ветвями его могут укрыться от непогоды до двухсот человек; у подножия дерева помещается могила великого марабута Иссы или «Иисуса», перед которой всякий всадник, будь то сам государь, должен сойти с коня. Сельские местности усеяны поселками—фуласо, обитаемыми вольными людьми, и румде, населенными пленниками. Работая шеренгами, как солдаты, невольники ободряются в этом тяжелом труде молодыми девушками, которые, стоя впереди шеренги, поют в такт и ударяют в ладоши: заступы следуют за кадансом песни. Пение женщин, говорят, необходимо, чтобы отгонять злых духов и помогать всходу посеянного зерна; оно необходимо также, чтобы веселить мужчин и делать их более проворными на работе.

Священный город Фута-Джаллона, Фугумба, группа тысячи хижин, лежащая в полсотне километров к северо-западу от Тимбо, в долине реки Тене, притока или верхнего Бафинга, или Фалеме, окружена, таким густым поясом деревьев, что всего города нельзя видеть ни с одного из окрестных холмов: здесь фулы-завоеватели воздвигли первую мечеть края, конусообразное здание, высоко поднимающееся над массой окружающих жилищ; при каждой перемене царствования, в этой мечети совершается обряд посвящения нового избранника в короли Фута-Джаллона, и начальнику города присвоена честь обвертывать чалму инвеституры на голове альмами: ученейшие истолкователи Корана проходят курс учения в этом святом граде. К северу от Фугумбы следуют одно за другим несколько важных местечек, на дороге в Бамбук. Самое значительное из них—Лабе, столица королевства, состоящего в вассальной зависимости от Тимбо; но большинство белых путешественников, Геккар, Моллиен. Ламбер, Байоль, Нуаро, должны были обойти это поселение, чтобы продолжать свой путь. Англичанин Гудсбери, которому удалось пройти через Лабе, и который определяет высоту его местоположения в 870 метров, говорит, что это местечко занимает большое протяжение, так как каждый из четырехсот огороженных дворов его заключает в себе несколько хижин, представляющих отдельные помещения для самого домохозяина, для женщин и для невольников. К северу от Лабе находится деревня Тунтурун, разбросанные дома которой покрывают значительное пространство на высоком, почти безлесном плато, где берут начало истоки Гамбии и Комбы, главного истока одной из рек португальской Гвинеи, Гебы или Рио-Гранде. На юго-востоке от Лабе встречаем большую деревню Сефур, столицу провинции Колладе; на юго-западе другой областной центр, Тимби, имеющий слишком 3.000 жителей (впрочем, только в такое время года, когда нет полевых работ), прячется среди деревьев в широкой и живописной долине реки Какримы, которая изливается в Атлантический океан, между реками Понго и Меллакоре. Далее на севере, в одной из верхних долин, впадающих в долину Рио-Гранде, находится город Туба, по словам Гудсбери, «самый большой» во всем Фута-Джаллоне; он имеет около 800 домов, не считая предместий, и обширную мечеть, куда воины и купцы приходят просить благословения Аллаха, когда собираются в какую-нибудь важную экспедицию. Близ Тубы один ручей ниспадает каскадом с высоты 50 метров.

Почти все дороги в Фута-Джаллоне—трудные горные тропинки; только в южной части страны, около Тимбо, есть хорошие дороги, тщательно посыпаемые песком и обсаженные плодовыми деревьями. Как известно, Оливье де-Сандервалю была выдана концессия на постройку железной дороги в Тимбо; тем не менее, альмами сказал путешественнику Байоль: «я но хочу, чтобы расширяли наши пути сообщения, чтобы явились сюда с пароходами, чтобы строили железные дороги. Фута-Джаллон должен принадлежать фулам, как Франция принадлежит французам». Несколько английских слов составляют единственный след влияния европейской цивилизации. Все белые смешиваются здесь под общим именем «портукейро», т.е. португальцев, что объясняется частыми столкновениями, которые фулы Лабе и Тубы имели со своими соседями, поселившимися на берегах рек Геба и Рио-Гранде; но с этой стороны торговых сношений почти не существует. Главный поток торговли направляется на юго-запад, следуя по нормальному направлению покатости, к Меллакоре или Сиера-Леоне. В 1881 году слишком 1.300 человек, купцов и носильщиков, сопровождали английских посланников из Тимбо в Фритаун, с 260 волами, навьюченными слоновой костью, каучуком и другими местными продуктами. Однако, Франция—единственная европейская держава, видевшая у себя феллатских послов; послы эти приезжали в Париж для ратификации договора, заключенного между Байолем и альмами.

Раздробленное на несколько географических бассейнов, государство Фута-Джаллон и в политическом отношении разделено на две соперничающие партии, аналогичные софам берберских племен: это две группы «сориев» и «альфайев». Во время завоевания страны этого деления не существовало; но когда первый державец временно отказался от власти, предоставив вместо себя царствовать одному из своих двоюродных братьев, образовались две королевские фамилии, каждая со своей толпой клиентов и приверженцев; вскоре между честолюбивыми соперниками возгорелась война, и все общество было увлечено в эту борьбу династий. Наконец, совет старейшин, опасаясь падения национального могущества, собрал всех своих членов, без различия партий, и было решено, что отныне политическая и религиозная власть будет принадлежать по-очередно той и другой фракции; однако, сории, названные так по имени Сори-Ахмаду, первого короля, нередко удерживают за собой власть дольше срока, благодаря своему численному превосходству и славной памяти основателя государства. Иногда случается, что государь из династии сориа командует три года, тогда как царствование его преемника из альфайев продолжается всего один год; обыкновенно смена королевского правления происходит через каждые два года. «Отправиться в деревню» в политическом стиле края значит «уступить власть своему сопернику». Впрочем, никакое важное решение не может быть принято без предварительного совета с королем, находящимся временно не у дел, и если он старший по летам, то обычай требует, чтобы его мнению отдавалось предпочтение. Два властителя по-очередно носят титул альмами: подобно древним калифам и константинопольскому султану, они «повелители правоверных». Члены совета несменяемы, и их наследственный президент, Диамбру-диу Махуду Пуль-Пулар, т.е. «Великий словоносец фулов»,—очень важная особа, почти не уступающая по авторитету самим альмами: роль его сравнивали даже с ролью «палатных мэров», при ленивых королях древней Франции; во время путешествия Байоля и Нуаро он владел пятью тысячами рабов. При каждой смене царствующей династии, губернаторы или правители областей должны просить о возобновлении своих полномочий, принося присягу на верность новому альмами; впрочем, король Лабе, почти столь же могущественный, как его сюзерен, часто отказывался смещаться, хотя он регулярно платит дань. В одном и том же семействе вербуются обе партии: старшие сыновья, наследуя отцовские земли и прочее имущество, становятся сериями, младшие их братья делаются марабутами и альфайями; другие эмигрируют, уходят искать счастья в качестве пастухов или обирателей караванов. Деление на сориев и альфайев кажется фулам дотого естественным, что они даже чужестранные нации классифицируют по этим двум группам: так, французы у них называются сериями, а англичан они причисляют к партии альфайев.

Правильность в периодической смене власти свидетельствует о большом влиянии, которым пользуются могущественные роды: собственно эти роды и правят государством, под именем личностей, по-очередно восседающих на престоле; каждый раз, когда представится более или менее важное дело, именитые люди, туземные нотабли, собираются на совет, и о принятом ими решении сообщают альмами. Точно так же они управляют и провинциями, хотя непосредственно и не пользуются властью. Единство видов, или по крайней мере интересов, преобладает во всей администрации, в управлении государством, провинциями, деревнями, как естественное следствие периодического чередования партий. Перемене царствования в Фута-Джаллоне соответствует подобная же перемена в каждом отделе страны. Альмами выбирает из своей партии всех второстепенных начальников, которые, платя определенную дань, непосредственно пользуются властью во все продолжение царствования сюзерена; они творят суд, и почти всегда в последней инстанции, хотя апелляция к высшему начальству не воспрещается; они же набирают войска в случае войны, чтобы предоставить их в распоряжение альмами.

Так велика сила законов в этой стране, что всякий обвиняемый, потребованный судьями, отправляется добровольно в место вызова, без судебных приставов или жандармов, даже когда его жизнь в опасности. Обыкновенные воры наказываются кнутом, более важная кража влечет за собою потерю кисти руки; рецидивистам отсекают вторую руку, затем ноги. Убийца, даже неисправимый пьяница приговаривается к смертной казни; несчастные сами себе роют могилу и ложатся туда, чтобы убедиться, что она достаточной длины.

Государство делится на тринадцать диауалов, или провинций, из которых более обширные подразделяются еще на полу-провинции. Каждое из этих делений организовано по тому же образцу, как и государство: каждая провинция имеет двух начальников, управляющих при содействии совета, и каждая деревня—двух старшин, при которых также состоит сельский совет из почетнейших жителей. Из потомков прежних владетелей края, джаллонке, те, которые не обращены в ислам, платят подать скотом. Другие занимаются низшими ремеслами и составляют особые касты, как, например, гриотов или кузнецов, тогда как многие из них, сделавшись фулами, благодаря смешанным бракам, сливаются с остальным населением. На западе различные племена, живущие вне пределов собственно Фута-Джаллона, как народцы территории Хабу и Ландуман, платят дань феллатским губернаторам ближайших провинций. Доходы правительства состоят из десятины с урожая, из пошлин, взимаемых с караванов, из дани, платимой покоренными населениями, и из пятой части добычи, захваченной на войне.

Владения Сенегамбии связаны с Францией чрез посредство, с одной стороны, выборных представителей, с другой—администраторов, назначаемых центральной властью. К уполномоченным местного населения, которых назначают избиратели полноправных общин, черные и белые, без различия цвета кожи, принадлежат шестнадцать членов генерального совета, десять от округа Сен-Луи, шесть от округа Гореи, и депутат, посылаемый в палату депутатов метрополии.

Главный начальник французской Западной Африки, облеченный очень широкой властью и носящий титул генерал-губернатора, имеет пребывание в Сен-Луи. Территория «Южных рек», или собственно французская Гвинея, владения на берегу Слоновой кости и французский Судан состоят под управлением губернаторов. Эти представители центральной власти очень часто меняются: нездоровый климат, тоска по родине и честолюбие чиновников, политические перемены в метрополии—имеют следствием частое обновление персонала сенегальской администрации. С 1850 по 1886 год, в период тридцати шести лет, в Сенегале сменилось семнадцать губернаторов, утвержденных или временно исправлявших должность; так что средняя продолжительность пребывания составляет два года. Колониальный совет, состоящий из высших должностных лиц и именитых граждан, помогает губернатору и вице-губернатору в приготовлении декретов и изучении всех мероприятий, имеющих в виду нужды и пользы края. Генеральный совет (conseil general) занимается бюджетными вопросами и вотирует ежегодно сумму около 300.000 франков на начальные школы и на отправление казеннокоштных воспитанников в среднеучебные заведения метрополии. Бюджет Сенегала в 1892 г.: приход—1.196.985 франк., расход—2.356.301 франк.; но все расходы по содержанию сухопутных и морских военных сил падают на бюджет метрополии; чрезвычайные расходы на постройку дорог для езды на мулах, железных путей и крепостей, тоже покрываются из средств французской казны (ежегодная прибавка к колониальному бюджету Сенегала, даваемая Францией, составляет 12¹/₂ миллионов франк). Пятифранковик, или пиастр «gourde», сделался денежной единицей Сенегала, но жители внутренних областей не знают ни мер, ни весов, оффициально употребляемых во Франции.

Военные силы сенегальской колонии, состоящие под начальством полковника, имеющего пребывание в Сен-Луи, очень незначительны в сравнении с огромным протяжением территорий, где происходят их передвижения и где они занимают не менее тридцати пяти укрепленных постов, от Сен-Луи до Нигера и от Подора до реки Меллакоре. Некоторые из этих укреплений имеют довольно многочисленные гарнизоны: таковы Бакель, наблюдающий за землями мавров; Медина, командующая входом в горную страну, при начале судоходства по Сенегалу; Кита, расположенная в центре мелких мандингских государств, недавно присоединенных к владениям Франции. Оттого численность войска, которое может быть выставлено в поле, крайне незначительна: ни одна из экспедиционных колонн, которые совершили завоевание территории, заключающейся между верхним Сенегалом и Нигером, не имела в своих рядах более 750 человек. Совокупность военных сил состоит из пяти рот морской пехоты и двух баталионов сенегальских стрелков, в составе девяти рот; команда штрафных нижних чинов дополняет пехотную дивизию. Артиллерия состоит всего из двух морских батарей, роты сенегальских кондукторов и нескольких рабочих при арсенале; к этому надо прибавить еще чернокожих матросов (laptots), которых могут доставить вестовые суда флота, как десантное войско. В этой маленькой сенегальской армии кавалерия представлена эскадроном спаги, офицеры которого набраны из разных полков Франции; из нижних чинов—белые почти все старые солдаты, вновь поступившие на службу; между чернокожими, по большей части из племен Тукулеров и Бамбара, есть много таких, которые были выкуплены из рабства, чтобы быть зачисленными в армию, и которых отпускают на волю по выслуге ими определенного срока; прежде невольники, выкупленные правительством, должны были прослужить четырнадцать лет, чтобы получить свободу; теперь для добровольцев установлен шестилетний срок службы. Нормальная продолжительность пребывания в Сенегале для войск, переводимых из Франции или Алжирии, составляет два года.

Оборонительная флотилия состоит под командой капитана 2-го ранга. Кроме того, существует небольшой колониальный флот, к которому принадлежат пароходы, совершающие рейсы вдоль морского берега, затем буксирные и транспортные суда, плавающие по реке Сенегалу. Чернокожие матросы, или laptots, нанимаются в службу только на один год; они могут достигнуть чина квартермистра и даже штурмана: тогда их называют «речными капитанами». Лоцман, проводящий суда через бар, назывался прежде Jean-Barre.

Колониальная магистратура состоит из двух окружных судов, в Сен-Луи и в Горее, и из апелляционного суда. Ha-ряду с этими общими судебными учреждениями заседают в Сен-Луи кади, назначаемый губернатором, и мусульманский трибунал, в котором председательствует тамсир, или главный «марабут», и который ведает дела о наследстве и браках, руководствуясь в своих решениях текстом Корана и преданием ислама. Начальники постов, особенно очень удаленных от Сен-Луи, облечены большой дискреционной властью и судят обыкновенно по местным обычаям; дела же об уголовных преступлениях они обязаны представлять на рассмотрение судебных установлений главного города. В принципе в Сенегале действует гражданский кодекс, обнародованный в первый раз в 1830 году, но, как видно, довольно безуспешно, потому что в 1855 году он был вновь опубликован во всеобщее сведение. Многоженства, хотя оно дозволено, не существует фактически ни в Сен-Луи, ни в Горее. Еще не так давно временные браки между белыми и туземными синьярами, называвшиеся «браками по сенегальской моде», были признаваемы как законом, так и общественным мнением, и дети, родившиеся от такого брака, пользовались правами наследования. В начале настоящего столетия было даже в обычае, чтобы на свадебном обеде этих брачных союзов председательствовал католический священник. Верность синьяр всегда была примерная. Рассказывают, что, при отъезде мужа во Францию, жена подбирала горсть песку, на который он ступил, садясь на корабль, и завертывала этот песок в кусок холста, который с благоговением помещала в ногах своей кровати.

Французская Сенегамбия делится на территории неправильной формы, представляющие большое различие в отношении порядка управления. Часть африканской почвы, где введено сходное с метрополией устройство, заключает в себе только четыре полноправных городских общины,—Сен-Луи, Горею, Дакар, Рюфиск,—управляемые муниципальными советами и выборными мэрами.

Города Сенегала и французского Судана, с цифрой их населения:

Сен-Луи—19.000 жит.; Дагана (1885 г.)—5.275; Рюфиск—7.000; Жоаль (1885 г.)—2.370; Дакар—6.000; Горея—2.000; Бакель—1.800; Ниагассола (1885 г.)—1.200.

Территории, состоящие «в непосредственном владении», к которым принадлежат крепости, посты и конторы, вместе с их округами, на побережьи, на реке и внутри страны, считаются французской землей, и колониальная администрация, собственница почвы, может продавать или уступать ее в пользование кому пожелает. Территории «присоединенныя», не входящие в состав французских владений в собственном смысле, управляются не колониальным правительством, а туземными начальниками, либо назначенными губернатором, либо наследственными или избранными народом и утвержденными в этом звании сюзеренной державой; последняя сохранила за собой право раздавать в оброк пустопорожния земли в присоединенных областях за известную поземельную подать. Что касается территорий, состоящих под «протекторатом», то они поступили под покровительство Франции в силу особых конвенций, различающихся по территориям и различно определяющих выгоды, предоставляемые французской торговле, в обмен за гарантию владения, обеспечиваемую их вождям или начальникам; в договорах, заключенных с 1879 г., колониальное правительство выговорило себе право приобретать в полную собственность участки земли, необходимые для постройки укреплений, факторий, дорог, рельсовых путей. Обыкновенно в договорах определяется также размер податей и пошлин, которые будут взимаемы туземными властями с земли, сельских произведений и товаров, в среднем 3 процента со стоимости,—но Франции не присвоен сбор каких бы то ни было налогов. Наконец, некоторые из туземных государств или земель, сопредельных с французской территорией и странами присоединенными, или состоящими под протекторатом, связаны договорами о торговле и дружбе, которые обеспечивают французскому правительству исключительные привилегии. В многих отношениях политический режим страны напоминает старый порядок феодальной Европы. Нужно заметить, что в своих сношениях с туземцами, к какой бы расе они ни принадлежали, к фулам, неграм или маврам, колониальная администрация всегда поощряла поддержание или установление монархического строя; она никогда не вступает в переговоры с вольными, самоуправляющимися общинами, или народоправствами: она признает или ставит единоличных начальников в каждой территории присоединенной, или состоящей под её протекторатом. Кроме того, вмешательство французов в дела туземцев имело то косвенное следствие, что оно остановило успехи ислама, распространение которого до того времени шло с неудержимой силой. Наиболее ревностные проповедники магометанской веры, мавры и особенно тукулеры страны Фута, были главными врагами Франции. Нанесенное им военное поражение положило конец и их религиозной пропаганде. Мандинги Бамбука, сереры Кайора, которым неизбежно грозило бы обращение в ислам, если бы их не избавило от этого соседство французов, сохранили свои языческие обычаи, хотя в сильно измененном виде; бамбара страны Беле-дугу и соседних земель, которые уже назывались мусульманами, теперь не имеют более надобности притворяться проникнутыми религиозной ревностью, которая не в их традициях.

Граница сенегальской территории еще не определена точно в северной её оконечности, на берегу Мавров. Не подлежит сомнению, что в конце семнадцатого столетия жалованными грамотами и королевскими эдиктами 1681, 1685 и 1696 годов была уступлена «Компании Сенегала» вся область поморья, простирающаяся на север от устья этой реки до Белого мыса. Рыболовные промыслы и другие заведения основывались на разных пунктах континентального берега и Аргуинского архипелага: географы, между прочим, д’Анвиль и де-л’Иль, единогласно обозначали, как территорию сенегальской компании, всю береговую полосу, присвоенную ей жалованными грамотами. Трактат 1814 года возвратил Франции все без исключения, чем она прежде владела в области африканского континента. Казалось бы поэтому, что в силу исторических документов стрелка мыса Бланко должна составлять точную границу французского Сенегала; между тем недавно основана испанская фактория на берегу бухты Леврье, или «Борзой собаки»—по-испански bahia dei Galgo,—которая защищена на западе полуостровом названного мыса. До настоящей минуты этот вопрос о границах между владениями двух держав еще не разрешен. Но каково бы ни было предстоящее решение его, несомненно, что морской берег, окаймленный дюнами, который тянется на север от сенегальской дельты, составляет естественную принадлежность приречных стран, так как на нем кочуют племена, имеющие обыкновенно пребывание в соседстве Сенегала и установившие на берегах этой реки свои главные торжки.

Следующая таблица содержит список французских административных делений и вассальных территорий в Северной Сенегамбии. Каждый округ управляется военным или гражданским начальником, который облечен такой же властью, как французские префекты, и которому подчинены начальники кантонов, военных постов и туземных деревень.

Территории, состоящие в непосредственном владении:

Первый округ (Сен-Луи).

Уезд Сен-Луи. Кантоны: Сен-Луи, Тубе, Ндиаго, Диала-хар, Гандон, Хаттет, Мпаль, Гандиоль, Меринаген, Росс. Уезд Дагана, или Уало. Кантоны: Хума, Ндианге, Ндар. Уезд Подор. Уезд Сальде. Уезд Бакель. Уезд Медина. Военные посты: Сену-дебу, Бафулабе, Бадумба, Кита, Кунду, Ниагассола, Бамаку, Куликоро.

Второй округ (Дакар).

Уезд Дакар. Уезд Рюфиск, разделенный на 2 кантона. Уезд Мбиджем, разделенный на 2 кантона. Уезд Тиес, разделенный на 2 кантона. Уезд Портюдаль, Уезд Жоаль. Уезд Каолак (Салум) находится в округе Южных рек.

Территории присоединенные: Северный Кайор, Торо, Дамар.

Территории, состоящие под протекторатом: Кайор, Ндиамбур, Сине, Салум, Баол, Джолоф, Димар, Боссеа (Дамга), Лао и Ирлабе в Фута, Кассо, Бонду, Бамбук, Гюой, Тамбаура, Диабе-дугу, Южный Беледугу. Земля на верхнем Бахое и по берегам Нигера: Гангаран, Га-дугу, Мандинг, Бафинг, Дио, Даба, Северный Беле-дугу, Фадугу, Дамфари и пр.

Территории, связанные договорами: Хамера, Гидимаха, страны Трарца, Бракна, Улад-Эли, Дуаиш; Фута-Джаллон.