Глава VII. Бассейны рек Оранжевой и Лимпопо

Английские колонии на Мысе Доброй Надежды и в Натале.-Земли зулусов, ба-суто и бе-чуанов.-Голландские республики и Португальская территория Лоренсу-Маркез.

I. Общий взгляд

Три великия географические события послужили вступлением в новейшую эру: открытие пути на восток чрез южные моря, прибытие каравелл Колумба в Новый Свет и кругосветное плавание Магеллана. Из этих трех фактов, имевших решающее значение в истории планеты, первый совершился в 1486 г., когда Варфоломею Диазу посчастливилось обогнуть Мыс Бурь, который, по этому поводу. и был переименован в Мыс Доброй Надежды. Несколько лет спустя «добрая надежда» уже осуществилась: Васко-де-Гама достиг берегов Индии; два моря, Западное и Восточное, слились в один океанический бассейн, и человек научился измерять Землю, которая некогда казалась ему безграничною.

Однако берега, вдоль которых первые португальские корабли переплывали из одного моря в другое, долгое время не привлекали к себе внимания исследователей. Привлекаемые богатствами Индий, Восточной и Западной, мореплаватели не думали останавливаться на земле, которая не сулила им быстрого обогащения ни путем торговли, ни путем добычи; прошло более полутора века, прежде чем европейцы высадились на эту часть африканского материка, с целью остаться на ней и предаться возделыванию её почвы. Что касается сожалений португальских писателей о том, что их предки, в век великих географических открытий, не обратили внимания на эти берега, то такия сожаления напрасны; португальцы были слишком малочисленны для того, что обнять весь мир, чтобы одновременно заняться завоеванием эльдорад Индии, Зондских островов и Америки, и медленной эксплоатацией годных к культуре местностей в Южной Африке, между реками Заирою и Замбезе. Со всем тем, должен был настать, наконец, день, когда и в этих областях Южной Африки переселенцы обрели гораздо больше того, что могли им дать рудники Голконды и пряности Инсулинда; страна, в которой они поселились, была, ведь, новою Европою, с климатом, лишь немного отличающимся от климата их родины, с почвою, на которой возделываются те же самые растения и пасутся те же самые животные; среда в которую они попадали, оказалась довольно схожею с их родимыми местами для того, чтобы, на расстоянии многих тысяч лье и в другой атмосфере, они могли бы сохранить свои привычки и свои нравы. Население европейского корня развивалось в месте своего пребывания медленно, но и такой незначительный прирост его был все-таки достаточен для постепенного увеличения занятой им площади; с того же времени, как возрастанию числа жителей стало содействовать также и правильное переселение, колонисты начали постепенно повсюду завладевать землями туземных населений, и ныне они уже господствуют во всей Южной Африке на пространстве между реками Оранжевой и Лимпопо.

Как центр заселения и цивилизации, европейская колония на Мысе Доброй Надежды с её дополнениями, Наталем и голландскими республиками, оказывает уже свое собственное влияние, независимо от ресурсов, которые ей доставляют её сношения с метрополией. Кап (Капштадт, Кэптаун) является средоточением как для снабжения съестными припасами, так и для изысканий по исследованию Южной Африки: из этого города исходило почти столько же, сколько и из Европы, почина относительно научных работ и промышленного пользования окрестными странами; вместе с своим округом и со смежною полосою побережья, Кап является как-бы отрывком Европы, постепенно увеличивающимся и замещающим африканский мир. Часто Капскую колонию сравнивали с Алжиром, который находится на другом конце материка, и который по своей промышленности, политической и общественной жизни уже стал как-бы частью Европы. Однако, во многих отношениях превосходство на стороне Алжира. Хотя гораздо меньше пространством, чем европейские государства Южной Африки, взятые в совокупности, Алжир более населен, и даже те из его жителей, которые принадлежат к белой расе, несколько многочисленнее белого населения Южной Африки; также многочисленнее и ежегодное число переселенцев в Алжирию, и, наконец, хотя он и не обладает ни золотом, ни алмазами, но, тем не менее, торговля его все-таки значительнее торговых оборотов Капской Земли. Объясняется это выгодами географического положения: Алжирия прибрежная страна Средиземного моря и лежит насупротив Франции, Испании и Италии; всего чрез несколько часов пути можно из её портов достичь до европейского материка. Однако, она представляет ту невыгоду, что непроходимые пустынные пространства вполне уединяют ее от остального материка: она как-бы отрезана от Африки. Совсем в иных условиях находятся южные африканские колонии; хотя и они также прилегают к пустыне, но сношения их чрез это не прерываются и, при посредстве морского побережья, народы, с той или другой стороны, остаются в связи друг с другом. Но на юг Мыс Доброй Надежды, обращен к пустому пространству, так как омывающее его негостеприимное море теряется в антарктических льдах. Затем, для частых сношений с цивилизованным миром, капские колонисты должны пересекать необъятный океан: куда не обратиться, в сторону ли Великобритании, или к Индии, или к Австралии—повсюду промежуток в тысячи километров. Ближе всего оконечность Южной Америки и, однако, расстояние до неё равняется 5.400 километров. Тасмания же, третий выступ континентальных земель по направлению к южному полюсу, оказывается уже в десяти тысячах километров к востоку.

Вот некоторые числовые данные для сравнения пространства и населенности Алжирии, с пространством и населенностью европейских государств Южной Африки:

Алжирия: (Территория гражданская и военная). Поверхность—478.855 кв. километров. Европейское население—500.000 человек. Население туземное—3.320.000 человек. Средняя населен. на один кв. килом. 8 человек. Морская торговля—560.000.000 франков (1882).

Южная Африка: Поверхность—1.116.270 кв. километров. Европейское население—480.000 человек. Население туземное—20.650.000 человек. Средняя населен. на один кв. кплом. 3 человека. Морская торговля—273.000.000 франков (1886).

Орография южных территорий напоминает своими главными чертами орографию всей Африки. А на этом материке, рассматриваемом, в его целости, цепи гор возвышаются, главным образом, по его окружности, при чем самые высокие кряжи и самые гордые вершины находятся на его восточном берегу. То же самое наблюдается и на южной его оконечности: выдающиеся части рельефа протянулись параллельно морскому побережью, оставляя внутри материка обширные равнины; восточные горы достигают наибольшаго вызвышения и стоят на более широком цоколе из плоскогорий. С этой стороны главные вершины приближаются к трем с половиною тысячам метров высоты.

Прерываемая Оранжевой рекой, закраина гор и плоскогорий, идущая вдоль берега в земле Больших Нама-куа, снова проявляется в области Малых Нама-куа, хотя уже и не достигает прежней высоты. С террасы на террасу местность становится все выше, направляясь к кровле гранитного плоскогория, на котором рассеяны горные массивы; горделивые со стороны запада, откуда их можно созерцать во всю их высь, они имеют более скромный вид со стороны востока, где их основание теряется в однообразном гнейсовом нагорье, называемом Большим Бушменлэндом: средняя высота их не менее тысячи метров. К югу от области племени нама-куа, горный кряж, размытый водами, распадается на отдельные расходящиеся цепи, из которых одни направляются на соединение с восточными горами, тогда как другие продолжаются в виде параллельных кряжей к югу, при чем каждый такой кряж или rand образует как бы стену между приморскими низменностями и высокими равнинами внутри страны. Самого большого возвышения эти валы достигают к югу от реки Олифант; так, Кедровые горы самою высшею вершиною имеют Sneew-cop, т.е. Снеговой пик, в 1.831 метров, а цепь Олифант вздымается на 2.085 метров своей вершиной Winter-hoek, т.е. Зимний пик: и действительно, в течение нескольких дней в году жители Кэптоуна видят, на северо-восточном горизонте, эту гору убеленною полосами снега, а порою даже прикрытою снеговой шапкой.

Продолжаясь к югу, цепь Олифант оканчивается мысом Hang-Klip, находящимся насупротив мыса Доброй Надежды. Что касается этого знаменитого мыса, выдвинувшагося западнее, в виде серпа, то он принадлежит к краевой цепи, от которой ныне остались только отрывки, и которая образует выступ за черту континентального берега, между заливом Св. Елены и бухтою Фальс или Симонс. На своей северной оконечности эта цепь состоит лишь их небольших холмов; но к югу она вдруг сильно повышается и окаймляет Капскую бухту полукруглой оградою, состоящею из нескольких вершин. Из них, мощная Столовая гора вздымает на 1.091 метр свою громадную, зачастую сокрытую в облаках, песчаниковую плиту над почти вертикальными стенами и крутыми откосами, изборожденными оврагами, в которых произрастают дуб и сосна; гранитные основы горы покрыты зеленью. Затем, по направлению к востоку, этот горный цирк оканчивается остроконечной вершиною, называемой «Чертовым пиком», Devil’s peak, а по направлению к западу—длинными круппами Льва, повернувшагося спиной к городу и взирающего на море своей величавой головой. По другую сторону Столовой горы, холмы постепенно понижаются в направлении к мысу Доброй Надежды.

На восток от параллельных горных барьеров, тянущихся вблизи Атлантического океана, в направлении с севера на юг,—возвышения почвы, располагаясь на-подобие складок по краю ткани, продолжаются уже в восточном направлении, почти параллельно берегам южного океана; однако, по отношению к профилю побережья, эти цепи расположены немного косвенно к берегу, так как все они теряются в тех мысах, которые следуют один за другим к востоку от мыса Агульяс, или «Игольнаго», составляющего самую южную оконечность материка. Некогда эти горные хребты непрерывно продолжались от запада к востоку; ныне же они разрезаны на отрывки разной величины потоками, которые открыли себе выходные клюзы в слабых пунктах древних пород, вдоль северной подошвы которых они текут. Эти глубокия ущелья, прорытые между параллельными цепями гор, придают данной области большое разнообразие, в особенности вблизи моря, где горные склоны большею частью покрыты лесом. Самая высокая из этих перерезанных потоками цепей находится от океана дальше всех остальных. Некоторые вершины Groote Zwartebergen, или Больших Черных Гор, переходят за 2.200 метров, а по направлению к восточной оконечности хребта, на северо-западе бухты Альгоа, гора Cockscomb, называемая также Groot Winterhoek, достигает 1.818 метров.

К северу от цепей, скученных вблизи побережья, другая цепь, отстоящая, в среднем, в двухстах километрах от моря, тянется извилистой линией, под различными наименованиями, по направлению с запада на восток. Так, на своей западной оконечности, около при-атлантических береговых гор, она называется Комсберг, а затем принимает наименование Нивевельд, при чем слово veld указывает на большую пологость её скатов в сравнении с крутыми откосами bergen. Еще далее цепь, повидимому, понижается почти до уровня равнин; но в Снеговых горах, Sneeuw-bergen она снова поднимается и образует вершину Компас в 2.738 метров, которая представляет самую высшую точку Капской области в собственном смысле слова. За этим массивом цепь раздваивается: при этом, ветвь, направляющаяся на юго-восток, сначала прерывается одним из притоков Большой Рыбной реки, Great-Fish-river, а затем снова возвышается в Groot Winter-berg (Большая Зимняя гора) до 2.378 метров; после этого она направляется к устью реки Кей, составляющей западную границу Кафрарии; другой кряж гор, образуя водораздел между бассейном Оранжевой реки и бассейном Great Fish-river, извивается сначала к северу, а затем к востоку, идя на соединение с тою высокою цепью, которая отделяет Кафрарию и Наталь от области племени ба-суто. Его восточная оконечность, известная под именем Storm-bergen, или Бурных Гор, прославилась в экономической истории Каплэнда своими богатствами топливом. Стормбергский каменный уголь, тощий и слоистый, главным образом встречается на северных склонах горной цепи и простирается далеко в направлении к северу; однако, вследствие дороговизны выкапывания его, а также и затруднений в перевозке, его употребляют собственно лишь в тех деревнях, которые находятся по соседству с копями. В Бурных горах видны еще древние вулканы, с явственными кратерами, повидимому, потухшие со времени триасовой эпохи.

Усеянная кустами, волнистая равнина, известная под именем Большой Кару (готтентотское слово кару означает бесплодную почву), простирается с востока на запад между краевыми цепями и горами водораздела. На севере, по направлению к Оранжевой реке, другие возвышенные равнины там и сям прерываются небольшими массивами, по большей части состоящими из вулканических скал, траппов и долеритов, образующих монументальные природные колоннады. Эти высокие равнины суть тоже кару (karoo), и на всем своем протяжении представляют такое же геологическое строение; некогда они были покрыты на обширных пространствах болотистыми водами, в которых проживали мириады позвоночных пресмыкающихся, дицинодонтов и других, подобных которым уже нет на нашей планете, и которые, вероятно, вымерли перед окончанием триасовой эпохи. По Ричарду Оуэну, эти громадные ящеричные животные были травоядными и, повидимому, имели нравы амфибий. Как на протяжении главной кару, так и на кару второстепенных, простирающихся к северу вплоть до Оранжевой реки, рассеяны многочисленные углубления, в которых скопляются дождевые воды, а по испарении этих вод обнажаются отложения соли.

За Бурными горами, изгиб главной цепи в направлении к северо-востоку соответствует параллельному изгибу берега океана. Цепь Дракенберген, или Драконовых гор, также называемых Куатламбою, развертывается на расстоянии, в среднем, приблизительно 200 километров от моря, а некоторые из её куполов и остроконечий достигают высоты в три тысячи метров. Продолжая водораздел между Атлантическим и Индийским океанами, эта возвышенная местность походит на горный хребет только со стороны востока, где крутыми уступами она нисходит к морю; по другую же сторону, цепь оказывается лишь валом, окаймляющим плоскогорие, на котором высятся другие параллельные выступы рельефа. Срединное пространство между Драконовыми горами и Индийским океаном занято тремя террасами или уступами, которые представляют большие неправильности в рельефе и которые во многих местностях замаскированы поперечными кряжами, возвышающимися между реками. Самая высокая терраса, простирающаяся вдоль подножия Драконовых гор, имеет в среднем тысячу метров в высоту; уступ, образующий срединную полосу Кафрарии и Наталя, колеблется между шестьюстами и семьюстами метрами; а береговая платформа, разделяемая ложами потоков на множество отрывков, возвышается над изгибами берегов на триста метров.

К северу от вершины, увенчанной вертикальными пластами плитняка и имеющей вид крепости в развалинах,—откуда и имя этой вершины в 2.944 метра: Giant’s Castle—ветвь, сохраняющая направление оси Дракенбергена, мало-по-малу понижается; преобладание уже принадлежит тому параллельному ряду высот, который пересекает территорию ба-суто, под именем Blawbergen (Голубых Гор), или, по туземному, Малути, т.е. пиков. Далее к северу, горная цепь снова начинает именоваться Дракенбергеном: горы эти, хотя состоящие из песчаника, как «столбы» большей части других горных цепей Южной Африки, оканчиваются иззубренными вершинами. Боковая цепь—главная вершина которой, Шампань-кэстль или Каткин, достигает 3.160 метров—соединяет Драконовы горы с Малути. Там, где эти цепи сливаются, массив представляет обширную, в форме плоскогория, гору, покрытую пастбищами: ба-суто называют ее Бута-Бута или Потонг, т.е. гора антилоп; но обыкновенно она известна под именем Горы Источников: так прозвали ее протестантские миссионеры Арбуссе и Дома, вследствие того, именно, что главные ветви Оранжевой реки, а также и многие другие водные потоки нисходят с неё к Индийскому морю; над цоколем окрестных высоких земель она господствует приблизительно на четыреста метров; общая же её высота, по Stow’y, равняется 3.050 метрам; впрочем, по высоте ее превосходят большие вершины боковой цепи Малути, на которой снег пребывает в течение четырех месяцев, с мая по август: это Альпы Южной Африки. Одна из вершин этой цепи, которую миссионер Jacottet назвал Горою Гамильтона, достигает 3.480 метров, а проход, чрез который ба-суто переваливают из высокой долины Оранжевой реки в долину её большого притока Сенкунианэ, лежит ниже горы Гамильтона всего лишь на шестьдесят метров.

Еще далее к северо-востоку, горная цепь, называемая Рандберг, т.е. Окраинною Горою, но также, на-подобие южных гор, именуемая и Дракенбергеном,—принимает характер огромного утеса: с одной стороны цепи расстилается волнистая равнина, с другой—крутые откосы и низины, почву которых размывают и уносят в море проточные воды. Общее направление окраинной цепи параллельно берегу, но протекающие чрез нее воды расчленили ее таким образом, что она превратилась в стену весьма неправильного вида: так, будучи на одной части своего протяжения цирком, она в других своих отделах выступает в виде мысов, из которых один и составляет мыс Каап (Кап), прославившийся своими золотыми рудниками. Вековая работа родников и ручьев постепенно отодвигает к западу эту стену, пробитую там и сям притоками Индийского океана. На севере, склон плоскогория мало-по-малу понижается в направлении к реке Лимпопо: последнюю возвышенность, поднимающуюся на две тысячи метров на окраине высоких земель, представляет вершина Bauch’е, названная так в честь исследователя, открывшего золотоносные россыпи в этой области; впрочем, вследствие резкого ниспадения своих откосов в долину Лимпопо, внушительный вид имеет также и конечный массив, называемый Zoutpansbergen, или Солеными горами. На юго-западе, несколько цепей холмов и бугров рассеяно по высоким землям, полого спускающимся к пустыне Калахари; однако, эти приподнятия почвы не производят большого впечатления, вследствие сравнительно значительной высоты их общего цоколя. Наиболее возвышенные из них находятся около столицы Южно-Африканской республики, Прэтории, и называются Магалиберген.

На протяжении всей Южной Африки, Капской колонии, Кафрарии, Наталя и стран племен ба-суто и зулусов, гранитные массы составляют то общее основание, на которое налегли другие формации; потоки вод, размывая свои берега, повсюду обнажили нижния массы гранита и осадочные пласты, залегающие на первичной породе; как говорил Ливингстон, гранитный остов хотя и скрыт, но там и сям он проглядывает сквозь одевающую его оболочку. Жилы весьма белого кварца пронизывают во всех направлениях гранит и почти повсюду сопровождаются золотоносными прожилками; однако, за исключением лишь некоторых редких округов, разработка их не окупила бы затраченного труда. Залежи кристаллической извести покрывают гранит на протяжении всей береговой полосы, а затем внутрь простираются каменноугольные напластования и девонские формации, увенчиваемые песчаниками. Некоторые геологи указывают на груды камней, перемещенных и исчерченных, как на доказательство существования древнего ледникового периода на восточном склоне Драконовых гор. Большинство наблюдателей говорят также, что морские берега данной части материка Африки находятся в периоде постепенного выхождения из-под воды: так, на всем протяжении от мыса Доброй Надежды до пляжей Наталя видны прежния линии поднявшихся впоследствии берегов, покрытые устричными и коралловыми мелями; между прочим, около южной границы Наталя эти мели лежат приблизительно на четыре метра выше уровня высоких приливов.

Главная река Южной Африки и одна из наиболее значительных на всем материке—если не по массе вод, то по крайней мере по длине и по обширности бассейна—есть Гарип готтентотов, Groote-river буров, или, с 1770 года, Оранжевая, названная так нидерландским офицером Гордоном, более в честь королевского дома в Голландии, чем за цвет её воды. Восточная её ветвь, Сенку—считаемая главной рекой, хотя по длине ее превосходит другая ветвь, Ваал,—зарождается в высокой долине, на южном склоне Каткина, и течет к юго-западу между Малути и Дракенбергеном; и так как в этой части её течения воды её имеют темный цвет, то местно она и называется Черною рекою. По соединении с Сенкуньянэ или Малою Сенку, она принимает в себя р. Малитсуньянэ, которую ей посылают высокие горы на западе, и которая низвергается с вертикальной высоты в 181 метр в труднодоступную пропасть: это—самое величественное зрелище, представляемое горами Малути. По выходе из гористой области, Оранжевая река сливается с Kornet-spruit’ом и с другим, почти равным ей, потоком, Каледоном: обе эти реки зарождаются в верховых оврагах горы Источников и текут в широких ложах по песку из блестящей слюды. Книзу от слияния, Оранжевая река, извивающаяся затем в направлении к западу и к северо-западу, принимает в себя несколько речек или скорее уади, сбегающих с гор Каапа, а также приток Зекоэ, спускающийся с Снеговых гор; но все эти притоки едва уравновешивают потери, производимые испарением. Единственным значительным притоком среднего течения Оранжевой реки является река Ваал, или Серая, русловая ветвь которой, Намагари, родится, как и Каледон, в массиве горы Источников, между тем как самый отдаленный исток находится на плоскогориях, господствующих над побережьем Индийского океана, к юго-западу от Луренсо-Маркеза. По длине своей долины, Ваал—настоящая река; но так как большею частью ему приходится протекать по пустынным равнинам, представляющим высохшие озера предыдущего геологического периода, то к месту слияния он приходит обычно почти иссякшим. Подобно другим рекам данного бассейна, и у Ваала бывают внезапные разливы, возобновляющиеся по нескольку раз в период времени между концом ноября и срединою апреля и превращающие его в грозную реку. Оранжевую реку, Каледон и Ваал можно почти всегда переходить в брод; во время же половодий, прибрежные жители, пока не были выстроены мосты и виадуки, переправлялись через эти реки на плотах.

Оранжевая река уже прошла три четверти всего своего течения, но все еще змеится по имеющему восемьсот метров высоты плоскогорию; затем ряд водопадов, порогов и каскадов—известных под именем порогов Анграбии или Ста водопадов—сразу понижает русло её вод более чем на 120 метров. На пространстве приблизительно 26 километров, река усеяна бесчисленными подводными каменными грядами, островками и даже островами, из которых одни низменны и на поверхности ровны, а другие унизаны скалами, в форме башен. Во время низких вод, река превращается в целый лабиринт потоков, озер, водоемов и струй, и все это, описав всевозможные извилины, наконец, сливается в узком и глубоком ущелье, либо присоединяясь к большому водопаду, либо низвергаясь с боковой стенки. В эпоху половодий, многочисленные каскадики, ниспадающие в виде снопов с верхушки утесов и превращающиеся в пыль на пути в пропасть, сливаются в одну мощную водную поверхность, Ниагару, которая и здесь так же, как и американская река, описывает обширный полукруг, но низвергается в два раза более глубокое ущелье. Из второстепенных каскадов есть такие, которые, выбиваясь из-под хаоса обрушившихся глыб, кажутся выходящими из живой скалы; один водопад бьет из трещины скалы в виде огромного снопа; последний каскад называется Diamond's fall, т.е. «Алмазным» имя это дал ему Фарони, нашедший в песке у его подножия несколько алмазов.

Книзу от Ста Водопадов, в Оранжевую реку впадает, если не река, то по крайней мере разветвление уади, который, по пространству своего бассейна, превосходит даже и самый Ваал: это Хигап, образуемый Убом и Нозобом, или Близнецами, так как их параллельные ложа часто соединяются друг с другом; иногда же немного воды Хигапу приносят также: Молопо, Куруман и другие овраги. Площадь, с которой Хигап собирает воды после ливней, равняется по крайней мере четыремстам пятидесяти восьми тысячам квадратных километров: редко, однако, ему приходится течь непрерывно, так как в то время, как один из его притоков переполняется водою, другой оказывается высохшим; обыкновенно на его протяжении встречают только болота или же просто сырые места, и путешественники принуждены выкапывать ямы в ложе Хигапа,чтобы получить немного воды, просачивающейся в песках. К тому же отсутствие наклона на поверхности Калахари не позволяет её водному бассейну собираться во-едино; после дождей, большое количество выпавшей воды скопляется в углубления, не имеющие водослива, в небольшие замкнутые водоемы, влага из которых впоследствии исподоволь испаряется. Смотря по времени года, эти углубления являются или лагунами, пуститься по которым не отваживается охотник, или топями, или оголенными равнинами. Одни из них, имея пористое дно, покрываются растительностью после испарения пресной воды: это vleyen голландских путешественников. Другие же, с глинистым дном, непроницаемым для влаги, становятся в течение лета еще более пустынными, чем окружающие их сравнительно возвышенные земли; по испарении воды, они являются белыми от налета соли, отчего и получили наименование: salt-pans, или «соляных лоханок».

В нижней части своего течения, Оранжевая река уже не получает постоянных притоков. Ущелья, открывающиеся справа и слева её ложа в крутых кварцевых берегах, оказываются лишь извилистыми песчаными оврагами. Приближаясь к морю, река уменьшается в объеме; и хотя во время высоких вод глубина её и равняется тринадцати метрам, тем не менее ее можно переходить в брод в течение почти целого года в тех местах, где лощины, соответствуя друг другу на обоих берегах, образуют проход, пересекающий реку поперек. Однако, в той глубокой клюзе, в которую проникает Оранжевая река для прохода чрез береговую цепь, её берега почти не приступны: во многих местах карнизы прибрежного плоскогория высятся на сотни метров над водою, и путешественники могли бы умереть, но находя ни расселины, ни скалистой лестницы, которые дозволили бы им спуститься для утоления жажды водою, которую они видят у себя под ногами. Река мечется от одной скалы к другой, делает резкие повороты между гранитными откосами и прежде чем получить возможность излиться в море, устремляется, параллельно последней из своих преград, в направлении к югу. Кверху же от бара, её воды скопляются в большое озеро, над которым кружатся мириады птиц. Часто случается, что это озеро оказывается совершенно отделенным от моря песчаною косой; а во время высоких вод, река хотя и изливается в море широким устьем, но подводные отмели—образующиеся на тех скалистых плоскогориях, о которые непрерывно разбиваются морские волны—препятствуют проникать в это устье кораблям; вследствие этого, моряки, желая пристать к земле, принуждены спускаться к югу от устья, в маленькую бухту мыса Вольтас. Так кончает великая река, протекающая на расстоянии не менее 2.140 километров и воспринимающая воды с бассейна, который обнимает миллион двести семьдесят пять тысяч квадратных километров.

К югу от Оранжевой реки, на склоне к Атлантическому океану, а также и по другую сторону мыса Доброй Надежды, на южном склоне Капской колонии, реки, нисходя с гор, расположенных на небольшом расстоянии от морского берега, не могут иметь большого протяжения, и, несмотря на сравнительное изобилие дождей, потоки их вод незначительны. Главнейший из этих потоков на западном берегу представляет Olifant-river, или Слоновая река. На южной покатости, Breede-river, или Широкая река, уносит воды, выпадающие на соседния с Кэптауном горы, и изливается в море устьем, доступным для судов вместимостью до 150 тонн: таким образом, Широкая река, будучи одним из незначительных водных потоков Капской колонии, оказывается тем не менее единственною из рек, имеющих на своем берегу морской порт. Восточнее от Широкой реки впадает в океан Groote-river, или Большая река, называемая также Гауритс; разветвления её похожи на ветви широко распростершагося дуба. Затем Гамтоа или Гамтоес—зарождающийся, как и Гауритс, на равнине Большой Кару и тоже текущий через грозные клюзы при проникновении сквозь параллельные цепи гор, порою совершенно высыхает на своем пути к впадению в океан, которое совершается в бухте Сан Франциско. Далее следуют Sunday-river и Great Fish-river, изливающиеся в Индийский океан около того места, где начинается восточный берег африканского материка. Здесь уже обнаруживаются влияния другого климата; реки, будучи короче, чем на южном берегу, катят, однако, большие количества воды.

Река Кей, т.е. «Великая», вытекающая из массива Стормберген и гор Куатламба, получила важное политическое значение, составляя давнюю границу сначала готтентотских племен, а затем и английских владений: по ту её сторону начинаются кафрские территории Транскея, некогда бывшие независимыми. Кей, при весьма быстром течении, образует превосходные каскады и змеится в величественных ущелиях; однако, из всех рек побережья Кафрарии самая красивая—Ум-Зимвубу, Saint-John’s river англичан. При входе это широкая река, имеющая шестьсот метров между своими берегами, но, затем, мало-по-малу она съуживается в высоком скалистом портале. И с той, и с другой стороны её возвышаются покрытые деревьями откосы, над которыми господствуют вертикальные кручи террасы, а над этою террасою, в свою очередь, возвышаются другие каменные стены, верхния поверхности которых имеют форму столов; затем, с обоих берегов долины виднеются две горы: Sullivan и Thesiger—одинаковые по размерам и по величественности; вся же эта местность получила от англичан наименование Gate или Порт Сент-Джон. Для больших судов вход в реку преграждает бар; но малые морские суда, при содействии приливной волны, могут подниматься по реке километров на двадцать, вплоть до начала порогов.

Склон колонии Наталь прорезывают параллельные ложбины, по каждой из которых протекает изобилующая водою река, пересекаемая каскадами. Ум-Зимкулу, Ум-Команзи, Ум-Лази, Ум-Жени, а также и другие умы, т.е. потоки, следуют один за другим вплоть до могучей реки Тугела, главная ветвь которой зарождается, подобно Каледону и Ваалу, в верховых оврагах горы Источников и образует северную границу колонии со стороны зулусов. По ту сторону Тугелы меняется рельеф морского побережья, а вследствие этого, также и характер течения рек: берега их уже не скалисты, горы оставляют между ними и морем широкую плоскую полосу, а самые реки, извиваясь по равнине, направляются к северу. На почти прямолинейном пространстве, приблизительно в триста километров, морское побережье представляет песчаную низину, покрытую дюнами и отделенную от моря большими лагунами и каналами-протоками; наиболее обширную из этих громадных водных поверхностей—некогда составлявших часть моря, а ныне отделенных от него—представляет лагуна, прозванная бухтою Св. Лючии: длина её приблизительно равна ста, а ширина, в среднем, двадцати километрам. Она занимает южную часть полосы низменных земель; северная же оконечность этой области содержит потоки и лагуны, соединяющиеся с большою бухтою Делагоа или Лоренсу-Маркез. Береговой вал хорошо отграничен: на юге—протоком, ведущим в бухту Св. Лючии, а на севере—рукавом моря, проникающим в залив Делагоа.

Южная бухта, Санта-Лючия, при выходе в море заграждена баром, около которого держатся ненасытные акулы, часто набрасывающиеся даже на весла и на лоты моряков. В 1865 году, когда эти пространства океана подвергались исследованиям, производимым с корабля Нассау, проток, соединяющий море с бухтою, был совершенно загроможден песчаною стрелкою; даже во время высоких вод, опасный вход в бухту представляет судам ненадежное убежище. Однако, как ни дурна эта гавань, все-таки она была-бы драгоценным приобретением для лишенных выхода в море голландских республик, и потому понятно то старание—пока, впрочем, бесплодное—которое прилагают трансваальские буры к возвращению себе этой области побережья от Англии. Северная бухта, т.е. бухта Делагоа, гораздо важнее. Широко открываясь к северу, она имеет в глубину до двадцати метров, и самые большие суда могут далеко входить в нее чрез хорошо защищенный фарватер. Поэтому английское правительство и оспаривало обладание этою драгоценною якорною стоянкою у португальцев, сильных своими вековыми правами на данную бухту; в особенности англичане обнаруживали стремление к завладению островом Иньяк, находящимся при входе в бухту и составляющим продолжение полуострова Ама-Тонга; однако, приговор, произнесенный в 1875 году президентом Французской Республики, в качестве третейского судьи, возвратил Португалии свободное пользование всеми прибрежными землями Делагоаской бухты, этого самою судьбою предопределенного исходного пункта для торговли тех государств, которые образовались на соседнем плоскогории. Между бухтами Св. Лючии и Лоренсу-Маркез, форма окаймленного дюнами побережья, как и форма удлиненных в том же направлении лагун, а также ход всех рек, которые бросаются к северу, повидимому, указывают на действие берегового противо-течения, совершающагося с юга на север в направлении, противоположном Мозамбикскому течению, и вспомоществуемого зыбью, которую юго-восточные пассаты гонят на берег. Вследствие этого, вероятно, и образовалось внешнее побережье, которое состоит из длинного ряда песчаных стрелок, тянущагося впереди низких вод морского берега и истинного материкового берега. К северу от бухты Лоренсу-Маркез, наблюдается обратное явление: водоворот возвращает течение в направлении к югу, и река Манисса, вместе того, чтобы по прямой линии спуститься к морю, изгибает свое низовье параллельно пляжу, вследствие чего она долго течет в направлении к югу, прежде чем смешать свои воды с водами бухты.

К этому бассейну, т.е. к бухте Делагоа, направляется несколько рек: с юга течет Мапута, образующаяся из многочисленных потоков, несущихся из края зулусов и из земель племени суази; на западе, в лимане, на берегу которого расположен город Лоренсу-Маркез, соединяются реки Темби и Ум-Бомзи; а с севера в него вливается большая река Манисса. Благодаря приливу и естественной глубине ложа, суда могут подниматься весьма далеко во все эти притоки бухты; по Маниссе, называемой англичанами King George river, мореплаватель Hilliard мог подняться кверху от её устья на расстояние, превышающее двести двадцать километров, при чем ни разу не встретил глубины менее одного метра и восьми сантиметров. Таким образом эта река представила бы превосходный путь к золотоносным краям внутри страны, если бы во многих местностях вдоль её берегов не существовали болота, делающие воздух нездоровым. Долгое время полагали, что Манисса составляет нижнее течение реки Лимпопо, родящейся на западе Трансваальской республики; но теперь долина Маниссы хорошо известна, а вместе с тем известно также и то, что все свои воды она получает с восточного, обращенного к морю склона береговых гор.

Лимпопо—известный также и под многими другими наименованиями, каковы: Река Крокодилов, Мети, Ури, Бэмбэ, Ленапэ, Лебембэ, при устье же Инха-Мпура, а также и Оира на древних португальских картах—представляет одну из больших рек Южной Африки, если не по массе вод, то по крайней мере по своей длине. Его первые источники зарождаются на том плоскогории, на котором буры выстроили Преторию, столицу Южно-Африканской республики, в 520 километрах от Индийского океана, но, если следовать по всем извилинам долины, то расстояние это втрое больше. Лимпопо в начале течет на северо-запад, как бы для того, чтобы спуститься в долину, дно которой занято озером Нгами и другими соляными озерами: чрез расселину он переходит горную цепь Магалисберген, пробирается еще несколькими клюзами и, спускаясь по наклонной плоскости высокой южно-африканской террасы, поворачивает сначала к северо-востоку, а затем прямо к востоку. Протекая по глубоким ущельям, он переходит величественным водопадом Толо-Азимэ последний гранитный барьер, противополагаемый ему горами Зутпансберген, спускается от клюзы к клюзе и наконец вступает в равнину; здесь он направляется сначала на юго-восток, а затем на юг, сливаясь с своим главным притоком, Слоновою рекою, или Olifant-river; ниже он соединяется с почти всегда безводным, длинным уади, разветвляющимся к северу по португальской территории. Несмотря, однако, на большое число и длину своих притоков, Лимпомо—не большая река; он теряет часть своих вод в тех болотах, которые и справа и слева окаймляют его низовье, а в море изливается устьем, имеющим приблизительно триста метров ширины и далеко загромождаемым широкими отмелями. Шаддок поднялся по Лимпопо на пароходе на 130 километров кверху от устья.

Находясь почти целиком в умеренной южной полосе, бассейны Оранжевой и других рек Каплэнда, Наталя и голландских республик имеют климат, представляющий те же противоположности по временам года, как и климат Западной Европы, с тем только отличием, что капская зима соответствует лету в северном полушарии. Хотя по своей географической широте берег Южной Африки почти вполне соответствует берегу Мавритании, Кипра и Сирии, средняя температура его значительно менее возвышена; она одинакова с температурою тех городов северного мира, которые находятся на несколько сот километров далее от экватора. Вот сравнительные средние температуры соответствующих географических широт в обоих полушариях:

Кэптауп—(33°56' южн. ш.), 16,5°; Бейрут—(34°53' сев. ш.), 20,5°; Дурбан—(29°50' южн. ш.), 19,9°; Каир—(30° сев. ш.). 21,9°.

Равные температуры в различных географических широтах в обоих полушариях:

Кэптаун—(33°55' южн. ш.), 16,5°; Константинополь (41° сев. ш.), 16,3°; Дурбан—(29°50' южн. ш.), 19,8°; Тунис—(36°48' сев. ш.), 19,6°.

В общем равновесии климатов, северное полушарие обладает тем преимуществом, что получает гораздо большую сумму тепла, так как, благодаря неравному распределению суши и воды, воздушные и морские течения, имеющие более высокую температуру, встречаются друг с другом в северной тропической полосе. Но есть и другая причина охлаждения оконечности Южной Африки в сравнении с соответствующими ей по географической широте Средиземно-приморскими областями: причина эта заключается в том, что Южная Африка обращена к антарктическим льдам, и отделяющая ее от них область океана часто приносит к её берегам целые вереницы сплошного льда и ледяных глыб.

Морские течения, идущие вдоль берегов, весьма различны в своем ходе, и на двух сторонах мыса Доброй Надежды представляют любопытный контраст, выражающийся в разнице между их соответственными температурами. Полярное антарктическое течение с юга направляется к западу от мыса Доброй Надежды и продолжается по западному берегу вплоть до Конгского лимана и Габонии. С другой стороны, Мозамбикское течение, исходящее из Индийского океана, направляется вдоль Наталя и Кафрарии, проникает в южные капские бухты и огибает оконечности материка, откуда и произошло местное наименование его «течение Агульяс, или Игольное». Летом—когда антарктическое холодное течение, гонимое правильными южными ветрами, быстрее всего устремляется к северу, температура его колеблется между 10 и 11 градусами, между тем как непосредственно на восток от Капа, в False-bay, вода, приносимая восточным течением, теплее на 9 градусов, а в океанических пространствах около Игольного мыса достигает 26,6°. Вследствие этой противоположности в водах, омывающих Кэптаун и Симонстаун—которые отделены друг от друга только ножкою перешейка,—эти города имеют различный климат, при чем Симонстаун, несмотря на свое большее приближение к полюсу, пользуется однако воздухом, более теплым на полтора градуса.

Правильные ветры на берегах Южной Африки сменяют друг друга таким образом, что уменьшают противоположности времен года: годовые колебания, в среднем, значительно менее сильны в Капской колонии, чем в областях с соответствующим климатом в северном полушарии. Так, юго-восточные пассаты, будучи холодными ветрами, дуют главным образом летом, ослабляя его жары; напротив, возвратные ветры, т.е. воздушные течения с северо-запада, дуют на берег во время зимнего сезона, когда вся система пассатов бывает увлечена к северу вслед за солнцем. К тому же, эти нормальные ветры часто бывают отклоняемы к плоскогориям тепловыми фокусами. Вот почему на восточных берегах пассатный ветер иногда направляется прямо на запад, тогда как на южном побережье он дует на север, а на атлантическом берегу несется на восток. Когда, в течение теплого времени года, северные ветры дуют после своего пробега через пустынные плоскогория, то можно сказать, что воздух как бы обжигает, и тогда-то, именно, больше всего страдают от жары, в особенности в области высоких земель, вдали от умеряющего влияния океана. Вообще, по мере удаления от морского берега внутрь страны, климат оказывается более крайним, т.е. не только более холодным во время зимы—что объясняется возрастанием высоты места,—но также и более теплым во время лета.

Вот некоторые данные о температуре в различных городах Южной Африки, заимствованные из учебника метеорологии Hann’а:

МЕСТНОСТИ	Юж. ш.	Высота места	Средняя температура	Крайние средние температуры	Разница между ними	Число лет набл.
Симонстаун	34°12	15	17,9°	33,8° и 6,6°	27,2°	4
Кэптаун	33°56	12	16,8°	32,9° и 4,3°	28,6°	14
Порт Елизаветы	33°57	73	17,6°	35,1° и 5,9°	29,2°	5
Грэгэмстаун	33°20	550	17°	39,2° и 1,2°	38,0°	9
Грраф-Рейнерт	32°16	770	18°	39,5° и -0,9°	40,4°	3
Блумфонтейн	28°56	1370	16,2°	34,5° и -5,2°	39,7°	3
Дю-Туатс-Пан	28°45	1220	17,8°	40,2° и -4,7°	44,9°	2
Претория	25°45	1360	19,4°	33,5° и -0,5°	38,5°	3
Порт-Дурбан	29°50	76	19,8°	0 0	0	0
Питер-Марицбур	29°30	639	17,5°	35,2° и -0,4°	34,8°	10

Влажность воздуха значительно меньше, чем в Западной Европе, если не брать в рассчет некоторых прибрежных местностей, каковы Симонстаун и Питер-Марицбург; особенно сух он на плоскогориях. Между прочим, о сухости нижнего воздушного слоя также свидетельствует следующее любопытное явление, часто наблюдаемое в течение лета на Столовой горе: здесь юго-восточные ветры, ударяясь об эту громадную глыбу песчаника, поднимаются кверху по юго-восточным склонам, при чем их пары, уплотняясь в холодном воздухе вершины, стелются беловатым слоем по плоскогорью. Однако, эта, на языке моряков, «скатерть» не прекращается резко на окраине скалы, но, при спуске ветра по направлению к городу, увлекается этим ветром на двести или на триста метров книзу в виде великолепных каскадов тумана, которые сначала колышатся на-подобие занавеса, затем разрываются и, наконец, растворяются в воздухе: принесенная пассатом влажность оказывается, следовательно, поглощенною; во все же время, пока длится это явление, дымится только одна гора; а вся страна остается освещенною солнцем, блистающим на чистом небе. Затем зимою, когда господствуют северо-западные ветры, наблюдается обратное явление: тогда широкия полосы облаков, спускающиеся с высоты горы, развертываются со стороны Симонстауна.

Дожди распределяются весьма неравномерно по берегам реки и внутри Южной Африки; но, в общем, количество выпадающей влаги сравнительно не велико: оно значительно меньше, чем в Западной Европе; дожди обильны только в небольшом числе привилегированных местностей—таковы склоны Столовой горы, где рельеф почвы побуждает облака разряжаться ливнями. Год в этих областях Африки не делится, как в экваториальной полосе, на резко разграниченные сезоны: один—дождливый, а другой—вполне сухой; дожди наблюдаются во все месяцы, даже и на плоскогориях внутри страны, но обыкновенно они распределяются довольно правильно в течение всего года. Так, на атлантических берегах влажность приносят возвратные ветры, следовательно, и самые обильные дожди выпадают зимою, с мая по август, и в особенности в течение месяца июля. На остальной части побережья, от False-bay до страны зулусов, почву орошают юго-восточные пассаты, а так как они дуют летом, то самое большое количество дождей приходится между декабрем и февралем. Так как атмосферная влага доставляется в особенности Индийским океаном, то летом во время преобладания пассатов, получают свои, вообще весьма редкие, дожди и внутренния плоскогория, Кару, и высокие земли голландских республик. На берегах Наталя сильное дуновение пассатов иногда сопровождается «морскими дождями», которые, однако, выпадают только вблизи побережья, между тем как обыкновенные дожди суть большею частью грозовые ливни, падающие на склонах гор. Наименьшее количество дождя получают следующие области: Большая Кару, бассейн Оранжевой реки и пустыня Калахари; в этих областях дожди не представляют правильности, но когда они выпадают, то происходит внезапный потоп. В этом Dorst-veld’е, т.е. «Поле Жажды», обширные пространства покрыты песками, располагающимися в виде дюн, похожих на морские волны и часто покрытых растительностью. Родники редки и в некоторых областях отстоят друг от друга на сотню километров; однако бушмены умеют пользоваться влажными местами, как для утоления своей жажды, так и для водопоя своим стадам. Втыкая в песок, на глубину приблизительно одного метра, тростник, снабженный на нижнем конце губкою, они втягивают ртом воду, накопляющуюся в губке, и наполняют тыквенные бутылки. К тому же, животные, пасущиеся по Калахари, привыкли пить мало; племя бе-тума водит на водопой свой скот не иначе, как через два или три дня. Козы проводят целые месяцы без питья, а о некоторых антилопах рассказывают, будто они никогда но посещают родников. Вот некоторые числовые данные относительно распределения дождей в Южной Африке:

Симонстаун,—0 м. 68 сант., Кэптаун—0 м. 68 сант.; Блумфонтейн—0 м. 58 сант,; Дю-Тоатс-Пан,—0 м. 40 сант.; порт Елисаветы,—0 м. 60 сант.; Грэгэмстаун,—0 м. 72 сант.; Грааф-Рейнет,—0 м. 36 сант., Претория,—0 м. 60 сант.; Порт-Дурбан,—1 м. 09 сант.; Питер-Марицбург,—0 м. 77 сант.

Часто повторяли, что Южная Африка высыхает. Большинство путешественников согласно высказывают, что край племени бечуана, а также и соседних племен, проживающих между Оранжевой рекой и озером Нгами, потерял свои постоянные ручьи, и что возделываемые земли должны были, вследствие этого отодвинуться к горам. Не подлежит сомнению, что в нынешний геологический период, часть влаги значительно уменьшилась в южной полосе Африки, а превращенные в солончаки прежния озера, равно как и сухия ложбины на месте бывших речных лож могут служить некоторым подтверждением слов, повторяемых бе-чуанами: «Край умер! Вышний умертвил страну!» Но наблюдения, сделанные в этих областях пребывающими там миссионерами и проезжими по краю путешественниками, недостаточно точны и не обнимают настолько обширную территорию, чтобы было можно решить: последовало ли действительно уменьшение влаги в этом веке? или же режим вод стал только более неровным, так что влажные периоды сменяются продолжительными засухами? Последнее предположение кажется вероятным, так как истребление лесов, происходящее повсюду, где водворились переселенцы, а также и поджоги трав, совершаемые пастухами, должны были повести к тому, что ручьи стали неправильнее в своем течении, и из постоянных превратились в spruits или уади; вследствие этого, вместо тихих вод, струившихся змейкою по хорошо проторенному ложу, «дикия воды» внезапно изливаются на равнины, производя обширные затопления их, при чем, после стока таких вод, ложи потоков оказываются сухими; лишенная травы земля, уплотненная солнцем, не поглощает уже более дождевой воды, которая тотчас же и сбегает, не содействуя прозябанию растений. Не подтверждают уменьшения дождей, по крайней мере в прибрежной полосе, и те правильные наблюдения, которые в течение полувека производились на Капе и на некоторых других пунктах Южной Африки. На плоскогориях прежде многие фермы терпели недостаток в воде, тогда как ныне, благодаря каптажу источников, целые города в той же самой местности находят воду в изобилии.

Капская колония и сопредельные страны составляют одну из наиболее здоровых областей Земли, и не только для туземцев, но также и для европейских переселенцев: акклиматизация совершается без затруднений и часто с выгодой. Даже во внутренних округах, где летния жары иногда бывают очень сильны, европейцы могут работать днем, все равно, как-бы и в своем отечестве. Эпидемии появляются редко и никогда не бывают так серьезны, как в Европе или в Соединенных Штатах: ни холера, ни желтая лихорадка не посещали Капа. Грудные болезни очень редки; самые обыкновенные болезни—ревматизм и невралгия. До открытия Суэзского канала, большая часть чиновников и офицеров, возвращавшихся из Индии, проживали в окрестностях Капа с целью восстановить свое здоровье; ныне легкость совершения путешествия побуждает их направляться в Англию. Редкие слабые здоровьем люди, приезжающие пользоваться климатом Южной Африки—в видах ли выздоровления или только для облегчения своих недугов—прибывают прямо из Великобритании: встретить их можно в Кэптауне, Грэгэмстауне и в Блумфонтене. Но если чистый воздух этих областей изцеляет некоторых больных, то свойство его особенно благодетельно отражается на здоровых, укрепляя и улучшая их расу. Семейства процветают столь же хорошо в английских колониях, как и в голландских республиках. Но будь даже и переселений, все-таки населенность страны увеличивалась бы вследствие избытка рождений: так, не редки села, где рождаемость втрое превосходит смертность.

Флора, развившаяся в счастливом климате Южной Африки,—одна из богатейших на Земле: словно все растительные формы, предназначенные для расселения в умеренном поясе на пространстве целого полушария, столпились здесь, вследствие факта съужения африканского материка; многие растительные области как бы сдвинуты одна возле другой на узком пространстве. По Armitage’y, в Капской области насчитывается приблизительно не менее двенадцати тысяч видов, т.е. вдвое или втрое более, чем в Европе во всех областях распределения её растительности; на одной только горе, возвышающейся около Paarl’я, к северо-востоку от Кэптауна, Drege насчитал, весною, 750 сосудистых растений в цвету, расположенных таким образом, что на каждом вертикальном пространстве в 325 метров состав флоры менялся вполне. Типы растений Капа и Австралии весьма схожи друг с другом; но хотя поверхность Австралии вчетверо больше и хотя своими северными берегами Австралия проникает в жаркий пояс, тем не менее её флора лишь немногим значительнее флоры Южной Африки. В громадном разнообразии Капских растительных форм, эндемических, т.е. принадлежащих собственно растительной области Капа, насчитывается около 450.

Ботаническая область, начинающаяся по атлантическому берегу на равнинах Clanwilliam и р. Олифант, и обнимающая береговые горы юго-запада материка, вплоть до бухты Альгоа, является хорошо ограниченною. Подобно Средиземно-приморской области, она отличается своими маки; почти повсюду видны деревянистые растения, имеющие в высоту от одного до двух метров и покрытые темною или голубоватою зеленью: это—boschjes или boschjedsweld голландских колонистов, bush англичан, среди которых и кочуют дикия племена, бушмены или «люди кустов». И хотя в первое время колонизации такия чащи были большим препятствием для путешествий, тем не менее переселенцы могли пролагать чрез них путь своими повозками, запряженными волами; по лесам же им приходится или только ехать верхом на лошади, или же проходить их пешком. Лесная растительность редка в области Капа, за исключением южного склона тех гор, которые господствуют над морем между бухтами Моссель и Св. Франциска. Большинство туземных деревьев ютятся в оврагах и вышина их не превышает восьми или десяти метров; подтропиковые же формы еще имеют своих представителей здесь, на берегах Южного океана, в виде малорослой финиковой пальмы, алоэ и сагоподобных растений. На Кедровых горах, в юго-западной области страны, некогда росли виды «кедров», имевшие у основания слишком десять метро в в окружности. Одну же из наиболее характеристичных древесных пород Капской полосы представляет серебряное дерево или silver-tree (leucadendron argenteum), листья, ветви и ствол которого действительно имеют металлический блеск, напоминающий блеск серебра; порою можно подумать, что эти деревья, с артистически разрезанными ветвями, суть произведения серебрянника, как те деревья, которые украшали сады Великих Моголов.

Верески, которых в Капских кустарниках насчитывают более четырехсот видов, преобладают между деревянистыми растениями: вместе с rhenoster’ом, или деревом носорогов (elytropappus rhinocerotis)—растением от одного до двух футов высоты и приближающимся к ним своею формою—верески обусловливают главный характер флоры страны: часто случается, во время цветения, что горы, покрытые вересками, представляются от подошвы до маковки окрашенными в однообразно розовый цвет; иридеи, гераниумы и пеларгонии также весьма обыкновенны в Капской области, между тем как мареновые растения—имеющие такое большое число представителей в других частях Земли,—в Южной Африке составляют менее одной сотой всей её флоры. Ложа ручьев и рек переполнены камышем (acorus palmita или prionium), растением с длинными, углубляющимися в землю корнями и сжатыми стеблями, конечные листья которых образуют такие густые зонтики, что сквозь них не видна прикрываемая ими вода, которая, будучи, таким образом, защищена от солнца, может сохраняться вплоть до середины лета: кроме того, тысячи мелких запруд, образуемых чащами камыша, обусловливают замедление в стоке вод на многие недели и даже месяцы. Тогда как приносимая ливнями вода, попав на какое-нибудь каменистое ложе, тотчас же и утекает, обнажая, спустя несколько часов после грозы, камень,—воды, достигшие запруженного камышем ручья, остаются там на долгое время и изливаются лишь медленно; в таких долинах нечего бояться, как в ложбинах потоков Эфиопии, быть вдруг застигнутым жидкою лавиною.

Хотя климат Капской земли умеренный, соответствующий климату Западной Европы, тем не менее Капская флора представляет замечательный контраст с аналогичными формами противоположного полушария: период её покоя упадает на тёплое время года, а не на холодное. Листьев растения бывают лишены в сухое время года, с марта по май; затем, как только начнут выпадать дожди, то даже и во время холодов температура бывает достаточна для того, чтобы растение пробудилось, пустило листья и расцвело. Эти же самые свойства стали проявлять также и растения, вывезенные из других краев; число таких растений, по Bolus’y, приблизительно равняется ста шестидесяти видам; происхождения они большею частью европейского, хотя есть между ними также и вывезенные из Америки и Индии. Редко случается встретить этих чужестранцев на некотором расстоянии от дорог и домов; внутри страны их почти нет, и можно сказать, что в общем они обнаруживают лишь весьма слабое влияние на физиономию всей флоры: туземные растения успешно противостоят растениям переселяющимся, и, будучи предоставлены самим себе, они, вероятно, кончили бы тем, что вновь отвоевали бы всю территорию. Только два растения из северного полушария нашли в южной Африке климат и почву, которые вполне удовлетворяют их: это смоковница, распространяющаяся по неплодородным пространствам, и pinus pinea, которая постепенно завладевает многими каменистыми склонами. Юго-западные города окружены весьма красивыми дубовыми аллеями. Что же касается видов, вывезенных из Капа в Европу, то почти все они принадлежит к растениям декоративным: их насчитывают сотнями, и они-то и составляют славу тех теплиц, в которых воспитывают растения из умеренных климатов. В конце прошлого столетия и в начале текущего, Капские растения ценились более всего: мода делала их царями садов. Голландским же любителям растения с Капа доставлялись огибавшими мыс Доброй Надежды моряками еще до колонизации страны, именно с половины семнадцатого столетия.

Около бухты Альгоа растительность на приморском склоне постепенно меняет свой характер; капские виды исчезают и замещаются растениями, принадлежащими к восточным берегам Африки: изредка только можно увидеть кое-какие папоротники; не более представлены также и гераниумы. Здесь начинается уже береговая полоса Индийского океана, климат которого теплее и влажнее климата атлантических берегов. Некоторые тропические виды, каковы кипрейные растения, виднеются вплоть до склонов гор в бассейнах рек Great Fish-river и Great Kei. Страна все более и более становится зеленеющею с удалением берега в направлении к северо-востоку, к Кафрарии и Наталю. Растения делаются объемистее, ветвистее, и большинство их отличаются блеском листьев и богатством цветов: в Натале цветы есть в каждое время года. Два пальмовых дерева: phoenix reclinata и один вид hyphaene, корни которой обделываются как растительная слоновая кость, там и сям примешиваются к чащам много-ветвистых деревьев. Великолепная zamia cycadifolia выдвигает кверху свои загибающиеся листья, которые походят на перья страуса: таким образом, хотя данные области и находятся очень далеко от тропиков, но флора их уже не походит на флору умеренного пояса.

По ту сторону приморских гор, там, где начинаются бесплодные плоскогория, редко орошаемые дождями, наружный вид растительности внезапно меняется; начинается ботаническая область пустыни Кару. Будучи хорошо ограничена со стороны юга и юго-востока, она уже менее резко отделяется на западе и северо-западе по направлению к плоскогорию племени нама-куа, а также и на севере по направлению к тем пустыням, по которым протекает Оранжевая река. Область Кару не имеет других деревьев и кустарников, кроме одного вида акации, dornboоmа, т.е. «колючего дерева» голландских колонистов (acacia horrida); в виде шпалерного растения, эта акация растет по крутым или высоким берегам уади. Ни верески, ни многие другие семейства, характеристичные для Капской флоры, не проникли в Кару; бобовые растения там весьма редки; но варварийское фиговое дерево, завладев полями Капа, завоевывает также высокие земли и на севере: тщетно пытаются искоренять его вокруг некоторых ферм. Область эта весьма богата колючими видами, которые все можно было бы назвать по имени одного из них: wait-a-bit, т.е. «подожди немного» (acacia dotinens), так как путешественник часто раздирает свои одежды об их колючки. Капские растения—которым, благодаря сочности своих корней, стеблей или листьев, удалось приспособиться в области Кару к сухости климата—представляют приблизительно треть флоры. Обыкновенно наружный вид равнин и господствующих над ними холмов—однообразно серый, но после дождей природа внезапно хорошеет: повсюду распускаются цветы, земля становится желтою, пурпуровою, голубою и испещряется до бесконечности; впрочем, эта ласкающая взор декорация сохраняется не долго, и вскоре растительность принимает свои пепельные цвета. Многочисленны растения односемянодольные, но они, однако, не цветут по целым годам, так как для их расцвета необходимы уже вполне благоприятные условия в отношении влажности, тепла и света.

К северу от гор, которые ограничивают Кару и флора которых замечательно богата сложноцветными,—растения эти составляют четвертую часть туземных видов,—простирается пояс саванн и пустынь, вообще называемый поясом Калахари, хотя она и начинается по сю сторону пустынь этого имени, к югу от Оранжевой реки. При этом, те пространства Калахари, которые плодородны, имеют вид саванны, покрытой высокими, растущими в виде пучков, травами, а также кое-где усеянной и деревцами. Северная полоса Калахари занята редкими лесами, деревья которых почти все состоят из акаций, вооруженных страшными иглами. Среди песков произрастают некоторые съедобные растения, позволяющие путешественникам отваживаться на переезды чрез пустыню; таков бушменский картофель, клубень которого несколько горек на вкус, но оставляет после себя приятное ощущение во рту, а широкие, зеленые, испещренные темными пятнами, листья переполнены водою; также весьма ценится туземцами один вид лука, с белыми цветками, доставляющий калахарским обезьянам их главную пищу; но главный рессурс для людей и животных составляет nara или sama (acanthosicyos horrida), также называемая дикою дынею; это—тыквенное растение, действительно похожее на садовые дыни и содержащее одновременно вкусную мякоть и освежающий сок; плод этот можно сохранять в песке по целым месяцам. Дикая дыня произрастает также в стране племени нама-куа и на плоскогориях, обитаемых племенем хереро. Незаметные переходы связывают флору Калахари с флорами: Анголы—на северо-западе, равнин верхнего течения Замбезе—на севере, и верхнего бассейна Лимпопо—на востоке. Горы же Магали, над Преторией, можно рассматривать как границу, отделяющую область растительности Калахари от области склона к Индийскому морю.

Что касается животных, то, в противоположность богатству собственными растительными формами, Капская область не обладает аборигенными животными: по своей фауне—она лишь простое продолжение тропической Африки. Столь резкую противоположность между флорою и фауною можно встретить только в Тибете, где почти не существует эндемической флоры, но откуда вышло столько животных видов. Однако, если Южная Африка весьма бедна своими собственными животными типами, то она была недавно,—и есть еще доныне к северу от Оранжевой реки,—удивительно богатой особями видов, прибывших с севера; еще в начале этого века северные области колонии заслуживали наименование «Охотничьего парка Земли»; нигде не встречали больших млекопитающих в таком поразительном множестве; стада антилоп можно было сравнивать «с тучами саранчи». Охотничьи сочинения составляют даже большую часть литературы о Капской земле. Однако, каждое преуспевание в заселении края влекло за собою отодвигание к северу прежних обитателей страны, как людей, так и животных; уже гиппопотам, останки которого найдены в намывных землях Каледона, с незапамятной эпохи перестал жить в бассейне верхнего течения Оранжевой реки. Одновременно с бушменом, с морского побережья удалились слоны, носороги, бизоны, антилопы, обезьяны и страусы. Скоро уже два века, как в округе города Кэптауна не видно этих животных: ныне дикая фауна отброшена по ту сторону гор и даже за Оранжевую реку, за исключением некоторых отсталых животных, каковы: павиан и гиена, шакал и дикая собака, которые превратились в сотрапезников человека, бродя вокруг ферм и овечьих загонов. Сельские жители называют всех этих хищников вообще «волком». Говорят, будто сторожевые собаки превосходно сознают свое родство с дикими собаками, и, даже будучи спущены на последних, они уклоняются от схватки, или боятся нападать на них. Леопарды, хотя на них и устраивают облавы, все еще там и сям скрываются в густых чащах оврагов, даже по близости Кэптауна. Это самые опасные хищники в Южной Африке: их страшатся даже более, чем львов.

Эти последние некогда были настолько многочисленны по соседству с Кэптауном, что, по словам старинных хроник, первые голландские поселенцы опасались, как бы в одну прекрасную ночь львы «не взяли приступом форта». Ныне в пределах колонизованной области их уже нет; однако, к югу от Оранжевой реки, на высоких равнинах области бушмэнов, путешественники еще встречают льва. Впрочем, это уже не «царь» пустыни, страшный рев которого заставлял трепетать человека и животных. Сделавшись более робким и лукавым, он уже не стремится пугать своим ужасным голосом, а старается захватить свою жертву втихомолку: охотники единогласно свидетельствуют, что, вблизи дорог и жилищ, лев ныне превратился в животное молчаливое.

Тогда как крупные хищные зверя удалились на окраины пустыни, слон и буйвол, оставившие в географических наименованиях колонии столько свидетельств своего прежнего пребывания, избрали своим последним убежищем, в области морского побережья, густые леса Книсны, окаймляющие бухту Плеттенберг и некоторые чащи, соседния с Снеговыми горами: в этих анклавах запрещено охотиться на них. На острове Цейлоне, где для слонов имеется в изобилии и вода, и пища, бивнями снабжено только небольшое число этих животных, тогда как в Южной Африке бивни есть у всех слонов, и они ими пользуются, как для того, чтобы разрывать песок безводного ложа ручьев до подземного слоя воды, так и для того, чтобы сдирать со стеблей акаций и других деревьев кору, которую они затем медленно и пережевывают. Что касается носорогов, которых существовало и, может-быть, существует еще в Южной Африке четыре отличных друг от друга вида, то к югу от Оранжевой реки они более не водятся. Гиппопотамы лучше избежали преследования человека: их еще встречают в водах нижнего течения Гарипа и, вместе с крокодилами, в реках Кафрарии и страны зулусов; в половине текущего века, несколько представителей этой старой фауны еще резвились в водах Great Fish-river. Жираф, зебра, квагга, буйвол, гну и большая часть двадцати семи видов антилоп, некогда живших в колонизованной ныне части Южной Африки, откочевали в северные области, в Калахари, страну племени нама-куа и Трансвааль. Грациозная кама (dorcas), самая красивая из антилоп, называемая бурами «лосем» куду (strepsiceros), черная антилопа и большая часть их сородичей уже не встречаются к югу от Оранжевой реки. Страус сохранился в диком состоянии в некоторых захолустьях колонии и в Калахари; по Andersson’y, существует два различных вида этой птицы-великана, которые оба отличаются от мавританского страуса. Из других птиц Капской земли, естествоиспытатели в особенности описали philhetaerus’a, или республиканца, колонии которого обитают в громадных гнездах, защищенных некоторым подобием крыши, и секретаря или змееяда (serpentarius reptilivorus), который, схватив змею, умерщвляет ее или ударами крыльев, или подбрасывая кверху, вследствие чего у змеи, при падении на землю, переламываются позвонки; охотиться запрещено также и за этою птицею. Мир пресмыкающихся имеет многочисленных представителей, в числе которых есть ядовитые змеи: кобра, змея-подвязка, змея-галстук и страшная гадюка (puff-adder), которая, к счастью для прохожих, двигается медленно. Приморские бухты также населены многими видами электрического ската и рыб, опасных своим отравленным остроконечием рыла или своим ядовитым мясом.

Более половины туземных жителей Южной Африки, к югу от рек Кунэнэ и Замбезе, принадлежит к большой семье банту. Вообще можно сказать, что линия, проведенная с юга на север чрез бухту Альгоа, служит западною границею для народов банту, отделяя их от проживающих на атлантическом побережье готтентотов. Восточные склоны гор, долины верхнего течения Оранжевой реки, Наталь и весь бассейн реки Лимпопо составляют часть той обширной этнической области «Людей» по преимуществу, которая занимает в Африке южную тропическую полосу и простирается даже по ту сторону экватора, вплоть до Камерунского залива. Подобно тому, как растительные виды экваториальных областей постепенно завоевывали морское побережье, будучи увлекаемы, так сказать, теплым береговым течением, которое переносило их семена с пляжа на пляж; подобно тому, как северные животные распространились вдоль Индийского океана вплоть до южной оконечности Африки,—так точно и пришедшие с севера победоносные племена банту продолжали свои завоевания от берега до берега до тех пор, пока не очутились в виду океана, простирающагося вдаль, к области антарктических льдов.

Банту английских и голландских владений в Африке известны под именем кафров, которое дано им португальцами во время открытия страны и есть не что иное, как название «кафир», прилагаемое арабами ко всем «неверным» Африки, т.е. к язычникам и не-мусульманам. Впрочем, это родовое наименование потеряло столь обширное значение, и его стали применять лишь к банту Южной Африки, а в частности к различным туземным племенам той области, которая заключается между Капскою колониею и Наталем. Их братья по расе, живущие севернее, в бассейне реки Тугела и вплоть до португальских владений, более известны, с начала текущего столетия, под именем зулусов. Жителей того гористого плоскогория, на котором зарождаются реки Оранжевая и Каледон, называют ба-суто; племя ба-чуана занимает край, простирающийся к западу от Ваала, а племя ба-калахари кочует по пескам, саваннам и лесам той страны, от которой оно восприняло свое наименование. Другие, менее значительные группы племен, населяющие различные государства или округи восточной территории, различаются друг от друга степенью цивилизации, нравами и политическим строем, но все они сохранили наречия корня банту, столь гармоничные и столь логические по своей конструкции, что даже самый малый ребенок не может ошибиться, говоря на этих языках.

Западная часть Капской колонии, на склоне к Атлантическому и Южному океанам, вплоть до бухты Альгоа, первоначально принадлежала расе сан, слабые остатки которой известны европейцам под именем bosjesmannen или бушменов (boesmans на местном говоре буров); наименование это означает не столько «людей кустов», сколько низших существ, полу-людей по форме, но скотоподобных по природе; впрочем, слово башиман у племени ба-суто значит: «необрезанный, презренный». Так называют не только бушменов по расе, но также людей бродячих, грабителей и беглецов, какого бы они ни были происхождения: саны, готтентоты или даже и кафры. Истинные саны—которым самим не известно какое-либо их общее наименование и которые вовсе не сознают единства своей расы—суть, по крайней мере в южной части их этнической области, люди низкого роста, с относительно светлой кожею, похожие на всех других «пигмеев» Центральной Африки: акка, ба-туа, а-куа, или а-бонго, рассеянных мелкими племенами между населениями негритянскими или бантускими вплоть до бассейна Нила. По мнению многих антропологов, эти рассеянные различные народцы происходят от первых обладателей Африки; завоеватели—предки тех населений, которые, в свою очередь, стали обладателями страны—постепенно истребили или оттеснили их в леса, в горные ущелья и пустыни; но преимущества древности происхождения санов признают, однако, и сами победители: так, в тех редких случаях, когда другие южно-африканцы принимают санов в сотоварищи по охоте, они всегда уделяют им часть дичи более значительную, чем доля своих собственных начальников, повидимому, считая эту привилегию принадлежащею по праву первоначальным собственникам африканской земли. В бушменах видели «остатки человеческого рода, предшествовавшего нынешнему человечеству». Как бы там ни было, не подлежит сомнению, что большинство авторов, писавших о санах, под влиянием предразсудков расы и нравов видели в этих несчастных, гонимых туземцах существа более непохожия на остальных людей, чем они есть в действительности. Между их ожесточенными врагами колонисты-буры заходили так далеко, что даже отрицали существование у бушменов членораздельной речи.

Измерения, произведенные некоторыми учеными, не настолько еще многочисленны, чтобы можно было узнать средний рост бушменов; к тому же индивидами для этих измерений служили почти лишь одни обитатели юго-западной области, в которой иностранных колонистов больше всего и в которой аборигенная раса живет в самых несчастных условиях, на-подобие преследуемой лесной дичи. Возможно, поэтому, задать себе такой вопрос: не могли ли повлиять на уменьшение нормального роста санов в этих краях род их жизни, зимние холода и в особенности отсутствие достаточной пищи? Ведь, в пустыне Калахари, на границах края племени бе-чуана, около озера Нгами и на окружающих его солончаках, в бассейне р. Замбезе, наконец, на плоскогориях, занятых племенами нама-куа и хереро, где многие колена бушменов или ба-роа живут в тех же самых условиях, как и племена других рас, вовсе не замечают этой разницы в росте, а в некоторых местностях саны даже превосходят других как своею рослостью, так и силою и ловкостью. «Самые красивые люди», которых видел миссионер Mackenzie во всей Южной Африке, были маденессана, живущие на восток от Нгами; но эти туземцы—которых по их чертам, языку, образу жизни и обычаям признавали за бушменов—в действительности были, будто-бы, по словам Holub’а, бе-чуанами, перемешавшими свою кровь с кровью негров из-за р. Замбезе. Как бы то ни было, невзрачная наружность южных бушменов отчасти могла бы быть объяснена условиями той убогой жизни, на которую они себя обрекли, чтобы остаться свободными. Те же из них, которые жили в довольстве в независимом состоянии, или которые, закрепостясь у кафров или готтентотов, могли есть досыта, имеют и потомков с нормальными размерами; «нама-куа, говорит Гольтон, это—измельчавшие бушмены», а нама-куа, ведь, самые рослые из готтентотов. Но что касается южных бушменов, несколько жалких представителей которых бродят еще к югу от Гарипа, то, конечно, они составляют одну из наиболее малорослых рас на земле: на основании десяти измерений, произведенных Fritsch’ем, средний рост их немногим больше 144 сантиметров; и это рост самый большой, так как цифры других ученых еще меньше; напр., по определениям Burchel’я и Lichtenstein’a, он равняется всего лишь 122 сантиметрам. Таким образом, если принимать в рассчет даже самые благоприятные измерения, все-таки оказалось бы, что бушмены Гарипа на шесть сантиметров ниже лопарей. Желтоватый цвет кожи бушменов, особенно в южных областях, наиболее удаленных от экватора, напоминает окраску страдающих желтухою европейцев, или здоровых монголов; да саны и во многих других отношениях походят на этих жителей азиатских плоскогорий: подобно им, они отличаются малостью блестящих глаз, шириною и выпуклостью скул, очертанием рта и подбородка, белизною и правильностью зубов. Между лбом и корнем носа впадина у бушмена всегда широка и глубока, так что, в общем, профиль представляет скорее линию вогнутую, чем выдающуюся. Лоб, вместо того, чтобы как у монголов подаваться кзади, выпукл вверху, а череп, покрытый бугорками, величиной «с перечное зерно»,—очень продолговатый (73°,03); что же касается вместимости черепа, то, сравнительно, она, говорят, очень мала (1.220 куб. сантиметров); однако, физиономия у бушменов далеко не лишена ума; напротив, она свидетельствует о замечательной проницательности, и, конечно, ум у санов должен постоянно бодрствовать для того, чтобы они могли успешно приспособляться к среде и успешно бороться с нуждой, стихиями и врагами. Одною из отличительных черт южных санов, даже молодых, является множественность морщин: кожа лица и тела, слишком широкая для прикрытия исхудалого индивида, образует тысячи складок; зато, с улучшением питания и образованием жира, она быстро растягивается. Наконец, известно, что бушмены, и в особенности женщины, даже и в детстве, весьма склонны к стеатопигии (ожирению седалища).

Язык санов не уединен среди африканских наречий; он сходен с говором готтентотов и, очевидно, происходит от одного с ним корня, хотя ныне значительно отличается от готтентотского в синтаксическом отношении; корни имен существительных одни и те же в обоих языках, а образование новых слов совершается при посредстве суфиксов: неоконченный словарь Bleck’а должен был содержать одиннадцать тысяч слов. Это богатство запаса слов, в связи с родством между языками санов и хойн-хойнов, служит указанием, что в племени сан должно скорее видеть нацию, хотя уже и лишившуюся своей мощи, но все-таки принадлежащую к одному и тому же корню с своими соседями, чем представителей какой-то расы, почти отличной от остального человечества. Подобно южным готтентотам и кафрам, в говоре у бушменов есть специальные согласные, «clics» или прищелкивания, воспроизвести которые европейцу весьма трудно и которые, однако, в меньшей степени встречаются также и в некоторых других языках. У некоторых колен санов таких звуков счетом до восьми; но только четыре из них считаются фундаментальными: щелкание зубное, звук которого напоминает так называемое «baiser de nourrice»; прищелкивание небное, напоминающее удар клюва дятла по стволу дерева; прищелкивание церебральное, похожее на шум вылетающей пробки, и прищелкивание боковое, которое, если и можно сравнить с чем-нибудь, то, по Th. Hann’у, «разве с криком утки или гуся». Впрочем, эти прищелкивания, так сказать, присущи данной территории, так как их встречают не только в языках бушменов и готтентотов, но также в языках южных кафров, за исключением говоров: se-tlapu (язык племени ба-тляпи) и se-rolong (язык племени ба-ролонг); присоединяют эти причудливые согласные к некоторым словам своего собственного языка также и буры. Азбуки, введенные миссионерами, изображают эти прищелкивания восклицательными знаками, крестами и нотными черточками. Таким образом, как и в китайском языке, слова в языках санов и хойн-хойнов имеют различные значения, смотря по тому, более или менее высок тон, которым они произносятся.

Кочевая жизнь санов не позволяет им, конечно, заниматься какою-либо промышленностью. В округах, где не завелись еще ружья, они пользуются луками и отравленными стрелами с наконечниками из железа, заостренных камней, стекла и осколков кремня. Саны прикрывают свое тело недостаточно; богатые между ними ограничиваются овчиною, называющеюся kaross; но все они любят украшать тело и лицо ожерельями из косточек, стрел и страусовых перьев; у племени калахари в перегородку носа вставляются палочки. Большинство санов не имеют хижин: живут они в пещерах или ямах, вырытых животными; ночи проводят в теплом пепле от костра, а от ветра защищаются рогожами, растянутыми на кольях. Впрочем, такая полная приключений жизнь развивает у них особенную сметливость и те, из них, которые были пленены в молодости и затем одомашнились, легко научаются всему, что им показывают; они становятся умелыми рыбаками и незаменимыми пастухами; но сколько раз они покидали те цивилизованные жилища, в которых у них была по крайней мере в достатке пища, и все для того, чтобы возвратить себе дикую независимость, отдаться снова превратностям судьбы и нищенству! Впрочем, в какой бы нужде они ни оказывались, у них все-таки обнаруживается более живучести, чем у их соседей: они находят возможность предаваться танцам, пению и импровизации; они даже и художники, так как на камнях их пещер во многих местностях находили нарисованные красной охрой или даже и разными цветами изображения животных, охотничьих сцен, сражений и схваток с ненавистными бурами. Таким образом жизнь этих бушменов—которых до недавнего время всякий, кафр или готтентот, голландец или англичанин, считал в праве убивать, как диких животных,—не протекает без идеала. Сокровищница их басен, сказок и мифов так богата, что удивляет исследователей. Рассеянные отдельными группами, без всякой национальной связи, они, тем не менее, питают симпатию друг к другу и, при случае, оказывают один другому услуги; после общих охот не возникает никаких споров при дележе добычи, хотя ни один начальник и не главенствует при этом. Не существует ни политической, ни социальной организации, нет также и правильного семейства, а между тем чувства естественного влечения все-таки весьма сильны. Прежде, когда хотели овладеть бушменкою, стоило только украсть её ребенка: мать уже всегда, сама собою, являлась для разделения судьбы маленького пленника.

Если бы судить по бушменам «колонии» к югу от Оранжевой реки, то можно было бы сказать, что их раса должна вскоре исчезнуть, так как в пределах этой колонии за ними охотились все равно, как за диким зверем, и большая часть из тех, которых еще не истребили, спаслась бегством в северные пустыни. Sparrmann рассказывает, что переселенцы подманивали бушменов, оставляя в кустах переднюю или заднюю часть убитой скотины, и не щадили ни беременных женщин, ни грудных младенцев, если не находили нужным увеличивать ими числа своих рабов. Где бы ни завидел белый бушмена, он тотчас стрелял по нему и пускался в погоню верхом и с собаками. Самая доблесть санов часто сулила им гибель, так как не было примера, чтобы они покидали мертвых или раненых: оставаясь же около павших, они позволяли убивать также и себя. К северу от Оранжевой реки, на границах голландских республик и бе-чуанских местностей, за бушменами также охотились; но в Калахари и севернее, по направлению к Замбезе, многие из оставшихся свободными их колен, повидимому, не уменьшились в числе. В областях племен хереро и намакуа, бушменов приблизительно насчитывают от четырех до пяти тысяч; число же всех их соплеменников в Южной Африке, вероятно, вдесятеро больше.

Готтентоты—которые ко времени прибытия европейцев занимали почти всю западную часть «нынешней колонии»—еще довольно многочисленны и, не считая метисов, составляют седьмую часть населения. Их имя, повидимому, есть не что иное, как обидная кличка, данная им голландскими и фрисландскими поселянами, так как приблизительно оно означает: «бормотун, лепетун», и возникло, без сомнения, вследствие странного выговора готтентотов. В обыденной же речи полное их наименование сократилось и превратилось в «тоты». Сами они не имеют общего имени для обозначения всей своей расы, но слово хойн (khoin), т.е. «люди», встречающееся во многих наименованиях их колен, было распространено и на всю их нацию: ныне готтентоты, таким образом, называются хойхойнами, т.е. «людьми из людей».

Будучи значительно выше ростом, чем южные бушмены, и отличаясь от них более цивилизованным образом жизни, готтентоты сходны в других отношениях с бушменами: у них тол же оттенок кожи, та же долихокефалическая форма черепа; у их женщин такая же наклонность, и даже, может-быть, в еще большей степени, к стеатопигии; некогда они пользовались на охоте и в сражениях такими же отравленными стрелами и точно таким же, как у бушменов, луком; у них одни и те же музыкальные инструменты; одинаким образом оба эти племени росписывают свое тело и украшают его безделушками; наконец, и язык, на котором говорят между собой те из них, у которых обычной речью не сделался еще английский или голландский диалект, очевидно, происходит от одного и того же корня, как и язык санов; только он гораздо богаче, гибче и менее варварский по своим звукам и формам. В этом языке—три числа и три рода; при посредстве же агглютинации его односложных корней, на нем можно выражать как отвлеченные идеи, так и различные оттенки чувства и мысли. Тогда как у племен банту слова образуются при помощи местоименных приставок, у готтентотов частицы присоединяются всегда к концу корней: их язык, следовательно, «суффиксо-прономинальный». Он подразделяется на большое число говоров, которые довольно схожи между собою, несмотря на отдаленность друг от друга мест обитания различных колен этого этнического семейства; говоры племени нама-куа, повидимому, наименее смешанные

В тех округах, где готтентоты и по языку, и по нравам не превратились в простых объевропеившихся пролетариев, они живут в так называемых as’ах—kraal’ях на языке голландских переселенцев, от португальского corral, т.е. «скотский парк»; это—группы полушарообразных хижин, походящих издали на грибы, расположившиеся в виде круга посреди прэрии; самые же хижины выстроены довольно плотно, для того, чтобы в них не могла проникать дождевая вода: однако, пользоваться ими можно только для укрытия от непогоды; стоять в них нельзя, так как обычная высота, на которой выводится крыша, не превышает одного метра и тридцати сантиметров. Костюмом для готтентотов служат: кожанный передник, несколько больший и несколько более разукрашенный у женщин, чем у мужчин; затем плащ из овчин, волосом наружу или внутрь, смотря по времени года; у богатых, верх «karros’a» бывает разукрашен вышивками и мехом. Обыкновенно готтентоты питаются по преимуществу молоком и маслом: мясо они едят только в чрезвычайных обстоятельствах; однако, решившись убить своих животных, они наедаются мясом до крайнего предела вместимости их желудка, и чтобы посодействовать своему пищеварению катаются по земле и растирают живот. При своих экспедициях они носят мешечки, наполненные высушенным мясом, превращенным в порошок. Готтентоты—страстные курильщики табаку или конопли (dakha), дым которых они проглатывают; но иногда случается, что для того, чтобы наказать себя за проступок или для умилостивления судьбы в видах осуществления какого-нибудь из своих желаний, они на некоторое время приговаривают себя к воздержанию от наркотических веществ. Мясо зайца, свиньи и курицы считается ими нечистым.

О сверхчувственном мире представления у готтентотов были в прежнее время столь ничтожны, что путешественники, даже и не руководясь предвзятыми идеями, могли повторять, что у этих народов не существует никакой религии: однако, их нервный темперамент столь легко возбудим, что миссионеры из методистов часто могли повергать их в религиозный экстаз. По Bleck’у, те готтентоты, которые пребывают в язычестве даже и до сих пор, признают по крайней мере двух высших существ, из которых одно, быть-может, представляет олицетворение луны, так как оно периодически умирает и воскресает. Амулеты, фетиши редки у готтентотов, но все-таки существуют и большею частью относятся к культу мертвых; готтентоты приписывают большую власть своим предкам, как для дарования благ, так и для причинения зла, и в важных обстоятельствах жизни взывают к ним: наименование «Тсу-Гоаб», употребляемое миссионерами для перевода слова «Бог», вероятно, прилагается готтенотами к какому-нибудь герою древних времен. Погребения совершаются с большою торжественностью, и после помещения мертвеца в пещеру, при чем преимущество отдается логовищу дикобраза, над могилою складывают кучу камней. По этим-то высоким могильным холмам, воздвигнутым над местами погребения, а также по обделанным камням, употреблявшимся готтентотами, и узнают об их пребывании или проходе в различных областях восточного склона, которые в наши дни населены иммигрантами из расы банту.

Каждое племя готтентотов имеет своего главаря, по крайней мере вне английских владений и республик буров; впрочем, эти начальники не обладают большою властью, и все важные дела обсуждаются в совете из всех членов племени, в том числе и юношей; часто даже голос юношей оказывается преобладающим. Но в европейских колониях всякое политическое группирование готтентотов было расторгнуто. Так, в Капской территории английская администрация сместила последнего начальника готтентотов в 1810 году, заменив его судебным чиновником из европейцев. К тому же, все туземцы, подвластные европейцам, жили в состоянии рабства: их насильно забирали в военную службу, заставляя розыскивать и преследовать братьев своей же расы, или работать на постройке мостов и дорог; признание за ними прав свободных людей было совершено английским правительством только в 1828 году, к большому соблазну переселенцев, которые видели в этом освобождении презренных желтых покушение на их наследственные привилегии и обстоятельство, угрожающее разрушением колонии. Многие из переселенцев предпочли покинуть край, чем оставаться рядом с прежними рабами, оффициально уравненными в правах с ними.

Но прежде, чем все это случилось, сколько, в течение полуторавекового соседства с белыми, было уже истреблено готтентотских племен и скорее оружием, чем оспою! Что сталось с племенем кора-на, которое проживало на берегах Столовой бухты, когда первые европейские колонисты основались в крае, а также и с племенем грикуа, которое кочевало вблизи бухты Св. Елены? Многие другие народцы, каковы: гаури, сан, атта, хайссе, сусси, дама, дун, ширигри тоже исчезли, оставив после себя лишь названия, данные рекам и горам. При этом, избивавшие готтентотов считали себя исполнителями велений рока, почти что судиями праведными, объявляя, что этим низшим расам суждено умереть, оставляя свое наследство белому человеку. Да и поныне еще общераспространенное мнение таково, что хойн-хойны находятся на пути к быстрому исчезновению; однако, статистика опровергает эти предвзятые идеи. Правда, число туземцев как будто уменьшается, но это только так кажется, потому, что число белых увеличивается в гораздо более быстрой пропорции и в особенности потому, что перемена в нравах мало-по-малу вовлекает туземцев в круг притяжения белых, превращая их в слуг и ремесленников, уже одетых по-европейски, говорящих на языке переселенцев и приспособляющихся к их идеям, культу, предразсудкам и образу жизни. Кроме того большое число готтентотов, непокорившихся английской цивилизации, выселились, следуя в обратном направлении по тому же самому пути, по которому шли их отцы, когда они спустились с севера, по словам легенды, «несомые в большом коробе». В крае нама-куа и вплоть до земли племени хереро, oerlam, т.е. готтентоты, вышедшие из «колонии», часто достигали политического преобладания, а по ту сторону реки Кунэнэ они, в соседстве Гумпаты, следовали за эмиграционным движением буров. Ныне, сгруппированными в племена готтентоты остались лишь к северу от Оранжевой реки; таковы племена: гау-хойн и нама-куа, гри-куа и кора-на. Готтентоты в европейских округах, хотя и смешались с остальною массою населения, тем не менее при народных переписях считаются отдельно. В 1798 г. в четырех округах, составлявших тогда всю колонию: Капском, Стеленбошском, Свеллендамском и Граф-Рейнетском, на население в 32 тысячи насчитывалось 13 тысяч готтентотов. В 1865 г., во всей колониальной территории хойн-хойнов было 81.600 человек; десять лет спустя их насчитывалось уже 98.560. Правда, что большая часть из них, будучи уже смешанной расы, являются готтентотами по происхождению только отчасти, но кровь хойн-хойнов встречается и у 86.540 метисов, перечисленных в той же переписи. Готтентоты на западе по большей части составляют так называемых гона-куа, т.е. пограничных готтентотов, происходящих от смешения с кафрами. Гри-куа, живущие к северу от Оранжевой реки с начала текущего столетия—времени, когда браки между бурами и готтентотами были запрещены законом—по большей части называются «bastaards’aми», каковое прозвание они принимают с гордостью, так как оно свидетельствует об их родстве с белыми: говорят, они более походят на своих матерей—готтентоток, чем на отцов—европейцев.

Нет другой страны в Африке, где христианские миссионеры были бы более деятельны и более счастливы, чем в Капской области. Моравские братья поселились между готтетотами в 1836 году, и с тех пор к хойн-хойнам, санам и бе-чуанам сотнями посылают своих представителей пятнадцать других религиозных обществ. Исповедуют же христианство уже около двухсот тысяч туземцев в Капской колонии и приблизительно триста пятьдесят тысяч в тех областях Африки, которые граничат на севере с р. Замбезе. Преобладание европейского элемента имело последствием увеличение расовых смешений и все возростающее вступление метисов в среду белых. Таким образом Капская колония счастливо отличается от Тасмании и британских государств в Австралии, в которых переселенцы действовали до сих пор путем истребления туземцев. Здесь, т.е. в Капской колонии, туземные расы, будучи более многочисленными и более энергичными, умеют и лучше защищаться, а, с другой стороны, переселенцы, являясь в край малыми группами, принадлежа к нациям, различным по языку, происхождению и нравам, не всегда принимались методически, подобно австралийским англичанам, очищать место для себя. Мало-по-малу, в течение двух с половиною веков своего господства они приспособились к новой среде, привыкли терпеть присутствие прежних владетелей земли и даже, в известной мере, соединились с ними в одну новую нацию, в жилах которой смешиваются две крови: европейская белая и африканская желтая.