Глава IV Либерия
«Страна Свободы» еще не исполнила всех обещаний, которые были даны от её имени её основателями, и, по реакции, большинство путешественников, заглядывающих мимоходом в тот или другой порт этой республики, склонны высказывать о ней суровые отзывы, часто внушаемые расовыми предразсудками. Однако, не есть ли уже капитальное событие самый факт образования общества, состоящего сплошь из потомков рабов или вольноотпущенников и поселившагося на той самой территории, где прежде негроторговцы формировали свои партии невольников. При том, что бы ни говорили, Либерия, не будучи государством ни более слабым, ни менее благоустроенным, чем соседния европейские «колонии», имеет за собой по крайней мере то преимущество, что она настоящая колония. Обитающие в ней иммигранты не заезжие путешественники: они поселились здесь на постоянное жительство, и их потомство продолжает начатое ими дело. По языку, нравам, учреждениям они тоже представляют европейскую культуру; но они такие же негры, как и туземцы, и хотя эти переселенцы в своей аристократической спеси «цивилизованных» очень часто держатся в стороне от туземцев, тем не менее, они оказывают с течением времени значительное влияние на племена, в территории которых они построили свои города. Почти всегда они жили в мире с соседями; и не столько силой оружия, сколько мирным путем договоров они достигли политического господства над обширной страной, простирающейся в западном углу черного континента. Впрочем, либерийцы вели также войны с дикими племенами и покоряли их варварскими средствами, вырубая их пальмы и опустошали их посевы.
В 1815 году один разбогатевший негр из Массачузетса привез в Сиерра-Леоне человек сорок своих единоплеменников, а в следующем году в Америке основалось переселенческое общество, поставившее себе задачей водворение освобожденных негров на берегах континента, откуда были насильно увезены их предки. Первая отправка освобожденных невольников состоялась лишь в 1820 году, и транспорт их был направлен к берегам бухты Фура, в Сиерра-Леонском заливе. Дурно принятые англичанами, переселенцы должны были искать себе другого места жительства, и два года спустя их маленькая группа, усиленная новоприбывшими иммигрантами, поселилась на берегу бухты, доминируемой мысом Мезурадо, в 350 километрах к юго-востоку от Фритауна. Первые шаги были очень трудны: приходилось даже оборонять вооруженной рукой первый стан, служивший временным приютом; но мало-по-малу территория колонизации выростала, и почти каждый год к владениям Либерии прибавлялись новые полосы земли, отграниченные, по американскому способу, геометрически правильными параллельными линиями, проведенными перпендикулярно к морскому берегу. Однако колония не составляла еще независимого государства: она была управляема делегатами упомянутого американского общества, что подвергало ее частым дипломатическим затруднениям, так как английские мореходы, производившие торговлю на этом берегу, отказывались платить таможенные пошлины частной компании. Наконец, управлявшее колонией переселенческое общество согласилось поступиться своими владельческими правами: сорок восьмой год, ознаменованный политическими переворотами в Европе и Азии, был также свидетелем нарождения, на африканской почве, новой негритянской республики. Большинство держав поспешили признать независимость Либерии; только Соединенные Штаты Северной Америки считали унизительным для своего достоинства соблюдение этой формальной вежливости в отношении политической общины, состоящей из сынов вольноотпущенников: нужно было вспыхнуть междоусобной войне в самом Союзе и появиться прокламации президента Линкольна об освобождении невольников, чтобы американская республика решилась, наконец, признать совершившийся на берегу Африки факт. Когда Либерия вступила в ряды правильно организованных государств, она заключала в себе около 8.000 граждан и 350.000 туземцев. В 1882 году число её граждан возрасло до 18.000, а приблизительная цифра всех других жителей вассальных земель исчислялась в 1.050.000 душ. Впрочем, из этой суммарной народной переписи следовало бы исключить обитателей береговой полосы, заключающейся между мысом Манна, близ острова Шербро, и рекой Манна, близ мыса Маунт. По праву сильного сиерра-леонские англичане окончательно присвоили себе эту область, в 1883 году, хотя республика Либерия имела документы на земли, приобретенные ею в разные времена, начиная с 1850 года. Колонизационная область обнимает площадь в 37 200 квадр. километров: прибавляя сюда все территории, оффициально состоящие под протекторатом, в силу договоров, заключенных с туземными народцами, даже на восточном склоне гор, в бассейне Нигера, получим для всей Либерийской страны втрое более обширное пространство.
Территория негритянской республики, как она ныне отграничена, образует довольно правильный четыреугольник, который тянется, со стороны моря, на 630 километров в длину, при средней ширине 250 километр.; только на севере земли, исследованные либерийским путешественником Андерсоном, вдаются узкой полосой внутрь материка: границы, начертанные на картах, нигде не совпадают с естественными пределами покатостей. Морской берег перерезан многочисленными реками, имеющими по большей части узкий бассейн и текущими параллельно одна другой, с северо-востока на юго-запад, по нормальному скату страны; во время прилива и в период речных разливов почти вся низменность, между первыми возвышениями внутренних холмов и дюнами побережья, бывает покрыта водами. Самый большой из этих потоков—река св. Павла (Сент-Поль), зарождающаяся в 300 слишком километрах от моря, к северу от гор Фома и к югу от цепи Лома, откуда вытекает Нигер. Она судоходна на протяжении около тридцати километров для судов, имеющих до 3 метров водоуглубления; дальше их останавливают пороги, но выше этих порогов во многих местах могли бы ходить барки. Река отделена от океана опасным баром, и все морские суда должны бросать якорь в бухте Монровия; другая река, Мезурадо, соединяется с рекой св. Павла, в общей дельте, перерезанной боковыми потоками. Восточнее, на побережье, две реки, Квеа и Джунк, впадают в одну и ту же бухту. Рио-Сестос, Сангвин, Сину, Кавалли или Кавалла (названная так португальцами потому, что она находится на расстоянии одного переезда от мыса Пальм) тоже принадлежат к значительным рекам республики, а Рио-Сан-Педро (река св. Петра) составляет её границу на востоке, уже в той части морского берега, которая продолжается на восток до залива Биафра. Многие из этих рек, особенно Кавалла, судоходны для барок на пространстве свыше 120 километров от устья. Подходы к морским берегам довольно опасны, по причине многочисленных песчаных мелей; одна только пароходная компания за десятилетний период времени потеряла шесть своих судов между Сиерра-Леоне и Пальмовым мысом.
Большая часть рек Либерии отделены одна от другой рядами высот, примыкающих к «Мандингскому плоскогорью»; но эти промежуточные цепи известны только по их вершинам, видимым с морского берега и служащим приметами для моряков. Почти везде берега низменны, окаймлены лагунами и притоками или изрезаны волнами на маленькие утесы красного или белого цвета, но там и сям встречаются также высокие мысы, обозначающие выступы побережья. Таков мыс Маунт (мыс «Горы»), выдвинувшийся в море холм лесистого массива, почти островного, самая высокая вершина которого достигает 325 метров. Мыс Мезурадо или Монсеррадо, ниже предъидущего (73 метра), имеет более важное значение, как опознавательный пункт для мореплавателей, благодаря тому, что он высится на наидалее выдвинутом выступе всего побережья и указывает вход в порт Монровии, главного города республики. За этим мысом видна внутри материка цепь холмов, достигающая 335 метров в самой высокой точке, называемый Столовой горой (Table-mountain); далее, к востоку от бухты Большая Басса, показывается вершина Табачной горы (Tobacco-mountain), а внутри территории племени кру путешественник Болен видел Годейе, или «Железную гору», названную так, может-быть, от красноватого цвета её пластов. На севере от мыса Пальм, в углу континента между Атлантическим океаном и Гвинейским морем, находится другой массив, состоящий из красного песчаника и достигающий, одним из своих гребней, высоты 332 метров. В некоторых местах страны, особенно на восток от Монровии, пробились наружу эруптивные породы; ряд камней этого происхождения и образовал самые большие пороги на реке св. Павла. В низменных частях, возвышающихся над аллювиальными пространствами, на береговых холмах и на плоскогорьях почва Либерии состоит из красноватой глины, прикрытой железистым песчаником, также как в Сиерра-Леоне и в Сенегамбии. Мандингское нагорье, сплошь поросшее высокой травой, в которой всадник исчезает вместе с конем, может быть без труда расчищаемо под пашни, и почва его повсюду отличается необычайным плодородием. Андерсон говорит, что картофель там родится весом от трех до четырех килограммов (почти до десяти фунтов). Там и сям на скатах плоскогорья рассеяны глыбы гранита, иные с полосами на боках,—еще одно лишнее указание на то, что эти области экваториальной Африки тоже имели свой ледяной период.
Времена года в Либерии менее правильны, чем на более северных берегах, что, без сомнения, зависит от перемены в направлении побережья, которое одной стороной обращено к западу, другой—к югу. Но общее деление сезонов такое же, как в Сенегамбии; год и здесь распадается на два периода: период засухи, начинающийся в декабре и продолжающийся до конца апреля, и период дождей, который подразделяется на две части—большую и малую зиму. Сильные ливни следуют один за другим с начала мая до половины августа; после того стоит ясная погода почти до конца сентября, затем наступают новые дожди, сопровождаемые внезапными штормами и составляющие второй зимний сезон. Эти штормы, puchots, как их называли старинные авторы, приходят всегда с восточной стороны, тогда как обыкновенные бури происходят безразлично из всех точек горизонта; но эти явления в общем различаются только силой ветра; по выражению одного писателя, «бури Либерии походят на неудавшиеся торнадосы».
Хотя страна эта лежит в экваториальном поясе, между восьмым и четвертым градусами сев. широты, климат её, однако, не так зноен, как могли бы опасаться европейские иммигранты. Средняя годовая температура в Монровии 27°,5 Цельзия, а суточные изменения заключаются в пределах от двадцати пяти до тридцати градусов, так что, следовательно, здешний климат соответствует жаркому лету умеренного пояса. Наибольшие колебания термометра имеют место в сухое время года: тогда гарматтан, дующий по ночам, часто приносит относительную прохладу с гор, через которые лежит его путь, днем же, особенно после полудня, бывает сильная жара. Самый теплый месяц—январь. Почти всегда гарматтан сопровождается густым туманом, который обыкновенно рассеевается утром, но иногда продолжается целый день, как туманы Альбиона. В нормальные дни чередование береговых бриз происходит с замечательной правильностью, словно по движению часового механизма. Материковая бриза дует утром, имея среднее направление с севера на юг; морская бриза господствует в после-полуденное время, приходя всегда с запада; переход от одного ветра к другому иногда бывает разделен промежутком затишья, но обыкновенно совершается медленным круговращением, либо через север, около середины сезона, либо через юг, в начале и в конце периода засух. Дожди на берегах Либерии выпадают реже, чем на берегах Сиерра-Леоне, и в дождливое время года погода здесь менее ненастна: ливни менее обильны по мере приближения к побережью: между тем как в 50-75 километрах от берега бушуют бури, вдоль самого берега идет относительно тихая полоса, где корабли обыкновенно ищут убежища, хотя при этом они приближаются к области рифов. Морские течения часто меняют направление в худое время года: тогда как в нормальном своем движении воды у берега текут на востоко-юго-восток, в дождливый период они направляются к северо-западу, и скорость их иногда превышает два километра в час.
Климат Либерии считается очень опасным для иммигрантов; впрочем, он все-таки не имеет такой дурной славы, как климат Сиерра-Леоне. Между белыми издавна укоренилось мнение, что пребывание здесь более трех лет было бы фатально для европейца, и потому они всегда после двухлетнего жительства уезжают на полгода на родину, для восстановления здоровья Наименее нездоровая пора года—сухой период; однако, европейские иммигранты обыкновенно предпочитают относительно прохладный зимний сезон. Самая опасная болезнь—болотная зараза. В одной из форм перемежающейся лихорадки больной, считая себя здоровым, вдруг впадает в род идиотизма; он бредит на яву и смеется без причины. Большинство болезней имеют следствием разложение крови; чтобы выразить это физиологическое состояние, говорят в шутку, что при уколе иглой из кожи белого выступает капелька воды прежде появления крови. Даже негры, переселившиеся из Соединенных Штатов, в сильной степени подвержены заболеванию болотной лихорадкой, тогда как коренных жителей края она не трогает. Водянка тоже одна из обыкновенных болезней у «американских» переселенцев; но диссентерия, столь опасная в других тропических странах, не делает жертв в Монровии.
Флора Либерии, принадлежащая к области Судана, как и флора более северных берегов до Салума, почти не отличается от растительного царства Сиерра-Леоне; она также замечательна богатством своей растительности, обширностью и красотой своих лесов; даже дюны покрываются растениями, именно вьюнами (convolvulus), с их цветущими гирляндами, и маленькими пальмами (hyphaene), распускающими свои вееры на высоте одного метра над землей. Кокосовая пальма, неизвестно когда введенная в этой стране, нашла здесь вполне подходящую для себя почву и распространилась в диком состоянии не только на морском берегу, но также по берегам рек: что касается мангового дерева, которое негроторговцы разводили вокруг своих бараков, то оно встречается только на морском берегу; по крайней мере Бюттикефер нигде не видел его внутри страны. Диких деревьев, дающих съедобные плоды, здесь мало; впрочем, дерево кола свойственно также либерийской флоре, а в лесных прогалинах ананасовые кусты образуют густые заросли.
Золотым деревом для жителей Либерии является кофейное дерево, которое растет дико в лесах этой страны, и которое в последнее время получило, как средство для восстановления кофейных плантаций, такую же экономическую ценность, как американская виноградная лоза для виноградарства. Болезнь кофейного дерева, hemileia vastatrix, причинившая столько вреда в производящих кофе странах Старого Света, на острове Цейлоне, в Индии, Яве, и нападающая также на культуры Бразилии, вынуждает плантаторов отныне покинуть первоначальный вид этого растения, ввезенный с плоскогорья Гaбеш и из Аравии: они должны прибегать к кофейному дереву Либерии, по крайней мере в тех из их плантаций, которые находятся на соответственной высоте, так как пояс произрастания либерийского дерева, в среднем, ниже, нежели пояс обыкновенной породы; бобы его не менее ароматичны, чем эфиопский кофе, когда умеют обработывать их надлежащими способами. Либерийское кофейное растение не деревцо, как аравийский его сородич, а большое дерево, которое, в девственных лесах западной Африки, иногда достигает 12 и 13 метров (6 сажен) в вышину; своим наружным видом оно напоминает манголию. Более скороспелое и более производительное, чем обыкновенное кофейное дерево, оно совершенно противостоит болезни hemileia vastatrix и растет во всем поясе от уровня моря до высоты 800 или 900 метров. Его веретенообразные корни пробуравливают почву, даже самую плотную, до значительной глубины, чтобы отыскать необходимую влагу. Оно растет на всякой земле, но предпочитает глинистые и немного кремнистые почвы: на таких почвах оно всего обильнее покрывается ягодами и дает плоды высшего качества.
Либерия вывозит также пальмовое масло, каучук и красное дерево, по-английски camwood (baphia haematoxylon), употребляемое, преимущественно во Франции, для окраски тканей. У языческих племен это дерево считается одним из самых священных: его помещают у входа в деревни, в чертовых рощах (devil-bushes), куда не могут проникать профаны. Самородная флора заключает в себе также «противулихорадочное дерево», листья которого, повидимому, обладают свойствами хины. Что касается культурных растений иностранного происхождения, то трудно сказать, какие виды не могли бы быть с успехом разводимы в этой плодородной стране, либо в теплых равнинах побережья, либо на умеренных плоскогорьях территории мандингов. Земляных фисташек (арахид) почти не вывозят за границу, потому что плантации этого растения опустошаются грызунами и другими животными; но река св. Павла уже окаймлена в нижнем своем течении какаовыми деревьями и сахарным тростником. Что касается плода, от которого вся часть побережья между мысом Мезурадо и мысом Пальм получила название «Перечного берега» (по-французски «Cote des Graines», или «du Poivre», или «de la Maleguette»), то замечательно, что внешняя торговля, прежде так высоко ценившая этот продукт, потом совершенно перестала его вывозить. Это особый вид кардамона (amomum granum Paradisi), с цветками, окруженными яркими прицветниками, плод которого, образующийся в нижней части стебля, развивается в багряно-красный стручек, наполненный черными зернами в сочной мякоти. После утомительной ходьбы, ничто так не утоляет жажду, как этот стручковый «гвинейский перец», благодаря кисловатому вкусу его мякоти, резко отличающемуся от жгучего вкуса семян. В шестнадцатом столетии европейская промышленность утилизировала этот перец главным образом для придания огня спиртным напиткам; туземцы употребляют его как средство от головных болей и лихорадок, и окуривают им покойников. Имя malaguette или maniguette, данное этому «райскому семени», подало повод к продолжительным спорам, так как один старинный путешественник, Бильо-де-Бельфон, указывал на это слово как на доказательство того, что этот край был открыт диепскими мореходами. Но история этого термина еще неизвестна: Гумбольдт видит в нем сокращение тамульского слова меллагу, применяемого к индийскому перцу. Первый, употребивший это наименование для обозначения «африканского перца», был итальянец Антонио-ди-Ноли, который в одном из своих писем, относящемся к 1455 году, говорит о богатстве этого берега золотом и плодом «meregeta». Этот драгоценный стручковый перец вывозится преимущественно с устья Рио-Сестос.
Отличия, впрочем незначительные, либерийской фауны от животного царства соседних стран объясняются свойством почвы и распределением лесов. На Мандингских плоскогорьях и травяных степях массами бродят антилопы, буйволы, слоны, а вокруг селений пасутся на отличном подножном корму домашния животные, лошади, коровы, овцы и козы. Жители разводят две конских породы, крупную—большого скакуна для парада, и мелкую—неутомимую лошадку, употребляемую для поездок и на войне. Внизу, в сырых долинах, туземцы не имеют стад, а лошади, приводимые в города прибрежья, быстро делаются жертвой неблагоприятного климата. Слон прежде спускался до самого моря, теперь же его можно встретить только на некотором расстоянии от берега. Большие бегемоты редки в Либерии, еще реже мелкая разновидность этого толстокожого, скелет которого имеется в Парижском зоологическом музее. Ламантин, или манат, и два вида крокодила, живущие в реках и лагунах, тоже так редки, что некоторым натуралистам, долго странствовавшим в том краю, не удалось видеть их. Также и большие хищники немногочисленны в лесах: там нет ни льва, ни гиены, а леопарды, иногда показывающиеся около ферм,—довольно пугливые животные, убегающие при виде человека; самым страшным зверем у туземцев считается один вид буйвола, называемый «американцами» поморья bush-cow (лесная корова). Между обитателями лесов особенно замечательны шимпанзе, известные у либерийцев под именем baboons (павианы): к ним относятся с большим уважением и никогда не едят их мясо, потому что они походят на человека; туземец, умертвивший одного из этих двуруких, считается виновным в тяжком преступлении, и, в виде искупления своей вины, он десять дней подряд приносит различные яства на место совершения убийства. Кроме того, здесь водятся разные другие породы обезьян, которых дозволяется убивать; долгохвостые обезьяны, излюбленная дичь туземцев, бесшумно разгуливают по верхушкам деревьев многочисленными бандами, доходящими до сотни особей. В частях леса, усеянных прогалинами, встречаются многие виды антилоп, между прочим, spinigera, самая маленькая из всех газелей: ноги у неё тоненькия, как палочки, а рожки не более двух сантиметров в длину. Что касается мира насекомых, то он так богат, что Либерию называли «царством муравьев». В Монровии пришлось вновь отстроить целые кварталы, источенные термитами.
Внутри страны горы и плоскогорья заняты могущественной нацией мандингов, и здесь также, как и в других областях западной Африки, эти завоеватели, пришедшие с востока, оказывают большое влияние, благодаря своей сравнительно более высокой цивилизации: они уже обратили в ислам многие из туземных племен морской покатости. У основания возвышенностей, в бассейне реки св. Павла, разсеяны укрепленные деревни, принадлежащие воинственным народцам песси и бусси, еще недавно истреблявшим друг друга в беспрестанных битвах, но отличающимся необыкновенной вежливостью обращения. Каждое племя имеет свой язык и особую татуировку: у одних—линия, проведенная от щеки к подбородку, у других—черта, соединяющая корень уха с наружным углом глаза; они подпиливают себе зубы,—обычай, теперь не имеющий смысла, но прежде цель его была та, чтобы пугать врага, скрежеща страшными пилами, готовыми растерзать его: Уинвуд Рид говорит, что у этих народцев каннибальские пиры существовали еще в 1870 году. Бусси—очень хорошие земледельцы и собирают большое количество хлопка, который у них покупают иностранные негоцианты. Более могущественный более многочисленны голасы или гурасы, главная масса которых обитает к западу от реки св. Павла, по берегам его притоков и соседних рек. Это тоже воинственное племя, и ему приписывают истребление, почти полное, народца дех или девой, от которого осталось лишь несколько семейств, рассеянных вокруг плантаций поморья. По словам Коста, девойским наречием теперь говорят только в пяти деревнях: его заменяет мало-по-малу английский язык американских негров Монровии.
На северных границах, берега реки Марфы и озера Фишермэн населены племенами родственной мандингам нации веи, численность которой определяют в 50.000 душ. Мирные земледельцы, с которыми белые путешественники, проникнутые духом справедливости, живут в добром согласии, веи почти обращены в магометанство: убегая от мандингов, распространителей ислама, эти племена, тем не менее, были настигнуты новой религией в равнинах прибрежья, где они поселились, и которые им приходится защищать против своих северо-западных соседей, галлинасов. Язык веев—очень звучный, богатый гласными, с суффиксами, без флексии; он хорошо изучен различными грамматиками, особенно Келле, который собрал пословицы, сказки и басни этого народа,—драгоценное сокровище, которое, вероятно, скоро будет иметь только исторический интерес, потому что английская речь мало-по-малу делается цивилизованным языком у веев, тогда как их природный диалект вырождается в простонародный говор. С 1834 года эта нация имеет силлабические письмена, состоящие из двухсот слишком знаков, которые были изобретены туземцем, по имени Доалу-Букере, принадлежащим к одному из могущественных туземных родов: знаки пишутся от левой руки к правой, без промежутков между словами. Для осуществления своей идеи, Доалу составил товарищество с другими пятью молодыми людьми, своими друзьями; затем, чтобы не утратилась память изобретенных знаков, он ввел короля в свои интересы, презентовав ему сотню брусков соли. Король, восхищенный подарком, объявил, что новый букварь есть, вероятно, та священная книга, о которой магометане говорят, как о написанной самим Аллахом. Желая, чтобы его подданные сделались «грамотеями», как мандинги и поро, т.е. португальцы, он велел тотчас же построить большую хижину, куда его народ, мужчины, женщины, дети, приходил учиться начертанию и чтению новоизобретенных письменных знаков. Вскоре целая деревня школ выросла вокруг первоначальной хижины, и когда пожар уничтожил ее, «грамотеи» соединенными силами выстроили новую. Таким образом вейский букварь не был простой игрой ума, и теперь еще многие туземцы пользуются им для своих семейных записок и для корреспонденции. Главный изобретатель вейских письмен составил на этом языке историю своего народа и написал трактат о нравственности.
К югу от реки св. Павла, около основания Мандингского плоскогорья, долины населены племенем барлин, еще диким. Что касается южной части Либерии, то она занята племенем басса, в земле того же имени, племенем кру, обитающим к югу от реки Сину, и племенем гребо, поселившимся в соседстве Пальмового мыса. Басса—смирные и трудолюбивые земледельцы, в числе около 50.000 душ, снабжают большую часть республики рисом, домашней птицей и другими жизненными припасами, производимыми в изобилии их фермами. Южные басса, фишмены, нифу, гребо, кру и все прибрежные племена, в числе около 40.000 душ, соединенные под общим наименованием «кру», более известны под английскими именами Kroomen и Krooboys, которые следовало бы писать Crew-men и Crew-boys, если правда, что это название значит «люди экипажа» (судовой команды); однако, по словам некоторых исследователей, одно из племен, живущее близ Сетра-Кру, носит еще первоначальное название «Крао», которое, вероятно сделалось генерическим именем всех народцев прибрежья. По народному преданию, крумены—уроженцы внутренних стран; их сородичи, гребо, пришли, будто бы, на Пальмовый берег уже после португальских открытий. Если это действительно так, то нельзя не удивляться смышлености, с которой эти люди, пришедшие из области гор, съумели приспособиться к своей новой среде: из пастухов, какими они были, они сделались отличными рыболовами, как фишмены, прекрасными моряками, редкой отваги, ловкости и присутствия духа. Море—это их стихия: любо смотреть, как они лавируют среди буруна в выдолбленном стволе дерева, бросаются в воду, когда большой вал опрокинет их пирогу, поднимают и опоражнивают ее, все время плавая и защищаясь от волн и акул. Еще около половины настоящего столетия, крумены, как раса, совершенно отличались от старого прибрежного населения, называемого англичанами Fishmen, т.е «рыболовами». Эти последние были воспитателями круменов, но они мало-по-малу сливаются с ними, хотя капитаны судов долго принуждены были держать их раздельно или набирать свой экипаж исключительно в которой-нибудь одной из этих двух наций. Экзогамические браки видоизменяют расу до бесконечности. Крумены часто берут себе жен из племени веи, женщины которого между всеми африканками этого берега выделяются как красотой, так и умом.
Собственно крумены соединены в сплоченную группу только на узком пространстве берега, между рекой Сину и Пальмовым мысом: там находятся пять их значительнейших поселений, Кру-бар, Литль-Кру, Сетра-Кру, Нана-Кру и Кинг-Уильямс-таун; но вне этой центральной анклавы они занимают многочисленные местечки на побережье, и каждый приморский город имеет особый квартал, Kroo-town, населенный исключительно неграми-моряками. Крумены—сильны, мускулисты, широкоплечи: это, вероятно, самые сильные из африканцев, между которыми так много народцев, щедро одаренных природой в отношении телесной силы. Что касается головы, которая у круменов соединена с широкими плечами по истине воловьей шеей, то она представляет обычные черты негритянского типа: приплюснутый нос, выдавшиеся скулы, немного выступающие передние зубы, толстые губы, желтые глаза, часто налитые кровью: «вообразите себе, говорит один путешественник, голову Силена на туловище Антиноя». Что еще более увеличивает, в оценке европейцев, безобразие круменов,—это лицевая отличительная метка, принятая ими и фишменами,—порез, идущий от вершины лба вдоль ребра носа; у некоторых эта черта продолжается между ноздрями и на губах до подбородка, что доставило им у английских моряков прозвище Blue-Noses, «синие носы»; кроме того, щеки, грудь и разные другие части тела украшены татуировками. Крумены вообще очень чистоплотны: мужчины и женщины моются теплой водой один или не сколько раз в день, затем натирают себе тело растительным маслом, при помощи куска грубой ткани.
В нравственном, как и в физическом отношении крумены—один из замечательнейших народов Африки. В одно и то же время добродушные и гордые, сознающие свою силу, они очень свободолюбивы и никогда не позволяли поработить себя. Обитая на морском берегу, посещаемом впродолжении четырех веков негроторговцами, они всегда умели противостоять общими силами всякой попытке ловли, и когда крумен попадал в неволю, он предпочитал лучше утопиться или уморить себя голодом, чем служить рабом; иногда он жестоко мстил белому, прежде чем лишить себя жизни. Оттого эти туземцы всегда пользовались уважением со стороны негроторговцев; говорят, они для того и приняли такой безобразящий лицо отличительный знак, чтобы в них признавали свободных людей: одна часть их страны была окрещена белыми именем «Берега злых людей», без сомнения, за то, что эти негры были так невежливы, что не давали обращать себя в рабство без того, чтобы не освободиться самоубийством или не отплатить жестокой местью. Впрочем, крумены, так энергично сопротивлявшиеся порабощению, никогда не вели торга человеческим мясом с белыми; рабство, правда, существовало у них, но если они позволяли себе покупать пленников у чужих племен, то сами никогда не продавали их вне своих общин и вообще обращались с ними очень кротко. Фишмены не обзаводились невольниками; в прежния времена, по словам Горнея, они приносили военнопленных в жертву под деревом-фетишем.
Крумены составляют маленькия республики, в которых глава, с наследственной властью, есть но более, как нечто в роде министра внешних сношений, на обязанности которого лежит вести переговоры и вступать в соглашения, по общим делам, с капитанами кораблей и представителями Либерийского государства; он держит речи, дает и принимает подарки, но не управляет. Общественные дела обсуждаются и решаются советом старейшин, которые заседают в общем доме, и знаком достоинства которых служит железное кольцо, носимое на ноге. Председатель этого совета, вместе с тем духовный глава, есть хранитель национальных символов; жилище его считается священным и неприкосновенным, вследствие чего все беглецы могут находить там безопасное убежище; он выдает их только после того, как убедится в их виновности. На него смотрят как на лицо, обязанное специально пещись о благе народа: если общественное здравие удовлетворительно, если сбор плодов земных обилен и торговля процветает, ему изъявляют за это благодарность; если же дела идут худо, его смещают, и он возвращается в толпу простых граждан. Большинство мужчин в цвете сил соединены в ассоциацию для общей защиты территории, но никто не допускается в это общество без взноса вступной платы, представляемой одной коровой. Что касается молодых парней, то они считаются лишь кандидатами на честь вступления в национальную армию; но им поручают иногда маленькия дела, чтобы подготовить их к будущим обязанностям. Имущество составляет семейную собственность: за исключением некоторых мелких личных вещей, все, чем владеет семья, есть её общее достояние и не может быть отчуждаемо без согласия членов, достигших зрелого возраста. Земля в принципе считается коллективной собственностью; но каждый пахарь есть фактический владелец поля, пока он его обработывает: никто не может отнять у него почву, расчищенную им под пашню; однако, он не имеет права продать ее. Когда он перестает пользоваться земельным участком, последний снова поступает в общинное владение.
Отличаясь очень развитым семейным и родственным чувством, сильной привязанностью к братьям, сестрам, детям и особенно к матерям, так же, как большой любовью к родному месту, крумены, тем не менее, доставляют, сравнительно с другими африканскими народами, наибольший контингент временных эмигрантов. Мужчины этого племени, охотно предоставляя земледельческие работы женщинам и пленникам, сами нанимаются, с четырнадцати или пятнадцати летнего возраста, к иностранцам либо на службу в факториях, либо в качестве матросов, заключая условие обыкновенно на довольно короткий срок. Они не любят связывать себя более как на «тринадцать лун» в дальние от африканских берегов плавания; впрочем, между ними встречаются моряки, бывавшие в портах Европы и Америки или даже совершившие кругосветное плавание. Без круменов, торговля белых на берегах Гвинеи была бы почти невозможна. Случалось, что корабли теряли весь свой экипаж из европейцев: без туземных матросов, пощаженных смертью, такия суда очутились бы в беспомощном положении, носимые по воле волн. Крумены служат живым опровержением той предвзятой идеи, будто люди жарких стран обречены на неизлечимую лень: они работают с большой энергией и неутомимостью. Оказывая должное почтение к своим хозяевам и строго исполняя принятые на себя обязательства, они заботливо следят за тем, чтобы и в отношении их были соблюдаемы выговоренные условия. Контракты о найме они заключают не иначе, как в присутствии начальника деревни, который всегда требует, в виде гарантии, «книжку», то-есть формальную бумагу, скрепленную подписями и печатями; даже неграмотные хранят, как драгоценность, всю коллекцию подписанных им «книжек». Крумены ведут также торговлю за собственный счет: они продают морякам убойный скот, рис, земляные фисташки, пальмовое масло и добывают морскую соль, отправляемую ими внутрь материка; этим последним промыслом занимаются обыкновенно старухи, выпаривая морскую воду, чтобы извлечь из неё соль, которая составляет одну из главных статей торговли с внутренними мандингами. Уходя в плавание, матросы-крумены берут с собой главным образом запас риса, который составляет почта исключительную их пищу на корабле.
Благодаря своему беспрестанному соприкосновению с иностранцами, крумены сделались полиглотами: их диалект, приближающийся к языку фантиев и ашантиев и помещаемый миссионерами, под именем «мана», в один класс с наречиями племен басса и гребо, все более и более заменяется английской речью в соседстве факторий; почти все главари получили от своих товарищей, служивших в матросах, английские прозвища, по большей части шутливые, как, например: Jack-after-Supper, Flying-Jib, Two-pound-ten. Большинство деревень также окрещены названиями на англо-негритянском жаргоне; почти каждое большое поселение имеет в окрестностях предместье, носящее то же имя, с приставкой слов half, или «полу», и picanniny (от португальского peguenino), или «малый». В отношений костюма крумены также находятся в переходном периоде к европейской моде: они носят матросскую куртку, соломенную или войлочную шляпу, а в дождь даже бретонскую накидку (suroit); на суше солнечный зонтик вошел во всеобщее употребление, даже у мужчин. Страсть к украшениям сильно развита в этом племени. Когда молодой крумен возвращается из своих странствий с маленькой, скопленной на службе, деньгой, тотчас же собирается семейный совет для обсуждения вопроса о том, какое сделать употребление из принесенного капитала, и всегда известная часть последнего откладывается для покупки агатовых пуговиц, цепочек, браслетов, красивых материй; молодого человека женят, и он дарит своей супруге наряды, купленные за границей. Хижины во многих местах принимают европейский вид: в них уже можно встретить английскую меблировку, стулья, столы, ковры, поставцы для посуды. Еще вопрос—не оказывает ли эта туземная нация круменов, взятая в целом, для цивилизации африканских племен более серьезное влияние, чем «американские колонисты», с их педантическими модами и заимствованными правилами жизни? Что касается белого населения, то оно очень немногочисленно; во всей республике оно состояло, в 1884 году, из сорока лиц, в числе которых была только одна женщина, супруга миссионера. Цветные люди называют себя белыми и, в качестве таковых, стремятся к захвату в свои руки управления государством. Борьба партий в действительности есть борьба «цветных» против черных, в которой теперь перевес на стороне первых.
За исключением небольшого числа благомыслящих людей, поставивших себе задачей осуществление целей нравственного возрождения бывших невольников, для которого была основана эта колония, большинство weegee, «цивилизованных» либерийцев, стараются уверить себя в собственном превосходстве, выказывая презрение к туземцам, к этим «смердящим лесным неграм», stinking bushniggers, и держа их в состоянии уничижения и рабства. Браки между «американцами» и туземными девушками чрезвычайно редки, и «цивилизованное» население пополняется только вновь прибывающими переселенцами: предоставленное самому себе, оно должно бы было годе от году уменьшаться в численности; в 1877 году оно возрасло вследствие значительного прилива вольно-отпущенных негров, приехавших из Южной Каролины. Одна маленькая колония состоит исключительно из чернокожих с Барбадских островов. Наконец, корабли привезли много негров с Габона и Заиры, называемых общим именем «уроженцев Конго» и считаемых в Либерии стоящими по умственным способностям гораздо ниже всех других чернокожих. Рабство, проклятое учреждение, под которым так долго страдали предки эмигрантов, отменено только по имени. Закон грозит тяжкими карами всякому покупщику невольников, но он не воспрещает наем батраков, boys, за которых плантаторы платят задолжавшим начальникам внутренних племен, и которых они держат в крепостном состоянии. Миссионеры, относительно довольно многочисленные, основали несколько станов внутри страны, в местностях, где господствует невольничество, и выкупали сирот, которых они воспитывают по-американски, давая выкупленному имя какого-нибудь благотворителя в Соединенных Штатах, который принимает титул «отца» и уплачивает издержки на образование своего приемного сына. Пропаганда миссионеров, обратила в различные протестантские вероисповедания туземцев племен, живущих в соседстве с плантациями; негры Африки, как и негры Нового Света, знают собрания под открытым небом, campmeetings, где смешиваются молитвы, песни и крики, иногда также рыдания, бешеная пляска, обмороки и конвульсии.
Внешняя торговля Либерии незначительна в сравнении с пространством территории (ежегодный вывоз—около 5 миллионов, ввоз—около 3.750.000 франков). Прежде торговые сношения производились главным образом с родиной черных колонистов, особенно с Филадельфией; в настоящее время почти все движение торгового обмена направляется к Великобритании и к Гамбургу. Установление правильных линий судоходства между Англией и африканским побережьем все более и более отвлекает в Европу торговлю этой «американской» колонии. Жители последней сами принимают непосредственное участие в каботажном судоходстве при помощи небольших судов (вместимостью от 15 до 80 тонн), которые строятся в Монровии. Движение судоходства в портах Либерии выразилось в 1882 г. следующими цифрами: всего в приходе и отходе было 325 судов, с общей вместимостью 260.428 тонн, в том числе приходилось на долю:
Великобритании—111 судов, в 197.786 тонн; Германии—34 судна, в 44.567 тонн; Либерии—122 судна, в 2.013 тонн.
Слоновая кость, составлявшая прежде значительную статью отпускной торговли, ныне вывозится лишь в очень малом количестве и только в исключительных случаях, с тех пор, как слон вынужден был удалиться во внутренние леса. Красильное дерево, каучук, пальмовое масло и сельско-хозяйственные произведения, кофе и арахиды (земляные фисташки) являются теперь главными предметами либерийского экспорта: иностранцы платят за них мануфактурным товаром, материями, машинами и орудиями, писчей бумагой и в особенности водкой и табаком. Большинство «американцев» Либерии стремятся вести земледельческую культуру в обширных размерах: они заводят плантации, вместо того, чтобы заниматься просто производством жизненных припасов. За исключением Монровии и других портов, открытых международной торговле, торговые сношения производятся еще путем мены: деньги ходят только в городах.
Северное городское поселение республики, Робертспорт, несмотря на его счастливое торговое положение, представляет еще просто поле, усеянное домами и хижинами. На всем побережье Либерии нет более очаровательного места. С вершины «горы Мыса» (Cape-Mount), которая господствует над Робертспортом, разветвляясь в юго-восточном направлении на несколько отрогов, расположенных на подобие «пальцев руки», открывается обширный вид на берега синего озера Фишермэн, на аллювиальные стрелки бара и на море, опоясывающее зеленеющий полуостров полукругом волн прибоя. Одна из высот этого полуострова, поднимающаяся над поясом лихорадок, была выбрана главным местопребыванием миссионеров либерийского берега; но внизу материковые ветры приносят вредные испарения прибрежных болот, порождающие опасные болезни. Робертспорт—естественный складочный пункт всех рек, протекающих через плодороднейшие местности территории Либерии и впадающих в общий бассейн озера Фишермэн; но беспрерывные войны, возбуждаемые честолюбием начальников племен веи, коссо, галлинас, затрудняют мирным неграм сбыт их пальмового масла и других земледельческих продуктов. В 1882 году Робертспорт избег осады только благодаря своевременному прибытию милиционеров, посланных из Монровии: городок был переполнен беглецами всех окружающих племен, и начинал уже ощущаться недостаток продовольствия в этой обетованной земле. Город Мадина на потоке Джонни-крик; Бесса, названный так по имени главаря, имеющего там постоянное пребывание; мандингский город Коро, на Джапаке, южном притоке реки Морфи; Коболиа, резиденция короля «Sandfish», нации веев; наконец, на передних террасах Мандингского плоскогорья, Бапоро, столица короля «Boatswain», в земле Кондо,—являются, в мирное время, естественными притоками складочного пункта на мысе Горы, снабжающими его местными произведениями.
Бапоро—очень деятельный торговый город: когда Андерсон проезжал через него, в 1868 году, в нем насчитывалось около десяти тысяч жителей, вместе с предместьями. Все окрестные племена были представлены в этой столице, так как там говорили на восьми языках; но преобладающая роль принадлежала мандингам магометанам, крупным рабовладельцам. Порабощенное население составляет около двух третей всех жителей и употребляется почти исключительно для перевозки товаров, особенно соли, между прибрежьем и внутренними городами. Эти невольники терпят от своих господ мусульман гораздо более суровое обращение в сравнении с тем, как обходятся с рабами в окружающих языческих племенах; в 1866 году бапорским купцам только с большим трудом, и то при помощи измены, удалось подавить восстание своих пленников. Они отдали женщин и детей одному племени, которое поступило вероломно со своими гостями, и умертвили всех мужчин, а также одну храбрую женщину, поощрявшую их на борьбу. Во всех городах этой земли существует священный пруд, где содержатся «вооруженные рыбы», страшные животные, терпеливо ожидающие урочного часа кормления, когда им кидают отбросы с бойни, и тогда с яростью оспаривающие друг у друга добычу: все они покрыты шрамами. Андерсон полагает, что не раз бросались и человеческие жертвы на съедение этим чудовищам.
Монровия, столица республики (мандингское её имя Дру-Коро) была названа так в честь известного президента Соединенных Штатов Монро. Занимая почти такое же географическое положение, как Робертспорт, она построена также при основании высокого берегового мыса и у естественного выхода лимана, где соединяются несколько потоков, перерезывающих промежуточные низменные земли сетью боковых рукавов; но чистой воды ключей или ручьев в Монровии нет: жители должны употреблять для питья воду из цистерн или посылать за ней далеко внутрь материка. Город построен по-американски, то-есть с геометрически правильной распланировкой: главные улицы идут по прямой линии с востока на запад, а поперечные пересекают их под прямым углом с севера на юг; но дома, каменные или деревянные, не скучены в виде непрерывных фасадов: окруженные дворами и садами, обсаженные кокосовыми пальмами и манговыми деревьями, они следуют один за другим через известные промежутки. За исключением части города, прилегающей к набережным, где соляная влажность воздуха защищает здания от нападений термитов, повсюду виднеются развалины построек, источенных этими насекомыми. Улицы, слишком широкия для слабого движения малочисленного городского населения, во многих местах поросли густой травой. Лучшие кварталы находятся в верхней, более здоровой, части города, рядом с укреплениями, господствующими над рейдом.
Пароход, совершающий правильные рейсы из Монровии на север по притоку Стоктон-Крик до деревни Кальдвель и оттуда вверх по реке св. Павла, поддерживает сообщение между столицей и сахарными и другими плантациями, находящимися на берегах этой реки. Все поселения в этой местности носят имя, заимствованное из географии или истории Соединенных Штатов, как Виргиния, Кле-Эшленд, Кентукки, Нью-Йорк. Мильсборг, или Мюленбург, как его называют немецкие миссионеры, также имеет плантации, маленькие заводы на сент-польских порогах и загородные дома. Но торговый обмен с туземным населением производится не речным путем. Мандингские купцы, служащие посредниками в этой торговле, не любят вступать в прямые сношения ни с белыми людьми, ни с «американскими» неграми и всячески стараются затруднить им непосредственную торговлю с областью плоских возвышенностей: редкий из этих купцов не выражается с ненавистью или презрением, говоря о Либерийской республике. Поэтому они выбрали, как складочный пункт, место, лежащее среди болот, в нескольких километрах к западу от реки св. Павла: в эту факторию, называемую Вансвах, где у них есть мечеть и школа, они привозят туземные произведения из внутренних местностей (забираемые потом носильщиками круменами) и выменивают их здесь на европейские товары. Из Вансваха идет прекрасно содержимая дорога через леса до Бапоро, следуя водоразделом между рекой св. Павла и речкой Литль-Кэп-Маунт-Ривер. У города Боджех, лежащего в сотне километров от моря, эта дорога пересекает другую, направляющуюся на юго-запад к озеру Фишермэн, через территорию Гола и через Сублум, не укрепленный город, где живет вождь нации голасов. Нормальная ширина этих торговых путей определена около 2 метров.
Верхния долины реки св. Павла, куда до сих пор проникал только один исследователь, несомненно сделаются современем одной из богатейших стран африканского континента. Они густо населены, и на скатах плоскогорья рассеяны многочисленные местечки, окруженные хлебными полями, табачными плантациями и травяными степями, где пасутся стада. Города, через которые проходил Бенджамин Андерсон во время своего путешествия в 1860 году, Золу, Фессабуэ, Боккаса, Зига-Пора-Зуе, в земле племени бусси, и некоторые другие, как, например, Зу-Зу, на реке св. Павла, имеют каждый по нескольку тысяч жителей; их ярмарки, где почти вся розничная торговля производится женщинами, привлекают массы сельского люда. Против города Зига-Пора-Зуе, окруженного тройной оградой, через реку св. Павла устроен висячий мост из лиан, привязанных к деревьям на том и другом берегу. Каждый город этой страны, известной под именем Уимар, имеет свой девичий монастырь, священное место, куда в обыкновенное время ни один мужчина не может проникнуть без того, чтобы не подвергнуться смертной казни; при чем самим затворницам поручают нанести дерзновенному роковой удар. Но бывают праздничные дни, когда все жители города приглашаются приходить дефилировать во дворе монастыря перед молодыми девушками, наряженными в материи и драгоценные украшения.
На восточной покатости гор, называемых Вукках в этой области их протяжения, земля принадлежит мандингам, и главный город края, Музарду или Мазаду, лежащий на высоте 608 метров, у подошвы двух высоких холмов, есть столица одного из их королевств: хотя пришедший в упадок сравнительно с прежним цветущим состоянием, он имел около восьми тысяч жителей в 1869 году, и солидные стены его были защищаемы многочисленным гарнизоном. Тем но менее, он был неоднократно занимаем с той эпохи султаном Медины, укрепленного города, находящагося в трех днях пути оттуда и располагающего сильной армией из мусульман и язычников: недавние трактаты с правительством Либерии восстановили мир и предоставили «американцам» Монровии политический сюзеренитет над этой страной. Мандинги, жители Музарду, носят треуголки, как бамбарасы Нигера, а у их супруг преобладает мода закрывать себе лицо. Женщины Музарду и соседнего города Виллелах-Каифал почти все имеют золотые украшения, которые выделываются из металла, привозимого с приисков верхнего Нигера. По словам Андерсона, самый богатый прииск—Буби, лежащий в четырех днях ходьбы к востоку от Музарду: золото там находится в виде блесток, смешанных с песком. Край этот пользуется очень здоровым климатом; однако здесь встречаются страдающие зобом, происхождение которого приписывают дурному качеству воды.
Маленький порт Маршаль, при устье реки Джунк, мало посещается судами, тогда как порт Большой Басса, оффициально называемый Боканан, является торговым центром республики: там находятся главные конторы и пристань пароходов прибрежья. Насупротив этого порта, по другую сторону реки Сент-Джон, расположен городок Эдина. В этой местности, на полуострове Большой Басса, по мнению Вильо-де-Бельфон, два нормандских корабля основали, в 1354 году, маленькую факторию, под именем Малого Диеппа; в 1842 году земли по берегам этой бухточки были куплены от главарей края за счет Франции, затем снова уступлены республике Либерии. Порт Гринвиль, при устье реки Сину, гораздо менее посещается, чем Большой Басса, но в соседстве с ним, к востоку, находится территория Кру, колыбель почти всех моряков этого побережья. Большой и Малой Буту—скалы, морские берега и деревни, лежащие к западу от Гринвиля,—тоже были уступлены Франции в 1842 году; происхождение этого имени Буту объясняют, неизвестно—насколько верно, прежним названием Butteaux, которое будто бы диеппские мореходы дали этой части африканского побережья. Южнее открыт для иностранной торговли новый порт—Нифу.
На мысе Пальм, в углу континента, приютилось американское поселение, один из будущих городов африканского берега: это Бамнепо туземцев, Гарпер цивилизованных негров. Главный пункт бывшей колонии Мериленд, ныне соединенной с республикой Либерией, Гарпер расположен в одной из самых здоровых местностей этого берега, на островном холме, соединенном с материком песчаной косой: рейд его прикрыт островком Русвурм, отделенным от полуострова каналом, по которому могут проходить суда средней осадки: на этом островке туземцы прежде хоронили своих покойников. Там и сям выглядывают белые дома американского городка сквозь рощи кокосовых пальм, от которых мыс и получил свое имя, но северный горизонт, на материке, ограничен непрерывной линией большого леса; только несколько синеватых черт, виднеющихся над черной массой деревьев, указывают на отдаленные горы. Главное местопребывание протестантских миссий находится к северо-востоку от Гарпера, на берегах реки Кавалли, и несколько постов следуют один за другим до Болена, начального пункта речного судоходства, лежащего в области золотоносных песков, которые не разрабатываются, потому что бог горного промысла требует человеческих жертв, а в этой стране маленьких республиканских конфедераций люди слишком дорого ценятся, чтобы можно было проливать их кровь. Недалеко от устья реки Кавалли стоит скала, с глубокой пещерой при основании: это «Камень Большого Чорта», который пилигримы, стекающиеся со всех концов земли Кру, приходят созерцать с благоговейным ужасом, принося ему свои дары; дары эти,—кораллы, бусы, табак, ром, животные,—кладутся у входа в грот и вдруг исчезают таинственно: явственно слышен, говорят верующие, звук глотания, происходящего в огромной пасти, когда скрытое чудовище пожирает приношения своих поклонников. Рядом с камнем, показывают дерево с искривленным стволом: это нечестивец, который позволил себе смеяться над чудом, видя в нем лишь грубый обман какого-нибудь жреца, спрятавшагося внутри скалы.
Города Либерии и соседних территорий, с приблизительной цифрой их населения:
Монровия—5.000 жит.; Робертспорт—1.200; Боканан и Эдина—5.000; Гарпер—3.000 жит.
Соседния территории: Бапоро—3.000 жит.; Зига-Пора-Зуэ—5.000; Фессабуэ—6.000; Боккаса—7.000; Музарду—7.500; Биллела Каифал—6.000 жит.
Государственное устройство Либерии скопировано, почти рабски, с конституции Соединенных Штатов, без малейшей оригинальной черты, свидетельствующей о различии расы и страны. Правительство состоит из президента и вице-президента, назначаемых на двух-летний период из среды собственников, имеющих не менее 3.000 франков годового дохода; к составу избирателей принадлежат все граждане, достигшие 21 года. В случае смерти, президент замещается вице-президентом, который в то же время председательствует в Сенате; пять статс-секретарей, неответственных перед палатами, составляют совет исполнительной власти. Конгресс состоит из двух собраний Сената, члены которого, в числе восьми, по два от каждого графства, избираются на четырехлетний срок, и палаты представителей, назначаемых на два года; в настоящее время всех депутатов—тринадцать, но с возрастанием народонаселения число их будет увеличено. Граждане могут быть избираемы в законодательное собрание только по достижении тридцати-летнего возраста. Белые не пользуются избирательным правом, и до недавнего времени им было запрещено покупать земли; исключение допускается только для тех, которые натурализовались в крае. Впрочем, здесь, как и в Соединенных Штатах, легко было обойти эту статью закона, и многие негоцианты, по большей части немцы, приобретали земельные участки в Монровии, на Пальмовом мысе и в других местах, для устройства своих факторий. Закон этот был изменен, и теперь белые приобретают землю на тех же правах, как и негры, но они не могут покупать ее прямо у туземцев; переход земельной собственности всегда совершается чрез посредство правительства.
Органами судебной власти, устроенной также по образцу юстиции Соединенных Штатов, являются окружные суды и высшая судебная палата, заседающая в Монровии. Государственной религии нет, хотя американская епископальная церковь играет господствующую роль, но общественное мнение предписывает оффициальное почитание воскресенья; протестанты разных сект, составляющие главную массу «цивилизованнаго» населения, требуют от мусульман и язычников наружного соблюдения «дня субботняго»: в этот день даже не палят из пушки в порте, чтобы отдать салют прибывшему иностранному кораблю. Наблюдают также за тем, чтобы не было заведомо для всех незаконного сожительства. Каждая деревня с населением не менее 360 душ обязана иметь начальную школу; кроме того, существуют два высших учебных заведения, мужское и женское. Каждый городок Либерии считает за честь иметь свое собственное литературное общество, украшенное каким-нибудь громким титулом, но все богатство этих обществ, в большинстве случаев, состоит лишь из небольшого числа разрозненных книг.
Все граждане, от шестнадцати до пятидесяти лет, обязаны нести военную службу; но эта повинность исполняется только во время войны с туземными племенами. Совокупность милиции составляет 2 бригады, заключающих в себе 5 территориальных полков. Что касается военного флота, то он состоит из 2 яхт-крейсеров. Бюджет Либерии не достигает даже миллиона франков; но государственный долг, навязанный республике в 1871 году несколькими бессовестными спекуляторами, черными и белыми, относительно очень велик; если бы погасить его полностию, вместе с процентами, в 1886 г., когда наступил срок уплаты займа, то он достигал бы цифры 7.900.000 франков. Бюджет 1894 г. представлял следующие цифры:
Доходы—875.000, расходы—787.000; долг—6.375.000 франков.
Либерия разделена ныне на четыре графства: Мезурадо, Большой Басса, Сину и Мериленд. Эта последняя провинция была до 1860 г. колонией освобожденных негров, составлявшей особую республику, под покровительством одного Балтиморского общества; по соединении с Либерией, во главе её управления поставлен «супер-интендент», на которого возложена была задача постепенно приводить её учреждения в соответствие с учреждениями других графств. Подразделения территории составляют так называемые townships, городские округи или уезды, отграниченные, как и в Соединенных Штатах, геометрическими линиями: нормальная площадь тауншипа 8 англ. квадратных миль или 21 с половиною кв. километров.